НОЧНЫЕ ВОРОТА
Согласно определению, которое дал Найтингейл, черная магия — это использование магических возможностей с нарушением существующего миропорядка. Я заметил, что это определение настолько обобщенное, что под него попадает любая магия, не санкционированная «Безумием». Найтингейл ответил, что считает это отнюдь не ошибкой программы, а специальной настройкой.
— Черная магия — это магические действия, имеющие целью причинение зла живому существу, — сказал он потом. — Такое определение вас устраивает?
— Но у нас нет никаких доказательств того, что Джейсон Данлоп когда-либо причинял кому-то зло посредством черной магии, — возразил я.
Мы сидели в утренней столовой, разместив на столе папки с документами, книги, привезенные мною из квартиры Данлопа, и остатки того, что, по замыслу Молли, должно было быть яйцами по-бенедиктински.
— Я бы сказал, мы имеем наглядное доказательство того, что кто-то причинил зло ему, — сказал Найтингейл, — а также неопровержимые улики того, что он адепт магии. Приняв во внимание необычную природу убийцы, готов поспорить на что угодно — без магии здесь не обошлось. Согласны?
— А не может ли в таком случае быть, что убийство Джейсона Данлопа и гибель тех музыкантов как-то связаны между собой?
— Возможно, — сказал наставник. — Однако общая картина этих преступлений очень разнится. Думаю, пока стоит вести два отдельных расследования.
Он протянул руку к вилке, украшенной гравировкой «Шеффилд», как и все столовые приборы в «Безумии». Вилка торчала в тосте с яйцом-пашот наверху. Ткнул ее пальцем — она почти не дрогнула.
— Вы уверены, что яйцо не приклеено к хлебу? — спросил он.
— Уверен. Оно само там держится, это абсолютно точно.
— Такое возможно?
— Зная Молли и ее кухню, — пожал я плечами, — думаю, возможно еще и не такое.
Мы поспешно огляделись по сторонам, дабы удостовериться, что Молли нас не слышит. До нынешнего дня ее утренний репертуар представлял собой вариации на тему классического английского завтрака: много ветчины, картофель, патока — и почечный жир в промышленных масштабах. Как-то раз — мы тогда обедали в китайском ресторане — Найтингейл сказал, что Молли, как ему кажется, черпает свое кулинарное вдохновение непосредственно из самой атмосферы особняка.
— Это своего рода память стен, — пояснил он.
Мое появление в этих самых стенах начинало, судя по всему, как-то менять их «память» — а может быть, Молли просто заметила, что мы периодически сбегаем из дому, чтобы вкусить недозволенных яств в уличных ресторанах.
И теперь она, видимо, решила разнообразить меню с помощью омлета по-бенедиктински. Я тоже взялся за вилку — яйцо вместе с хлебом и, очевидно, голландским соусом оторвалось от тарелки слитной каучукоподобной массой. Я предложил это все Тоби. Он чуть понюхал, тоненько взвизгнул и спрятался под столом.
Кеджери сегодня на столе не было — как и колбасок, и обычных, не утопленных в вулканизированном соусе яиц-пашот. Не было даже тостов с джемом. Кофе, правда, был — как всегда, хороший, а это немаловажно, когда работаешь со следственными документами.
Расследование убийства начинается с жертвы — поскольку на этой стадии мы только жертвой и располагаем. Наука, изучающая потерпевших, носит название «виктимология»: ведь что угодно будет звучать солиднее, стоит только присобачить «логию» в конце. Чтобы удостовериться, что вы в своем расследовании выяснили все по жертве досконально, полиция разработала следующую (абсолютно бессмысленную) кодировку: 4К + 1Г + 1П. А именно: Кто убит? Когда? Как? Кем? Где? И — Почему?
Теперь, когда увидите по телевизору расследование убийства и детективы с серьезными лицами будут что-то обсуждать — помните, это они отчаянно пытаются вспомнить, в каком же, черт его побери, порядке стоят в кодировке эти вопросы и с которого им следует начать. А как только вспомнят, то, выбившись из сил, немедленно отправятся к какому-нибудь источнику живительной влаги, дабы за пинтой немного прийти в себя.
К счастью для нас, на первый вопрос — «Кто убит?» — уже ответил отдел Стефанопулос. Джейсон Данлоп был довольно известным журналистом-фрилансером и, соответственно, мог позволить себе членство в клубе «Граучо». Его покойный отец был чиновником высокого ранга, а малолетнего Джейсона отправил учиться во второсортную частную школу в Хэррогейте. Джейсон изучал английскую литературу в колледже Святой Магдалины, что в Оксфорде, и слыл посредственным студентом. По окончании учебы получил диплом со столь же посредственным средним баллом. Но потом, несмотря на сомнительное качество имеющихся знаний, сразу же устроился на работу в «Би-Би-Си» — сначала на должность исследователя, а затем и продюсера. В восьмидесятые, после непродолжительного периода работы в Вестминстерском городском совете (ни много ни мало!), Данлоп вернулся в журналистику и принялся писать статьи для «Таймс», «Мейл» и «Индепендент». Я просмотрел несколько газетных вырезок — статьи эти явно были из серии «Дайте выходной — получите текст». Выходные он проводил с семьей — женой Марианной и двумя золотоволосыми отпрысками. По словам Стефанопулос, брак этот недавно распался, и стороны уже наняли адвокатов для оформления документов по опеке.
— Было бы неплохо побеседовать с его супругой, — проговорил Найтингейл. — Вдруг ей что-нибудь известно о его увлечениях.
Я просмотрел протокол допроса супруги, но не обнаружил никаких упоминаний о нездоровом увлечении оккультизмом или еще чем сверхъестественным. Сделал себе пометку добавить эти данные в ее файл в базе «ХОЛМС» и внести предложение допросить ее еще раз. Подписал «для Стефанопулос» — но та явно не собиралась подпускать нас к жене Данлопа, пока мы не раскопаем по нашей теме что-то действительно серьезное.
