ПРОЛОГ
Топаз Долорозы — Громовой край?
Вот мы и подошли к сути дела. Что ж, я расскажу тебе все, что знаю, но имей в виду: мои мысли порой путаются. Лихорадка вернулась, и я то мерзну, то горю. Прямо сейчас мои призраки бродят в изумрудных тенях, напоминая о грехах прошлого. Мои призраки? Ах да. Их трое, и они стоят плечом к плечу, безмолвно осуждая мои прежние неудачи. Справа нечеловечески высокий в своем безупречном черном плаще старик Бирс пронзает меня ястребиным взглядов. Слева — комиссар Ниманд, бледный и осунувшийся, с вечно выпадающими наружу кишками, навсегда застигнутый в том мгновении, когда я отвернулся от него. И в центре, всегда в центре, стоит Номер 27, и в трех ее идеальных мертвых глазах — величайшая тайна и ужаснейшая мука из всех. Лихорадочный бред или видение? Сомневаюсь, что это имеет значение. Кем бы ни были призраки, они пришли посмотреть, как я пройду по Громовому краю. Нет, не забивай себе голову этим выражением, старым поверьем моего родного мира. Мы, арканцы, странный народу и есть вещи, которые из меня не смогли выбить даже в Схоле Прогениум. Империум давным-давно забрал меня из дома, но не смог отобрать дом у меня. Порой кровь оказывается сильнее веры.
Но не об этом я собирался тебе рассказать. Громовой край призвал меня, и если я не вернусь, если ты займешь мое место, тебе понадобятся факты. Потребуется уяснить истинную природу твоего врага. Самое главное, что ты должен понять, — тебе противостоит двуликая тварь.
Во-первых, есть враг, ради уничтожения которого ты пересек звездный океан: нечестивый союз повстанцев и чужаков, убивающих твоих людей различным оружием, начиная луком и стрелами и заканчивая скорострельной импульсной пушкой. Разумеется, за всем этим стоят тау. Ты читал тактические руководства, поэтому уже знаешь, как действуют ксеносы. В этом мире они называют свое движение «Гармонией», но не обманывайся красивым словом. Тау действуют здесь по той же старой схеме: они проникают в наши ряды, развращают нас. Поэтому пусть они будут просто синекожими ублюдками, которых необходимо уничтожать по мере возможности.
Лидер ксеносов именует себя «командующий Приход Зимы». Это весьма иронично, ведь на этой планете зима — всего лишь легенда, но и само существование командующего словно бы не более чем миф. У него длинные руки, но его самого ты никогда не увидишь. Что же, я собираюсь разрушить этот миф и, если удастся, отыщу Приход Зимы и убью его.
Но позволь рассказать о другом противнике, убийце души, который будет похищать твоих бойцов еще до того, как они столкнутся с повстанцами. Для таких людей, как мы с тобой, призванных разжигать огонь в сердцах солдат и наделять их стальной решимостью, Она — истинный враг. Да, конечно, я говорю о Самой Федре, выгребной яме в обличье планеты, которую мы пришли освободить или завоевать. Или очистить? Война длится долго, и порой я забываю, с чего все началось.
Федра. Слишком ленивая, чтобы стать миром смерти, слишком злобная, чтобы быть чем-то еще.
Хотя Она не может похвастаться полчищами смертоносных чудовищ или геологическими катастрофами истинного мира смерти, не стоит Ее недооценивать. Федра убивает медленно, незаметно, но уверенно. И да, я осознанно обращаюсь к Ней как к живому существу. Все солдаты знают это, несмотря на отрицания верховного командования. Поживи здесь достаточно долго — и тоже это поймешь. Осознаешь, что Она пропитана разложением вплоть до трухлявого, раскисшего ядра, и не важно, что говорят советники Экклезиархии. Ты разглядишь это в тумане, и в дожде, и в ползучей сырости, которые будут твоими вечными спутниками, но яснее всего это проявится в Ее джунглях.
Как видишь, ты готовился оказаться в водном мире, а обнаружил серо-зеленый, ни на что не похожий ад. Океаны Федры задыхаются от бесчисленных островов, а сами острова покрыты растительностью, расползающейся, словно быстро растущая опухоль. Там ты найдешь трясины вонючих водорослей, удушающих лиан и огромных, устремляющихся к небу грибов. Хуже того, сами острова живые. Просто загляни под воду — и увидишь, как они дышат и пульсируют. Техножрецы биологис говорят, что это какая-то разновидность кораллов, незначительное, безмозглое богохульство разнообразия ксеноформ. Они утверждают, что острова не затронуты порчей, но я слышал злобную кровавую музыку, звучащую в жилах этого мира, и знаю, что они — глупцы.
