Глава двадцать третья
ТАВАДДУД И ВОР
Абу и Рамзан ведут их на галерею у самой вершины Осколка Угарте. Стены дворца совершенно голые и выкрашены в белый цвет. Без атар-очков Таваддуд различает лишь проблески невидимых элементов: все поверхности покрыты сложными схемами и геометрическими фигурами. Из широкого окна открывается вид на ночной Сирр, над которым полыхает золотое пламя Базы Соборности. Таваддуд пристально смотрит на нее, пока не начинает казаться, будто башня вот-вот рухнет, а с ней рухнет и весь ее мир.
— Моему отцу известно, что мы здесь, — говорит она. — Он уничтожит тебя.
— Дорогая Таваддуд, — отвечает Абу Нувас, — может, ты и способна обмануть своих клиентов-джиннов, но я вижу тебя насквозь. — Он постукивает пальцем по латунному глазу. — В буквальном смысле.
Абу поворачивает ружье в сторону Сумангуру.
— Думаю, тебе полезно будет узнать, что это вовсе не Сумангуру Бирюзовой Ветви. Под его ужасной личиной скрывается вор и обманщик по имени Жан ле Фламбер.
Таваддуд переводит взгляд на Сумангуру. Под его шрамами теперь проступает другое лицо, когда-то мелькнувшее перед ней на мгновение: яркие глаза, сардоническая усмешка.
Он пожимает плечами.
— Виновен по всем статьям.
— Что же нам с тобой делать? Впрочем, это неважно. Здесь, по соседству с пустыней дикого кода, нередки несчастные случаи. И у нас еще есть время, чтобы это обсудить. Устраивайтесь, пожалуйста, поудобнее. Мы подождем еще кое-кого.
Он взмахивает рукой, и в воздухе появляются прозрачные кресла из фоглетов. Абу опускается в одно из них и закидывает ногу на ногу. Таваддуд с опаской садится в другое, повернувшись лицом к торговцу гоголами.
— Почему? — спрашивает она.
— Я тебе говорил. Месть. Потому что я ненавижу это место. Потому что Алайль и ее друзья так со мной поступили. Она использовала меня, чтобы отыскать аль-Джанна Пушки, а потом бросила в пустыне умирать. Я сообщил ей имя, открывающее рай, а она отняла его у меня.
Он сжимает кулак, в котором держит мыслекапсулу.
— Что ж, я выжил. Я вернулся. И сразу обратился в загрузочный храм, но сянь-ку не смогли исправить то, что она сделала, они не в силах смыть с меня пустыню, пока не завладеют Землей. Я нашел способ служить им. И они были добрее, чем Алайль, и намного честнее.
Но дело не только во мне, Таваддуд. Ты и сама многое видела. Сирр прогнил насквозь: он порождает монстров и питается душами. Мы прозябаем в грязи, а другие обитатели Системы строят алмазные замки и живут вечно. Неужели твой любимый Бану Сасан не заслуживает лучшего?
Все не так,думает Таваддуд, вспоминая слова Аксолотля. Но ничего не говорит вслух.
— Аккорды не играют особой роли. Они были удобны Соборности, не более того. Когда-то Аун сжег их, но теперь они снова готовы. Как ты думаешь, с какой целью построен Ковш? Когда твой приятель, — он подбрасывает в воздух мыслекапсулу и снова ловит ее, скажет мне то, что я хочу узнать, сянь-ку больше не станут медлить. Земля пройдет перезагрузку, а я получу свою награду. Я обрету целостность. — Он грустно улыбается. — Извини, но не могу сказать, что сожалею.
Говори им то, что они хотят услышать.
— Ты никогда не станешь прежним, — заявляет Таваддуд. — То, что у тебя отняли, невозможно вернуть. Но ты можешь заменить это чем-нибудь другим. Поверь, я это знаю. Без Аксолотля я была опустошенной и растерянной. Но потом встретила тебя.
Абу смотрит на нее сверкающим человеческим глазом, его губы сжимаются в тонкую линию. А затем он начинает смеяться.
— Я чуть было не поверил тебе. Ты затронула струны, которые мне казались давно оборванными. — Он качает головой. — Но ты всего лишь использовала меня в игре со своим отцом. Похититель тел правильно назвал тебя шлюхой Аксолотля. Как ты думаешь, почему я тобой заинтересовался? Потому что тебя все так называют. Когда он от меня ускользнул, ты осталась единственной ниточкой к нему. Его слабость. И не смотри так грустно. Мы оба получили то, что хотели. Но хватит об этом. Я уверен, мой гость уже здесь.
Дверь открывается, и входит сянь-ку в черной форме Соборности. Она коротко кивает Сумангуру.
— Господин Сумангуру. Или я должна сказать: Жан ле Фламбер? Прошу прощения за небольшое опоздание. Моя ветвь гордится своей пунктуальностью.
Я вижу, как Абу Нувас передает сянь-ку мыслекапсулу. Таваддуд бледна как смерть и дрожит.