— Очень хорошо, — сказал Найтингейл. — Давайте передадим все обыденные нити следствия в компетентные руки сержанта. Наша же с вами первоочередная задача — выяснить, откуда взялась эта книга.
— Я бы предположил, что Данлоп стащил ее из Бодлианской библиотеки, — ответил я.
— Вот поэтому не стоит делать лишних предположений, — заметил наставник. — Книгу мог украсть кто-то из предыдущих студентов, и тогда она попала к Данлопу неким иным путем. Возможно, он получил ее от своего наставника.
— Это если предположить, что он был адептом.
— Такая книга, — Найтингейл постучал ножом по твердой обложке «Principia Artes Magicis», — не может попасть к человеку случайно. Кроме того, я помню этот библиотечный штамп — он принадлежит школе, где я учился.
— Хогвартсу? — переспросил я.
— Я был бы очень признателен, если бы вы перестали называть ее этим словом, — сказал Найтингейл. — В Оксфорд мы можем отправиться прямо сегодня.
— И вы поедете? — удивился я.
Рекомендации доктора Валида насчет «полного покоя» были очень категоричны.
— Без меня вас не пропустят в библиотеку, — пояснил Найтингейл. — И к тому же пришло время представить вас другим людям, причастным к магии, — добавил он.
— А разве вы не последний?
— Мир не ограничивается городом Лондоном, — был ответ.
— Да, так часто говорят, — отозвался я, — вот только на моей памяти это ни разу не подтверждалось.
— Можем взять с собой пса, — сказал наставник, — думаю, прогулка ему понравится.
— Зато нам она не понравится, если мы его возьмем, — сказал я.
К счастью, на улице, вопреки прогнозу, было тепло, поэтому до трассы А40 мы ехали с опущенными стеклами, благодаря чему запах выветривался. Откровенно говоря, «Ягуар» — не слишком удобная машина для больших расстояний. Но о том, чтобы предстать перед конкурирующей организацией на «Форде Асбо», не могло быть и речи. Необходимо было держать марку — хотя бы и с Тоби на заднем сиденье.
— Если Джейсон Данлоп учился магии, то кто мог быть его учителем? — проговорил я, когда мы выехали наконец на Грейт-Вест-роуд.
Это мы уже обсуждали. Найтингейл твердо заявил, что настоящей, полноценной «ньютоновой» магией нельзя овладеть самостоятельно. Если никто не объяснит тебе сущность вестигия, его в жизни не отличить от обычных отрывков мыслей и ощущений, что путаются у тебя в голове, засоряя подсознание. Так же и с формами: Найтингейл показывает их мне, а я запоминаю. Изучать же их самостоятельно значит быть безумцем, маньяком, который способен деформировать собственные глазные яблоки в рамках проверки своей же оптической теории. Короче, кем-то вроде Исаака Ньютона.
— Не знаю, — ответил Найтингейл, — после войны нас осталось не так много.
— Но это должно сузить круг подозреваемых.
— Большинство выживших сейчас уже в очень преклонном возрасте.
— А как в других странах?
— Магический резерв континента в войну очень сильно пострадал, — сказал Найтингейл. — Нацисты в оккупированных государствах переловили всех магов, каких только нашли, — и убили тех из них, кто отказался сотрудничать. Те, кто не погиб, сражаясь за них, погибли, сражаясь против. Во Франции и Италии творилось то же самое. Мы рассчитываем, что на Скандинавском полуострове еще держатся магические традиции, но там их хранят в глубокой тайне.
— А в Америке?
— В самом начале войны появились волонтеры-американцы из Пенсильванского университета, — кивнул Найтингейл. — Они называли себя Достойными.
После Перл-Харбора к ним присоединились и другие, и Найтингейл сильно подозревал, что между ними и Достойными всегда существовала некая враждебность. И еще он сомневался, что после войны кто-то из них мог вернуться в Великобританию.
— Они винили нас за Эттерсберг, — сказал он. — Кроме того, существовало соглашение.
— Не сомневаюсь, — ответил я.
Всегда есть какое-нибудь соглашение, как же без него.
Найтингейл заявил, что они непременно попали бы в его поле зрения, если бы объявились в Лондоне.
— Их деятельность вряд ли можно было назвать аккуратной, — пояснил он.
Я спросил, а как же другие страны: Китай, Россия, Индия, Ближний Восток, Африка? Ведь не могло же быть, чтобы там не существовало совсем уж никакой магии. Найтингейлу пришлось признать, что ему это не известно, и он сделал это с явным смущением.
— До войны мир был иным, — сказал он. — У нас, в отличие от вашего поколения, не было моментального доступа к любой возможной информации. Мир был больше. В нем было больше тайн — и мы все еще мечтали о лунных горах и охоте на тигров в Пенджабе.
Когда карты мира сплошь состояли из белых пятен, подумал я. Когда каждый мальчик мечтал о подвигах и даже не подозревал, что на свете существуют девочки.
Тоби возмущенно тявкнул: мы обогнали огромный грузовик, везущий непонятно куда полный кузов непонятно чего.
— После войны я как будто очнулся от долгого сна, — продолжал Найтингейл. — В мире, где появились космические корабли, компьютеры, гигантские самолеты. И то, что магия из этого мира ушла, казалось даже естественным.
— Может, вы просто не давали себе труда искать ее? — спросил я.
— Я остался один, — сказал мой наставник. — На весь Лондон и юго-восток страны в придачу. Мне и в голову не приходило, что старые времена могут вернуться. Однако, судя по книгам Данлопа, его наставник учился не за границей. Нет, это кто-то из наших, британских черных магов.
— Не надо их так называть, — сказал я.
