28

Я очнулся у жарко натопленного очага. Бок, зараза, болел, но тепло радовало несказанно, и если не шевелиться, то было очень даже хорошо.

Постепенно давали о себе знать другие повреждения. Пульсирующая боль в бедре, колющая в руке, нытье во всех мышцах, даже в тех, название которых я при всем желании не вспомнил бы.

Я открыл один глаз.

— Где Снорри?

Меня уложили на один из столов, на тот конец, что ближе к огню. Эйн и Туттугу сидели у очага, Туттугу привязывал дощечку к колену, Эйн точил топор. Оба промыли и залатали свои раны — ну, или им кто-то помог.

— Сжигает мертвых. — Туттугу показал на дальнюю дверь. — Строит костер на стене.

Я попытался сесть и тут же лег, страшно ругаясь.

— Да где ж он столько дров возьмет? Почему бы не оставить мертвецов во льду?

— Он нашел дровяной склад и снимает двери с петель, и ставни тоже.

— Но зачем? — спросил я, не будучи уверенным, что хочу услышать ответ.

— Из-за того, что придет с Суровых Льдов, — сказал Эйн. — Он не хочет, чтобы эти тела напали на нас.

Он не сказал о том, что там лежат и трое его братьев, но по лицу было видно: он как раз это и имел в виду.

— Если они замерзли, то не смогут…

Я снова попытался сесть. Это могло бы стать первым шагом к побегу.

— Могут не успеть замерзнуть, — сказал Туттугу.

— А Снорри не хочет, чтобы кого-то могли осквернить после…

Эйн положил точильный камень и полюбовался лезвием в отблесках огня.

Эти двое, спасенные мною, умудрились напугать меня до полусмерти. «Не успеть» и «после» звучало не слишком оптимистично. Труп обычно промерзает за одну ночь.

— Мы ожидаем… неприятностей… к утру?

Я попытался произнести эти слова так, чтобы они не были похожи на нытье, но не слишком преуспел.

— Никаких «мы». Так Снорри сказал. Говорит, они идут.

Туттугу затянул покрепче повязку на колене и едва не взвыл от боли.

— Откуда он знает?

Я сделал третью попытку сесть, подстегнутый страхом, и на этот раз получилось, только ребра похрустывали.

— Снорри говорит, ему темная сказала. — Эйн положил топор и покосился на меня. — И если он не управится в темноте, придется делать это все при свете дня.

— Это… — Я слез со стола, и боль заставила меня прерваться. — Это безумие. Он найдет жену и ребенка, и мы уйдем! — Я предпочел не уточнять, найдет он их живыми или мертвыми. — Сломай-Весло мертв, дело сделано.

Не дожидаясь возражений, я заковылял к дальней двери. Дорогу показывали мазки крови, подсохшие до черного и темно-красного цвета. Откуда у Снорри взялись силы вытащить без малого тридцать трупов по коридору на стену форта, я не знал, но был уверен, что ему не хватит ни топлива, ни выносливости, ни времени, чтобы дополнить погребальный костер мерзлыми мертвяками из армии Олафа Рикесона.

Ступени, ведущие вверх, к внешней двери, были скользкими от крови, уже подмерзшей на краях. Открыв дверь, я обнаружил, что ночь озарилась огромным костром и ветер относил оранжевое пламя в сторону укреплений. До источника жара было каких-то двадцать метров, но я сразу почувствовал холод, нечеловеческий холод края, не приспособленного для людей — вообще не приспособленного для жизни.

— Что, уже точно?

Мне пришлось кричать, чтобы перекрыть треск костра и ворчание ветра.

— Они идут, Ял: мертвецы с Суровых Льдов, некроманты, что гонят их, Эдрис и оставшиеся люди Сломай-Весла. — Он помолчал. — Нерожденные.

— Тогда какого хрена ты тут торчишь? — заорал я. — Ищи жену и сына и пойдем.

Я проигнорировал тот факт, что сам еле смог преодолеть коридор и что, если ребенок был здесь, мы не смогли бы проделать с ним обратный путь. Такая правда слишком неудобна. И потом, женщина и мальчик наверняка были мертвы, а я предпочел бы погибнуть, идя через льды, чем натолкнуться на некромантов и всю эту их жуть.

Снорри отвернулся от костра, глаза его покраснели от дыма.

— Пошли внутрь. Я сказал нужные слова. Огонь вознесет их в Вальхаллу.

— Только не Сломай-Весло и его ублюдков.

— И их тоже. — Снорри оглянулся на костер, и полуулыбка изогнула его рассеченную губу. — Они погибли в бою, Ял. Этого достаточно. Когда мы будем биться с йотунами при Рагнареке, все люди, чья кровь горяча, встанут плечо к плечу.

Мы вошли вместе, Снорри старался не обгонять меня, когда я еле ковылял по лестнице и раз даже оступился. Я успел выдать весь свой обширный запас нецензурных слов, прежде чем оказался внизу.

— Нам нельзя здесь оставаться, Снорри.

— Это крепость. Где лучше находиться, когда враг наступает?

Тут он оказался прав.

— И долго я был в отключке? Сколько времени осталось?

— До рассвета два часа. Они будут здесь еще до этого.

— И что нам делать?

Сломай-Весла уже было более чем достаточно. Я не горел желанием выяснять, что могло устрашить даже чудовище вроде него.

