— Неожиданно я стала с теплотой, даже нежностью относиться к дону Августину Калме, — сказала Женевьева, сев ближе к своему спутнику.

Кучер Клейтон возил Чарльза всю ночь, а потому без какой-либо подсказки направил кэб в сторону Уайтчепела. После неожиданной поездки в Лаймхаус Чарльз с удовольствием ездил по Лондону с проверенным человеком, который работал на клуб «Диоген».

— Множество блестящих людей казались их современникам сумасшедшими. — Борегар удивился тому впечатлению, которое на вампиршу произвели ученые.

— У меня нет современников, — ответила та. — Кроме Влада Цепеша, а с ним я никогда не встречалась.

— Но вы же понимаете, что я имею в виду?

Глаза Женевьевы сверкнули:

— Разумеется, Чарльз…

Она постоянно обращалась к нему по имени. С любой другой дамой это могло показаться непривычным, но было бы полным абсурдом настаивать на соблюдении условностей этикета, общаясь с женщиной, которая годилась Чарльзу в десятикратные прабабушки.

— Возможно, эти убийства — всего лишь эксперименты, — продолжила она. — Когда доктору Ноксу понадобились трупы, он не слишком заботился о том, где их брали; доктору Джекилу и доктору Моро нужны тела не-мертвых, и эти двое явно не побрезгуют собрать их прямо с улиц Уайтчепела.

— Моро был замешан в каком-то скандале с вивисекцией пару лет назад. Нечто совершенно отвратительное с участием освежеванной собаки.

— Могу в это поверить. Под его белым халатом скрывается настоящий троглодит.

— И он — человек немалой силы. Говорят, мастерски обращается с кнутом. И по миру поездил.

— Но вы же не считаете его нашим убийцей?

Борегар слегка удивился тому, что оказался настолько предсказуемым.

— Не считаю. Во-первых, он — гениальный хирург, это общеизвестно.

— А Джек-Потрошитель много знает об устройстве тела, но с внутренностями обращается с изысканностью пьяного мясника, разделывающего свиную тушу.

— Именно.

Чарльз привык к тому, что ему всегда приходится все объяснять. Теперь же, когда он оказался рядом с женщиной, которая с легкостью следовала за ходом его мысли, новые ощущения освежали, если не пугали.

— А не мог он намеренно подпортить работу, чтобы отвести от себя подозрения? — спросила она, а затем сама же себе и ответила: — Нет, если Моро настолько безумен, чтобы убивать ради опытов, он бы не стал рисковать результатом исследований ради намеренной неряшливости. Будь он Потрошителем, то похищал бы жертв, перевозил их в безопасное место и там уже оперировал бы в свое удовольствие.

— Всех девушек убили там же, где нашли.

— И быстро, чуть ли не в панической спешке. Здесь не просматривается никакого «научного метода».

Вампирша закусила губу и на мгновение превратилась в серьезную шестнадцатилетнюю девочку, одетую в платье старшей, более легкомысленной сестры. Затем древний разум вернулся.

— Значит, ваш подозреваемый — доктор Джекил?

— Он химик-биолог, а не анатом. Я не очень разбираюсь в этой области, но с его статьями справился. У него довольно странные идеи. Последней публикацией была «О строении тканей вампиров».

Женевьева обдумала такую возможность.

— Мне трудно представить его в этой роли. Рядом с Моро он кажется таким… таким безобидным… Напоминает священника. И он слишком старый. Я не могу представить себе, как он бегает ночью по улицам, да и Потрошитель явно сильнее, чем Джекил.

— Но что-то в нем есть.

Она на секунду замолчала.

— Да, вы правы. Что-то в нем есть. Полагаю, Генри Джекил — не убийца. Но какая-то черта в нем не дает мне покоя.

Борегар мрачно усмехнулся тому, что его подозрения подтвердились.

— За ним стоит понаблюдать.

— Чарльз, вы используете меня в качестве ищейки?

— Думаю, да. Вы возражаете?

