Уже нельзя не обращать на них внимание. Мне придется поговорить с ними. Я просто удалял их вежливые письма в течение полугода, а потом еще два месяца так же поступал с жесткими требованиями. Это будет утомительно, но, если уж я собираюсь оставаться в рядах Священной Инквизиции, придется уделить им время. Слишком долго особые обстоятельства продолжаться не могут.

Я сижу перед окном и разглядываю башни и высокие стены Бастина, главного города Танкреда. Мне не требуется окно, чтобы увидеть их. Мне достаточно чувствовать. Я лишен большей части того, чем обладает обычный человек, но в то же самое время наделен многим другим.

Мое сознание вдыхает запахи города. Бастин раскинулся под неподвижным желтым небом. Солнце кажется раскаленным шаром. Красный камень, красный кирпич и красные же плитки впитывают жар. Я чувствую, как лучи солнца проникают мне в самую душу. Обоняю неторопливый, сложный, феодальный характер Бастина: чернила и сталь игл граферов, шелк, воск, дым обскуры, завесы и экраны, резкие черные тени и ослепительно яркий свет. Карта города запутанна и замысловата: византийское переплетение улиц и переулков, здания громоздятся иногда в несколько уровней без какого бы то ни было видимого смысла, симметрии или расчета. Кадизский бы возненавидел это место.

Мой разум блуждает по извилистым дорогам, минуя прохладные тени переулков, обследуя небольшие дворики и площади, где солнечный свет ложится сверкающими белыми пятнами на каменные плиты.

Вот торговец пощелкивает счетами в уютном полумраке своего заведения и заполняет бухгалтерскую книгу. Вот продавец продовольствия похрапывает возле печной стойки. Огонь в духовке сейчас не горит. Никто не купит горячую выпечку в жаркий полдень. Есть время отдохнуть перед вечерним оживлением торговли.

А вот домработница возвращается из прачечной в особняк своего господина, неся на голове корзину с мокрым бельем. Ей хочется задержаться и выпить чашечку кофеина, но она боится, что солнце подсушит смятую ткань и оставит на ней складки, если она не развесит белье. Навстречу ей идут двое мальчишек с симивулыюй на поводке. Они смеются над какой–то шуткой, которую я пытаюсь проанализировать, но понять не в состоянии.

Вот сервитор красит дверь. Его сознание словно пустой чердак. Мимо него торопливо проходит графер, поспешающий к следующему клиенту, и коробка с чернилами и перьями похлопывает его по бедру. Это утро, которое он провел, перерисовывая деяния, занимавшие целую плечевую лопатку, изрядно его вымотало.

За стеной повариха крошит овощи в казан, стоящий на медленном огне. На столе рядом с ней лежат в ожидании разделки три рыбины, приобретенные ею этим утром на рынке. Они блестят, словно серебряные слитки.

А вот и секретный сад с фиговыми деревьями, всего четыре на четыре метра, крошечный квадратик зелени, зажатый между высокими домами и окруженный стенами. Его владелец любуется им из распахнутого окна, наслаждаясь видом и тем, что никому больше не известно о существовании этого места. На плоской крыше молодой человек играет под солнцем на виоле, пока его любовник, тоже молодой парень, сидит в тени тента и разучивает собственные партитуры для этой пьесы. В прохладной, расположенной ниже уровня земли комнате женщина робко расспрашивает семейного врача о слабоумии своей тети.

Вот девочка и мальчик впервые занимаются любовью. Вот стареющий вор просыпается и пропускает стаканчик, чтобы привести в порядок свои нервы. Вот служка Экклезиархии счищает воск с церковных подсвечников. Вот заезжий бизнесмен, опаздывающий на встречу, понимает, что ошибся поворотом, и торопливо возвращается на улицу, с которой свернул. Вот женщина, занятая вышиванием. Вот мужчина, размышляющий, как же ему объяснить это своей жене.

А вот другой мужчина беспокоится о том, как пройдет встреча по возобновлению его трудового контракта, не понимая, что встреча не состоится, поскольку он неожиданно скончается от сердечного приступа через двадцать шесть минут.

И где–нибудь там…

Я увеличил радиус, охватываемый моим разумом. Сорок улиц, пятьдесят, два километра… пять. Тысячи сознаний, тысячи жизней, кажущихся единой, что–то щебечущей массой, но в то же время раздельных, они засветились вокруг меня, словно звезды в ночном небе: одни были горячими, другие — холодными, одни — умными, другие — глупцами, одни — преуспевающими, другие — обреченными, но все они заточены в застенках из красного камня, красных кирпичей и красной черепицы, напитавшихся жаром.

