Книга: Дредноут
Назад: 5
Дальше: 7

6

«Красотка Бирмингема» прикатила в форт Чаттануга, когда солнце едва поднялось над зелеными гребнями Аппалачей, высящимися вдоль реки Теннесси. Данный вид передвижения, должно быть, успокоил Мерси больше, чем она могла себе представить, потому что она почти не помнила, как прошло путешествие. В памяти остались только перестук колес и мерное покачивание поезда.
Тут была станция — настоящая станция с рядами платформ и кафе, грузчиками, ожидающими пассажирами и часами на башне вокзала, расположенного на южной стороне города, в тени Смотровой горы. Мерси опустила стекло в окне и высунула голову — вдохнуть утренний воздух и освежиться, насколько это возможно. Ветер швырнул ей в лицо запахи сажи и дизельного топлива, угольной пыли и навоза. Сквозь лязг прибывающего поезда девушка услышала мычание коров, блеяние коз и овец и крики людей, погоняющих их.
«Красотка Бирмингема» остановилась с усталым вздохом и словно улеглась на рельсы. Несколько минут спустя сам машинист опустил пассажирские лесенки и открыл двери, выпуская людей.
Все они, от компании с «Зефира» до незнакомцев, которых также требовалось эвакуировать из Кливленда или с сортировочной, неуверенно вышли на свет и заморгали от пара, окутавшего платформу, точно дым — поле боя.
Центральная железнодорожная станция форта Чаттануга выглядела непостижимо нормальной.
Подсобные работники таскали в разные стороны багаж, припасы и уголь, одни несли все прямо по платформам, другие сновали по рельсам на маленьких дрезинах, лавируя между поездами на каждой стрелке и развилке. Десятки темнокожих мужчин в красной форме перемещали грузы и руководили движением, направляя потоки всего, что появлялось из поездов, включая пассажиров.
Никто из них больше не являлся рабом, большинство — уже много лет. Как Вирджиния и Северная Каролина, Теннесси ратифицировал поправку, упраздняющую практику рабовладения, еще в конце шестидесятых под ворчание и общее неодобрение центральных штатов Конфедерации. Но соблюдение прав штата превыше всего, а так как нация придерживалась своих принципов, эти три штата оставили в покое. В последующие десять лет большинство остальных последовали примеру первой троицы, и теперь держались лишь Миссисипи и Алабама… хотя ходили слухи, что даже эти два бастиона института личной собственности могут пошатнуться через год-другой. Как-никак, даже Южной Каролине пришлось в тысяча восемьсот семьдесят втором уступить давлению английских аболиционистов.
Как и со многими другими проблемами, здесь все в итоге свелось не к принципам, а к целесообразности. У Союза было больше тел, готовых послужить пушечным мясом, а Конфедерация нуждалась в собственных ресурсах, которые можно швырнуть в топку войны, или, по крайней мере, воспользоваться ими, чтобы прекратить импорт иностранной рабочей силы.
Флорида первой выдвинула идею безвозмездного предоставления земельных участков — как дополнительный стимул осесть на одном месте или поступить на военную службу и сражаться. Вскоре Техас оценил здравость данной мысли, приглашая бывших рабов на фермы почти по тем же причинам, что и во Флориде: многочисленное испанское население так и не смирилось с территориальными потерями. Кроме того, Техас являл собой отдельную республику с большим количеством годной для обработки земли, а его неофициальным сторонникам в Конфедерации, как-никак, приходилось кормить армию. В тысяча восемьсот шестьдесят девятом году губернатор Техаса сказал для местной газеты: «Это же как дважды два: нам нужны люди, чтобы выращивать продовольствие, а у нас есть только земля, которую можно засеять, так что позовем свободных черных и позволим им взамен гнуть спины на их собственной земле».
Флорида и так могла похвастаться большим количеством цветного населения, в основном переманенного из Каролины католической миссией в прошлом веке. Кроме того, Техас вел войну на два фронта: против Союза на северо-востоке (хотя, конечно, не официально) и против беспрестанно увеличивающегося числа недовольных мексиканских сепаратистов на юге и западе. Этим двум штатам было выгоднее всего пригласить к себе бывших рабов, позаботиться об их обустройстве и назвать своими гражданами. Нельзя сказать, что свободных черных совсем уж уравняли в правах с белыми и что жизнь их стала легка, но, по крайней мере, теперь они были наемными работниками, а не чьей-то собственностью, как в остальных Конфедеративных Штатах.
