ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
О кодовых именах и всякой всячине; также последует музыкальная интерлюдия
Конюшни находились недалеко от дворца, по ту сторону оранжереи кухонного сада. Это был длинный бункер из строевого леса, где раньше, похоже, действительно держали лошадей. Легкий дождь моросил по двум мужчинам, идущим по гравийной дорожке.
— Я так думаю, подобного рода вещи для тебя в новинку? — спросил Иствудхо.
— К счастью, да, — сварливо ответил Триумф.
Агент Секретной Службы остановился перед окованными дверями и дернул за четыре провода в специальной последовательности.
— Не пугайся. А главное, никуда от меня не отходи, — сказал он.
Двери открылись.
В хорошо освещенном помещении пахло гвоздикой и порохом. Пол, стены и потолок были выбелены и содержались в идеальной чистоте. Триумф и Иствудхо вошли внутрь, и Руперт последовал за великаном по центральному проходу. С одной его стороны, в увешанном мешками с песком закутке, раньше явно бывшем стойлом, двое агентов испытывали фитильные карабины, ловко замаскированные под лютни. Гипсовые манекены в брыжах взрывались с пугающей основательностью. Слева дюжие мужчины, в гардеробе которых не было, похоже, ничего, кроме штанов в обтяжку, били друг друга на соломенных циновках, выкрикивая односложные, явно восточные звуки. Триумф поморщился.
— Отдел специального назначения! — гордо пробормотал Иствудхо. — Зеленые Подвязки. Самые крутые парни в Союзе.
Чуть дальше группа гипсовых царедворцев сидела вокруг банкетного стола, на котором лежал восковой молочный поросенок с яблоком во рту. Запал, торчащий из фрукта, уже почти догорел.
— Прикрой уши, — посоветовал Иствудхо.
Триумф подчинился.
Вспышка — и званому вечеру пришел неожиданный, разлетающийся конец. Перед носом Руперта пролетели опаленные воротники с рюшами.
— Поджарились, — прокомментировал Иствудхо с жутковатой улыбкой.
Они прошли дальше, под ногами хрустела гипсовая крошка. В следующей силосной яме щегольской джентльмен казнил манекена из самострела, который через несколько секунд после выстрела превратился в гульфик.
— Просто легкий укол отравленной стрелкой. Вот и всё.
— Я заметил. — Триумф почувствовал себя неуютно.
За следующей дверью четыре человека в пластинчатых доспехах и шлемах-хундсгугелях ринулись по канату вниз. Проделали они это столь неожиданно, что гульфик неподготовленного человека мог ждать неприятный сюрприз.
— На случай, если нам придется совершать вылазку в жерло вулкана, — с готовностью пояснил Иствудхо.
— И часто вы совершаете такие вылазки?
— Еще ни разу, — улыбнулся агент.
— Боже, — сказал Триумф, — сколь увлекательно оказаться на твоем месте!
Сопровождающий с сомнением воззрился на него узенькими глазками.
Они шли дальше. Руперт с ужасом и изумлением смотрел на машины разрушения, работавшие вокруг. Сиденье паланкина неожиданно взмыло вверх на конце звенящей стальной пружины, и после непродолжительных аплодисментов агенты полезли доставать гипсового пассажира, размазавшего голову о потолок. Добродушный джентльмен снял брыжи и запустил их в воздух, обезглавив куклу, стоявшую в конце стойла. Жужжащий диск бритвенного шелка аккуратно вернулся в руку хозяина.
— Это отдел грязных трюков! — заметил Иствудхо с какой-то радостью.
— И не говори.
Они подошли к бывшей каптерке, расположенной в конце здания. Сержант поднял руку, приказывая Триумфу остановиться. Перед ними между двумя столами на козлах, заставленными различными приспособлениями и частями машин, пожилой сутулый мужчина заряжал установленное на треноге легкое ружье с балтийским пружинным замком. Он отошел на пару шагов назад и спустил курок, потянув за шелковый шнур. Раздался гром, и нагрудник доспехов, находившийся на расстоянии около тридцати футов от выстрела, покрылся кучей отверстий.
