ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ГЛАВА
Конец всему
Даже в наш современный и просвещенный год две тысячи десятый досадно мало известно о действии Искусства или о его родстве с миром, в котором мы обитаем. Человечество все еще слишком мало знает о свойствах сверхъестественного, о его характеристиках, чтобы выводить управляющие им законы, и, более того, до сих пор пребывает в сомнениях относительно того, что же в точности является сверхъестественным, а что — нет. Хотя научное знание нашего народа было расширено и приумножено трудами таких выдающихся людей, как Ньютон, Ди, Резерфорд, Веронца, Чейн и Хоукиндж, человечество все еще склонно относить любое непонятное ему явление к проискам Невидимого Мира. Возможно, в это трудно поверить, но до того, как Веронца опубликовал свой труд о природе прикладной гравитации, люди считали — только подумайте! — любое падение делом рук зловредных духов.
Другое препятствие на пути к пониманию Искусства описал доктор Джон Ди, когда заметил, что Магия не только сложнее, чем мы себе представляем, но она куда сложнее, чем мы можем себе представить. Согласно широко известной аксиоме, обыкновенному смертному просто не хватает широты ума, дабы постичь глубокие основы Магии. Тут можно процитировать другой знаменитый афоризм Ди: «Любое достаточно развитое колдовство столь же удивительно, сколь и процесс доения нутрии».
Это не так, вернее, не совсем так. Раз в столетие или около того рождается человек, который силой вызывающего зависть разума способен приблизиться к сути Искусства. Ну, или если не приблизиться, то пройтись рядом и обменяться любезностями.
Одним из таких людей, очень особенных людей, был Леонардо да Винчи, часто восхваляемый и редко до конца понимаемый создатель Пробуждения, чьи ученые изыскания расширили наше понимание Магии более, чем когда-либо. Благодаря ему сегодня мы пользуемся ею практически каждый день. Именно он первым провел различие между благоразумным применением Искусства и бессмысленным, напрасным обращением к его темным крайностям, которое теперь называется гоэтейей или черной магией.
История изображает Леонардо красивым, одухотворенным человеком, высоким и стройным, подверженным частым приступам вдохновения. Он говорил на многих языках, хотя не больше чем на трех одновременно, и питал особенный интерес к курицам — жареным, тушеным, запущенным с крыши замка или яростно жмущим педали экспериментальных летающих машин, — которые всему миру казались гигантскими платановыми семечками, пока не падали на землю, после чего больше всего напоминали куриный фарш в корзинке. Прекрасный художник, скульптор, конструктор и игрок в покер, Леонардо написал множество трудов, посвященных Искусству. Как мы уже ранее заметили, одним из них стала Самая Важная Книга В мире, и достать ее довольно сложно.
Одним из самых потрясающих озарений Леонардо было его убеждение, что Искусство — это естественное проявление громадной, непостижимой Вселенной вокруг нас. История, которая, как обычно, оказалась в нужном месте и все видела, гласит, что сие положение да Винчи сформулировал вскоре после Рождества 1424 года. Леонардо сидел дома, истомленный апатией, что посещает всех нас после затянувшихся зимних праздников, и забавлялся с подарками, которые ему надарили за рождественские дни. Ничего необычного он тогда не получил: штатив для реторт и перегонный куб от приятелей-ученых да кричащих цветов рейтузы с вульгарным узором от отдаленной тетушки.
С чувством странной тревоги рассматривая сей аляповатый предмет гардероба, мастер вдруг заметил, что рисунок на нем напоминает так называемый знак Мандельброта — символ тайного зороастрийского учения, заключавшегося в том, что любые, даже самые крохотные пятнышки в космосе взаимодействуют друг с другом таким образом, что неуловимо определяют структуру и поведение нашей Вселенной в целом. Многие называли это Теоретическим Хаосом, даже зороастрийцы Мандельброта, хотя, говорят, они вкладывали в термин какое-то дополнительное значение.
В ту же секунду, в состоянии крайнего волнения, мастер натянул свои новые рейтузы и стал прохаживаться по комнате, размышляя над тем, что, вопреки популярному убеждению, будто Магия представляет собой еще толком в мире не проявившийся потенциальный источник энергии, ждущий, когда же человечество сможет его использовать, Сверхъестественное на самом деле — это пока что непонятая часть Естественного. Леонардо сделал следующий вывод: раз Вселенная держится воедино и управляется всеми своими компонентами, то Магия, как один из компонентов, является частью этого процесса. Далее он заключил, что волшебство, известное человечеству, — это всего лишь признак, след всеохватывающего космического механизма, связывающего воедино весь мир, без которого нас просто не существовало бы.