— Но вы же понимаете, что слово «черный» употребляется здесь в переносном значении, не так ли?
— И все равно, — упорствовал я, — сущность вещей меняется в зависимости от того, каким словом их описать. Меня вот тоже можно назвать черным магом.
— Вы не маг, — возразил Найтингейл, — вы только-только стали учеником мага.
— Не уходите от темы.
— Так как же мне их называть? — терпеливо поинтересовался наставник.
— Адептами магии с ограниченными понятиями об этике! — сформулировал я.
— Позвольте спросить из чистого любопытства, — проговорил Найтингейл, — если слова «черный маг» во всем Лондоне используем только мы с вами да еще доктор Валид, почему вам так важно заменить их какими-нибудь другими?
— Потому что старые времена, как мне кажется, не вернутся уже никогда, — отвечал я. — Более того, я считаю, грядет новый мир.
Странное место Оксфорд. Пока ты на окраине, он ничем не отличается от любого другого британского города. Эдвардианские здания, переходящие в викторианские с чужеродными вкраплениями пятидесятых годов двадцатого века. Но стоит перейти через мост Магдалины, и сразу же оказываешься посреди самого крупного скопления средневековых зданий. Историческая архитектура, конечно, производит сильное впечатление, но что касается дорожного движения, то пробираться по этим узким улочкам будешь примерно столько же, сколько потратил на всю дорогу от Лондона.
Джон Радклифф, придворный врач Вильгельма и Марии, славился в свое время тем, что очень мало читал и практически ничего не писал. Поэтому логично, что именно он основал одну из известнейших оксфордских библиотек. Научная библиотека имени Радклиффа находится в здании с круглым куполом. Оно напоминает собор Святого Павла, только без лишней религиозной символики. Внутри много гладкого тесаного камня, старых книг и галереек и царит странная напряженная атмосфера места, где шумная молодежь ведет себя неестественно тихо. Человек, с которым у нас была назначена встреча, ждал нас у самого входа, возле доски объявлений.
За пределами больших городов моя внешность, бывает, вгоняет людей в ступор. Это как раз и случилось с доктором философии, академиком Гарольдом Постмартином, куратором спецхранилища Бодлианской библиотеки. Он явно ожидал, что Найтингейл представит в качестве своего нового ученика «кого-то не такого». Я прямо-таки видел, как он мучительно подбирает слова, чтобы сказать «да он же негритос!» в какой-нибудь не столь обидной форме. Я избавил его от страданий — просто протянул руку. На эту тему у меня есть золотое правило: если человек при этом не шарахается прочь, боясь прикоснуться к моей руке, значит, с ним можно иметь дело.
Постмартин был согбенным седовласым джентльменом, на вид гораздо старше и немощнее, чем мой отец. Но рукопожатие у него оказалось неожиданно крепкое.
— Так, значит, вы и есть новый ученик, — констатировал он, постаравшись, чтобы это не звучало как обвинение.
Я понял, что мы, скорее всего, поладим.
Как и в большинстве современных библиотек, видимая посторонним часть библиотеки Радклиффа была лишь верхушкой айсберга. Основная ее составляющая, книгохранилище, располагалась под площадью Радклиффа, в залах, заполненных книгами и назойливым гулом новейших кондиционеров. Постмартин проводил нас по узким коридорам с оштукатуренными стенами к массивной металлической двери с надписью «ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Провел магнитной карточкой по блоку, набрал код — и дверь с громким лязгом открылась. За ней мы увидели точно такой же зал с такими же полками и кондиционерами, как и многие предыдущие. И еще там был офисный стол, на котором в гордом одиночестве стояло нечто напоминающее плод несчастливой любви раннего «Мака» и IBM.
— Это персональный компьютер «Амстрад», — пояснил Постмартин. — Думаю, он даже постарше вас.
Усевшись на один из лиловых пластиковых стульев, он включил этот древний агрегат.
— Никаких аксессуаров для подключения к сети и USB-разъемов — только трехдюймовые дискеты, которые больше уже не выпускают. Устаревшее устройство, да, — но в этом его безопасность. Тот же принцип, что и в «Безумии». Устройство, к которому нет доступа, невозможно… хакнуть — так сейчас говорят, да?
Включившийся монитор оказался неприятного зеленоватого цвета. Потом я понял, что он монохромный, как старые киноленты. Когда машина начала читать трехдюймовую дискету, то аж задребезжала.
— У вас с собой тот экземпляр «Principia»? — спросил Постмартин.
Я протянул ему книгу. Он принялся неторопливо перелистывать страницы.
— Каждый экземпляр этой книги у нас в библиотеке помечен особым образом, — заметил он. Затем остановился на одной из страниц и показал на текст пальцем: — Смотрите, здесь одно слово подчеркнуто.
Я посмотрел. Это было слово «regentis».
— Что это означает? — спросил я.
— Скоро узнаем, — ответил Постмартин. — Думаю, вам лучше его записать.
Я записал слово «regentis» к себе в блокнот — и, пока писал, заметил, что Постмартин царапает что-то на листке писчей бумаги, явно думая, будто я этого не вижу. Как только я закрыл блокнот, он снова принялся листать страницы. Нашел другую отметку, и я снова достал блокнот и опять увидел, как он тайком пишет что-то на своем листке. Эти действия повторились еще три раза, после чего Постмартин попросил меня прочесть вслух записанные слова.
— Regentis, pedem, tolleret, loco, hostium, — перечислил я.
Постмартин посмотрел на меня поверх очков.
— Как вы думаете, что это означает?
— Думаю, то, что номера страниц важнее, чем эти слова, — ответил я.
Постмартин явно огорчился.
— Как вы догадались?
— Я читаю мысли, — ответил я.
Постмартин повернулся к Найтингейлу.
— Правда?
— Нет, — ответил мой наставник. — Он заметил, как вы выписываете номера страниц.