— Шары, пробивающие броню, — сказал сержант, глядя на старика.
— Да ну? — спросил Триумф. — А имя у него есть?
Агент повернулся к нему, недружелюбно улыбнувшись:
— Никаких имен, никаких званий. Никаких неосторожных разговоров. — Он многозначительно взглянул на Руперта. — Это Кью. Таково его кодовое имя. Нам всем дают кодовые имена. В эту неделю они связаны с английскими декоративными садами. Меня зовут Уинкворт.
— А меня? — спросил Триумф.
— Борд Хилл. Это все, что тебе нужно знать, исходя из принципа служебной необходимости.
— А как насчет принципа личной необходимости? Ты понимаешь, о чем я? — предложил Триумф.
— Нет необходимости, — улыбнулся Иствудхо. — Ты понимаешь, о чем я?
— Не совсем.
Сутулый старик подошел к ним, аккуратно вытирая руки шелковым платком.
— Новенького простачка привел? — спросил он Иствудхо, словно вместо Триумфа перед ним стояла очередная гипсовая кукла.
— Три… — начал Руперт.
— Агент Борд Хилл, — твердо вмешался сержант. — Агент Борд Хилл, Кью. Кью, агент Борд Хилл.
Мореход пожал человечку руку, которую тот сразу принялся протирать салфеткой.
— Карбонидовые сфероиды низкотемпературной выплавки. Начальная скорость от десяти до двадцати шести сотен, но весь фокус в нарезке, — сказал он, махнув рукой в сторону ружья. — Впечатляет, правда? Прошивают насквозь нагрудник, наплечник или забрало с расстояния шестьдесят ярдов. Пробивают двухдюймовую броню с двадцати. А что касается щитка набрюшника, то с таким же результатом можно завернуть солдат в папиросную бумагу.
— Ох! — сочувственно выдохнул Триумф.
— Не хотите посмотреть щитовую броню класса «стелс»? — спросил Кью заинтересованно.
Иствудхо наклонился вперед:
— Операция «Первородный грех» началась в пятнадцать тридцать, Кью. С демонстрацией лучше обождать. Три… У агента Борда Хилла нет времени.
— Жаль, — задумчиво ответил старик, проходя к столам на козлах. — Пожалуйста, будьте особо внимательны, Борд. Дело у нас странное и непривычное, ошибок не терпящее. Объект номер один. — Он взял некую похожую на обрубок глиняную трубку. — Похожа на обрубок глиняная трубка? И да и нет. Нажимаете вот тут, с нижней стороны чашки. Видите, внутри магнит и миниатюрный флюгер?
Последовала демонстрация. Триумф задумался, нахмурившись. Он все еще сумрачно разглядывал похожую на обрубок глиняную трубку, когда Кью вытащил следующую штуку.
— Объект номер два: обычный щиток для расчета курса экю. Сдвиньте конус сюда, колесо начнет вращаться. Взгляните.
Он поднял предмет, чтобы всем было видно, правда, Триумф не совсем понял, на что конкретно ему надо смотреть.
— Настраиваемое устройство для дешифровки, — объяснил Кью. — Работает со всеми шифрами агентства. Настоящее произведение Искусства. Иствудхо даст вам коды. Прочтите их. Запомните. А бумагу с текстом съешьте.
— А это еще зачем? — спросил Триумф.
— Кинжал и кремневое ружье в одном флаконе, — ответил старик, похоже решив, что Руперт интересуется объектом под номером три, а не ситуацией в целом. — Один выстрел, и лезвие покрывается алмазным слоем. Оно может прорезать что угодно. Объект номер четыре. — Кью вытащил плащ-камзол. — Обит изнутри подпружиненной проволокой. Остановит меч и мушкетную пулю. Объект номер пять: ваши фальшивые документы и удостоверения. Луи Мантикор Седарн, актер / кутила / трубадур. Вы говорите по-французски? Ну естественно, да. Если сможете, попробуйте вжиться в приготовленную роль. Биографию мы вам уже написали. Ваше прикрытие — должность лютниста в труппе «Куртина». Играть будете в театре «Лебедь». Согласно нашим данным, с этим у вас проблем не будет. Стандартный инструмент получите у квартирмейстера. Не забудьте за него расписаться. Если потеряете хоть что-нибудь, то придется заполнять уйму отчетов для возмещения.