Итак, ты предупрежден, и мой долг перед тобой исполнен. Время не ждет, мне пора начинать последние приготовления. Я говорил тебе, что приближается буря? Не один из смертоносных тайфунов Федры, но могучий шторм, что чувствуется в возмущенном, наэлектризованном воздухе. И они это знают, крысы, нацепившие личины моих подопечных, внесшие смятение в души храбрецов.
Мои подопечные? Ах да. Пока их не сломали уловки этого мира, они назывались полком Верзантских конкистадоров. Теперь же они не более чем пережитки прошлого, оставленные гнить. Как, в общем-то, и я. Возможно, поэтому судьба привела меня к конкистадорам. Вероятно, поэтому я по-прежнему забочусь о подопечных достаточно сильно, чтобы пытаться спасти их. Верзантцы никогда не были лучшими солдатами Имперской Гвардии, но и сейчас у них еще есть шанс искупить вину.
Есть семеро, которые достойны жалости, и восьмой, к которому нет сострадания. Я наблюдал, как они балансируют на грани ереси, удерживаемые последними остатками чести, веры или, быть может, обычного страха. Но грядущая буря раздует нечестивый огонь в их сердцах и подтолкнет сомневающихся в спину. Мне нужно быть там ради них.
Да, ты прав, я был слаб. Несомненно, мой старый наставник Бирс сказал бы, что им давно уже следовало преподать урок, но я раздавлен, как и все остальное, в мясорубке этой войны. Мне ни разу не хватило духа осуществить Правосудие Императора со времен разгрома в ущелье Индиго и Номера 27. Возможно, если бы я обладал огнем Бирса или льдом Ниманда, был более достойным представителем нашего особенного братства, все могло бы сложиться иначе и эти гвардейцы не зашли бы так далеко. Но Бирс и Ниманд давно мертвы, и я один держу оборону.
Предатели думают, что лихорадка ослепила меня, но их шепоты были услышаны. Сегодня они побегут, и я буду ждать.
Из дневника Айверсона
В Трясине никогда не было по-настоящему темно. Днем ревнивый полог деревьев душил солнечный свет, истончая лучи, и в джунглях царила полутьма. После заката просыпались древесные грибки и лишайники, которыми кишмя кишел лес, их биологическое свечение озаряло гроты и полянки, превращая топи в желчную страну чудес. Это был мир враждующих сумерек, но призраки все равно появлялись здесь по ночам.
Украдкой выбравшись из запутанного сплетения джунглей, они топтались у края опушки. Их было семеро, и каждый казался истощенной тенью в прогнившем мундире. В желтушном свете грибков униформа цвета хаки пестрела пурпурными пятнами, а глаза солдат как будто поблескивали огнем с оттенком индиго. Притаившись на границе джунглей, они осматривали опушку, водя из стороны в сторону видавшими виды лазвинтовками. Лидер группы махнул рукой, и люди, разделившись на две команды, рассредоточились по периметру. Стоя неподвижно, командир продолжал наблюдать за приземистыми развалинами в центре поляны.
Ливень усилился, тяжелые капли пробивали полог леса, поднимая узкие струйки водяного пара, но бледный купол храма сиял сквозь пелену дождя. Это было характерно для туземных построек: древние федрийцы, не имевшие в своем распоряжении камней, вырубали здания из кораллов. Это придавало строениям зернистый, органический вид, вызывавший отвращение у имперцев. Центральная башня храма обвалилась, в стенах повсюду виднелись трещины, но ни один побег, ни одна лоза, охочие и до менее заброшенных руин, так и не коснулись постройки. Ее окружала бесплодная земля, сдерживающая джунгли на расстоянии примерно десяти метров. Жрецы Механикус очень интересовались этим загадочным явлением, наблюдавшимся возле множества покинутых храмов по всей планете. Впрочем, для Игнаца Кабесы это был всего лишь еще один признак коренной неправильности Федры.