— Вы жестокий человек, констебль Грант, — покачал головой Постмартин. — Несомненно, вы далеко пойдете. Слова, как вы верно поняли, выбираются совершенно произвольно, но если их и номера соответствующих страниц выстроить в единую буквенно-цифровую цепь, то они составят уникальный код, который мы предъявляем нашему почтенному другу, — и вуаля…
На мониторе «Амстрада» появился текст отвратительного зеленого цвета: название, автор, издательство, шифр места в хранилище. И список тех, кто брал эту книгу. Последним в нем значился Джеффри Уиткрофт, которому книга была выдана в июле 1941 года и который ее так и не вернул.
— О, — удивился Постмартин, — Джеффри Уиткрофт? Едва ли я назвал бы его порочным человеком. Совсем не по вашей части, верно, Томас?
— Вы его знаете?
— Знал, — ответил Постмартин. — Он умер в прошлом году, и мы оба были на похоронах. Правда, Томасу пришлось выдать себя за собственного сына, чтобы избежать подозрений.
— Это было два года назад, — поправил Найтингейл.
— Бог мой, неужели? — ахнул Постмартин. — Но народу было не так уж много, насколько я помню.
— Он был практикующим магом? — спросил я.
— Нет, — ответил Найтингейл. — Посох он получил в тридцать девятом году, но не был признан магом первой степени. Поэтому после войны оставил магическую практику и занял должность в колледже Святой Магдалины.
— И не какую-нибудь, а преподавателя теологии, — добавил Постмартин.
— В колледже Святой Магдалины? — переспросил я.
— Именно, — задумчиво протянул Найтингейл.
Но я вспомнил первым.
— В этом колледже учился Джейсон Данлоп.
Найтингейл хотел сразу отправиться в колледж Святой Магдалины, но Постмартин предложил сперва пойти перекусить в «Орле и младенце». Я подумал, что передохнуть в самом деле пора: Найтингейл держался за бок и, по правде говоря, явно валился с ног от усталости. Он согласился прерваться на ланч, но с условием, что мы встретимся в пабе после того, как съездим в колледж. Постмартин предложил мне отправиться вместе с ним, обещая по пути рассказать кое-что важное.
— Ну, если вы считаете это необходимым… — проговорил Найтингейл, не дожидаясь моих возражений.
— Абсолютно, — кивнул Постмартин.
— Ну что ж, — вздохнул Найтингейл, — если, по-вашему, так будет лучше…
Постмартин заверил его, что только так и следует поступить, а затем мы все вместе пошли к машине, где познакомили доктора философии с Тоби. Тот выскочил из машины, сопровождаемый облаком соответствующего запаха. Я настоял на том, чтобы Найтингейл взял «Ягуар» — тогда мы поедем из паба на машине и ему хотя бы не придется идти пешком.
— Так это, значит, и есть тот самый охотник за призраками, — сказал Постмартин.
— Не знал, что он у нас знаменитость, — улыбнулся я.
Постмартин повел меня по узкому проходу между домами, сохранившему полную средневековую аутентичность, вплоть до сточной канавы — каменного водоотвода точно посередине.
— По прямому назначению ее давно не используют, — поспешно заверил меня Постмартин.
Здесь было тесно от многочисленных студентов и туристов, пытающихся не попасть под колеса велосипедов. Велосипедисты же, в свою очередь, с веселой непосредственностью порывались сбить и тех и других.
Я спросил Постмартина, какова же его роль в запутанной системе законов (в большинстве своем неписаных), которые составляют Магический кодекс Британии.
— Когда вы с Найтингейлом сдаете отчеты, именно я их читаю, — сказал Постмартин. — По крайней мере ту их часть, которая в моей компетенции.
— Так вы — его наставник? — спросил я.
— Нет, — усмехнулся Постмартин. — Я архивариус. Я отвечаю за документы Самого, а также за бумаги всех других, менее значимых, стоящих на его плечах. Включая вас с Найтингейлом.
После такого погружения в историю было приятно оказаться на Броуд-стрит. Здесь, по крайней мере, были дома викторианской эпохи и комитет благотворительной организации «Оксфам».
— Нам сюда, — сказал Постмартин.
— Ньютон ведь учился в Кембридже, — сказал я. — Как же его документы попали сюда?
— Видимо, по той же причине, по которой были высланы из Кембриджа его работы по алхимии, — ответил Постмартин. — После смерти старый добрый Исаак стал, конечно, негасимым светочем научной мысли. И в Кембридже отнюдь не хотели усложнять этот образ чертами, принадлежавшими, согласитесь, одной из самых сложных натур в истории.
Мы шли по Оксфорду. Архитектура проплывающих мимо строений по-прежнему была в основном тюдоровской, с редкими вкраплениями георгианской пышности. Наконец мы добрались до паба «Орел и младенец» в Сент-Джайлзе.
— Томаса еще нет, — сказал Постмартин, когда мы уселись в «укромном уголке», как он выразился. — Это хорошо. А иные беседы, знаете ли, лучше вести с бокалом шерри в руке.
Каждый с детства помнит неприятные моменты, когда взрослые, пересиливая себя, затевали очень неловкие разговоры о том, что ты либо и так уже знаешь, либо предпочел бы не знать вовсе.
Постмартин заказал шерри, я ограничился лимонадом.
— Я думаю, вы понимаете, насколько удивительно, что Томас взял ученика? — спросил Постмартин.
— Да, окружающие не оставили у меня на этот счет сомнений, — заверил я.
— Полагаю, ему стоило предпринять этот шаг раньше, — сказал Постмартин. — Когда выяснилось, что данные об окончательном исчезновении магии сильно преувеличены.
— Что же ее выдало? — поинтересовался я.
— На мысль навело то, что Томас начал молодеть, — ответил Постмартин. — Я архивировал отчеты доктора Валида, и содержание кое-каких разделов, в которых мне удалось разобраться, показалось мне… необычным.