Бедная девочка. Я как-нибудь улажу это дело. Обещаю.
Только вот самое худшее еще впереди.
— Ле Фламбер, мы должны поблагодарить тебя за то, что обратил наше внимание на существование изначального гогола Чена, — говорит сянь-ку. — Это поможет удержать его от враждебных действий, когда мы выступим против нашей сестры, которая, как мне кажется, и является твоим нанимателем. Я не ошибаюсь? Быть может, нам тоже могли бы пригодиться твои способности.
Я прикидываю возможные варианты. Внутренний голос нашептывает, что чрезмерная преданность Жозефине — не лучший выход. Но есть еще Миели и мой долг по отношению к ней. Кроме того, я сомневаюсь, что сянь-ку в состоянии справиться с замками в моей голове.
— Я подумаю над этим, — отвечаю я.
Таваддуд изумленно таращит глаза.
— Только теперь мы можем действовать открыто: обладание гоголом для нас важнее, чем отношения с Сирром. Как только мы покончим с нашей сестрой — при помощи наших братьев василевов — мы вернемся. И тогда уже не будет необходимости плясать под дудку торговцев гоголами. Мы возродим жизнь на Земле.
— Истребив ее окончательно, — добавляю я.
— Это голос плоти. Возможно, именно это придает тебе привлекательность в глазах нашей сестры. Каким будет твой ответ? Ты согласен служить нам? Если ответ отрицательный, ты нам больше не нужен.
— Как же вы собираетесь меня поймать?
Я улыбаюсь, помня о своем пути к отступлению.
— О, мы не собираемся тебя ловить. Мы ученые. Но так уж вышло, что наш брат Инженер создал гогола специально для этой цели. В данный момент он уже направляется сюда. Кажется, его называют Охотником. Саша всегда имел склонность к драматическим эффектам.
Проклятье.
Абу Нувас покачивает в руке ружье.
— Можно, мы им займемся? Мои солдаты готовы.
Джинн Рамзан неутомимо колышется рядом с ним.
— Конечно, — соглашается сянь-ку.
Она поднимает мыслекапсулу в своих тонких пальчиках.
Никакой показухи, вроде того, что я устроил в вольере для птиц. Кроме того, тогда я блефовал, чтобы подтолкнуть Таваддуд к сплетению с птицей, а здесь все по-настоящему.
— Что вы с ним сделаете? — шепчет Таваддуд.
— Хирургия мышления, — сквозь сжатые зубы говорю я. — Они намерены пытать его, чтобы вырвать из мозга Тайное Имя, не так ли?
— Это неприятно, но неизбежно, — произносит сянь-ку, и ее широкое лицо омрачает печаль. — Как и многое другое.
Я могу только представлять, что творится внутри. Тысячи копий Аксолотля подвергаются пыткам и уничтожению. Ощущение, слишком хорошо мне знакомое.
У Таваддуд вырывается крик. Она падает на пол, бьется, рвет на себе волосы.
Конечно. Она же все чувствует через сплетение.
Абу Нувас удостаивает ее мимолетным взглядом, а затем отворачивается.
— Для ученых вы ведете себя как редкостные мерзавцы, — говорю я сянь-ку.
— Я отдам его вам! — кричит Таваддуд. — Прекратите! Я отдам его вам!
Ее мир наполнен агонией. Часть ее разума, принадлежащая Аксолотлю, вспыхивает и умирает, вспыхивает и снова умирает, словно мозг раз за разом пронзает раскаленная игла.
— Я отдам его вам! — слышит она сквозь рыдания собственный голос.
Пытка прекращается. Прости, мне очень жаль,доносится откуда-то издалека голос Аксолотля.
Таваддуд всхлипывает, вытирает с лица сопли и слюну и набирает полную грудь воздуха. А затем выкрикивает Имя аль-Джаббара Непреодолимого и превращается в Кающегося Рамзана.
Как только Таваддуд начинает произносить Имя, я закрываю уши. Теперь я довольно неплохо представляю себе, как это работает. В некотором роде это экстремальное фрактальное сжатие, соотносящийся с самим собой виток истории, заставляющий мозг жертвы повторять его снова и снова, в результате чего происходит самозагрузка чужого разума. Я не знаю, как это может быть. Даже цифровая передача требует невероятной компьютерной мощи, а для человеческого мозга это за гранью возможного.
Не важно, каким образом это срабатывает, но все происходит очень быстро. Рамзан — или Таваддуд — острыми когтями мыслеформы рвет горло сянь-ку, извергая фонтан крови. Но Абу Нувас достаточно проворен, чтобы встретить приближающееся существо выстрелом из бараки. Мыслеформа взрывается инертной белой пылью. Таваддуд еще раз вскрикивает и падает. Мыслекапсула катится по полу. Я нагибаюсь и ловлю ее.
