20
Трудный переход
Истваан III
Совершенная неудача
Темные потоки и водовороты красок, неведомые по ту сторону врат эмпирей, окружали «Гордость Императора» с немногочисленным эскортом, прокладывающую себе путь через варп. На корабле Фулгрима появились свежие боевые отметины, но, за исключением нескольких царапин, его корпус оставался безукоризненным, совершенство не пострадало. Пушки боевых кораблей Железных Рук оставили свои метки на девственно-чистой броне, но выстрелы были произведены в спешке и не нанесли существенных повреждений, тогда как суда Фулгрима застали Железные Руки врасплох.
Схватка получилась короткой и односторонней, и, хотя сопровождавший «Гордость Императора» эскорт был небольшим, корабли нанесли значительный урон своим бывшим союзникам и лишили их возможности полноценного ответа.
К большому разочарованию Мария Вайросеана, Фулгрим приказал прервать атаку до того, как «Железная Длань» была полностью уничтожена. Корабли Детей Императора, оставив дрейфовать потрепанную флотилию Десятого Легиона, набрали скорость и совершили переход в имматериум, чтобы снова встретиться с силами Воителя.
В начале перехода все шло в обычном порядке, но за неделю пути до Истваана III в варпе разразились бури невиданной силы. Цунами нереальности ударили по кораблям Двадцать восьмой экспедиции и уничтожили один из них, пока немногие из оставшихся в живых навигаторов пытались проложить путь через полосу штормов и вывести флотилию в относительно безопасную зону.
За несколько мгновений до первого штормового удара из капеллы астропатов по «Гордости императора» от борта до борта прокатилась волна пронзительных воплей, полных ужаса и агонии. Зазвенели сигналы тревоги, и разбуженные мощные псионические силы сорвали с корабля один из ремонтных доков, на корпусе заплясали багровые зигзаги молний, но вскоре нуль-щиты и защитные поля закрыли образовавшуюся пробоину. Сотни псайкеров погибли, а выжившие превратились в совершенных развалин и бессвязно бормочущих идиотов. Перед ликвидацией те, кто восстановил хоть какую-то способность общения, вопили об ужасающих изменениях Галактики, о вырвавшихся смертоносных силах, о монстрах, поглощающих миры, о подкрадывающейся смерти, огнях до небес и миллиардах жизней, прерванных одним ударом.
Только Фулгрим и его ближайшее окружение доверенных воинов понимали, что скрывается за разбушевавшимися силами, и они встретили известия невиданными пирами и кутежами. Дети Императора праздновали грядущие победы Воителя с несдержанностью, уже ставшей в Легионе обычным делом.
Пока продолжались бесконечные пиры, приготовления к «Маравилье» Бекьи Кински достигли новых высот декаданса, на каждой репетиции выявлялись новые источники наслаждения. Коралин Асеник работала по ночам, тренируя голос, чтобы воспроизвести звуки, записанные в лаэрском храме, и симфония Бекьи достигла небывалых высот страсти и мощи. Вместе с тем она продолжала поиски и изобретала новые диковинные музыкальные инструменты, голосов которых еще никто не знал и не слышал. Их формы и размеры больше напоминали оружие: чудовищно разбухшие трубы были похожи на ракетные установки, а струнные механизмы с длинными грифами — на винтовки.
«Ла Фениче» превратился в магическую обитель музыки и искусств, и все летописцы без устали работали над украшением и театральными декорациями, стараясь создать сцену, достойную постановки «Маравильи».
Фулгрим тоже проводил много времени в «Ла Фениче», высказывал художникам и артистам свои предложения, и каждое его замечание порождало новые взрывы творческой активности и немедленно претворялось в жизнь.
С Истваана III поступали лишь отрывочные крохи информации, из которых стало ясно, что Воителю с первого раза не удалось избавиться от тех, кто сохранил верность Императору. Он не стал расстраиваться по поводу этой неудачи, а воспользовался возможностью привязать верных воинов узами крови и закончить то, что начиналось как война против Аурейской Технократии.