— Гав-гав, — сказала она, хихикая. Когда Женевьева смеялась, ее верхняя губа хищно задиралась над острыми зубами. — Помните, мне нельзя верить. Я говорила, что война кончится к зиме.

— Какая война?

— Столетняя.

— Хорошее предположение.

— Однажды я оказалась права. Но тогда мне уже было все равно. Кажется, к тому времени я очутилась в Испании.

— Изначально вы были француженкой. А почему жили не во Франции?

— Тогда Франции принадлежала Англии. Говорят, именно из-за этого и разгорелась война.

— Так вы были за нас?

— Вот уж точно нет. Но это произошло давным-давно, в другой стране, и та девочка исчезла в прошлом.

— Уайтчепел — очень странное место для такой, как вы.

— В Уайтчепеле полно француженок. Половина filles de joie на улицах называет себя «Фифи Лятур».

Он снова рассмеялся.

— А ваша семья, должно быть, тоже приехала из Франции, месье Борегар, но живете вы на Чейни-уок.

— Карлейлю эта улица нравилась.

— Я как-то встречала Карлейля. И многих других. Великих и хороших, безумных и плохих. Иногда я боялась, что кто-нибудь меня выследит по упоминаниям в мемуарах, которых немало накопилось за века. Выследит и уничтожит. Ничего худшего со мной произойти не могло. Так убили мою подругу Кармиллу. Она была сентиментальной девочкой, страшно зависимой от «теплых» любовников, но не заслуживала того, чтобы ее пронзили колом, обезглавили и оставили плавать в гробу, полном ее собственной крови. Полагаю, больше мне не стоит думать о подобной мрачной судьбе.

— А что вы делали все эти годы?

Она пожала плечами:

— Не знаю. Спасалась бегством? Ждала? Старалась поступать правильно? Как вы думаете, я — хороший человек? Или плохой?

Ответа Женевьева не ожидала. Смесь меланхолии и горечи в ее исполнении казалась неожиданно забавной. Чарльз подумал, что такая веселость помогает ей жить, справляться со столетиями, что отягощали Дьёдонне, как Джейкоба Марли — его цепи.

— Приободритесь, старина, — воскликнул Борегар. — Генри Джекил считает вас совершенной.

— Старина?

— Это всего лишь выражение.

Женевьева грустно хмыкнула:

— А разве это не так? Я ведь действительно старина.

Чарльз не понимал тех чувств, которые испытал в ее присутствии, он нервничал, но одновременно испытывал восторг. Словно пребывая в постоянной опасности, он учился сохранять хладнокровие под непрекращающимся огнем. Когда Борегар находился рядом с Женевьевой, он как будто делил с ней общую тайну. Что бы Памела подумала о вампирше? Его жена всегда была проницательной: даже когда агония ножами вонзалась в нее, он не смог ее обмануть, хотя до самого конца говорил, что все будет хорошо, что она снова увидит собственный дом. Памела мотала головой, ничему не верила и требовала выслушать ее. Она не могла смириться с приближением смерти; злилась, причем не на дурака-доктора, а на себя, на собственное тело, которое подвело и ее, и ребенка. Ярость горела в ней лихорадочным огнем. Держа жену за руку, Чарльз чувствовал это. Памела хотела что-то сказать ему, но не успела, умерла; с тех самых пор Борегар бередил рану, пытаясь понять, что за мысль пришла ей на ум в последнюю минуту, мысль, которую она так и не смогла облечь в слова.

— Я люблю тебя.

— Что?

Щеки Женевьевы блестели от слез. Прямо сейчас она казалась моложе собственного лица.

— Вот что она говорила, Чарльз. «Я люблю тебя…» Вот и все.

В гневе он схватил трость и большим пальцем сдвинул рычажок на рукояти. Заблестело серебро. Дьёдонне резко выдохнула.