— Луи… А можно сначала?
Повторять Кью не стал.
— Ваш связной — Уизли. Со Службой будете поддерживать контакт только через него. Отчеты будете также отдавать ему. Объект номер шесть: перстень. В печатке раствор мышьяка. Когда попадете в трудное положение.
— Самоубийство? — неохотно вздохнул Триумф. Он все еще рассматривал хиллиард гладко выбритого молодого человека с белыми волосами, ярким пятном выделявшийся в его «документах». — Да он же совершенно не походит на…
— И объект номер семь: бритва и банка пергидроля.
Неожиданно Руперт почувствовал, что очень привязан к своей бороде.
— О нет, вы не можете… — начал он.
Они смогли.
В четыре минуты седьмого мужчина, крайне неохотно ставший Луи Седарном, актером / кутилой / трубадуром, без церемоний вылетел из проходящего неприметного фаэтона перед крыльцом театра «Лебедь» в Саутуорке.
Седарн встал и вытащил свой багаж из ближайшей канавы.
— Спасибо, парни, — крикнул он вслед удаляющемуся экипажу.
Француз провел рукой по своим новым белокурым локонам. Кожу на голове щипало, а холодный ветер с Темзы кусал голый подбородок. Одежда оказалась не подходящей по размеру и плохо сидела. Он заковылял по ступенькам в «Лебедь», проклиная башмаки с торчащими напоказ розочками на носках, к тому же меньше на целый размер, и постучался.
— Поехали, — прошептал он, подбадривая себя.
Послышался скрежет цепей и массивных засовов, дверь чуть-чуть приоткрылась. Сквозь щель просунулся длинный нос, как перископ на поверхности воды.
— Театр закрыт, — возвестил он.
— Меня ждут, — объяснил Седарн, когда нос выказал желание втянуться обратно. — Я… Луи Седарн. Лютнист. Э-э-э… Bon soir.
Его обсмотрели сверху донизу.
— А, так ты — французский лютнист? — спросили из-за двери.
— Похоже на то, месье, — сказал Седарн, улыбаясь, как он надеялся, обаятельной улыбкой победителя.
К финишу она его не привела, но заработала место в четвертьфинале.
— Ты лучше заходи, а я посмотрю, кто тут знает о тебе, — заявил нос, убираясь восвояси и открывая дверь чуть шире.
Прищурившись, Седарн нырнул внутрь, ударил лютню о косяк и выругался. Из-за нее он теперь походил на деревянного горбуна, к тому же инструмент успел пересчитать все углы по дороге от Ричмонда до Саутуорка Триумф уже не проверял степень ущерба, нанесенного собственности ЦРУ, так как большинство выбоин и царапин затерялись среди многочисленных шрамов лютни, уже долго состоявшей на Секретной Службе. Ему выдали восьмиструнный «Тэвисток Лютнекастер» золотисто-персикового цвета с серийным номером Службы, нанесенным на гриф по трафарету. Во время девяти предыдущих миссий инструмент служил государству, не щадя струн своих, а во время знаменитого дела Квадриллегейта участвовал в засаде, устроенной в Колледже менестрелей, где по его причине лишился сознания шпион Гвидо Рестикулати. Поминально лютня была отстроена по ноте «ре», но из-за влажности и сухой шили теперь больше напоминала черепаху с длинной шеей, прошедшую войну на Полуострове, чем сосуд искусства святой Цецилии.
Во мраке актерского входа Седарн увидел, что нос принадлежит долговязому человеку неопрятной наружности. Они подозрительно воззрились друг на друга.
— А вас как зовут? — спросил француз.