— Мне пора пугаться? — спросил я.
Только-только я начал привыкать к мысли, что мой шеф родился в 1900 году и, по его словам, с начала семидесятых принялся молодеть. Сам Найтингейл считал, что это связано с повышением общего фона магической активности, которое началось с шестидесятых годов. Но особо не переживал и не жаловался — дареному коню в зубы не смотрят. И я его отнюдь не осуждаю.
— Если бы я знал, — сказал Постмартин. Сунув руку в карман, он извлек оттуда визитку. Там был номер телефона и, к моему изумлению, адрес в «Твиттере». — Если у вас возникнут какие-то опасения, звоните.
— И что будет, если я позвоню?
— Я выслушаю ваши опасения, — ответил архивариус, — и искренне вам посочувствую.
Найтингейл присоединился к нам через час, не раньше. Мне пришлось смотреть, как он жадно поглощает темное пиво, и одновременно слушать, что ему удалось выяснить.
А выяснил он следующее: за весь период обучения в университете Джейсон Данлоп ни разу не пересекался с Джеффри Уиткрофтом.
Найтингейл планировал для начала собрать досье всех студентов и преподавателей, находившихся в колледже Святой Магдалины в тот же период, что и наш приятель Джейсон. Плюс отдельный список студентов, когда-либо посещавших лекции Джеффри Уиткрофта. В сумме это давало кипу бумаг как раз такой толщины, чтобы можно было лупить ею подозреваемого, не оставляя синяков, — если, конечно, именно так себе представляешь работу правоохранительных органов. Если внести эти данные в «ХОЛМС», они автоматически сопоставятся со всеми прочими именами, попавшими туда в ходе «нормальной» фазы расследования. В отделе расследования убийств под началом у сержанта Стефанопулос есть как минимум трое штатских сотрудников, единственная обязанность которых — выполнять именно эту нудную и долгую, но абсолютно необходимую работу. А кто есть для этого в «Безумии», угадайте с трех раз? Правильно, и этот кто-то был отнюдь не в восторге от данной перспективы.
Постмартин спросил Найтингейла, каковы его дальнейшие планы.
Скривившись, мой наставник снова приложился к своей кружке.
— Думаю, стоит изъять оставшиеся формуляры из Эмброуз-хауса, — сказал он. — Пора выяснить, откуда туда попали остальные книги.
Найтингейл велел мне свернуть с трассы на съезде номер пять. Мы поехали через Стокенчерч, похожий на большую больницу, окруженную милой деревенькой, потом повернули налево, на вспомогательную дорогу, которая вскоре перешла в узкую колею, вьющуюся между зеленых стен очень старой живой изгороди.
— Немалая часть территории сдается в аренду местным фермерам, — пояснил Найтингейл. — Слева сейчас будут ворота.
Если бы он не предупредил, я проехал бы мимо. Живая изгородь совершенно внезапно окончилась каменной стеной с широкими коваными воротами. Я остановился, и Найтингейл в сопровождении Тоби вышел из машины и открыл замок на воротах огромным железным ключом. Створки распахнулись со зловещим скрипом, прямо как в фильмах ужасов. Наставник помахал мне рукой, в то время как Тоби усердно орошал воротный столб. Я ждал, что Найтингейл сядет обратно в машину, но он указал на подъездную аллею, полускрытую деревьями:
— Поезжайте по ней, встретимся за углом. Это совсем рядом.
И он был прав: повернув за угол, я увидел прямо перед собой главное здание школы. Колеса «Ягуара» захрустели по гравию. Я выключил мотор и вышел, чтобы посмотреть поближе.
Было видно, что здание пустует уже лет пятьдесят. Газон и клумбы заросли куманикой, жгучей крапивой, льнянкой и купырем (если что, все эти названия я узнал несколько позже). Само здание было из выцветшего серого камня. Огромные створчатые окна наглухо заколочены досками. Я ожидал увидеть нечто готическое, но по архитектуре школа больше напоминала особняк эпохи Регентства, сбежавший в сельскую местность и раздавшийся во все стороны, чтобы никакой злобный архитектор не смог подавить его, загнать обратно в привычный узкий фасад. Да, здание было запущено — но не заброшено. Я заметил, что водостоки прочищены, да и крыша явно не так давно перекрывалась.
Тоби пронесся мимо. Тявкнул пару раз, привлекая мое внимание, а затем скрылся в разросшихся кустах слева от здания. Очевидно, в душе он все-таки был сельским псом. Вскоре подошел Найтингейл.
— Я думал, здание перестроили, — сказал я.
— Во что, например?
— Не знаю. В загородный отель с конференц-залом, спа-центр, реабилитационную клинику для звезд…
— Нет, — ответил Найтингейл, как только я закончил объяснять, что такое «реабилитационная клиника для звезд». — Вся эта земля и сейчас принадлежит «Безумию», а необходимый ремонт осуществляется на фермерские арендные взносы.
— Но почему его не продали?
— После войны все дела были в ужасном беспорядке, — сказал мой наставник. — Когда наконец удалось разобраться, оказалось, что я — последний оставшийся в живых маг, обладающий хоть какими-то официальными полномочиями. И единолично принимать решение о продаже школы показалось мне несколько самонадеянным.
— Вы надеялись, она откроется снова?
Найтингейл поморщился, как от боли.
— О школе я старался не думать.
— Сейчас за эту землю можно получить кругленькую сумму, — заметил я.
— Думаете, будет лучше, если в этом здании откроют реабилитационную клинику для звезд?
Мне пришлось признать, что это вряд ли.
Двери главного входа были крепко заколочены и заперты для верности на огромный висячий замок.
— А от него, — спросил я, — у вас тоже есть ключ?
— А вот теперь, — усмехнулся мой наставник, — смотрите и учитесь.