Астартес из Легионов Пожирателей Миров, Гвардии Смерти и Сынов Хоруса продолжили войну на обожженных руинах вымершего мира и теперь выслеживали и уничтожали тех заблудших глупцов, кто надеялся противостоять воле Воителя.
Фулгрим объявил, что капеллан Чармосиан и лорд-командир Эйдолон своим воинским совершенством наверняка заслужат похвалу Воителя и почести любимому Легиону. По окончании этой операции силы Воителя, освободившись от вредного балласта, станут острым лезвием, нацеленным в сердце загнивающего Империума.
Но, как оказалось, воссоединение Фулгрима и Хоруса на некоторое время откладывалось.
После гибели большей части астропатов связь с Шестьдесят третьей экспедицией стала, мягко говоря, проблематичной, а из-за расстройства рассудка тех, кто остался в живых, обмен точной информацией между двумя флотилиями и вовсе был невозможен. Навигаторы оказались не в состоянии проложить курс через разбушевавшиеся течения и бури без ущерба для своей психики, а вскоре объявили, что на путь к Истваану III потребуется не менее двух месяцев.
Фулгрим ненавидел подобные проволочки, но даже такому могущественному существу, как примарх, было не под силу успокоить грозный имматериум. Во время вынужденного ожидания он прочел еще несколько работ Корнелия Блейка и наткнулся на отрывок, ледяной занозой засевший в его сердце.
Он вырвал и сжег страницу из книги, но слова всплывали в памяти и мучили его на всем протяжении тяжелого варп-перехода.
Феникс есть ангел; биение его крыльев подобно грому.
Этот гром несет в себе ужасное откровение о надвигающемся катаклизме.
Страшной буре, которая разрушит рай.
Скульптура была почти закончена. То, что изначально было белой прямоугольной глыбой, привезенной из каменоломен Анатолийского полуострова, превратилось в огромную величественную статую Императора Человечества. В мастерской Остиана было почти чисто: на пол падали лишь крошечные лепестки мрамора — на последней стадии работы над скульптурой он пользовался самыми точными и тонкими резцами.
Кто-то сказал, что в путешествии самое важное не пункт назначения, а наслаждение самим процессом перемещения. Остиан никогда не понимал этого афоризма и считал, что любой процесс может оправдаться только конечным результатом.
Для постороннего зрителя статуя могла бы показаться уже совершенно готовой, но Остиан давным-давно понял, что только на последней стадии можно вдохнуть жизнь в скульптуру. На этом критическом этапе художник должен отыскать последний штрих, который превратит изделие из камня в произведение искусства.
Было ли это проявлением несовершенства или человеческого восприятия хрупкости жизни, Остиан не знал и не хотел знать. Он не желал разбирать свой талант по косточкам, поскольку опасался, что не сумеет вновь собрать его в единое целое.
Все несколько месяцев путешествия к системе Каллиниды (совершенно бессмысленное, если можно так выразиться, поскольку Двадцать восьмая экспедиция провела там всего неделю и участвовала лишь в одном сражении) он ограничивал свои передвижения мастерской и столовой на нижней палубе, где питались летописцы. «Ла Фениче» превратился в обитель откровенного разврата, где люди только и знали, что обжираться и напиваться да удовлетворять свои самые низменные желания, нисколько не оглядываясь на правила поведения в цивилизованном обществе.
Он несколько раз за эти месяцы заглядывал в «Ла Фениче» и каждый раз был шокирован происшедшими там переменами. По мере того как примарх обнародовал свои идеи и видение финального обновления, картины и скульптуры становились все более зловещими. Кроме того, там зачастую устраивались дикие, разнузданные оргии наподобие кутежей в древней Романийской Империи, и Остиан, не желая подвергать свои нервы таким испытаниям, предпочитал оставаться в одиночестве.