Сержант с виду напоминал высохший труп, а его лицо, покрытое серой грязью, превратилось в посмертную маску. Глаза Игнаца сверкали в просветах маскировочного слоя, а в зрачках переливчато блестело возбуждение, но Кабеса не был опустившимся наркоманом. Он ненавидел большинство грибковых наркотиков этого мира, но Слава отличалась от других. У человека, вдохнувшего ее споры, невероятно усиливалась острота восприятия происходящего, что порой случалось с воинами в разгаре сражения. Разумеется, Слава находилась под запретом, но глубоко в Трясине, вдали от бдительных глаз жрецов и дисциплинарных офицеров, люди жили по собственным правилам. С тревогой сержант подумал об Айверсоне, этой ходячей развалине в облике комиссара, который присоединился к «Буре» — их полку — месяц назад. Он осуществлял контроль над остатками 6-го Верзантского, словно стервятник над умирающим человеком.
И вне всяких сомнений, 6-й действительно умирал.
Стыд от падения родного полка медленно жег сердце Игнаца. Они были верзантцами, Конкистадорами Галеонова Меридиана, гвардейцами Бога-Императора и с ликованием начинали эту кампанию! Агилья де Каравахаль, святой Водный Дракон «Бури», довел свой полк до религиозного экстаза, и бойцы радостно присоединились к крестовому походу Федры, охваченные жаждой выжечь свои имена на теле этого языческого мира.
А в итоге утонули в его поганой грязи.
Как давно это началось? Три года назад? Четыре? Сам Каравахаль скончался на втором году, охваченный бредом и истекающий кровью, выеденный изнутри паразитами сверлящей мухи. После этого единство полка, конечно, исчезло, и вскоре от тысячи гордых конкистадоров осталась пара сотен теней. Верзантцев, ставших практически бесполезными, перевели на этот бесполезный островок, кишащий нечестивыми дикарями-ксенолюбами. Топаз Долорозы, захолустный уголок военных действий… Победа в войне была невозможной настолько же, насколько и бессмысленной. И здесь о 6-м полке забыли — почти.
Прошло несколько долгих месяцев с начала изгнания, когда на горизонте появилась имперская канонерка. Верзантцы собрались на берегу, и Веласкес, опытный капитано, удерживавший бойцов вместе одной лишь силой воли, даже выразил надежду на что-то хорошее. Но катер доставил на остров не подкрепления и не припасы, а пугало в черном наряде.
Было сразу ясно, кто стоит на носу приближающейся канонерки. Поразительно высокий и прямой в своей кожаной шинели, с квадратным подбородком и лицом, на которое падала тень от высокой тульи фуражки, незнакомец являл собой классический образ комиссара. Глядя на него, сержант содрогнулся: хотя полк уже давно потерял обоих дисциплинарных офицеров, они оставили Кабесе достаточно шрамов на память. Не то чтобы сержант затаил на них злобу, напротив — он был упрямым псом, пока кнуты комиссаров не приучили его к послушанию. К счастью, Игнац схватывал все на лету. Этим он отличался от своего кланового брата Греко, которого в итоге повесили за лодыжки на плацу в назидание новобранцам, после чего на лету начали схватывать все.
Теперь сержант гадал, какие уроки преподаст «Буре» новый тиран. Но, когда комиссар сошел с канонерки, Кабеса разглядел его ближе. Фуражка вновь прибывшего оказалась потрепанной, а кожаный плащ — скорее серым, чем черным, с краями, заляпанными высохшей грязью. Вблизи Игнац увидел, что незнакомец бледен и небрит, а его седые волосы отросли и свисают ниже плеч. Комиссару, похоже, было не больше сорока пяти, но его состарило нечто более тяжкое, чем прожитые годы. Что еще хуже, на лице офицера виднелась характерная сетка ожога паучьей лозой, рана, которую мог заработать только слепец или слишком самонадеянный человек. Возможно, это произошло целую жизнь назад, во время его первой вылазки в Трясину, но для сержанта шрам выдавал в незнакомце глупца.
А Федра к глупцам беспощадна…
Прибывший окинул конкистадоров беглым взглядом выцветших голубых глаз. Держался он сдержанно и отстраненно.
— Айверсон, — назвался комиссар, после чего прошагал мимо солдат и выбрал себе одну из палаток.
Его служба продолжилась в том же духе, что и началась. Замкнутый и безразличный, Айверсон сидел в палатке или одиноко бродил по джунглям, исписывая страницы потрепанного дневника в кожаной обложке. Иногда комиссар разговаривал сам с собой или с тенями, которых видел он один. Словно какой-то одержимый… Может, так оно и было, но Кабесе прежде доводилось видеть и более странные вещи. В любом случае на следующей неделе офицер подхватил лихорадку и с тех пор не выходил наружу. Еще один конченый человек среди множества других, ни на что не способный…
Верзантец думал так, пока не заметил, что комиссар наблюдает за лагерем из тени палатки. А не так давно сержант поймал на себе пронзительный взгляд ярких от лихорадки глаз Айверсона. Как будто он знал об измене, скрытой в сердце Игнаца Кабесы…
Что-то с треском продиралось сквозь заросли за спиной сержанта, и он нахмурился, почуяв резкий аромат выжимки из сомы. Сома! Вот это настоящий путь в бездну. Игнац презирал дурь именно такого рода, почти так же сильно, как презирал человека, неуклюже подошедшего к нему.