Мы прошли мимо входа и остановились чуть левее ведущей к нему лестницы. Отсюда, полускрытая высокой травой, виднелась еще одна лестница, совсем узкая. Она вела к массивной дубовой двери, на которой не было ни замков, ни досок. Как, впрочем, и дверных ручек.
— Перед вами ночные ворота, — объявил Найтингейл. — Изначально делались для того, чтобы выездные лакеи могли сразу из своих каморок заскакивать на подножку экипажа, пока господа спускаются по лестнице.
— Восемнадцатый век как он есть, — проговорил я.
— Именно, — отозвался Найтингейл. — Но когда я здесь учился, мы использовали их в несколько иных целях.
Положив ладонь туда, где у всех прочих дверей располагается замок, мой наставник вполголоса произнес что-то на латыни. Раздался щелчок, затем скрип. Найтингейл толкнул дверь, и она открылась внутрь.
— У нас было строго регламентированное время отбоя, — сказал Найтингейл. — Но, будучи ужасными буянами, мы желали гулять и пьянствовать. А сбежать после отбоя не так-то легко, особенно если ваши наставники заставляют сторожить вас самих духов земли и воздуха.
— Серьезно? — переспросил я. — Духов земли и воздуха?
— Так они нам говорили, — кивнул Найтингейл. — И лично я в это полностью верил.
— Значит, вы блюли трезвость, — заключил я.
Найтингейл зажег световой шар и шагнул через порог. Не желая отставать, я последовал его примеру. Тоби тявкал где-то поблизости, но присоединиться к нам, похоже, не желал. Световые шары освещали стены из голого кирпича — примерно такие же я видел в коммуникационных переходах под «Безумием».
— До шестого курса, — уточнил Найтингейл. — Ибо стоило получить доступ в общую гостиную, как студенты старших курсов делились с тобой заклинанием, открывающим ночные ворота. После этого можно было отправляться кутить. Это не касалось только Горация Гринуэя, который был в натянутых отношениях со старостами.
Достигнув перекрестка, мы повернули направо.
— И что же он?
— Погиб в бою на Крите, — ответил Найтингейл.
— Нет, я имею в виду, как ему удавалось улизнуть в паб?
— Кто-нибудь открывал ему дверь, — пожал плечами мой наставник.
Мы дошли до деревянной лестницы. Вела она наверх. Ступеньки тревожно поскрипывали под ногами.
— Преподаватели обо всем этом, разумеется, знали, — продолжал Найтингейл. — В конце концов, все они тоже когда-то учились в выпускном классе.
Мы поднялись на небольшую лестничную площадку с деревянными перилами — и на меня накатило множество вестигиев: запах лимонного сока, мороженого и мокрой шерсти, топот множества ног. На стенах заблестели медные вешалки для одежды, вдоль коридора протянулись скамеечки для младших учеников, чтобы те могли переобуться в сменную обувь. Я провел ладонью по перилам, но ощутил не дерево, а шероховатую бумагу старых комиксов.
— Эти стены хранят много воспоминаний, — заметил Найтингейл, увидев мою реакцию.
«Призраки, воспоминания, — какая, в сущности, разница», — думал я.
Найтингейл открыл потрескавшуюся деревянную дверь, и мы вышли в огромный зал. Магические шары, практически бесполезные в таком большом помещении, осветили два массивных лестничных пролета и голые каменные стены, еще хранящие темные прямоугольные следы там, где раньше висели картины. Если бы мы не освещали себе дорогу, то оказались бы в полной, абсолютной темноте.
— Большой зал, — объявил Найтингейл. — Библиотека выше, надо подняться по зловещей лестнице.
Я чуть было не спросил, почему она зловещая, и прикусил язык, сообразив, что мы сворачиваем налево. Слово «синистер» на латыни означает «левый» и наверняка давно стало излюбленным мальчишеским школьным подколом, который редко встретишь в школах со смешанным обучением. «А если какого-нибудь здешнего бедолагу еще и Декстером звали, — подумал я, — и представить страшно, как над ним издевались».
Поднимаясь выше, я краем глаза увидел на дальней стене имена, рядами высеченные на камне. Но не успел спросить, чьи они и почему там высечены, — Найтингейл уже поднялся на самую верхнюю площадку. И двинулся дальше, в стылые недра школы.
Стены здесь были в основном из оштукатуренного кирпича, и темных прямоугольных отметин на них было еще больше, чем в зале. Я так часто помогал маме прибирать в офисах, что тотчас понял: те, кого Найтингейл нанял для поддержания порядка в этом здании, чистят ковры огромным промышленным пылесосом. Это было видно по оставшимся на ковре полосам. А судя по пыли, последний раз чистка происходила как минимум две недели назад.
Без книг, без стеллажей и вообще какой-либо мебели библиотека почти ничем не отличалась от обычной большой комнаты. Неровный свет наших магических шаров делал ее похожей на пещеру с нишами. Под тканевыми чехлами угадывались очертания каталожных шкафов. В общей библиотеке «Безумия» таких шкафов было два. Здесь, в школе, их оказалось восемь. Найтингейл, к счастью, сразу пояснил, что для магических книг отведен только один. И зажег шар поярче, а я откинул чехол и принялся открывать ящики. Пыли там не было совершенно, и еще почему-то почти не ощущалось вестигиев. Когда я отметил это вслух, Найтингейл сказал:
— Здесь хранились не магические книги, а книги о магии.
В ящиках обнаружились стандартные каталожные карточки: впечатанные на машинке название книги и ее номер в хранилище, а также написанные от руки имена тех, кто эту книгу брал, и соответствующие даты.