— Бонвилль де Тонгфор. Помощник режиссера. Стойте здесь, я позову начальника. — Он шагнул в тень, словно длинноногая цапля, мерящая дно Темзы во время отлива.
Седарн огляделся вокруг. Проход был забит декорациями, вешалками с костюмами и фонарями в футлярах, с большими отражателями. Француз прислонил лютню и сумку к нарисованному лесу и присел около фанерной стены с бойницами.
— Идите сюда, — вскоре услышал он голос де Тонгфора и раздавшиеся шаги.
Пришлось встать. Человек с грудью круглой, как бочка, с радушной улыбкой и в помпезном наряде, расшитом блестками, появился из арочного прохода макета церкви.
— Базиль Гомон, — громко объявил мужчина, производивший совсем не мужественное впечатление, — ваш покорный слуга! Капитан отважной труппы «Лебедя», импресарио своего рода, как я себя называю! Актер, управляющий, драматург, любимец театралов. Ну что я могу сказать! Я известен своим Парисом, своим Цезарем, Зевсом и Обероном. А моя Дидона просто невероятно, обжигающе хороша. Да. А вы у нас лютнист, Седарн?
— К вашим услугам, — нервно улыбнулся француз, поклонившись, и добавил: — Месье.
— Славный малый! — возрадовался Гомон, отвесив музыканту мощный шлепок по спине. — Позволь показать тебе сцену. Нам предстоят великие дела.
Седарн последовал по шуршащему коридору костюмов, через закулисные склады, целые пейзажи декораций, под лебедками и канатами, управлявшими занавесами и сценическими эффектами. Путаница веревок и проводов напомнила французу о такелаже галеона.
Они вышли на сцену, и он взглянул на ложи ярусов, партер, галерку и высокие стены деревянного многогранника. С маленькой, настланной досками площадки все это выглядело слишком открытым и тревожным. Он бывал в «Лебеде» множество раз, до того как неожиданно стал Луи Седарном. С ярусов, будучи частью ревущей толпы численностью около тысячи восьмисот человек, театр казался увлекательным и чарующим. Отсюда же, снизу, здание выглядело неуклюжим и потрепанным, к тому же вокруг разило свечным воском, театральным гримом и потом. Впечатление было такое, словно француз уставился в рот разодетому пьянице.
— Да, от такого вида аж живот сводит от гордости, правда? — просиял Гомон.
Седарн кивнул. Что-то сводило, но не в животе и не от гордости.
— Сюда, — сказал Базиль, потянув его за рукав плаща.
Лютнист позволил увлечь себя со сцены в дымные пределы артистической уборной. На них уставилась дюжина пар глаз. В комнате сидели пять женщин и семь мужчин, все в гротескном гриме, из-за которого их губы и глаза казались непомерно огромными, одетые в одно исподнее, а то и меньшее количество одежды, куря, смеясь и выпивая. Все это враз прекратилось, как только вошел Седарн.
— Это Луи. Он присоединится к нашей веселой компании, будет играть на лютне, — объявил Гомон всем собравшимся.
— Привет. Э… bonjour.
Несколько актеров кивнули в ответ.
— Я надеюсь, ты хорошо играешь, французик, — сказал сидящий в углу мужчина с накладными усами и недостатком всех остальных предметов туалета. — Чтобы порадовать публику, нужно много и хорошо играть. Особенно в эту субботу.
— А, да, я знаю… — начал Седарн.
— Это Эдвард Барбедж, звезда театра. И естественно, остальные члены нашей славной труппы. Думаю, они окажут тебе радушный прием.
Кто-то рыгнул, раздалось злорадное хихиканье.
— А сегодня нет представления? — нервно осведомился лютнист.
— Бог ты мой, нет, — ответил Барбедж, отпив вина и стерев капли с усов. — С пятницы должен был пойти «Джентльмен-щеголь из Инсбрука», но тут возникли проблемы у труппы «Оха», а потому мы сейчас отдыхаем.
— «Оха»? — переспросил Седарн, неподдельно заинтересовавшись.