Кристобаль Олим вытер камуфляжную раскраску с одутловатого лица, и кожа заблестела в свете грибков.
— Я сказал вам ждать, сеньор, — прошипел Кабеса.
— Дождь идет, мне сапоги залило. — В голосе Олима звучали пронзительные, скулящие нотки, от которых Игнацу хотелось скрежетать зубами. Теми, что еще остались. — К тому же ты обнаружил нашу цель, сержант! — Выступив вперед, Кристобаль уставился на храм затуманенными от сомы глазами. — О да, определенно обнаружил. Я знал, что моя вера в тебя оправдается!
Сделав еще шаг, офицер споткнулся, и его нога поехала на скользком от дождевой воды коралле. Кабеса позволил Олиму упасть, внимательно наблюдая за товарищами. Те завершили обход и занимали позиции на поляне. Капрал Альварес жестом показал, что все чисто, на периферии участка никаких угроз не было. Осталось проверить только храм, и Игнац взмахом приказал конкистадорам выдвигаться.
Кристобаль до сих пор возился на земле, с хныканьем пытаясь опереться на коралл. Ровно держа лазвинтовку в одной руке, Кабеса протянул другую и поднял офицера на ноги.
— Вставайте, сеньор. Я не хочу вас потерять.
— Да уж, да уж, сержант, — вцепившийся в его руку Олим заговорил с внезапной хитрецой в голосе. — В самом деле не хочешь. Потому что им нужен я, запомни это. Я здесь офицер!
Игнац посмотрел на Кристобаля, жалкого в своих попытках хитрить. Хотя Трясина немного растрясла Олима, он до сих пор выглядел жирным. Как это вообще было возможно? Глядя на вялое, ноздреватое лицо офицера, Кабеса чувствовал почти физическое желание врезать по нему. Как и все остальные, он ненавидел Олима. По вине жирного дона сгинули капитано Веласкес и другие командиры: Кристобаль был дежурным офицером в ту ночь, когда в лагерь пришел туземец с мертвыми глазами и рассказом о повстанческом складе боеприпасов. Жадный до похвал Олим повел лазутчика прямо в командную палатку, где тот и взорвал спрятанную в брюхе мелта-бомбу. Веласкес и остальные конкистадоры погибли мгновенно, но по странной иронии судьбы сам Кристобаль уцелел. Оставшись единственным офицером в полку, он принял командование и ввел 6-й Верзантский «Буря» в смертельный штопор. Гребаная пародия на солдата.
— Почему… почему ты так на меня смотришь, сержант? — Олим снова заговорил лебезящим тоном, и Игнац отвернулся, чтобы не натворить бед.
Кристобаль был дегенератом, но именно он установил контакт с повстанцами. Как это ему удалось, никто не понимал, однако дезертирство было для Кабесы билетом с острова, и Госпожа Расплата могла еще немного подождать. В конце концов, до сих пор она не торопилась прибрать дона к рукам.
— Сержант… что-то не так? — неуверенно пробормотал Олим.
— Просто думаю об одной слепой суке, сеньор, — мрачно ответил Игнац и зашагал к храму.
Остальные конкистадоры встретили сержанта и плетущегося за ним Кристобаля у входа. Свечение грибков озаряло лишь начало открытой галереи, но сержант не собирался выдавать отряд, зажигая факел. Он помедлил, чувствуя, что остальные испытывают схожее беспокойство. Последнее время мало что могло испугать Игнаца Кабесу, но, видит Бог-Император, он не желал заходить внутрь этой живой и одновременно мертвой оболочки. В свое время сержант обшарил немало развалин и знал, что ждало внутри: бесконечно раздваивающиеся проходы, ответвления, повороты и изгибы которых уходили все глубже и глубже в оскверненную плоть острова. Немало людей исчезло в недрах подобных штуковин.
— И где повсы? — спросил Игнац.
— Неподалеку, — ответил Олим. — Они говорили, что тут будет указатель, прямо за дверным проходом.