Короче говоря, когда человек даже на самом любительском уровне использует Магию — неважно, черную или белую, — он играет с подлинными, грандиозными силами Божьего творения. Леонардо был уверен, что, когда человечество увидит в колдовстве не темную и тайную игрушку, а видимые процессы незримого и великого механизма Вселенной, жизнь в общем станет понятнее, не говоря уж о том, что гораздо безопаснее.
Вскоре после сего гениального озарения он посмотрелся в зеркало и поспешил снять рейтузы, густо покраснев от стыда. Тем не менее выводы, сделанные им тогда, больше никогда его не покидали.
Надеюсь, читатели простят мне это отступление, когда я объясню, что понадобилось оно мне по четырем причинам. Во-первых, самое время кому-нибудь восстановить истинное положение вещей и вытащить нас из болота ограниченности и суеверий. Во-вторых, мой рассказ о Леонардо должен наглядно прояснить степень злодеяния, учиненного преподобным Джасперсом в Покоях Чар Энергодрома. Опрометчивая и неосмотрительная возня с опасной игрушкой — вещь дурная сама по себе. Бессмысленное оскорбление сил, управляющих механизмом Вселенной, — это воплощение подлинного зла.
В-третьих, просто пришла пора это сделать. Дорогой читатель, своим терпением ты заслужил право знать эту историю, к тому же позднее на нее может не найтись времени.
Наконец, в-четвертых, она поможет нам понять тот факт, что, когда запутавшееся человечество играется с Искусством — к примеру, с каким-нибудь древним ее аспектом вроде кучи камней близ Солсбери, — это не может не повлиять на физическую природу окружающего пространства: оно изгибается, скручивается и изменяется, дабы восстановить порушенный порядок. Все это, как я надеюсь, объяснит вам, почему, когда Аптил и Агнью добрались до Энергодрома, вместе с ними туда прибыл кот шести футов ростом, в камзоле и брыжах.
Фейерверки над Лондоном взрывались не переставая, но Аптил и Агнью их не замечали. Камни ступенек Энергодрома пульсировали от скрытой мощи, содрогались так, что казалось, это в аду крутятся огромные шестеренки, от которых вибрирует все вокруг.
Воздух темнел от сажи, набивавшейся в нос и рот, полнился тяжелым и тошнотворным смрадом и чуть не искрился от электричества. Аптил и Агнью закашлялись, давя тошноту. Бум-бум, бум-бум, стучали камни вокруг них, словно билось сердце самой Земли.
Австралиец был без одежды и с такой силой стискивал «возвращенец», что скошенный край оружия глубоко вонзился ему в пальцы. Агнью сбросил плащ и держал в руке кинжал, который одолжил ему матрос, чью лодку они забрали. Блестящее лезвие уже стало грязным от танцевавших в воздухе хлопьев сажи.
— Это плохо, да? — пробормотал абориген, когда они преодолели последние несколько ступеней.
Слуга кивнул, но, чтобы не закашляться, говорить не стал. Коридор за дверью в Энергодром казался длинной черной пещерой, в самом конце освещенной красным дьявольским светом. Как будто там разинул пасть огнедышащий дракон из сказки.
Третий член их компании пронесся мимо. Опустившись на все четыре лапы, он передвигался способом, невообразимым для существа в узком приталенном камзоле из золоченой парчи, со столь роскошным гофрированным воротником.
— Постой, друг мой! Осторожно! — крикнул Агнью вслед удалявшемуся коту.
Тот обернулся, сощурил горящие агатовые глаза с узкими черными зрачками и что-то прошипел.
— Идем вместе! — возразил Агнью, когда они с Аптилом смогли догнать своего необычного союзника. — В количестве сила.
Кот кивнул с изяществом, которое в его исполнении приводило в настоящее замешательство, и помчался вперед уже вместе с ними.
Аптил, как мы уже выяснили, в котах не разбирался, но вдруг обнаружил, что этот ему нравится. В его глазах сверкал разум, хвост хлестал кучерским кнутом, а роскошный янтарный мех так и хотелось погладить. Впервые за всю свою благородную жизнь аборигену захотелось завести домашнее животное. Правда, голова будущего питомца была больше его собственной, зубы длиннее «возвращенца», а вес доходил до трехсот фунтов, потому вопрос, кто кого заведет, оставался спорным.
— Пойдемте, — сказал Агнью и повел их по мрачному коридору навстречу потустороннему свету.
Они подошли к металлическим дверям Покоев Чар. Их створки лежали друг на друге, словно сломанные крылья мертвой птицы или обложка жестоко разодранной книги. Они курились легким дымком.
А за ними бушевал ад.
За порогом, позади сорванных дверей, кашляя, неуклюже пытался подняться пожилой мужчина в опаленном одеянии.
— Мир вам! — выдавил он, кашляя и сплевывая сгустки тягучей слюны. — Я Нэттерджек из Союза. Не переступайте порог, друзья, молю вас.
Он замер с открытым ртом, когда подошел кот и внимательно осмотрел его.