Однажды, после того как он сидел за выпивкой с Леопольдом Кадмусом, Остиану снова пришлось заглянуть в «Ла Фениче». Леопольд, как, впрочем, и многие другие летописцы, не побывавшие на Лаэране, вероятно, уже покинул Двадцать восьмую экспедицию, зато Остиан увидел, как Фулгрим дает советы Серене д'Анжело по созданию огромной фрески на потолке. Пропорции фигур показались ему ужасными, но еще отвратительнее был сам сюжет: дикое совокупление змей и людей, изображенных в самых извращенных позах.
Серена бросила на него короткий взгляд, и Остиан со стыдом вспомнил резкие слова, сказанные им во время их последней встречи. Их глаза встретились всего на мгновение, но позже, вспоминая отчаянно-страдальческое выражение ее лица, он едва не заплакал.
Фулгрим, словно почувствовав его присутствие, обернулся, и облик примарха ошарашил Остиана — глаза были обведены яркой тушью, а серебристо-белые волосы, заплетенные в тугие косички, поднимались наверх в замысловатой прическе. Щеки Фулгрима пересекали бледные линии, напоминающие татуировку, а его пурпурное одеяние слабо прикрывало бледное нагое тело, демонстрируя свежие шрамы и множество серебряных колец и полосок, пронзавших кожу.
Темный взгляд примарха остановился на Остиане, и скульптор понял, что замеченные им еще при встрече в студии признаки безумия и одержимости усилились до пугающей степени.
Это воспоминание вызвало озноб, и Остиан вернул свое внимание к мрамору. Возможно, летописцы, покинувшие Двадцать восьмую экспедицию ради более тучных пастбищ, были правы, но внутренний голос предостерегал Остиана о более мрачных причинах внезапного исчезновения упрямцев.
Эти подозрения заставили его сделать выбор, и Остиан решил, что, как только статуя будет закончена, он попросит перевести его в другую экспедицию. Атмосфера в Двадцать восьмой стала для него слишком душной.
— Чем скорее я отсюда уберусь, тем лучше, — прошептал он.
Хоть Остиан Делафур и не мог этого знать, его вывод почти полностью совпадал с мнением Соломона Деметра, глядящего на разбомбленные руины города Хорал и дворца Регента. Насколько мог видеть глаз, повсюду простиралась выжженная земля — вид, совершенно совпадавший с его представлениями о преисподней. Когда-то это был прекрасный мир, и очевидное совершенство его архитектуры составляло поразительный контраст с мятежом, зародившимся в его золоченых дворцах, и предательством, происшедшим на его почерневших руинах.
Мрак темной пеленой окутал Соломона с тех самых пор, как он едва не погиб в сражении на орбитальной станции в системе Каллиниды. Причина, по которой Юлий и Марий оставили Вторую роту без поддержки, явилась во всей своей ужасающей откровенности. После битвы он не видел ни одного из своих братьев, а уже через несколько часов Вторая рота была отправлена на соединение с тремя другими Легионами для умиротворения мятежного мира Истваан III.
Центр мятежа находился в городе из полированного гранита, с высокими башнями из стекла и стали, известного под названием Хорал. Мятежный правитель Вардус Праал попал под влияние Дев Битвы, злобных псайкеров, предположительно истребленных Легионом Гвардии Ворона еще десять лет назад.
Первые сражения развеяли многие сомнения Соломона; освободившись в кровопролитных боях от накопившегося гнева, он начал верить, что все идет как надо, а его недавнее беспокойство было беспричинно.
Но затем появился Саул Тарвиц с невероятным известием о предательстве и готовящейся бомбардировке.
Многие воины высмеяли Тарвица и не поверили его рассказу, но Соломон сразу все понял и попытался убедить своих собратьев найти способ избежать опасности. Как только грандиозный масштаб предательства стал очевиден, Сыны Хоруса, Пожиратели Миров и Дети Императора бросились искать убежище, пока смертоносные вирусные бомбы летели до поверхности мира, обреченного стать их могилой.