И вот в Теннесси множество освобожденных рабов встретили своих собратьев из Алабамы (что расположена всего несколькими милями южнее) и разместили их в малозаселенных районах, не участвующих в подпитке экономики военного времени. Велась яростная конкуренция за занятость, хотя доступных профессий хватало. Вот черные и работали на железнодорожной станции и на фабриках; они трудились и на реке, в судоходных районах. В одной школе даже учили молодых негров и мулатов на механиков и машинистов. Говорили, что эта школа — одна из лучших в стране, а еще ходили слухи, что когда-нибудь, после дождичка в четверг и когда рак на горе свистнет, туда попытается проникнуть белый парень.
Рослый скуластый цветной носильщик в свеженькой железнодорожной форме спросил Мерси, не нужно ли помочь ей с сумкой или проводить к поезду, но осекся, едва она подняла на него взгляд. Он разглядел ее грязную кожу, сальные волосы и запятнанную кровью одежду.
— Простите? — Вымотанная девушка даже не поняла, зачем он к ней обратился.
— Вам чем-нибудь помочь?
Она оглянулась на поезд, повернувшись всем телом так, что стала видна висящая через плечо сумка.
Мужчина заметил крест и, попытавшись мягко подсказать ей, проговорил:
— Только что с фронта, да?
— Как оказалось, — пробормотала она, снова встречаясь с его взглядом. — Я… Мне нужно… Я еду в Мемфис, — выдавила наконец она.
— Мемфис, — повторил чернокожий. — Да, поезда туда отправляются: один — сегодня вечером, в семь пятнадцать, и еще один — позже, в одиннадцать двадцать, — сообщил он по памяти. — А еще завтра утром, в десять семнадцать. Если мне будет позволено высказаться, полагаю, вам стоит подумать об утреннем поезде.
— Высказаться вам позволено, — заверила она. — Я только… Думаю, это хорошая идея. Опережая ваше предложение, спрошу, пожалуй, о комнате.
— Привокзальный отель в данный момент переполнен, мэм. Но прямо через улицу — отель Святого Георга. Комнаты приличные, питание включено. Завтрак и ужин ровно в шесть тридцать — как утра, так и вечера.
— Спасибо. Спасибо за помощь, — сказала девушка, хотя слова благодарности она произнесла механически, так, будто не вполне проснулась, и неровной походкой побрела прочь от носильщика.
Мерси так устала, что едва держалась на ногах, но «через улицу» — это, похоже, недалеко. Она поднялась и спустилась по ступенькам, оставив позади платформы, тележки, грузчиков и суетливых пассажиров. Она не обращала внимания на взгляды хорошо одетой публики, дожидающейся экипажей, и не замечала, как они пялятся на нее, раззявив рты; и все же Мерси чуть туже запахнула плащ, понадеявшись, что на темно-синем запекшаяся кровь видна не так, как на бежевом льне фартука, надетого поверх ее коричневого рабочего платья. А если все остальное на ней отвратительно грязно, что ж, миру придется просто смириться с этим.
Прямо через улицу, как и было обещано, стояло серое кирпичное здание с вывеской, извещающей, что это отель Святого Георга. Мерси, самостоятельно открыв двери, вошла внутрь и обнаружила помещение не столько красивое, сколько просторное: три этажа, два крыла, большой вестибюль, освещаемый висящей над головой яркой лампой, и потертый ковер, ведущий прямиком к стойке портье. Мужчина за стойкой что-то быстро записывал в журнал и не поднял головы, когда посетительница приблизилась. Он лишь спросил:
— Нужна комната? — и сунул кончик карандаша в рот — послюнявить грифель.
— Да, пожалуйста, — ответила Мерси и вытащила из большой сумки кошелек, мысленно вознося хвалы Иисусу за свою привычку держать его там. Ведь ее бумаги и деньги запросто могли потеряться вместе с остальным багажом.
Тут мужчина наконец посмотрел на посетительницу. Лоб его охватывала повязка, с которой на правый глаз свисало прикрепленное к ленте увеличительное стекло. Лицо портье формой напоминало картофелину и было примерно так же привлекательно.
— Где ваш муж?
— Погиб на поле боя где-то в Джорджии, — сухо ответила она. — Я одна.
— Женщина, путешествующая в одиночестве, — заметил он и неприятно усмехнулся, задрав кончик носа. — Мы таких не обслуживаем. Только не здесь. Не такого рода это заведение.
