— Ты только взгляни на них, — сказал фон Клатка, кивая на фургон. — Они же от нас просто в ужасе. Это ведь хорошо, нет?

Он наслаждался сам собой. Карпатскую гвардию вызвали в парк слишком поздно, поэтому им не оставалось ничего, кроме как ликовать и злорадствовать. Полиция уже окружила и загнала в фургоны большинство смутьянов.

Ряд взволнованных лиц пристально смотрел сквозь похожие на решетку плашки, скрывавшие окно ближайшей передвижной темницы. Там держали женщин. Большинство носили белые одежды с красными крестами на груди.

— Христианские крестоносцы! — насмехался фон Клатка. — Глупцы!

— Мы тоже когда-то были христианами, — заметил Костяки. — Когда шли за принцем Дракулой против турок.

— Это старая битва, мой друг. Сейчас надо покорять новых врагов.

Он подошел к повозке. Пленники захныкали, пытаясь отойти вглубь фургона. Фон Клатка осклабился и зарычал. Послышались сдавленные женские крики, и карпатец расхохотался. Была ли во всем этом хоть какая-то честь?

Костяки заметил знакомое лицо среди суетящихся вокруг полицейских.

— Шотландец, — крикнул он, — приветствую, рад встрече!

Инспектор Маккензи оторвался от разговора с надзирателем и увидел Костяки, склонившегося над ним.

— Капитан Костаки, — признал его Маккензи, тронув край шляпы. — Вы пропустили все веселье.

— Веселье?

Полицейский горько хмыкнул:

— Вам бы случившееся понравилось. Мне кажется, на ваш вкус, пролито недостаточно крови. Никого не убили.

— Уверен, это упущение исправят. Должны быть зачинщики.

— Без показательных казней не обойдется, капитан.

Костаки чувствовал смятение «теплого» инспектора, его подавленный гнев. Немногие союзы длятся долго. Этому человеку, наверное, чертовски трудно было примирить свои обязанности с привязанностями.

— Я уважаю вас, инспектор.

Шотландец удивился.

— Подумайте о себе, — продолжил капитан. — Сейчас довольно неловкие времена. Все положения сомнительны.

Фон Клатка протянул руку в фургон и пощекотал лодыжку съежившейся девушки. Он явно был доволен собой и теперь повернулся к Костаки, улыбкой ища одобрения.

Из тенистого парка появился вампир. Капитан немедленно отдал ему честь. Йорга — хвастун, каких поискать, — попал в самый разгар бунта; теперь он шагал, сопровождаемый этим высокомерным дьяволом Хентцау, так, словно лично выиграл битву при Аустерлице. Генерал заворчал, привлекая внимание фон Клатки, и тот вознаградил его еще одним торжественным приветствием. Офицеры вроде Йорги, столь часто встречающиеся в армиях как живых, так и не-мертвых, постоянно требуют доказательств собственной значимости. Когда старейшина не лицемерил перед вышестоящими, он зверски третировал подчиненных. Четыреста лет назад Йорга поклялся в вечной преданности делу Дракулы и столь же долго надеялся, что кто-нибудь водрузит Пронзителя на один из его собственных колов. Командир гвардии видел себя в качестве Короля Вампиров. Правда, в этой фантазии он был одинок; рядом с принцем генерал Йорга имел вес крайне незначительный.

— В казармах состоится празднование, — заявил он всем присутствующим. — Сегодня гвардия восторжествовала.

Маккензи сдвинул шляпу, чтобы скрыть в тени лицо, преисполненное отвращения из-за столь наглого присвоения чужих заслуг.

— Фон Клатка, — объявил Йорга. — Выбери полдюжины «теплых» женщин из этой толпы и препроводи их в наши казармы.

— Есть, сэр, — ответил вампир.

Пленницы плакали и молились. Фон Клатка устроил целое представление, злобно рассматривая каждую из заключенных, отвергая одну за чрезмерный вес и возраст, другую за худобу и жилистость. Он подозвал Костаки, но тот притворился, что не расслышал.

Йорга и Хентцау ушли, хлопая плащами. Генерал подражал в одежде принцу-консорту, однако был слишком полным, чтобы носить ее с достоинством.

— Он напоминает мне сэра Чарльза Уоррена, — сказал Маккензи. — Ходит напыщенный, сплевывает приказы и даже не представляет, каково это — находиться на острие событий.

— Генерал — глупец. Впрочем, обычно таковы все, кто выше чина капитана.

Полицейский захихикал:

— Как и все, кто выше должности инспектора.

— Не могу не согласиться с вами.

Фон Клатка сделал выбор, и надзиратель помог ему вытащить девушек — вампир указал на самых молодых — из фургона. Те сбились вместе, дрожа. Их одежды не подходили для прохладной ночи.

— Из них получатся прекрасные жирные мученицы, — сказал фон Клатка, ущипнув ближайшую за щеку.

Тюремщик вынул наручники с цепями и принялся сковывать избранных вместе. Вампир шлепнул одну по заду и захохотал, словно веселый дьявол. Девушка упала на колени и взмолилась об избавлении. Фон Клатка склонился и засунул свой красный язык ей в ухо. Та отреагировала с комичным отвращением, и капитан чуть ли не задергался в судорогах от смеха.

— Вы, сэр, — сказала одна из женщин Маккензи, — вы же «теплый», помогите, спасите нас…

Инспектору явно стало не по себе. Он отвернулся, снова скрыв лицо в тени.