Офицер указал на ощерившийся портик. Никто не сдвинулся с места, и Кристобаль, облизнув губы, сам шагнул вперед и опустился на колени у порога. Какое-то время он осторожно шарил руками по растрескавшемуся кораллу под косяком, не находя ничего, кроме пыли.
— Здесь вот… они говорили… должен быть… обещали же мне! — Пригвожденный тьмой впереди и суровыми взглядами сзади, Олим сначала забеспокоился, а затем, впав в исступление, принялся разрывать обломки, пробираясь все глубже, пока не… — Да… Да! Вот он! — облегченно улыбаясь, Кристобаль взглянул на бойцов через плечо. В коротких толстых пальцах офицер держал что-то яркое. Пробужденное прикосновением, оно начало издавать тихий ритмично пульсирующий звук.
И в этот момент Кабеса поднял глаза.
Возможно, его привлек какой-то мимолетный блик, а может, сержант действовал на одних инстинктах. Так или иначе, Игнац углядел нечто, скрывающееся высоко над ними, у притолоки дверного прохода. Оно казалось всего лишь сгустком теней на фоне бледного купола, но при виде его сержант похолодел. Подхлестываемый Славой, верзантец резко отпрыгнул назад, паля очередями из лазвинтовки, и только после этого разум бойца перехватил контроль у подсознания. Как только фиолетовые лучи понеслись ввысь, существо выпрямилось и спрыгнуло с насеста. Стрелы лазерного огня оставляли паровые следы в пелене дождя, пытаясь поразить создание, схожее с огромной летучей мышью; один из выстрелов задел рваное кожистое крыло.
Мгновение спустя чудовище обрушилось на конкистадоров, словно черный вихрь. Двое моментально лишились сознания, вбитые в землю силой удара; они смягчили приземление нападавшего. Пошатнувшись, существо вновь атаковало верзантцев, едва не потеряв равновесие. Раздался резкий треск, третий солдат повалился наземь, а враг уже несся к Альваресу, совершая безумные пируэты. Он оказался слишком близко к капралу, и тот, не имея возможности стрелять, замахнулся прикладом, но его выпад был заблокирован чем-то твердым и несгибаемым. Еще раз послышался треск, конкистадор взревел от мучительной боли и выронил оружие из парализованных пальцев. Последовал сильный удар в горло, который оборвал крик Альвареса и сбил его с ног. Верзантец рухнул, содрогаясь в жутких спазмах, а создание уже бросилось к следующей жертве.
Поспешно отходя назад, сержант пытался прицелиться во врага, продолжавшего свой неуклюжий, грубый танец, но тот лавировал, все время оставаясь рядом с конкистадорами. Кабеса понял, на что рассчитывает нападавший: один и без оружия, тот уповал на неожиданность и шок… Шок… На мгновение с глаз Игнаца спала наркотическая пелена, и он увидел дубинку в руке противника… а затем услышал и громкий треск электрических разрядов, от которых Эстрада свалился подрагивающей кучей. Шоковая булава! Потом вихрь рванулся к сержанту, и тот наконец понял все.
— Айверсон, — произнес верзантец.
Комиссар потерял фуражку, а в плаще виднелась дымящаяся прореха там, где лазвыстрел Кабесы задел плечо. На белом как мел лице Айверсона ярко пылали следы от ожога паучьей лозой, он пошатывался и тяжело дышал. Глаза офицера горели лихорадочным блеском. И не только это было необычным. Разглядев в зрачках противника индиговые отблески, Игнац сплюнул.
— Да что ты, на хрен, за комиссар вообще?! — крикнул он.
— Неправильный, — ответил Хольт с невеселой улыбкой, от которой его шрамы приняли новые, странные очертания.
И тут конкистадор вскинул лазвинтовку к плечу, а комиссар бросился к нему, волоча вывихнутую ногу, которую, должно быть, повредил в момент приземления. И палец Кабесы коснулся спускового крючка… а Айверсон замахнулся шоковой булавой. Время снова пошло с привычной скоростью, и мир сержанта взорвался резкой болью. Ударом булавы комиссар выбил винтовку из рук Игнаца, а мгновение спустя двинул его плечом в грудь и сбил с ног. Верзантец тяжело рухнул на спину, Айверсон повалился прямо на него и вдавил в острый коралл. Глядя на Кабесу безумными глазами, офицер принялся молотить его кулаками.
— Она… не получит… твою душу… — шипел комиссар в промежутках между судорожными вдохами. — Я… не позволю… тебе… пасть!