Нет только Зигмунда Молоха.

Но я знаю: он здесь. Я не могу ощутить его привкус или запах или хотя бы уловить след его мыслей, но знаю: он здесь. Не могу сказать, откуда мне это известно. И не смогу объяснить этого посланникам Инквизиции, когда не обращать внимания на их письма будет уже невозможно. Но именно в этих местах скрывается Молох. Шесть месяцев, слабые наводки, ложные следы, и вот куда они меня привели. Я служу в Инквизиции с 332–го, а право на собственное ведение операций получил в 346–м. Я работаю уже очень долго. Во всяком случае, достаточно долго, чтобы быть уверенным в том, что хорошо справляюсь со своими обязанностями. Я верю в это.

Или же я просто обманываю себя?

В последние недели меня со всевозрастающей частотой посещает эта неприятная мысль. Да и остальные тоже чувствуют себя не лучше. Я вижу это в их лицах. Они утомлены и раздражены моими поисками.

Точно трейлер, втягивающий рыболовные сети, я начинаю возвращать свое сознание назад, пока его охват не сводится только к дому вокруг меня. Это добротное здание из красного кирпича, которое мы временно арендовали. Три этажа, просторный внутренний двор, окруженный стеной, и колодец.

Я вижу Пэйшенс Кыс, своего телекинетика. Она устроилась полулежа на каменной скамейке под навесом, а на ее коленях покоится открытый фолиант пьес Клокуса, но на самом деле в нем спрятана копия одной из моих ранних работ — «Дымного Зерцала». Ей не хочется, чтобы мне стало известно, что она читала его. Она слишком смущается, чтобы признаться мне в этом. А я слишком смущаюсь, чтобы признаться в том, что уже все знаю и что очень польщен.

Во дворе играют Шолто Ануэрт, мой верный капитан, и его элкуонский пес Файфланк. Последний кидает мячик, и коротышка бежит его ловить. Странно, разве не должно быть наоборот?

Выглядывая во двор, Гарлон Нейл думает о том же самом. Он смеется над этой нелепицей, продолжая чистить детали автоматического пистолета, разложенные на небольшом столике. Я слышу, как он подзывает Мауд Плайтон: «Ты только посмотри на это, скорее!» — и она встает, отрываясь от тарелки салата, чтобы присоединиться к нему, дожевывая на ходу и вытирая губы. Она тоже смеется. У нее глубокий и почти непристойный смех. Мне нравится Мауд. Я очень рад, что она оставила службу в Магистратуме Юстиса Майорис, чтобы присоединиться ко мне и сотрудничать с ордосами. Я питаю на ее счет особые надежды. Она столь же осторожна, как Кара, и, подозреваю, столь же жестока, как Нейл.

Кстати, где же Кара? Точно не в библиотеке. Это вотчина Карла Тониуса. Он возится со своим когитатором, просеивая зерна последнего собранного мной урожая наводок. За последние несколько лет Карл серьезно изменился. Думаю, причиной тому стали события на Флинте. Жеманное ханжество исчезло. Он тверд, точно алмаз, и почти непредсказуемо целеустремлен и самоотвержен. Он стал иначе одеваться и ведет себя по–другому. Теперь он способен смотреть Кыс и Нейлу прямо в глаза, и еще вопрос, кто отведет взгляд первым. Не думаю, что пройдет слишком много времени, прежде чем дознаватель окажется готов взойти на следующую ступеньку карьерной лестницы. Я с радостью поддержу его в этом. Инквизитор Тониус. Это звание пойдет ему. Что ж, будем скучать.

Кару Свол я нахожу в одной из спален. И тут же отвожу взгляд. Она с Белкнапом. И они наслаждаются интимной близостью. У меня нет ни права, ни желания злоупотреблять своими способностями.

Доктор Белкнап стал полезным пополнением моей команды, хотя это и произошло довольно необычным образом. Он хороший человек, религиозный до фанатизма и при этом блестящий профессионал. Мы познакомились с ним, когда нам требовался врач, чтобы спасти Кару, а затем он остался, полагаю, потому, что влюбился в нее. Они составили отличную пару. Он делает ее счастливой. Но мне трудно одобрить его выбор: такой набожный, добрый человек может и не смириться с тем, что порой приходится делать инквизитору и его команде.