— Да чтоб меня в зад поцеловали! — воскликнул служитель, от изумления широко раскрыв глаза.
Агнью встал на колени рядом с ним.
— Мы идем на помощь сэру Руперту Триумфу и его людям! — сказал он. — Они внутри?
— Должны быть там, помоги им Бог! — ответил старик. — Когда пожилая дама и итальянец снесли двери, то все побежали внутрь. Я последовал за ними, но дым… этот дым…
— Отдыхайте здесь, сэр, — сказал Агнью, вставая. — Мы сами с этим управимся.
— Понимаете, дело не только в дыме… — добавил Нэттерджек пустым, загробным голосом.
Все трое остановились и посмотрели на него. Кот негромко мяукнул.
— Весь мир там распался на части, — сказал старик.
Они не спросили, что он имел в виду. Просто не хотели знать. Все трое ввалились в Покои Чар. А я, в свою очередь, напоминаю вам о моем лирическом отступлении касательно природы Искусства. Чтобы вы потом не говорили, будто я вас не предупреждал.
Итак, они ввалились в Покои Чар. Реальность рассыпалась на куски.
Пространство и размеры растянулись из-за странных эффектов от переизбытка волшебства. Перспективу и глубину вывернуло так, что, казалось, они сейчас треснут, их скрутило, словно на рисунке Эшера или Уччелло, принявшего немалую дозу веселящих препаратов. Поверхности вблизи норовили обрушиться на голову проходящих, сам зал растянулся на расстояние больше мили длиной, а его дальние пределы согнулись под углом девяносто градусов. Каждая линия помещения была прямой и ясной, но в то же время все они исказились настолько, что глаза не воспринимали их новой формы. Пол шел вниз под крутым уклоном, но тело не чувствовало никакого спуска. Издалека троицу слепил красный огонь.
Центральные колонны, убегающие вперед и исчезающие где-то в невообразимой дали, украшали фантастические узоры из золотых листьев. Засыпанный штукатуркой пол в клетку и обшитый досками потолок плыли, словно две шахматные доски, готовые в любой момент схлопнуться.
Воздух полнился воющими, стенающими голосами, и ни один из них не принадлежал человеку.
Изо всех сил сжав руку Аптила, Агнью, спотыкаясь, побрел в ревущую пустоту, одежду его лизал ветер.
— Это… плохо, не так ли? — прокричал Аптил, перекрикивая шум.
— И лучше не становится, — согласился слуга.
Впереди них скорчился на полу, не в силах справиться с колдовским напором, какой-то человек. Борясь с ветром, они подобрались к нему.
Агнью схватил человека за руку (тот явно был не в себе) и прокричал ему в ухо, пытаясь перебороть окружающий шум:
— Сэр Руперт! Где он?
— Там, дальше! — отозвался де Квинси, прикрывая глаза от бури. — Боже, помоги нам, но он, возможно, уже погиб!
— Только не Триумф! — уверенно пробормотал Агнью, ветер сорвал с его губ слова и с ревом унес прочь.
Взъерошенный кот встряхнулся и двинулся дальше, пригнув голову.
Агнью и Аптил, оставив де Квинси, с трудом пробирались по невероятно вытянувшемуся залу. Воздушный поток бил их с такой силой, что каждый шаг приходилось отвоевывать с боем.
Они добрались до матушки Гранди, которая стояла, окруженная ураганом. Она сплетала свои самые сильные, самые пагубные и редко используемые заклятия и кидала в вихрь, но тот пожирал их, словно хлопья воздушной кукурузы. Рядом с ней Джузеппе Джузеппо держал в одной руке книгу, громко зачитывая колдовские формулы, а другую протянул, направляя собственную свирепую Магию в шторм.
Мало что в природе могло бы выдержать массовую атаку такой силы — объединенную силу Специи и Ормсвилл Несбита.
Лишь очень немногое.
— Этого недостаточно! — вскричал Джузеппе. — Даже вдвоем мы ничего не сможем сделать!
— Я знаю, — отозвалась матушка.
Впереди всех стоял Триумф — прямо в сердце яростного шторма, сжимая в руке рапиру Галла. Глядя перед собой, в хаос, он видел Джасперса. Тот стоял посреди искаженного пространства у чародейского алтаря и смотрел на талисман, зажатый в руках, глупо ухмыляясь. Великие сферы Чар уже дымились и сияли от адского давления.
Крепко сжимая клинок, Триумф стал подбираться к Джасперсу. Внезапно на его пути кто-то появился. Руперт смотрел на самого себя. Улыбающийся черно-белый двойник поднялся, преграждая ему путь.
— Какого дьявола! — воскликнул мореход, отскочив назад.
Затем перед ним предстала вторая копия, затем третья. Все они, как один, подняли клинки и пошли на сэра Руперта.