После того как дезертир наконец-то затих, Айверсон кое-как поднялся на ноги и, пошатываясь, подобрал шоковую булаву. Желудок Хольта содрогался от принятой грибковой погани, но иного способа побороть приступ лихорадки не существовало. Всего лишь очередная маленькая ересь в дополнение к растущему списку. Наверное, старик Бирс уже извертелся в могиле, если вообще не выбрался наружу, чтобы явиться за своим протеже.
Но я исполнил долг. Оттащил их от обрыва… Теперь я…
— Возвращайтесь… все вы… — пробормотал Айверсон, пересчитывая разбросанные кругом полубессознательные тела. Он пока не представлял, как справится с последней частью плана и перенесет семерых избитых людей обратно в лагерь.
Семерых? А где же восьмой?
Повернувшись к храму, комиссар увидел Олима, который скорчился у порога. Глаза аристократа были расширены от ужаса, и Айверсон почувствовал, как желчь подкатывает к горлу при виде верзантца. Да, это и был восьмой перебежчик, червь, посеявший семена разложения среди остальных. Для него не будет второго шанса. Вытащив лазпистолет, Хольт навел его на съежившегося конкистадора.
«Ты станешь Номером 28, — подумал он. — Возможно, твоя смерть изгонит Номер 27».
Номер 27? Айверсон видел ее, стоящую в окутанном тенями портике позади жирного аристократа. Девушка пристально смотрела на Хольта тремя мертвыми глазами, ожидая, когда он убьет снова.
— За Императора, — объяснил ей комиссар, пытаясь скрыть напряжение в голосе.
Нечто вынырнуло из-за деревьев позади него, жужжа, словно разозленное насекомое. Резко развернувшись, Айверсон открыл огонь наугад, но обтекаемое белое блюдце, передвигаясь зигзагами, уклонялось от выстрелов. Оно быстро приближалось к Хольту, скользя высоко над землей на антигравитационном поле. Диск был не больше метра в диаметре, но комиссар знал, что этим механизмом управляет бездушный разум. Искусственный мозг этого обычного дрона был не сложнее, чем у джунглевого хищника, но само существование подобной вещи было богохульством.
Технологии синекожих — ересь на лике Галактики!
Впрочем, в первую очередь стоило побеспокоиться о сдвоенных импульсных карабинах, установленных под фюзеляжем дрона. Пока диск петлял, уворачиваясь от огня Айверсона, его оружие вращалось на независимой подвеске и наводилось на человека. Карабины выплюнули очередь плазменных сгустков, но комиссар успел броситься в сторону. Рывок превратился в падение, и это спасло Хольта от второго залпа, выпущенного просвистевшей мимо машиной. Перекатившись, имперец выстрелил ей вслед и задел парой зарядов в момент разворота, но они только обожгли панцирь. Сердито стрекоча, дрон понесся обратно к Айверсону.
Очередь лазвыстрелов прошила бок диска, заставив его накрениться и обнажить уязвимое подбрюшье. Двигаясь с безумным наклоном, дрон взрыхлил землю потоками плазмы, изрешетив двух бессознательных конкистадоров. Кто-то взревел от ярости, и новые лазерные лучи вонзились в донышко «блюдца», взорвав один из импульсных карабинов. Вслед за ним детонировал второй, и устройство завращалось, потеряв управление. Изрыгая дым, напуганно механически бормоча, покачивающаяся машина метнулась в сторону леса, но Хольт уже вскочил на ноги и атаковал ее. Подпрыгнув, комиссар ударил шоковой булавой и сбил диск на землю. Творение тау попыталось взлететь, и Айверсон, охваченный ненавистью, начал бездумно наносить ему один удар за другим.
Дрон взорвался.
Ударная волна сбила Хольта с ног. Во время падения, которое продолжалось, казалось, целую вечность, он увидел, как взлетает к небу его оторванная рука, по-прежнему сжимающая шоковую булаву. Это было ужасное и нелепое зрелище, но комиссар неожиданно расхохотался, и кто-то другой засмеялся вместе с ним. Окинув взглядом поляну, Айверсон увидел Игнаца Кабесу, который стоял на коленях и хихикал сквозь маску из грязи и крови. Лазвинтовка изможденного конкистадора была направлена на обломки дрона.