— Забаррикадируемся в кордегардии и будем ждать.

Мне, конечно, была симпатична сама идея обороны, но на Снорри это было не похоже. Само его имя значило «атака». Удерживать позиции значило признать поражение. Но он уже принял решение, я это видел. Я мог излечить его раны не больше, чем свои. Когда я просто шел рядом с ним, воздух неприятно потрескивал. Даже на расстоянии метра у меня мурашки шли по коже, будто где-то внутри моих костей магия Молчаливой Сестры, вырвавшаяся в мир, искала выход наружу. Она хотела пронзить меня и воссоединиться со своим темным близнецом, высвободившимся из Снорри, воссоединиться и устремиться к горизонту, снова и снова раскалываясь и сплетаясь, покуда мир не окажется в руинах.

В кордегардии было несколько помещений, по большей части выходивших окнами на ворота, что позволяло высунуться навстречу незваным гостям. Вдобавок три специальных отверстия позволяли поливать всякой гадостью любого, кто приблизится к воротам. В такой близости от Суровых Льдов обливание даже простой водой могло оказаться для визитеров смертельным. В комнате был очаг, по обе стороны от которого находились дрова и два медных ведра с углем. Туттугу и Эйн принялись разжигать огонь, неловко двигаясь из-за ран. Туттугу соорудил себе костыль из копья, обломков мебели и подбитого ватой плаща, но было ясно, что так он далеко не упрыгает. Наши боевые резервы состояли фактически из Снорри и Эйна, да и те были не в лучшем состоянии. Туттугу и я на пару не выдержали бы даже нападения решительного двенадцатилетнего парнишки, вооруженного палкой.

Двери и ставни были тяжелыми, железные засовы смазаны и задвинуты.

— Они через стены полезут, — сказал я.

— Мертвецы не полезут.

Снорри помахал руками, разминая их. Теперь у него был топор Свена Сломай-Весло, а может, он просто отобрал у того украденный отцовский.

— Но хардангерцы точно полезут.

Эдрис будет с ними. Я не мог объяснить, почему он пугал меня больше, чем викинги, но это и правда было так.

— Не думаю, что у них есть крючья и даже веревка. Но всякое может быть. — Снорри пожал плечами. — Мы не можем патрулировать стены форта силами двух человек. К нам могут пожаловать с трех сторон сразу — и либо залезут, либо нет. В любом случае они начнут страдать от холода. Мы будем караулить в кордегардии и на месте решим, что нам делать.

— Но ведь темно же!

— Если они придут ночью, Ял, они принесут свет, верно? Нельзя же лезть на стену вслепую. Уж не знаю, как там видят мертвые и нужен ли им свет, но мертвяки, которых я видел в Восьми Причалах, были точно такими же, как на горе в Чами-Никсе. На стены они не полезут.

— А нерожденные?

— Пусть приходят.

И он внезапно взмахнул топором.

Нести стражу выпало мне и Туттугу, по очереди. Тем, кто еще мог драться, не было смысла отмораживать себе задницу на крыше. Туттугу сторожил первым. Я мог только догадываться, чего ему стоило забраться наверх по лестнице с больным коленом. Я нашел его укутанным в меха, синим от холода, в полуобморочном состоянии, когда час спустя пришел заступать на смену. Эйну пришлось помочь другу спуститься.

Я караулил в темноте, ветер вовсю завывал, и не было видно ничего, кроме света костра у восточной башни. Тепло мне было лишь последние несколько часов, но обжигающий холод на улице все равно ошеломил. Я с трудом мог представить, как мы терпели это день за днем.

В темноте, пока я медленно прохаживался по стене, сознание выкидывало странные штуки — я слышал сквозь ветер голоса, различал в ночи краски и лица из прошлого. Я представлял Молчаливую Сестру, здесь, во льдах, ее лохмотья развевались на ветру, а она замыкала вокруг форта кольцо рун, расписывая его стены своим заклятием. Ей следовало бы быть здесь, этой старухе. Она каким-то непостижимым образом привела нас сюда. Это была ее вина. Я называл ее злом, эту женщину с бельмом, ведьму, что сжигала людей в их домах. И все же казалось, что в каждом случае ее подлинной целью был нерожденный или какой-то еще слуга Мертвого Короля. Люди просто попадались на пути. Или может, были наживкой.

Как принцу, мне объясняли, что добро противостоит злу. Мне показали добро в сиянии рыцарской чести и зло, скорчившееся в осознании собственного ничтожества, увенчанное рогами. И я всегда думал: интересно, а где же в этой грандиозной схеме я, мелкий Ялан, состоящий из ничтожных желаний и пустых вожделений, недостаточно значительный для зла и, в лучшем случае, кривовато подражающий добру. А теперь оказалось, что полуслепая женщина из моих детских кошмаров — моя двоюродная бабка. В самом деле, если двоюродный дед Гариус — подлинный король, тогда Молчаливая Сестра, которая старше моей бабки, — его наследница?

Я заморгал под задубевшей на морозе кожаной маской, пытаясь стряхнуть усталость и, возможно, смятение. Я заморгал, чтобы прояснить замутненное зрение. Угли костра плясали на ветру на фоне черной ледяной равнины. Несмотря на ветер, они не улетали. Я еще несколько раз моргнул — они были все там же.

— Ох ты ж зараза! — сказал я онемевшими губами.

Фонари.

Они приближались.