Соломон с ужасом смотрел, как в небе сверкнули первые вспышки, и вскоре все потонуло в разрывах снарядов, несущих гибельный груз. Вопли умирающего города до сих пор преследовали его, и Соломон не решался представить себе ужас тех, у кого на глазах Пожиратель Жизни превращал тела родных и любимых в гниющие трупы. Соломону было известно, насколько опасен вирус Пожирателя Жизни, и он понимал, что через несколько часов вся планета превратится в склеп.
Затем пришел огненный шторм. По планете, уничтожая все на своем пути, прокатилась неукротимая волна пламени, и с поверхности исчезли все материальные следы бывших обитателей, превращенные в хлопья пепла. Прикрыв глаза, Соломон вспомнил подземный бункер, где они вдвоем с Гаем Кафеном укрылись от вирусной бомбардировки, перешедшей впоследствии в огненный шторм. Огонь ревел, словно сказочный дракон, пришедший в поисках жертвы, а воспоминания о расплавившихся от жары доспехах и обгоревшей плоти до сих пор были свежи в его памяти.
Они оказались погребенными под грудами обломков, и на призывы о помощи никто не отвечал, так что Соломон начал думать, что они остались единственными, кто выжил после предательства Хоруса. На третий день от тяжелых ранений скончался Гай Кафен, и тогда сквозь горы мусора просочился солнечный свет.
В конце концов Соломона отыскал один из Сынов Хоруса — воин по имени Неро Випус. Деметр едва дышал, но упрямо цеплялся за жизнь, отказываясь умирать без отмщения.
Первый месяц боев, начавшихся после неудавшейся вирусной бомбардировки, прошел для него словно в кошмарном сне, и жизнь Соломона висела на волоске, пока к нему не пришел Саул Тарвиц и не предложил заставить изменников заплатить за свои преступления.
Огонь честолюбия, наконец-то разгоревшийся в душе молодого воина, встряхнул Соломона, и после этого его выздоровление пошло с удивительной быстротой. Апотекарий по имени Ваддон выкроил время между лечением раненых и помог ему преодолеть кризис. Война становилась все интенсивнее, и вскоре Соломон понял, что обрел достаточно сил, чтобы снова вступить в бой.
Соломон восстал, подобно фениксу, хотя многие считали его безнадежным, и, взяв доспехи погибшего воина, начал сражаться с обновленной яростью и отвагой. Саул Тарвиц сразу же предложил ему командовать объединенными силами, но Соломон отказался. Он понимал, что воины всех Легионов видят в Тарвице командира, и менять руководство было бы бесполезно еще и потому, что героическое сопротивление предательству подходило к концу.
Массированные силы Воителя загнали их обратно в дворцовый комплекс, и Сыны Хоруса послали в атаку своих лучших воинов. Соломон понимал, что конец близок, и не хотел лишать Саула Тарвица славы последнего противостояния.
К удивлению Соломона, в суровых испытаниях этой отчаянной войны отличился не только Саул Тарвиц. Мастер меча Люций также демонстрировал чудеса храбрости и даже обезглавил капеллана Чармосиана, сразившись с ним на крыше транспортера на виду у всех воинов.
Как ни приятно было видеть успешно сражавшихся воинов, Соломон не мог освободиться от мрачных воспоминаний о гибели Кафена и от ужаса перед внезапной переменой, происшедшей с его бывшими боевыми братьями. Как могло случиться, что воины, стоявшие плечом к плечу в битве за Империум, теперь обратились друг на друга в смертельной кровавой усобице?
Что довело их до такого состояния?
Это было выше его понимания, и возникшую в душе пустоту не могла заполнить радость от гибели врагов. Предательство убило мечту о мирной Галактике, которую должно было унаследовать человечество, и видение будущего золотого века ускользало навсегда. Соломон скорбел о том будущем, которое выковывалось на мрачной наковальне Истваана III, и лишь молил, чтобы новые поколения смогли их простить за то, что они позволили такому случиться.