Сержант верзантцев не понимал, почему встал на сторону комиссара. Он ведь уже отвернулся от Империума, примкнул к врагу в надежде на лучшую долю. Игнац не был ни первым, ни последним гвардейцем, который поступил так, но что же заставило его совершить глупость сейчас? Что мог предложить ему Айверсон, кроме новой боли и, возможно, быстрой смерти? Даже для комиссара этот мужик был полным психом! Вы только посмотрите на него, лежит с рукой, оторванной у локтя, и хохочет так, словно это лучшая шутка в Империуме. Псих! Вот только Кабеса смеялся вместе с ним, так что, может, он тоже свихнулся. Может, в этом и было все дело.
— За хренова Бога-Императора! — профыркал Игнац через остатки сломанных зубов.
Мгновение спустя второй дрон нырнул сержанту за спину, и грудь бойца взорвалась огненным гейзером плоти и крови. Опустив взгляд на шипящую дыру в торсе, Кабеса нахмурился, прикинув, что через нее может проползти взрослый трясинный змей. Просто чудо, что его туловище и все прочее еще держалось. Но это продлилось недолго.
Пока труп Игнаца складывался наподобие карточного домика, в котором вырезали всю семью, мимо пронесся еще один дрон, нацелившийся на Айверсона. Превозмогая внезапный прилив мучительной боли в изувеченной руке, комиссар поднялся на колени. Лазпистолет куда-то исчез, потерянный при падении. Конечно, выстрелы из него не остановили бы машину, но Хольт смог бы бросить ей вызов. Разве Бирс не говорил ему, что лишь непреклонность имеет значение при последнем подведении итогов? Но разве он не разуверился в этом давным-давно?
А если перестал верить, то почему до сих пор сражался? Может быть, потому, что старик Натаниэль неподвижно стоял на краю поляны, торжественно сложив руки за спиной, готовый наблюдать за своим учеником и оценивать его до самого конца. Пролетев мимо, дрон принялся описывать круги над комиссаром, щебеча и чирикая. Еще два диска, спустившись на поляну, присоединились к его танцу. Казалось, что машины становились более внимательными и восприимчивыми, словно части коллективного разума, действующие вместе, когда их становилось больше. Возможно, это было бредом, но Хольту померещилось, что этот ум живет настоящей злобой. Комиссар уничтожил одну из его составляющих, и единое сознание жаждало отмщения. Поэтому дроны играли с Айверсоном, наслаждались его беспомощностью, попытками подняться, опираясь одной рукой на коралл, и насмехались над желанием человека умереть стоя. Хольт почти чувствовал их ненависть. Не поэтому ли Империум отверг подобные технологии? Разве не проповедовала Экклезиархия, что думающие машины ненавидят живых и неизбежно ополчаются на своих создателей? Человечество давно уже на собственном горьком опыте убедилось в непогрешимости этой истины, но раса синекожих была молода и безрассудна. Возможно, в конечном счете беспечность их погубит. Дроны продолжали описывать круги над Айверсоном, но он нашел успокоение в этой мысли.
Щебетание механизмов переросло в визг, и комиссар приготовился к смерти, но диски внезапно умолкли и неторопливо отлетели на несколько шагов. Хольту показалось, что они сделали это нехотя и сердито, словно злобные псы, которых хозяева оттащили за поводок от добычи. Стоило стае отступить, как появились ее повелители. Низко пригибаясь, они вышли из-за деревьев, бросая на поляну взгляды вдоль стволов коротких карабинов и прижимаясь к кораллу с глубочайшим недоверием к открытой местности. Их было пятеро, все в легкой броне с крапчато-черными нагрудниками и в прорезиненных поддоспешниках. Длинные шлемы сводами возвышались над головами солдат, придавая им отдаленное сходство с какими-то ракообразными. Еще более странным их облик делали кристаллические сенсоры, встроенные в совершенно гладкие лицевые пластины. Комиссар мгновенно опознал пришельцев: следопыты, разведчики расы тау.
Несмотря на сутулость, воины двигались быстро и ловко. Рассредоточившись, они окружили Хольта с идеальной координацией охотников, связанных крепкими узами. Снова поскользнувшись на коралле, Айверсон решил забыть о самоуважении и встретил ксеносов на коленях. Боковым зрением он видел мелькавшего поблизости Бирса, который требовал от своего протеже бросить в лицо врагу язвительные последние слова, но комиссару нечего было сказать. Внимательно посмотрев на следопытов, он заметил, что один из солдат довольно сильно отличается от остальных. Он был ниже ростом, более стройным и с какой-то странной посадкой плеч. И еще у него оказались копытца…
Айверсон прищурился, испытав внезапное озарение: странный воин был единственным настоящим тау.