— Извини, извини, — сказала она, склоняясь к нему. — На самом деле, я не такая. Я не подглядываю. Это было… — Она плакала навзрыд, слезы пятнали бархатный воротник. — Это было так явственно, Чарльз. — Женевьева качала головой и одновременно улыбалась. — Это чувство лилось из твоего разума. Обычно впечатления очень смутные. Но сейчас картинка оказалась предельно ясной. Я знала, что ты испытывал… О Господи, Чарльз, мне так жаль, я не понимала, что делала, пожалуйста, прости меня… и то, что она чувствовала. Это был голос, он резал, как нож. Как ее звали?

— Пен… — Борегар сглотнул. — Памела. Моя жена, ее звали Памела.

— Памела. Да, Памела. Я слышу ее голос.

Холодные руки сомкнулись вокруг его ладоней, вынудив отложить трость. Лицо Женевьевы оказалось совсем близко. Красные точки плавали в глубине ее глаз.

— Ты — медиум?

— Нет, нет, нет. Ты не дал ране зарасти, постоянно думал о тех словах, и они по-прежнему внутри тебя, их можно прочитать.

Вампирша была права. Борегар сам давно мог понять, что хотела сказать Памела, но не позволял себе услышать ее голос. Чарльз, осознавая всю опасность такой поездки, взял жену в Индию. Чарльз должен был отправить ее домой, как только стало известно, что она носит ребенка. Случилась ссора, Памела настояла на своем, и Чарльз позволил ей остаться, не вынудил вернуться в Англию. Он проявил слабость и не заслужил этих последних слов. Не заслужил быть любимым.

Женевьева улыбалась сквозь слезы.

— Здесь нет твоей вины. Она злилась. Но не на тебя.

— Я никогда не думал…

— Чарльз…

— Хорошо, я никогда не осознавал на самом деле…

Она прикоснулась к лицу Борегара, потом убрала руку, а на подушечке ее пальца осталась, застыв, слеза. Чарльз вытащил платок и протер глаза.

— Я знаю, на что она злилась, Чарльз. На смерть. Из всех людей — я понимаю. Думаю, она бы мне понравилась, я бы полюбила ее, твою жену.

Женевьева слизнула языком каплю, слегка вздрогнув. Вампиры могли пить слезы.

Что Памела сказала бы о Женевьеве, едва ли имело значение. А вот что подумает Пенелопа, было действительно важным. Неожиданно Борегар почувствовал, как неприятно засосало в груди.

— Я вправду не хотела, чтобы это произошло, — сказала Дьёдонне. — Еще решишь, что я — настоящая плакса.

Она взяла платок и насухо промокнула глаза, потом взглянула на влажную ткань.

— Прекрасно, прекрасно, — протянула Женевьева. — Соленая вода.

Чарльз удивился.

— Обычно я плачу кровью. Это не очень привлекательно. Сплошные зубы и чешуя, как у всякого порядочного носферату.

Теперь уже он взял ее за руку. Боль памяти проходила; каким-то образом Чарльз стал сильнее.

— Женевьева, ты постоянно себя недооцениваешь. Помни, я доподлинно знаю, что ты не представляешь, как выглядишь.

— Я помню какую-то девочку: ноги, как у утки, губами нормально не закрываются, хотя глаза красивые. Я не уверена, но надеюсь, что это была моя сестра. Ее звали Сирьель, она вышла замуж за брата одного из маршалов Франции и умерла прабабушкой.

Ее чувства вновь обострились, она полностью овладела собой. Только еле заметная краснота на шее выдавала былое смятение, но и та исчезала, словно лед под солнечными лучами.

— Теперь моя семья распространилась по всему земному шару, прямо как христианство. Мне кажется, что любой живой человек как-то со мной связан.

Чарльз попытался рассмеяться, но Женевьева снова стала серьезной.

— Я не люблю себя, когда изливаю душу, Чарльз. Приношу свои извинения за то, что смутила тебя.

Их отношения изменились. Борегар покачал головой, но не мог сказать с уверенностью, что произошло: то ли рухнула стена, то ли оборвалась связующая нить.