Он надеялся, что окружавших его воинов будут вспоминать как героев, но больше всего надеялся на удачный перелет «Эйзенштейна» Натаниэля Гарро, на то, что он донесет известие о предательстве Воителя до Императора. Саул Тарвиц рассказал ему, что его названый брат захватил фрегат и поклялся вернуться с верными Легионами и уничтожить Воителя.
Эта надежда, крошечный мерцающий огонек веры в спасение, придавала воинам сил, и они продолжали защищать руины дворца Регента вопреки всяким представлениям о логике и правилах войны. За этот героизм Соломон любил каждого из них.
С западных окраин города доносился далекий гул бомбардировки — там окопались Гвардейцы Смерти, гибнущие под непрерывным обстрелом предателей.
Соломон, хромая, обходил восточное крыло дворца. Величественные анфилады давно превратились в последовательность пустых залов с остатками мозаичных полов, а всю мебель уже растащили для сооружения баррикад. Несмотря на месяцы бомбардировок, своды дворца чудесным образом уцелели, а закопченные стены с обуглившимися фресками служили печальным напоминанием о недавно цветущем имперском мире.
Новые звуки поначалу показались ему слабыми, Соломон едва различал их на фоне постоянного треска пламени и непрекращающихся взрывов. Но звон клинков мгновенно прорезал привычный шум войны, и Соломон, опасаясь атаки на восточное крыло дворца, ускорил шаг.
Потом он побежал, насколько позволяли не до конца зажившие раны, хотя каждый шаг причинял сильную боль. Звуки боя становились сильнее, и он различал отдельные звонкие удары мечей, хотя смутно отметил, что не было слышно ни стрельбы, ни взрывов.
Лязг оружия был уже совсем близко. Соломон выбежал в ярко освещенный зал, и в глаза ударили отблески солнца, игравшие на оружии сражавшихся там воинов. Обороной этого сектора командовал Люций, в распоряжении которого было около тридцати воинов, и Соломон увидел гибкую фигуру мастера меча в самом центре ужасной схватки.
Пол уже был усеян трупами, и множество Детей Императора окружили Люция, сражавшегося за свою жизнь.
— Люций! — крикнул Соломон и, подняв свой клинок, бросился на помощь мастеру меча.
Солнце снова ярко сверкнуло на стали, и еще один воин пал, рассеченный энергетическим мечом Люция от шеи до пояса.
— Они идут на прорыв, Соломон! — весело отозвался Люций и неотразимым ударом обезглавил еще одного противника.
— Они не прорвутся, пока у меня еще остались силы! — ответил Соломон и замахнулся мечом на ближайшего из атакующих воинов.
Его удар свалил врага на пол, превратив в окровавленную груду искромсанных доспехов.
— Убьем их всех! — подбодрил его Люций.
— И ты осмелился вернуться после такого провала?! — взревел Хорус, так что от его ярости задрожала вся капитанская рубка «Духа мщения».
Его лицо исказилось от гнева, а Фулгрим с улыбкой наблюдал, как Воитель старается сдержать гневный порыв уроженца Хтонии. С тех пор как Фулгрим последний раз посещал корабль Хоруса, «Дух мщения» претерпел сильные изменения. Его открытые и ярко освещенные шумные помещения стали намного мрачнее.
— Ты хоть понимаешь, что я пытаюсь здесь сделать? — кричал Хорус. — Мои действия в системе Истваан перекинутся на всю Галактику. И если с самого начала мы будем терпеть неудачи, Император нас уничтожит!
Фулгрим позволил себе слабую, безмятежную улыбку; возбуждение после трудного перехода к системе Истваан и масштаб развернувшейся внизу резни чрезвычайно обострили его чувства. Хотя «Гордость Императора» совсем недавно прибыла на место, он позаботился предстать перед Воителем в своем обычном великолепии. Лучшие доспехи были покрыты новым слоем пурпура и позолоты, для усиления красок появились новые украшения самых разных цветов, длинные светлые волосы убраны назад, а бледные щеки отмечены татуировкой по рисункам самой Серены д'Анжело.