Перед отъездом из Оксфорда мы заглянули в канцелярский магазин «Райман» и запаслись огромнейшей пачкой резинок для денег, и теперь я мог складывать нужные мне карточки в том же порядке, в котором их нашел. Я потратил кучу времени, чтобы просмотреть содержимое всех ящиков. В итоге набил карточками огромный черный мешок для мусора — думаю, целый каталожный шкаф был бы не сильно тяжелее.
— Надо было просто взять с собой шкаф, — сказал я, и тогда Найтингейл обратил мое внимание на то, что он привинчен к полу.
Взвалив мешок на плечо, я, слегка пошатываясь, поплелся вслед за наставником обратно, в сторону большого зала. И решил-таки спросить, чьи это имена на стене.
— Это памятная стена, посвященная погибшим, — ответил Найтингейл.
Он сделал мне знак подойти к правой лестнице. Магический шар он переместил так, чтобы тот замер у самой стены.
— Кампания на полуострове, — указал Найтингейл на первые несколько имен. — А это Ватерлоо.
Только одно имя.
Еще полдюжины имен за Крым, два за мятеж в Индии — и еще десятка два имен за заслуги в различных колониальных войнах девятнадцатого века. В общей сложности больше, чем за всю Первую мировую (там всего двадцать).
— У нас с немцами был договор, запрещающий использование магии в военных действиях, — сказал Найтингейл. — Мы его нарушили.
— Это, несомненно, добавило вам популярности в рядах соратников, — сказал я.
Найтингейл подвел свой магический шар к тому месту, где были имена павших во Второй мировой.
— Вот он, Гораций, — сказал он, и шар ярко осветил надпись: «ГОРАЦИЙ ГРИНУЭЙ, КАСТЕЛЛИ, 21 МАЯ 1941 ГОДА». — А вот Сэнди, и Чемберс, и Паскаль.
Шар скользил вдоль колонки имен павших в Тобруке и Арнхеме и в других местах, названия которых я смутно помнил из школьного курса истории. Но большинство перечисленных в этой колонке погибло 19 января 1945 года в месте под названием Эттерсберг.
Положив черный пакет на пол, я зажег собственный световой шар, достаточно яркий, чтобы можно было разглядеть все помещение. Мемориальные надписи покрывали сверху донизу две его стены. В общей сложности наверняка не одна тысяча имен.
— Вот Донни Шэнкс, прорвался через блокаду Ленинграда без единой царапинки на машине, а потом подорвался на мине. Вот Смити, он был в составе десанта союзников в Дьеппе. Вот Руперт Дэне, или, как мы его звали, Раздолбай…
Найтингейл умолк. Заметив, что на его щеках блестят слезы, я поспешно отвернулся.
— Иногда кажется, что все было так давно, а иногда…
— Сколько? — не удержался я.
— Две тысячи триста девяносто шесть, — проговорил Найтингейл. — Три пятые английских магов призывного возраста. А многие из тех, кто выжил, были либо тяжело ранены, либо их сознание находилось на грани полного магического истощения, и они уже больше не возвращались к магии. — Он повел рукой, и световой шар скользнул обратно, завис над его ладонью. — Думаю, мы уделили прошлому достаточно времени.
Я приглушил свет своего шара и, взвалив на плечо мешок, последовал за наставником к выходу. По пути спросил, кто вырезал на стене эти имена.
— Это сделал я, — ответил Найтингейл. — В госпитале нас заставляли чем-то заниматься в свободное время. Я выбрал резьбу по дереву. Почему — не стал объяснять врачам.
— А почему не стали?
Мы свернули в один из коммуникационных переходов.
— Врачи и без того были обеспокоены моим угнетенным состоянием.
— Но почему вы вырезали эти имена?
— Ну, кто-то же должен был это сделать, — сказал он. — И, насколько я понимаю, только я был в силах. И потом, у меня была глупая надежда, что мне от этого станет легче.
— Стало?
— Нет, — ответил наставник.
Мы вышли через кованые ворота и остановились, привыкая к предвечернему свету. Я и забыл, что на улице еще светло. Найтингейл закрыл за нами ворота и спустился вслед за мной по лестнице. Тоби уснул на нагретом солнце капоте «Ягуара», предварительно изрядно наследив на нем грязными лапами. Найтингейл нахмурился.
— Зачем мы держим этого пса?
— Он забавляет Молли, — ответил я, сгружая мешок на заднее сиденье.
Звук открываемой дверцы разбудил Тоби; он соскочил с капота, забрался на сиденье и тут же снова уснул. Мы пристегнули ремни, и я включил мотор. Бросив последний взгляд на заколоченные окна старой школы, я развернул машину, чтобы оставить это мрачное место позади и двинуться обратно в Лондон.
Когда мы наконец выехали на М25, было уже темно и, как обычно в час пик, движение было плотное. С востока наползали тяжелые серые тучи, и вскоре по лобовому стеклу заплюхали крупные капли дождя. Старомодный двигатель «Ягуара» работал как надо, чего отнюдь нельзя было сказать о дворниках.
Найтингейл всю дорогу молчал, отвернувшись к окну. Я тоже не пытался завести разговор.
Мы уже сворачивали на Вествэй, как вдруг у меня зазвонил телефон. Я включил громкую связь. Звонил Эш.
— Я ее вижу! — прокричал он.
На заднем плане слышался шум толпы и стук подошв по асфальту. Я переключил звук на колонки машины.
— Где ты?
— В клубе «Пульсар».
— А ты уверен, что это она?
— Высокая, худая, с длинными черными волосами. Пахнет смертью, — перечислил Эш. — Конечно, уверен!
Я сказал ему, что еду, и велел ни в коем случае к ней не приближаться. Мы притормозили, и Найтингейл вышел и прикрепил на крышу мигалку. Потом сел обратно, и мы начали набирать скорость.