— Я приношу свои извинения, — сказал Костаки. — Это дикость. Эззо, доставь женщин в бараки. Я присоединюсь к тебе позже.

Фон Клатка отдал честь и утащил девушек за собой, напевая пастушью песню, пока вел стадо прочь. Гвардейцы располагались близ дворца.

— Вас не должны просить о защите в подобных ситуациях, — сказал Костаки полицейскому.

— Никого не должны.

— Возможно, нет.

Фургоны, громыхая, уехали, развозя пленников по лондонским тюрьмам. Капитан предположил, что большинство из них закончат жизнь на колах в Тайберне или станут трудиться в Чертовом Рве.

Он остался с Маккензи наедине.

— Вы должны стать одним из нас, шотландец.

— Неестественным созданием?

— А что более неестественно? Жить или умереть?

— Пережить других.

— Кто может сказать, что он не пережил других?

Маккензи пожал плечами, вынул трубку и набил ее табаком.

— У нас много общего, у вас и у меня, — заметил Костаки. — Наши страны завоевали. Вы, шотландец, служите королеве Англии, а я, молдаванин, следую за валашским принцем. Вы — полицейский, я — солдат.

Маккензи зажег трубку и всосал дым:

— Вы сначала солдат, а потом уже вампир или наоборот?

Костаки задумался:

— Мне бы хотелось думать, что я — солдат. А вы кто прежде всего, полицейский или «теплый»?

— Живой, разумеется. — Чашка трубки светилась.

— Значит, у вас больше общего с Джеком-Потрошителем, чем, скажем, с инспектором Лестрейдом?

Полицейский вздохнул:

— Вот тут вы меня поймали, Костаки. Признаюсь. Я сначала полицейский, а уже потом живой человек.

— Тогда я повторюсь: присоединяйтесь к нам. Неужели вы оставите такой дар бахвалам вроде Йорги или Хентцау?

Маккензи ответил не сразу:

— Нет. Извините. Может, на смертном одре я изменю свое мнение. Но Господь Бог не сотворил нас вампирами.

— Я верю в совершенно противоположное.

Недалеко от них послышался шум. Мужские крики, вопли женщин. Лязг стали о сталь. Что-то хрустнуло. Костаки сорвался с места. Маккензи прилагал все усилия, чтобы не отстать от него. Грохот доносился оттуда, куда ушел фон Клатка. Инспектор схватился за грудь и тяжело дышал. Вампир оставил его позади и покрыл расстояние за несколько секунд.

Прорвавшись сквозь кусты, он застал драку. Девушек освободили, а фон Клатка лежал на земле. Пять или шесть мужчин в черных пальто и шарфах, закрывавших лица, держали его, человек в белом капюшоне резал карпатцу грудь ярко сверкающим кинжалом. Вампир кричал от возмущения. Из земли торчала палка, с которой свисал флаг Христианских крестоносцев. Один из людей в масках вытащил пистолет. Костаки увидел облачко дыма и только было подумал, что не обратит внимания на очередную пулю, как вдруг почувствовал резкую боль в колене. Туда вонзился серебряный шарик.

— Назад, вампир, — сказал стрелок приглушенным голосом.

Их догнал Маккензи. Капитан хотел рвануться вперед, но полицейский удержал его. Нога старейшины онемела. Пуля застряла в кости, отравляя тело.

Одна из освобожденных женщин пнула фон Клатку в голову, не причинив тому никакого вреда. Мужчина, стоявший над ним, своротил в сторону его металлическую пластину доспехов. Ударами серебряного ножа он открыл бьющееся сердце фон Клатки. Один из его товарищей передал ему нечто, похожее на свечу, и тот сунул этот предмет в грудь вампира.

— За Джейго, — крикнул крестоносец, рот его двигался под полотняной маской.

Вспыхнула шведская спичка, и люди разбежались прочь. Вокруг фон Клатки растекалась кровь. Вампир держал края грудины сведенными вместе, раны его закрывались. Свеча торчала из ребер, конец ее шипел.

— Динамит! — закричал Маккензи.

Эззелин фон Клатка схватился за горящий запал, но слишком поздно. Кулак сомкнулся над пламенем, и в этот момент полыхнуло. Вспышка белого света превратила ночь в день. Потом раздался грохот, и воздушная волна сбила Костаки и Маккензи с ног. От взрыва во все стороны полетели куски вампирской плоти, остатки доспехов и одежды фон Клатки.

Капитан поднялся на ноги. Сначала он убедился, что Маккензи, держащийся за уши, серьезно не пострадал. Затем повернулся к своему павшему товарищу. Все тело фон Клатки разорвало на части. Голова его горела, мясо быстро тлело. Останки курились смрадным газом, отчего Костаки чуть не задохнулся.

Флаг Христианского крестового похода упал, испещренный подпалинами.

— Это ответ на попытку убить Джейго, — сказал Костаки.

Маккензи все еще тряс головой, стараясь избавиться от звона в ушах, но не преминул заметить:

— По-видимому. Динамит — это старый фенианский трюк, а в команде Джейго много ирландцев. Но тем не менее… — Он замолк. К ним со стороны казарм бежали карпатцы с мечами на изготовку и в спешно надетых, криво сидящих нагрудниках.

— Тем не менее — что, шотландец?

Маккензи покачал головой:

— Мужчина, который говорил, тот самый, с динамитом…

— Что с ним?

— Я мог бы поклясться, что он — вампир.