Триумф сражался, балансируя и парируя удары сразу троих противников. Все его отражения одинаково приторно улыбались.
Он поднырнул под руку одного из них, убив самого себя. Ухмыляющийся черно-белый Руперт исчез, оставив после себя клуб зловонного дыма.
Но еще двое остались, и Триумф уклонялся от их ударов, держа противников на расстоянии клинка. Рапира Галла сталкивалась с призрачными лезвиями столь быстро и яростно, что звук стоял такой, будто кто-то тряс мешок с ножами. Удар вскользь пришелся по бедру Руперта, мышцы тут же онемели и перестали слушаться.
Триумф с широкого замаха обезглавил одного из призрачных двойников, тот исчез в клубах дыма, но на его месте тут же выросли еще двое.
— Эй, это нечестно! — воскликнул Руперт.
Сражаясь с копиями, он увидел, как Джасперс встал, пальцами раздавив в пыль последний талисман, и засмеялся.
— Триумф, — прорычал он, — ты опять опоздал!
Колдовской вихрь еще больше усилился, и воздух вокруг них забурлил и замерцал.
Выругавшись, Триумф пронзил насквозь одного из двойников, а второго изо всех сил пнул ногой. Третий, и последний, призрак свирепо бросился на него, неустанно нанося удары. Нездоровая улыбка не слезала с его лица, даже когда он наконец пропустил встречный удар и рапира Галла вонзилась ему в грудь.
Морок, зашипев, взорвался с такой силой, что вырвал оружие из руки Триумфа.
Времени на то, чтобы поднять рапиру, не было, и Руперт кинулся на Джасперса.
Преподобный, все еще со злобной усмешкой на губах, встретил его атаку с удивительной силой. Когда Триумф врезался в него, тот отступил всего на пару шагов, а затем остановился и схватил противника за руки. Руперт понял, что в существе, с которым он сражается, уже не осталось ничего человеческого.
— Что ты такое? — прошипел Руперт.
— Последнее, что ты увидишь в своей жизни! — расхохотался преподобный и отбросил Триумфа назад.
Мореход попытался подняться, но Джасперс вытянул руку ладонью вперед, и воздух стеной обрушился на Руперта. Он почувствовал, как на него давит невидимый пресс, расплющивая и вжимая в квадратный пол.
Мимо тигриными прыжками промчался кот и, прыгнув, вцепился когтями в лицо и грудь Джасперса, словно поймав мышь. Священник завопил от боли, но его крики заглушил ветер. В тот же самый момент давление на Руперта ослабло, и он снова смог двигаться. Вскочив, он сорвал с пояса couteau suisse.
— Как насчет рапиры? Ну хоть раз? Хотя бы сейчас? — взмолился Триумф, нажимая на кнопку.
Джасперс сумел взять себя в руки и сбросил противника; одежда, разорванная на груди, пропиталась кровью. Один из когтей процарапал его лицо так глубоко, что почти вырвал священнику глаз. Преподобный со злобой выстрелил в кота Магией и отшвырнул животное прочь.
Швейцарский нож приказу не подчинился и рапиру не выдал. Вместо этого он превратился в длинный гарпун из блестящей стали.
— Сойдет, — сказал Руперт и, подняв оружие, закричал: — Джасперс, останови это! Останови это сейчас же, будь ты проклят!
— Боюсь, ничем не могу тебе помочь! — заорал священник в ответ.
— Ну и не надо, — ответил Триумф и метнул couteau suisse.
Только благодаря гарде гарпун не пробил Джасперса навылет. От удара преподобный завертелся, а затем, медленно повернувшись, встал лицом к пульсирующему ослепительному алтарю. Коснувшись орудия, торчавшего из груди, руками, красными от крови, он рухнул головой вперед прямо на сферы Чар.
Несмотря на безумные празднества, взрыв услышали все. По всему Сити гуляки замерли с бутылками, трубками, факелами или петардами в руках и повернулись в сторону юго-запада. Кольцо огня — корона бело-зеленого пламени, похожая на пончик, вырвалась в бездну ночного неба, посрамив искрящиеся и блестящие фейерверки. Раскатистый гул пронесся по небу над городом, сотрясая окна, гремя черепицей крыш, эхом проносясь по улицам и отразившись от стен собора Святого Павла и Вестминстерского аббатства. Рокот сотряс окрестности Лондона, словно шаги гиганта где-то в темноте.
Те, кто стоял ближе к реке, увидели, как Энергодром вспыхнул зеленым огнем, и дружно, громогласно ахнули, когда в Темзу рухнула одна из его дымовых труб.
Гигантское кольцо огня взмыло в небо и исчезло. В одно мгновение весь Лондон протрезвел и понял, что на его глазах произошло нечто значительное, отчего стало тяжело на сердце. Какое-то невероятно важное событие подошло к концу, но никто не знал, какое именно.