Все остальные под этой омерзительной ксеноброней — люди!
Единственный чужак выступил вперед и присел на корточки так, что безразличные кристаллические линзы оказались на одном уровне с лицом Хольта. По центру шлема проходила широкая багровая полоса, знак отличия командира отряда, но человека привлекла иная отметина: глубокая трещина, идущая от свода шлема до самого низа лицевой пластины. Пробоину залатали, но неровный шрам, вне всяких сомнений, был оставлен цепным мечом Комиссариата.
— Твое лицо, — выдохнул Айверсон. — Покажи его мне.
В ответ на этот призыв воин недоуменно наклонил голову.
— Или ты боишься?
— Будьте осторожны, шас’уи, — произнес один из предателей голосом, который удивительно четко звучал из-под закрытого шлема. — Этот из касты комиссаров, он не сдастся, даже будучи раненым.
Напускная церемонность слов изменника показалась Хольту отвратительной, а особенно его возмутило глубокое почтение, с которым солдат обратился по званию к ксеносу, «шас’уи». Эти предатели были не просто наемниками или трусами, ищущими путь к спасению. Нет, они искренне верили, что поступали правильно.
Шас’уи еще какое-то время изучал Айверсона, а затем начал процедуру снятия шлема. Ловкими четырехпалыми руками чужак отсоединил кабель питания, быстрыми щелчками расстегнул последовательные крепления. Все это время скопление кристаллических глаз неотрывно следило за комиссаром, не сдвигаясь ни на йоту до тех пор, пока враг не стянул шлем и не открыл лицо.
Даже для ксеноса он оказался уродливым. Плотная серо-синяя кожа имела желтый оттенок, ее покрывали следы от укусов насекомых и череда фурункулов, которая начиналась на шее, а заканчивалась гроздью нарывов вокруг чуба сальных черных волос. Самой отталкивающей чертой, впрочем, был глубокий след от цепного меча, целое ущелье на правой стороне лица, от линии роста волос до челюсти, точно повторявшее пробоину в шлеме. Старая рана, но от этого не менее ужасная. Из шероховатого месива, где когда-то находилась глазница, мерцал бионический сенсор, а челюсть была целиком заменена резным протезом. Левый глаз, черный и лишенный блеска, с загадочным выражением изучал Айверсона. Несмотря на всю свою уродливую странность, создание определенно принадлежало к женскому полу. Она была первым тау, которого комиссар видел вблизи, и Хольт ожидал встретить кого угодно, но не эту грязную, обезображенную женщину-ветерана.
Ты даже уродливее меня.
Это была настолько абсурдная и неуместная мысль, что Айверсон едва не рассмеялся вслух.
— Ко’миз’ар. — Существо с трудом произнесло это слово, но оно явно прежде встречалось с кем-то из собратьев Хольта… и получило шрам на память.
— Ко’миз’ар, — это было обвинение, полное ненависти.
— Раз и навсегда, — ответил Айверсон, отрицая очевидное и отказываясь встречаться взглядом с Бирсом.
Старый ворон стоял в рядах предателей, и жажда вершить правосудие мешала ему разглядеть иронию происходящего. В небе высоко над ними прогрохотало, там зрела буря, и тень Ниманда возникла рядом с Натаниэлем, измученная собственным проклятием. Мгновение спустя сверкнула молния, озарив лесной полог изумрудным огнем, и в руке ксеноса блеснул нож, устремившийся к глазу Хольта… око за око… он сиял, такой яркий и быстрый. Но разве синекожие не отвергают ближний бой? И пришла новая боль, клинок пронзил ладонь, которой Айверсон попытался отвести удар. Не эта чужачка. Она хочет вкусить моих мук и поделиться своими… Колющая мучительная боль от ножа, вышедшего с другой стороны ладони, мерцающее острие замерло на волосок от его глаза… Черное око ксеноса, пылающее яростью, столь похожей на мою собственную.
И они оказались в оке бури, захваченные чистой гармонией ненависти, и синекожая опускала нож вниз, а комиссар отталкивал его вверх, и ни один из них не желал прерывать идеальный ритуал противоборства. Хольт свирепо оскалился в это нечистое, изуродованное лицо и увидел, как расширяется ее глаз… она улыбается мне в ответ! А затем Номер 27 опустилась на колени рядом с ним, умиротворенная и такая мертвая, и все мгновения слились в вечность, когда Айверсон вознесся к своему Громовому краю.