Каждый мужчина твердо убежден, что он отменный водитель. Каждый полицейский, который хоть раз обращал внимание на дорожное движение, знает, что все они себе льстят. Быстрая езда по пробкам — занятие трудоемкое, нервное и жутко опасное. В связи с этим лондонская полиция учредила в Хендоне всемирно известную автошколу, в которой преподается комплексный курс продвинутого вождения, долженствующий подготовить копов таким образом, чтобы те могли выдать сто миль в час по городу и при этом сохранить руки-ноги в целости.
Свернув с Вествэй на плотно забитую Хэрроу-роуд, я очень пожалел, что пренебрег этим курсом. Будучи моим шефом, Найтингейл не должен был пускать меня за руль. Но он наверняка и понятия не имел о такой вещи, как курсы экстремального вождения. А может, даже и про сами экзамены по вождению не знал, они ведь стали обязательными только в 1934 году.
Я повернул на Эджвер-роуд и понял, что еду не быстрее двадцати миль в час — и это при том, что все вокруг виновато пытались подвинуться и освободить мне дорогу. Я решил позвонить еще раз Эшу, пока есть возможность. Сказал ему, что буду через несколько минут.
— Она пошла к выходу, — сказал Эш.
— Одна?
— За ней идет какой-то парень.
Черт, черт, черт! И главное, я ничего не мог поделать. Найтингейл же, в отличие от меня, развил деятельность. Он достал из бардачка гарнитуру «Эрвейв» и набрал номер одним пальцем. Если учесть, что я научил его этому всего неделю назад, было чему удивляться.
— Иди за ней, — сказал я Эшу, — но не отключайся. И будь осторожен.
Я рискнул не поворачивать до Мраморной арки — по Оксфорд-стрит разрешено ездить только автобусам и такси. Потом, я решил, что быстрее будет проехать напрямую, нежели пробираться по сложному лабиринту односторонних улиц вокруг Бонд-стрит.
— Стефанопулос тоже едет, — сообщил Найтингейл.
Я спросил Эша, где он.
— Только что вышел из клуба, — ответил он. — Она впереди, футах в пятнадцати.
— Куда направляется?
— В сторону Пикадилли.
Сопоставив в голове маршрут, я сказал Найтингейлу:
— Шервуд-стрит.
— Двигается на юг, — сообщил Найтингейл сержанту Стефанопулос.
— Что мне делать, если она примется за своего приятеля? — спросил Эш.
Я круто повернул, объезжая автобус, вставший посреди улицы с включенной аварийкой.
На лицах прохожих, мимо которых я летел, отражался голубой луч мигалки.
— Не приближайся к ней, — сказал я Эшу, — мы почти на месте.
— Поздно, — отозвался он, — кажется, она меня заметила.
Инструкторы курсов продвинутого вождения отнюдь не похвалили бы меня, если б увидели, как я на полной скорости промчался на красный свет через Оксфорд-серкус и так резко свернул на Риджент-стрит, что аж дым из-под колес пошел.
— Спокойно, — велел Найтингейл.
— Хорошая новость, — раздался в трубке голос Эша. — Она оставила в покое того парня.
— Они уже почти на Денхэм-стрит, — сообщил Найтингейл, имея в виду опергруппу. — Стефанопулос приказала оцепить район.
Я чуть не взвыл, когда впереди какой-то человек на «Форде Мондео» (слепой и глухой, не иначе) принялся выезжать, загородив мне проезд. То, что я ему прокричал, к счастью, потонуло в вое моей сирены.
— И плохая новость, — снова заговорил Эш. — Она идет ко мне.
Я велел ему бежать.
— Слишком поздно, — сказал он.
В трубке послышалось шипение, затем крик и характерный стук, какой издает разбивающийся о твердую поверхность мобильный телефон.
Я сделал резкий и почти запрещенный поворот на Глассхаус-стрит, наверняка заработав аплодисменты прохожих. Тоби же, впечатавшись по инерции в дверцу, возмущенно взвизгнул. Недаром «Ягуар-МК2» — любимая машина грабителей и полицейских. Удирать на ней тоже, наверное, очень удобно, но автомобиль Найтингейла словно создан специально для преследования.
Как только машину перестало заносить задом, я нажал на газ и, разогнавшись до шестидесяти миль, практически сразу поравнялся с пабом «Герб Лестера» на углу.
И только тогда сообразил, что голубые отсветы, которые я принял за отражение нашей мигалки, были огнями скорой. Тут мы все поняли, насколько хороши были современные дисковые тормоза, установленные на нашу машину: очень, очень хороши. Будь у нас подушка безопасности, она бы меня придушила. А так отделался болезненным кровоподтеком поперек груди, куда врезался ремень безопасности. Но тогда я этого даже не заметил, потому что уже вылетал из машины, уже мчался через перекресток и вверх по Шервуд-стрит, догоняя машину скорой. И даже не остановился, когда та притормозила.
С одной стороны Шервуд-стрит находится сводчатая ниша в стене, выложенная довольно унылой керамической плиткой в стиле пятидесятых годов. Создали ее явно для имитации общественной уборной, и подвыпившие ночные прохожие, которым внезапно приспичило, наверняка использовали ее соответствующим образом. Как позже установил отдел убийств, похитительница пенисов, похоже, намеревалась затащить свою новую жертву именно туда с целью спонтанного перепиха и последующей вазэктомии.
Эш навзничь лежал на асфальте. Он корчился от боли, а вокруг столпились озабоченные прохожие, пытавшиеся как-то ему помочь. Везде была кровь — на нем, на озабоченных прохожих, а также на полуметровом железном штыре, торчавшем у него из груди ближе к левому плечу.
Я пробился сквозь толпу при помощи крика «Полиция!» и попытался переложить Эша так, чтобы ему можно было оказать первую помощь.
— Эш, — проговорил я, — я ведь просил не приближаться к ней.
Эш на пару мгновений перестал метаться и взглянул на меня осмысленно.
— Питер, — сказал он, — эта сука проткнула меня прутом из ограды!