Я беспокоюсь за Кару. С тех пор как мы покинули Дом Грусти, расположенный в Общем блоке Е Петрополиса, я чувствую в ней какую–то напряженность, чувствую, как она скрывает что–то, о чем хотела бы поговорить. Тогда она получила тяжелую травму, нам потребовался доктор, чтобы спасти ее. Мне не нравится выпытывать чужие секреты и не нравится копаться в содержимом голов моих друзей, но она что–то скрывает. Какую–то тяжелую тайну.

Могу догадаться какую. Она хочет выйти из дела. Всякой службе когда–нибудь приходит конец. Что касается соратников инквизитора, то, как ни печально это говорить, причиной окончания контракта становится смерть, хотя существуют и другие обстоятельства: разочарование, несовместимость или, как в случае с Карой, усталость. Свол долгое время верно служила мне, а до того помогала моему наставнику Грегору Эйзенхорну. У нее не осталось никакой личной жизни, и нечего больше доказывать. Вампирский клинок Чайковой чуть не убил ее, но дал время задуматься. И тут появился Патрик Белкнап, в буквальном смысле став ее спасителем, и принес с собой надежду на совсем другую, спокойную жизнь. А она хочет жить. Хочет жить в мире, где смертельная опасность не является каждодневной нормой. Она хочет уйти со службы — ведь свой долг она давно выплатила — и обрести радости обыкновенного и удивительного мира, любви и материнства, а также, готов держать пари, ей хочется однажды стать бабушкой.

Я не могу ее винить. По правде говоря, и на меня порой накатывает отчаяние и меня наполняет безнадежная мечта о том же самом. Кара совершила даже больше того, что сам Император мог бы ожидать от бесперспективной акробатки с Бонавентуры. Я всей душой желаю ей счастья и радуюсь тому, что ей, хотя бы на краткий миг, удалось его обрести. К сожалению, долго оно не продлится, если мы двинемся дальше. Боюсь, что все должно произойти сейчас или никогда. Главное, чтобы она решилась. Мне очень хочется, чтобы она набралась смелости и все мне рассказала. Я не стану произносить напыщенных речей, изображать расстройство или уговаривать передумать. Она прекрасно меня знает. Я просто от всей души благословлю ее. Инквизитору редко предоставляется такая возможность.

Но я не стану и подталкивать ее к этому. Кара слишком хороша, чтобы ее потерять. Ей придется прийти к решению самостоятельно и в свое время. Что ж, думаю, это говорит обо мне как о властном и вздорном командире. Оправдываться не стану. Я имперский инквизитор. Грегор Эйзенхорн воспитал во мне эту властность, и мне никогда не изменить себя.

И лишь Император ведает, как бы мне того хотелось.

В доме находятся еще два человека.

Я откатываю свое кресло жизнеобеспечения от окна и проплываю над комнатой. Мое бронированное вместилище темно–матовое, зловещее и обтекаемое, оно парит в воздухе, поддерживаемое постоянно вращающимся и тихо гудящим гравитационным обручем. Я не покидаю кресла с тех пор, как практически лишился тела почти семьдесят лет назад, когда под Вратами Спатиана свершилось отвратительное алхимическое преобразование триумфа в трагедию. Тогда я превратился из здорового и рослого молодого человека в оплавленную груду обгоревшей плоти, нуждающуюся в дополнительных системах, чтобы продолжать жить. Мой модуль, конечно, не бог весть что, но я называю его своим домом.

Не испытывая трения, я скольжу вдоль по коридору к той комнате, где спит Заэль. Это еще один из обитателей дома. Второй — Вистан Фраука, который, как обычно, сидит на стуле возле кровати Заэля. Вистан — мой тупилыцик, мой неприкасаемый, человек абсолютно непроницаемый для любых псионических воздействий. Он с высокомерным выражением на лице смолит одну за другой лхо–папиросы и развлекается чтением примитивной эротики.

Он просто восхитителен. Его высокомерие наигранно. Это я могу прочесть, невзирая даже на непроницаемость Вистана. Он заботится о Заэле с тех пор, как мальчик впал в летаргию, в кому, в транс, или как там это называется. Фраука носил его, купал, читал ему и присматривал за ним.

И этот же человек пообещал мне, что убьет Заэля в тот же миг, как тот пробудится. Если, конечно, мальчик окажется именно тем, чего мы так боимся.