Долл играла в театре «Деревянный Ох».
— Здание затопило, и театр на неделю вышел из строя. По договору его труппа может использовать нашу сцену для репетиций пьесы «Верные долгу мужья исполняют свой долг» с завтрашнего дня, а также начать приготовления к Коронации, — объяснил Гомон. — Поэтому нам придется, так сказать, спать в одной каюте, чтобы приготовиться к субботнему представлению.
— Мы же тем временем начнем разучивать дополнительный номер программы, пока шлифуем детали праздничного шоу, — сказал Барбедж.
— Небольшую музыкальную комедию, над которой я сейчас работаю, — добавил Гомон. — Вот тут и понадобитесь вы с парочкой мелодий, сэр.
— А как называется пьеса?
— «Могучий меч в обширных ножнах», — ответил Гомон.
— О! — произнес Седарн.
Он раньше не уделял внимания тексту в пьесах, и в его голове тут же пронеслось множество самых невероятных и странных предположений.
— Интересно, а французик не хочет выпить? — спросила грудастая актриса слева от звезды театра.
Ее неопрятные кружевные нижние юбки и узкий корсаж из китового уса сильно утягивали дородную фигуру.
— Боже, спросите его сами, госпожа Мерсер! — промямлил Барбедж, делая очередной глоток вина.
С застенчивой улыбкой она сделала шаг вперед, держа бокал. Под ее весом громко заскрипели половицы.
Госпожа Мерсер… Мэри Мерсер, понял Седарн. Ее звали первой красавицей сцены, при ее появлении знатные лорды и монархи приходили в экстаз и сорили деньгами. Вблизи она оказалась матроной довольно устрашающего вида, с грустным и одновременно жаждущим взглядом. Похоже, чтобы выглядеть столь желанно и возбуждающе с расстояния сорока ярдов, ей приходилось пользоваться огромным количеством реквизита, скрадывающего то впечатление, которое она производила при непосредственном общении. Как и весь театр, госпожа Мэри Мерсер невероятно разочаровывала в жизни. Время не лишило ее сил, рутина не иссушила бесконечного разнообразия таланта, но они чертовски хорошо постарались.
— Вудрэ-ву… э-э-э… дезирэ ун чашкю де вини? — спросила она, неловко и чопорно склонив голову. Огр с кокетливой манерностью пятилетнего ребенка.
— Спасибо, — ответил Седарн, взяв бокал.
— Подождите, — раздался голос сзади. Де Тонгфор прошел в артистическую уборную. Судя по улыбке, он явно что-то замыслил. — Пусть парень заработает свою первую долю из провизии труппы. — Он протянул пачку обтрепанных нот. — Пусть поиграет, если хочет выпить. Давай прямо сейчас, французик.
Раздался дружный одобрительный хор голосов, послышались редкие хлопки. Седарн взял ноты и с усилием сглотнул:
— Ну ладно, сейчас так сейчас.
— Давай, французик! Без извинений! — возопил Барбедж.
Лютнист разложил листы на чайном ящике, с тревогой посмотрел на них и взялся за инструмент. Повисла невыносимая тишина.
— Давай! — настаивал Барбедж.
Луи Седарн не брал ни единого урока музыки в своей жизни, впрочем, та началась всего три часа назад, и неудивительно, что он не успел позаниматься. С другой стороны, Руперт Триумф обучался игре на лютне с самого детства и провел немало пьяных вечеров, сочиняя на пару с соседом Эдоардом Фуксом прелестные мелодии.
Он сыграл «Гальярду святой Лейлы» и «Джигу Ковердэйла», затем последовала «Приди, красавица, ко мне, зажги мою любовь». Изумленные актеры топали и кричали, аплодисменты посыпались градом и заканчиваться явно не собирались.
Луи Седарн признательно улыбнулся и выпил первый из многих бокалов вина. Скрывшись от всех, с дальних сторон кулис за ним, прищурившись, наблюдал Гомон. Взгляд его был малоприятен.