— Феррус Манус оказался упрямым тупицей, неспособным прислушаться к доводам логики, — сказал Фулгрим. — Даже упоминание о присоединении механикумов не…
— Ты клялся, что приведешь его! Железные Руки уже были учтены в моих расчетах. Я планировал события на Истваане-три в полной уверенности, что с нами будет и Феррус Манус. А теперь выясняется, что у меня появился еще один враг. Из-за этого погибнет множество Астартес, Фулгрим!
— А что я мог сделать, Воитель? — усмехнулся Фулгрим, придавая голосу отчетливый тон насмешки. — Его воля оказалась сильнее, чем я предполагал.
— Или ты попросту переоценил свои способности.
— Неужели ты хотел, чтобы я убил своего брата, Воитель? — спросил Фулгрим. Он надеялся, что Хорус не потребует от него убийства, но сознавал, что именно это и хочет от него услышать. — Если такова твоя воля, я готов.
— Возможно, так было бы лучше, — бесстрастно ответил Хорус. — Лучше, чем позволить ему разрушить наши планы. А теперь он может добраться до Императора или любого другого примарха и привести их всех на наши головы раньше, чем мы будем к этому готовы.
— Тогда, если у тебя все, я вернусь к своему Легиону, — сказал Фулгрим и картинно развернулся, рассчитывая еще больше разъярить Воителя.
Реакция Хоруса его не разочаровала, и от его слов сердце Фулгрима забилось быстрее.
— Нет, ты не уйдешь. У меня есть для тебя еще одно задание. Я посылаю тебя на Истваан-пять. После всего, что произошло, ответ Императора последует быстрее, чем я ожидал, и мы должны быть к нему готовы. Возьми с собой подразделение Детей Императора и проследи за подготовкой укреплений к финальной стадии истваанской операции.
Фулгрим, вздрогнув, повернулся к брату, всем своим видом выражая невыносимое отвращение к столь незначительной миссии. Возбуждение от перепалки с Воителем, переполнявшее его душу, мгновенно исчезло, уступив место зияющей пустоте.
— Ты поручаешь мне роль кастеляна? Домоправителя, обязанного приготовить поместье для твоего торжественного приезда? Почему бы тебе не послать туда Пертурабо? Эти занятия ему больше подходят.
— Пертурабо предназначена другая роль в моих планах, — сказал Хорус. — Он уже сейчас готовится опустошить свой родной мир моим именем. Можешь не опасаться, скоро мы услышим о нашем разгулявшемся брате.
— Так поручи это задание Мортариону! — сердито бросил Фулгрим. — Его чумазые дровосеки будут рады возможности испачкать руки по твоему приказу! Мой Легион был отмечен Императором еще в те времена, когда он заслуживал нашей верности. Я самый прославленный из его героев и правая рука Великого Крестового Похода. Это… это предательство тех самых принципов, ради которых я к тебе присоединился, Хорус!
— Предательство? — с вкрадчивой угрозой переспросил Хорус. — Сильно сказано, Фулгрим. Предательством можно назвать поступок Императора, покинувшего Галактику ради собственного обожествления и отдавшего наши завоевания в руки писцов и чиновников. И подобное обвинение ты осмеливаешься высказывать мне, прямо в лицо, в капитанской рубке моего собственного корабля?!.
Фулгрим отступил на шаг под натиском ярости Хоруса и с наслаждением ощутил, как волнение противоборства вызвало во всем теле приятное покалывание.
— Может, и так, Хорус. Возможно, кто-то должен сказать тебе несколько прописных истин, особенно теперь, когда рядом нет твоих морнивальцев.
— Вспомни про меч, — сказал Хорус, указывая на пропитанный ядом клинок, отданный им Фулгриму при их последней встрече. — Я подарил тебе этот меч в знак своего доверия, Фулгрим. Лишь нам одним известна его истинная сила. Это оружие чуть не убило меня, и все же я с ним расстался. Неужели ты думаешь, что я отдал бы тебе такое оружие, если бы не доверял?
— Нет, Воитель, — ответил Фулгрим.