Заэль Эффернети. Заэль Слит. Оборванец с нижних уровней стеков Петрополиса, беспризорник со способностями псайкера, не выявленными во время периодических прочесываний территории и проверок. Он был не просто псайкером, а «зеркалом» — очень редкий дар.

И — надо сказать, что это очень важное «и», — потенциально Заэль был самым опасным существом в этом секторе. Существует комплекс предсказаний о том, что в нашей реальности родится демон по имени Слит, Слайт или что–то вроде того. Предполагается, что случится это из–за меня или кого–то из моих людей на Юстисе Майорис во временной промежуток между 400–м и 403–м. М41. Если верить предсказанию, то сотни, а может быть, и миллионы людей погибнут, когда Слайт вырвется на свободу. Но меня предупредили. И я принял меры. Судьбу можно изменить, пророчества — разрушить.

Во время нападения на Дом Грусти, отнявшего у нас Зэфа Матуина, Заэль подвергся психической атаке. Через некоторое время насевшие на него псайкеры стали выкрикивать имя Слайта. С тех пор Заэль оставался недвижим. Возможно, его разум не сумел справиться с ними. А может быть, его кома стала результатом того, что мальчик оказался слишком слаб, чтобы вместить в себе демона.

Мы все узнаем, когда мальчик проснется. Либо он останется Заэлем, либо окажется демоном во плоти. И если именно последнее будет иметь место, то мой неприкасаемый сдержит силы пробуждающегося демона. Кроме того, Вистан держит пистолет в кармане своего плаща, чтобы убить тело–носитель, пока не стало слишком поздно.

Многие собратья по Инквизиции, включая моего достопочтенного наставника, отчитали бы меня за это. Они посчитали бы, что я слишком снисходителен. Сказали бы, что я дурак, и что нельзя рисковать. Мне стоило бы прервать жизнь Заэля прямо сейчас, пока он еще беспомощен.

Но я решил не делать этого. Во–первых, я не могу быть уверен, что это не разбудит спящего демона.

Во–вторых, я могу таким образом зарезать самого обычного спящего подростка. Возможно, что Заэль неодержим. Возможно, что он не Слайт. И пока остается такая надежда, я не возьму на себя его казнь.

Делает ли это меня слабым? Излишне милосердным? Глупым? Сентиментальным? Возможно. Делает ли это меня радикалом? Да, думаю, что так и есть, хотя и не в том смысле, в котором обычно используется это слово. Я не могу и не стану подписывать Заэлю смертный приговор, оправдывая его только словами «а что, если?»; мальчик имеет право на презумпцию невиновности. И да поможет мне Трон.

Я возношу молитвы Терре, чтобы в случае моей ошибки мне удалось остановить разрушения. Но если я прав, возникают вопросы: где же настоящий Слайт? Прервали ли мы его рождение? Предотвратили ли исходящую от него угрозу? Сейчас 404–й, а значит, мы уже вышли из временного промежутка, отведенного пророчеством. Значит ли это, что все завершилось? Не знаю. Может быть, Слайт скрывается где–то, куда я не могу заглянуть? Как, например, Молох? И это мне тоже неизвестно.

Приходится полагаться только на то, что у меня есть.

Вистан поднял взгляд, когда я вплыл в комнату. Так мы поступаем каждый день. Я даю ему передохнуть от бессменной вахты.

— Все в порядке? — спрашивает он, кивком поприветствовав мое обтекаемое металлическое кресло.

— Я–то в порядке. Ты читал ему вслух?

— Сказка на ночь.

— О том, чем люди занимаются по ночам?

Он смеется и выключает информационный планшет.

— Мальчику не важно, что именно я читаю.

— А если важно?

— Все равно это познавательно.

— Иди отдохни, — говорю ему я. — Тебе надо поспать.

Вистан кивает и покидает комнату. Но после него остается аромат его последней папиросы.

Я заставляю свое кресло остановиться возле кровати Заэля. Его кожа бледна, а веки темные и запавшие. Он уже давно не приходит в себя.

— Заэль, — начинаю я. — Заэлъ, это я, Рейвенор. Просто решил тебя проведать. Ты как?

Ответа нет. Нет даже легчайшего признака, что он почувствовал меня. Я разговариваю с ним каждый день уже очень давно.

— На тот случай, если ты вдруг слышишь, я расскажу тебе о том, как идут наши дела. Мы победили. На Юстисе Майорис мы победили. Сражение было тяжелым, и нам пришлось заплатить высокую цену, но мы справились. Всему виной, Заэль, оказался мой старый враг, Зигмунд Молох. Я уже дважды хоронил его собственными руками. Но у него есть дурная привычка воскресать. В тот раз он притворялся лордом–губернатором субсектора и пытался воспользоваться тайной географией Петрополиса, чтобы возродить один древний язык.