— А я не из «таких», так что проблемы нет! — вскипела Мерси. — Я медсестра, проездом в Мемфис. Работала в Робертсоновском госпитале в Ричмонде, — добавила она, поскольку упоминание о знаменитой больнице прежде всегда открывало перед ней двери.
— Никогда о таком не слышал.
— Ох, бога ради…
— Есть у вас какие-нибудь документы?
— Естественно. — Она порылась в сумке, красный крест на которой не растопил ледяного сердца портье — или самого владельца гостиницы? — и нашла письмо капитана Салли. Девушка сунула мужчине бумагу, и он принялся ее демонстративно и нарочито внимательно читать.
— Ну ладно, хорошо. Но заплатите вперед.
— Вот.
— Отлично. — Он пересчитал деньги, задерживая внимание на каждой монете и купюре. Потом протянул клиентке ключ. — Номер одиннадцать. Первый этаж. По коридору направо.
Мерси заставила себя сказать спасибо и немедленно отправилась в комнату.
Номер оказался бедноватым, но чистым, с кроватью, шкафом, лоханью в углу и привинченной к стене пластиной отполированной жести в качестве зеркала. Записка, прикрепленная с обратной стороны двери, сообщала, где находится водокачка, так что, прежде чем обустраиваться, Мерси отправилась во внутренний дворик к общественной помпе, наполнила лохань, дотащила ее до комнаты и сбросила с себя все, кроме нижнего белья.
Под зеркалом обнаружился тоненький брусок мыла цвета сливочного масла.
Медсестра воспользовалась им, чтобы избавиться хотя бы от самых страшных пятен крови и грязи на переднике, платье и прочем — там, где кровь просочилась сквозь ткань. Закончив с этим, девушка развесила одежду по всей комнате на просушку, а сама рухнула на матрас набитый дешевыми слежавшимися перьями, который тяжко вздохнул под ее весом.
Проснулась она уже много позже полудня очень, очень ясного дня. Тень горы, длинная и отчетливая, пересекала южную часть города, кипучую жизнь которого подогревали поезда, прибывающие со всех концов Конфедерации.
Мерси почувствовала дикий, голод. Она даже не помнила, когда ела в последний раз, — кажется, еще в Ричмонде. Натянув на себя почти высохшую одежду, она вышла в вестибюль и обнаружила за стойкой уже другого человека. У этого лицо походило на редиску, а постоянный прищур говорил скорее о близорукости, чем о злобно-ехидном нраве.
— Извините, — обратилась к нему Мерси, — не подскажете, который час?
— Там, мэм. — Мужчина ткнул пальцем вверх, и она, последовав взглядом в указанном направлении, увидела огромные часы. Портье и смотреть на них не стал, что подтвердило подозрение Мерси о его плохом зрении.
Так что она произнесла вслух:
— Без десяти шесть. Я так понимаю, ужин, входящий в стоимость номера, будет в полседьмого?
— Правильна, мэм. На столы накрывают в зале западного крыла. Вторая дверь налево. — Он понизил голос. — Но на вашем месте, мэм, я бы подождал до шести тридцати ровно. Мистер и миссис Фернос недолюбливают вертящихся вокруг «нахлебников», как они выражаются.
— Спасибо. В смысле — за информацию. А можно еще вопрос?
— Сколько угодно, мэм.
— Вы не подскажете, где тут галантерейный магазин? Боюсь, что мой… ну, большая часть моего багажа утеряна, и мне нужно приобрести кое-что.
— Естественно, — кивнул портье. — Всего в квартале отсюда, за углом, вы найдете «Халстед». Если не купите там все, что вам нужно, уверен, клерк направит вас еще куда-нибудь.
Мерси поблагодарила портье и направилась к дверям и на улицу, в город, выглядящий до странности контрастным из-за длинных ярких солнечных лучей, падающих вниз, минуя гребни горы. Форт Чаттануга — суетливое место, грязное и беспорядочное. Кроме того, его окружали стены-укрепления, поскольку естественные границы не защищали город от мародеров.
«Халстед», как и было обещано, располагался в квартале от гостиницы.
На фасаде из тесаного камня красовалось название заведения, высеченное прямо в толще стены наподобие грубоватого барельефа, а стекло витрины было исписано вдоль и поперек печатными буквами, извещающими об особых предложениях дня.
Мерси распахнула дверь и вошла в магазин.