— То-то же. Из всех моих кампаний положение на Истваане-пять наиболее критическое, — продолжал Хорус, и Фулгрим понял, что Хорус справился с опасным пламенем своего эго и теперь призвал на помощь незаурядные способности дипломата. — Истваан-пять тревожит меня больше, чем разгоревшаяся война внизу. Я не могу доверить это никому другому. Ты должен отправиться на Истваан-пять, брат мой. Все зависит от твоих успехов.
Фулгрим позволил себе еще одно опасно долгое мгновение наслаждаться возникшей между ними напряженностью, а потом рассмеялся:
— А теперь ты мне льстишь, надеясь, что мое самолюбие заставит выполнить твои приказы.
— Сработало? — поинтересовался Хорус.
— Да, — признал Фулгрим. — Хорошо. Воля Воителя будет выполнена. Я отправляюсь на Истваан-пять.
— Эйдолон останется командиром Детей Императора, пока мы к вам не присоединимся, — добавил Хорус, и Фулгрим кивнул:
— Он с радостью ухватится за шанс проявить свои способности.
— А теперь, Фулгрим, оставь меня, — сказал Хорус. — У тебя много работы.
Фулгрим изящно развернулся и покинул владения Воителя. Воспоминания о едва не наступившей конфронтации и явном гневе брата снова возбудили все его чувства, и дыхание вырывалось из груди короткими резкими толчками.
Ощущение оказалось потрясающим, и Фулгрим предвкушал все новые и новые мгновения наслаждений, когда осуществится план Воителя, касавшийся Истваана V. Его ждали новые ужасы, новые смерти, новые восторги.
Соломон пробил своим ревущим мечом доспехи оказавшегося рядом воина и резко повернул клинок, коверкая слои керамита, кости и плоть. Из ужасной раны брызнула кровь, и предатель рухнул на мозаичный пол. Превозмогая боль, Соломон обернулся, ища очередного противника, но единственным, кто остался на ногах, был Люций, и лицо мастера меча еще пылало возбуждением схватки. Соломон внимательно осмотрелся, чтобы увериться в отсутствии врагов, и только тогда опустил меч и обратил внимание на боль многочисленных ран.
Зубья меча еще некоторое время медленно вращались, стряхивая капли крови, затем совсем остановились. Соломон тяжело вздохнул, сознавая, насколько близко было их поражение. Мастерство, с которым Люций поражал врагов, граничило с чудом, и Соломон не сомневался, что его репутация самого опасного убийцы была заслуженной.
— Мы справились, — выдохнул он, внезапно сознавая, как дорого далась им эта победа.
Все воины отряда Люция были мертвы, и Соломон, окидывая взглядом поле битвы, с горечью отметил, как мало отличий между предателями и верными воинами.
Если бы не жестокий поворот судьбы, разве мог бы он повернуть оружие против своих собратьев?
— Точно, справились, капитан Деметр, — с усмешкой отозвался Люций. — Одному мне было бы гораздо тяжелее.
Соломон поморщился от его высокомерного тона, но сдержал гнев. Он покачал головой, сетуя на неблагодарность мастера меча, и слабо кивнул.
— Странно, что они пришли с такими малыми силами, — сказал он, опускаясь на колени рядом с последним из убитых воинов. — На что они надеялись?
— Ни на что, — ответил Люций, вытирая кровь с меча обрывком ткани. — Уже ни на что.
— Что ты имеешь в виду? — потребовал разъяснений Соломон.
Туманные ответы Люция вызвали у него беспокойство, но мастер меча только улыбнулся и ничего не сказал. Соломон отвернулся, снова посмотрел на распростертые тела, вдохнул запах обожженной плоти и костей.
— Не беспокойся, Соломон, — произнес Люций. — Ты скоро все поймешь.
Самодовольный блеск в глазах Люция неожиданно и необъяснимо встревожил Соломона, и в его душе зародилось ужасающее подозрение, от которого сжалось сердце.