Я представляю себе, как Заэль смеется, и смущаюсь. Пытаясь пересказать случившееся, я понимаю, насколько странная получается история.

— Энунция, Заэль. Древнейший язык, дарующий говорящему на нем могущество творца, власть над Словом, способным созидать и уничтожать. Он годами пестовал свои планы. Город был только механизмом, который Молох собирался активировать. Но мы остановили его. И это хорошо. Тысячи людей погибли, но зато уцелели миллиарды. Мы не позволили ему превратиться в бога.

Я слегка разворачиваю кресло, отключая поле, и опускаюсь на опоры. Подкованные основания опор тонут в ковре.

— Но есть и плохая новость: Молох сбежал. Он был ранен, но остался жив и сейчас наслаждается обществом еще нескольких очень опасных людей. Ими руководит посредник культистов по имени Орфео Куллин. Он чрезвычайно опасен. Как и Молох. А вместе они…

Заэль не шевелится и вообще не подает никаких признаков жизни. Он погружен в сон, напоминающий смерть.

— Я обязан найти их, выследить Молоха, прежде чем он сможет снова собраться с силами и продумать новый план действий. Понимаешь, именно так он и действует. Строит долгосрочные планы. Он, не задумываясь, берется за дело, где для получения результата потребуются годы, а то и десятилетия. Я хорошо изучил его. Мы уже больше семидесяти лет сражаемся друг с другом. И мне действительно хотелось бы наконец увидеть его мертвым.

— Когда–то, Заэль, существовала одна школа… академия: частная, тайная, давно закрытая. Это было около века тому назад. Управляла ею изменница Лилеан Чейс, теперь уже покойная. Ее цель состояла в том, чтобы при помощи псионики, евгеники и философии вырастить поколение людей, готовых способствовать распространению Хаоса в субсекторе. Все ее ученики были злыми гениями, чудовищами. Эти люди, как и то, что они создавали, досаждали Инквизиции в течение многих десятилетий. Тайное общество. Смертельно опасное. И Молох был одним из дипломированных специалистов академии, одним из лучших учеников Чейс. Его изумительный интеллект был усилен экстраординарными ментальными тренировками. Зигмунд Молох, как можешь понять, один из самых разыскиваемых Инквизицией преступников. Он чудовищно злонамерен. Он выпускник Когнитэ.

— Именно поэтому я и преследую его. Того, что мы сорвали его планы на Юстисе Майорис, недостаточно. Он все еще жив, и мы обязаны разыскать его и уничтожить, прежде чем он снова сможет встать на ноги. Ни одно из моих прежних дел не было настолько серьезным. Ни преступление Гомека, ни даже дело Кервана–Холмана на Саруме, в котором, как я уверен, тоже отметился Молох. Выследить и казнить Зигмунда Молоха — наиважнейшая задача всей моей странной жизни.

Я окидываю взглядом лежащее перед собой тело, кажущееся таким невинным во сне.

Заэль Слит. Или все–таки Слайт?

— Как бы то ни было, мы близки к цели. Думаю, что мы догнали его. Он здесь. Точнее, мы там же, где и он. На Танкреде. В одном переходе от твоего родного мира, Юстиса Майорис. Проблема в том, что ордосы требуют моего возвращения. Я покинул Юстис Майорис в спешке. Теперь они хотят получить от меня ответы и объяснения. И дольше ждать не собираются. Я рискую потерять свои полномочия и оказаться объявленным в розыск как отступник.

— Мне это не нравится, Заэль, но придется остановиться и отчитаться перед своим начальством. Надеюсь только, что успею найти и прикончить Молоха раньше, чем они отнимут у меня инсигнию.

Я помедлил.

— Что ж, вот я и рассказал о себе. А как твои дела, Заэль?

Он не отвечает. Но другого и не стоило ожидать. Я слышу, как за моей спиной открывается дверь, и вначале думаю, что вернулся Вистан.

Но нет. Это Карл.

— Посланники прибыли, — говорит он.

Уже? Что ж, хорошо. Я сам спущусь к ним. Заэль продолжает спать.

Я активирую лифтерное поле своего кресла, разворачиваюсь и следом за Карлом выкатываюсь из комнаты. Как говорят, держать ответ.