Перед ней вытянулись ряды аккуратно разложенных, разделенных по всем мыслимым категориям товаров. Девушка взяла одну из сложенных у входа корзин и принялась укладывать туда самое необходимое из утраченного: расческу, перчатки, кусок мыла, от которого кожа не высохнет и не будет зудеть, зубную щетку и немного пищевой соды, чтобы добавлять в пасту, рулончик ткани для гигиенических нужд, маленький набор швейных принадлежностей, запасную пару чулок и еще кое-какие мелочи, которые поместятся в объемистую медицинскую сумку. Мерси не чувствовала необходимости в новом чемодане, и в любом случае такая дорогая покупка была ей не по карману. Достаточно того, что она сможет унести. Если останется сколько-то денег на новую одежду, она раздобудет что-нибудь в Такоме.
Расплатившись с продавцом за прилавком, Мерси вернулась на оживленную улицу с узкими деревянными тротуарами — или, местами, без тротуаров вовсе.
Уже совсем стемнело, хотя небо на западе еще отливало оранжевым. Низкие, поросшие лесом горы, зазубренные хребты и созданные человеком углы стен отсекли последний зимний вечерний свет, и повсюду зажигались фонари. Шипя и потрескивая, они накалялись добела, когда пара смуглых мальчишек в чистых серых мундирчиках открывали Г-образным ключом панель у подножия фонаря и щелкали выключателем. Так, постепенно, они дадут свет по всей улице.
На ближнем углу собирали нераспроданные утренние газеты и демонтировали стенд для периодики. Мерси приблизилась к бумажной груде и рыжему подростку, закидывающему пачки в пустую телегу.
— Можно купить одну? — спросила девушка.
— Поздно уже, — ответил он. — Подождите лучше следующего выпуска; осталось-то всего ничего, несколько часов.
Медсестра переводила взгляд с мальчика на толстяка, грузящего в свою повозку журналы и бульварные романы. Потом поинтересовалась:
— А вы будете здесь через эти несколько часов? Сдается мне, вы уезжаете.
Парнишка отвел взгляд и снова посмотрел на Мерси — настороженно, из-под полуопущенных век.
— Точно не знаю, — сказал он. — Кажется, дела становятся не ахти.
— Кажется?
— Ну, так говорят.
Толстяк в телеге услышал достаточно, чтобы вклиниться в беседу:
— Мэм, не знаю, что вы делаете здесь, — опоздали на поезд, или просто проездом, или отчего там еще задержались на юге в одиночестве, но, куда бы вы ни направлялись, вы должны стремиться попасть туда как можно скорее, и лучше раньше, чем позже.
— Фронт, — догадалась она.
Мужчина кивнул:
— Он приближается. Так или иначе. Наши парни собираются окопаться здесь, подготовить город к осаде и отпору. Впрочем, не беспокойтесь. Никто Чатти не возьмет. Думаю, янки это тоже понимают. Не знаю, что северяне пытаются доказать, когда прут на нас вот так, но не удивлюсь, если они напрашиваются на то, чтобы их прикончили.
— Я слышала, они прошлой ночью привезли ходока, — закинула удочку Мерси.
Толстяк фыркнул:
— А мы вывели нашего, и он ихнего завалил. Они думают, что обретут тут опорный пункт, вот и лезут вокруг Енота и выстраиваются за Сигнальной.
Мужчина имел в виду, что Союз пытается подобраться к городу, огибая горы на севере и западе.
— А я слышал, они ввели в игру «Дредноут», — заметил подросток, снова приступив к погрузке газет. — Я слышал, они отправили его на север или, может, на восток для поддержки линии поставки припасов. Может, янки сами не хотят к нему приближаться, чтобы старый громила не перебил их самих.
— «Дредноут», — проговорила Мерси. — Это тот паровик, на котором привезли ходока, да?
Ответил ей толстяк с журналами:
— Ага, они его используют для перевозки своих военных игрушек, тех, что покрупнее. — Он присел на задок телеги, и ось заменю прогнулась под его весом. — Видите ли, мисс, они построили самый большой, самый потрясающий паровоз, какой только могли представить, а потом снабдили его броней и артиллерией, превратив в настоящую военную машину, готовую перемещаться с места на место с той же легкостью, как и все, что катится по рельсам. — Он подвигал рукой туда-сюда, будто играл с вагончиком детской железной дороги.
— Это монстр, — сказал паренек.
— Это отличный образец техники, возразил мужчина. — Но это всего лишь машина — и она к тому же одна. Даже если они приведут ее сюда, в форт Чаттануга, и попробуют с ее помощью прогнать нас на границу Джорджии, толку от этого не будет никакого.
— Почему? — не поняла Мерси.