Он быстро окинул взглядом зал из конца в конец и торопливо подсчитал неподвижные тела, распростертые на изрытом снарядами полу. Люцию для обороны этого сектора дворца предоставили остатки четырех отделений, что-то около тридцати воинов.
— О нет, — прошептал Соломон, насчитав примерно тридцать трупов.
Он всмотрелся в побитые доспехи и закопченные лица. Эти воины явно пришли не из своих казарм, чтобы атаковать дворец, они давно были здесь. Погибшие воины вовсе не были предателями.
— Это были верные Императору люди! — воскликнул он.
— Боюсь, что так, — бросил Люций. — Я намерен присоединиться к Легиону. Взамен Эйдолон потребовал прохода для своих воинов во дворец. Как хорошо, что ты подоспел вовремя, капитан Деметр. Я не уверен, что успел бы всех их убить до прихода лорда-командира.
Соломон почувствовал, как тяжесть содеянного обрушила весь его мир. Он рухнул на колени, и по щекам покатились слезы ужаса и ярости.
— Нет! Люций, что ты наделал? — закричал он. — Ты обрек на гибель всех нас!
Люций рассмеялся.
— Вы уже давно были обречены, Соломон, — сказал он. — Я просто немного ускорил приближение конца.
Соломона охватило отвращение к самому себе, и он отбросил меч. Он стал убийцей, таким же как те предатели за стенами дворца. Ненависть к Люцию захлестнула его испепеляющей волной.
— Ты украл мою честь! — зарычал он, поднялся на ноги и повернулся к мастеру меча. — Это все, что у меня оставалось!
Люций стоял прямо перед ним, и на его лице по-прежнему играла самодовольная усмешка.
— Ну и как ты себя после этого чувствуешь?
Соломон с воплем бросился на Люция и обхватил врага за шею обеими руками. Ненависть и раскаяние наполнили его тело новой силой, достаточной, чтобы лишить жизни похитителя чести.
Внезапная боль пронзила его живот и поднялась к груди, так что Соломон, вскрикнув, отшатнулся от Люция. Опустив взгляд, он увидел торчащий в доспехах пылающий меч. Запах горящей плоти и расплавленного керамита ударил в ноздри, а мастер меча ловким движением выдернул оружие.
Силы покинули капитана, и боль, от которой он не успел избавиться после огненного шторма, вернулась сторицей. Все тело превратилось в один сплошной очаг мучений, каждое нервное окончание кричало о новых приступах агонии.
Соломон упал на колени. Кровь, а вместе с ней и жизнь вытекали из него горячими толчками. Он потянулся к рукам Люция и старался сосредоточиться на его лице, сопротивляясь подступающей смерти.
— Вы… не… одержите… победы…
Каждое слово выталкивалось из горла с неимоверными усилиями.
Люций пожал плечами:
— Может, да, а может, нет. Но ты этого уже не увидишь.
Соломон медленно осел на пол, ощутив движение воздуха на лице и удар головы о твердые плитки. Он перекатился на спину и через треснувший купол увидел чистое голубое небо.
Тщетные попытки системы жизнеобеспечения облегчить боль и излечить смертельную рану, нанесенную мечом Люция, вызвали у него улыбку. Он смотрел в бездонное небо, словно его взгляд мог пронзить атмосферу и достичь парящих в космосе кораблей Хоруса.
С недоступной при жизни ясностью Соломон понял, куда приведет предательство Воителя, увидел ужасы неминуемой бесконечной войны. По щекам снова заструились слезы, но он жалел не о собственной гибели, а о миллиардах жизней, принесенных в жертву вечной тьме ради чудовищных амбиций единственного человека.
Люций ушел прочь, даже не потрудившись присутствовать при последних мгновениях его жизни, и Соломон был рад охватившему его спокойствию. Его дыхание становилось все медленнее, веки дрожали, а небо с каждым вдохом становилось все темнее.
Свет умирал вместе с ним, словно этот мир набросил на свой день траурную вуаль и с честью проводил воина в вечную тьму.
Соломон закрыл глаза, и последняя слеза упала на землю.