Толстяк направил на нее палец:
— Потому что я не дам и двух катышков беличьего дерьма за этот якобы грозный «Дредноут». Сюда к нам съезжаются все поезда, курсирующие восточнее Хьюстона и севернее Таллахасси. У нас достаточно паровозов, чтобы заставить их паровик тикать на всех парах. — Он ухмыльнулся собственной шутке. — Ему не одолеть всех нас, тем паче всех разом. Только не здесь. Этот город возник из железной дороги, мисс. Он создан из стали, и угля, и пота, и ни один поезд не приедет сюда без того, чтобы не привезти что-нибудь на обмен. Кроме того, — добавил толстяк, — монстр там или нет, он не в состоянии перебежать через улицу, провальсировать на скалистом кряже или пробить дыру в горе.
— Для этого и нужны ходоки, — пробормотал мальчик.
— Ага, ща. — Мужчина сплюнул на тротуар комок табака. — У них их всего раз-два и обчелся, а после вчерашнего стало одним меньше. А у нас полдюжины, и работают они на техасской нефти, а не на устаревшем паре. Нефть — наше будущее! — заверил он Мерси. — Вот этот вот город — здесь будущее твердо встанет на ноги и начнет этими ногами пинать янки под задницу. Именно здесь, — подчеркнул он, взмахнул руками и, потеряв равновесие, перевалился через борт телеги. Шлепнувшись на землю, толстяк даже не охнул, а потянулся к последней стопке газет. Потом в очередной раз наставил на Мерси палец. — Но пока, полагаю, дамы должны думать о том, как им выбраться за пределы города. Прежде чем все придет в норму, обстановка может и ухудшиться.
Затем он взгромоздил на телегу опустевшую стойку, удовлетворенно хлопнул по ней, приподнял шляпу, прощаясь, и взял поводья впряженного в повозку мула, который покорно потащил прочь людей и поклажу.
Мерси побрела назад к Святому Георгу и поблагодарила портье, который сказал, что ужин уже на столах. Съев все, что подали, почти не разбирая вкуса, она вернулась в безопасность собственной комнаты.
Там она пересчитала оставшиеся у нее в наличии средства и разделила на несколько небольших кучек, чтобы убрать в разные места.
— Боже всемогущий, — вздохнула молодая женщина. — Та еще поездочка выйдет, папочка.
Сорвавшееся с губ слово удивило ее. Она никогда не называла отчима иначе как «отец» и едва помнила Иеремию Гранвилля Свакхаммера, разве что по разочарованным рассказам матери. За годы, прошедшие после того, как он бросил их, она слышала о нем больше, чем могла бы поведать сама, и обрела довольно широкий диапазон представлений о папаше.
Она знала, что он был крупный мужчина, необычайно сильный и не слишком хорошо образованный — но отнюдь не тупой. Иногда он был веселым. Мерси вспомнила его смех. Так живо он промелькнул в сознании, крошечный миг из ее детства, что-то смешное, исходящее от папы. Ощущение тепла, трава по колено щекочет ноги под платьем, и венок из примул, который она сплела и прикрепила к волосам заколкой. Отец показывал ей что-то, превращая все в игру.
Но какой была та игра — это ускользало от Мерси. Нет, память не подводила ее, просто в ней сохранилось мало подробностей.
Так мало, что она не могла даже объяснить самой себе, зачем делает все это. Нет, правда.
Ей уже пришлось туго на пути из Ричмонда на самый юг штата Теннесси; а ведь путешествие только-только началось. Что же она вытворяет, пересекая полсвета, чтобы увидеть человека, которого едва помнит?
— Не знаю, — сказала она кучке монет, новым чулкам, перчаткам и разложенным на кровати туалетным принадлежностям. — Наверное, сейчас, когда не стало Филиппа, мне просто некуда больше податься. Или, по крайней мере, — исправилась она, проглотив подкативший к горлу комок, — нигде больше меня никто не ждет.
Она заново упаковала вещи, плотно скатав одежду и аккуратно впихнув все в медицинскую сумку, которую не выпускала из виду с тех пор, как покинула госпиталь. Затем спустилась в вестибюль и оставила записку с просьбой разбудить ее к завтраку, после чего вернулась к себе, чтобы провалиться в столь необходимый ей сон.
Мерси приснился мертвый Филипп, дружелюбно машущий ей платочком с платформы, провожая ее в неведомые дали. И она проснулась среди ночи, захлебываясь рыданиями, с камнем на сердце и мокрым от слез лицом.
Назад: 5
Дальше: 7