Вот только сянь-ку убить довольно трудно, и даже смерть одной из них значит не больше, чем отрезанный кончик ногтя. Гогол, умирая, тоже бормочет Имя. Оно мерцает в атаре и звенит в воздухе. Абу Нувас вслушивается, и его глаза стекленеют.
Ружье в его руке опускается, и я, заметив это, подхватываю неподвижное тело Таваддуд и пускаюсь наутек. Я выжимаю из тела Соборности все, на что оно способно, и из глаз буквально сыплются искры. Не снимая Таваддуд с плеча, я изо всех сил бью по стеклу алмазным резаком. Руку пронзает боль, но стекло разлетается вдребезги. Я крепче сжимаю Таваддуд и вслед за осколками лечу в пустоту.
Мы несемся сквозь золотисто-голубую ночь к далекому Сирру, виднеющемуся внизу. От его красоты захватывает дух.
Но еще удивительнее погрузиться в янтарное сияние древней сети ангелов, когда она наконец принимает нас в свои теплые объятия.
Голова у Таваддуд звенит, словно разбитый кувшин джинна. Она лежит на холодной твердой поверхности. Каждая клеточка ее тела разрывается от боли.
Она открывает глаза и видит перед собой черное дуло ружья-бараки. Сумангуру — Жан ле Фламбер — целится ей в голову. И грустно улыбается.
— Поверь, пожалуйста, здесь нет ничего личного, говорит он. — Я думаю, ты понимаешь, что надо вести себя хорошо. Я, к сожалению, не всегда могу себе это позволить.
— Что ты делаешь? Где мы?
— Прошу тебя, тщательно выбирай слова. Если я услышу начало Имени, я буду вынужден выстрелить. А трюк с Именем и Рамзаном был великолепен. Надо учесть на будущее: хороший способ атаковать воплощенных Основателей. Это их каждый раз сбивает с толку. Мы находимся в старом загрузочном храме неподалеку от Базы: в ближайшее время мне потребуется канал связи с Ковшом.
Таваддуд с трудом сглатывает, во рту у нее пересохло.
— Кто ты? Чего тебе нужно? Почему делаешь все это?
— Я хочу, чтобы ты знала, как я сожалею об этом. Ты не заслуживаешь ничего подобного.
— Почему… почему ты извиняешься? Просто позволь мне уйти.
— Видишь ли, это моя вина. Я прибыл на Землю в поисках двух вещей. И одна из них — это аль-Джанна Пушки. Но, как оказалось, найти этот рай очень непросто. Я вор, а не археолог. Поэтому позаботился, чтобы сянь-ку узнали о том, что там есть нечто крайне им необходимое: куда легче украсть то, что отыщут другие. Они считают, что я допустил утечку информации, послал незакодированное сообщение. — Его губы вздрагивают в мимолетной улыбке. — Я не думал, что они привлекут к делу местного агента вроде Нуваса, но, должен признать, я плохо знал Сирр. Мне очень повезло, что меня направили сюда в поисках Аксолотля.
Таваддуд испытывает крайнюю опустошенность и слабость. Она закрывает глаза. Тусклое эхо Аксолотля доносится в ее голове откуда-то издалека.
— Я доверяла тебе, — произносит Таваддуд.
— Я же говорил, что нельзя этого делать, — отвечает ле Фламбер. — Теперь помолчи. Мне надо уладить одно дело с твоим приятелем, а потом я отправлюсь своей дорогой.
Он ловко, словно фокусник, поворачивает в пальцах мыслекапсулу.
«Какого черта тебе надо?» — шепчет Аксолотль.
— Мне нужен один секрет, полученный тобой от Ауна. Ради него я и прилетел сюда. Алгоритм превращения разумов в истории. То самое, что помогло тебе создать похитителей тел. Но будь осторожен. Выкинешь какой-нибудь трюк, и госпожа Таваддуд станет белым шумом в диком коде. Или я прибегну к тактике сянь-ку: я тоже знаю приемы хирургии мышления. Выбор за тобой.
«Пусть стреляет, — слышится голос Аксолотля в голове Таваддуд. — Пусть стреляет. Мы все равно будем вместе».
— Слишком поздно, — говорит Таваддуд. — Как всегда, слишком поздно.
Наконец все заканчивается, и я отвешиваю им обоим поклон. А затем через разъем загрузочного храма подключаюсь к коммуникационной сети Ковша. Из-под купола появляется сканирующий луч, осыпающий храм искрами белого очищающего огня. Я покидаю Сирр потоком модулированных нейтрино. Еще миг, и я уже в своем прежнем теле в центральной каюте. Я потягиваюсь — непривычное ощущение после нескольких дней в массивном теле Сумангуру.
Ты редкостный мерзавец, Жан,говорит корабль.
— Знаю, но иногда без этого не обойтись.
Я передаю алгоритм — беспорядочные образы, запечатленные в моем мозгу Аксолотлем и закодированные, как мне кажется, в виде рекурсивной мозаики Пенроуза.
— Перешли это Пеллегрини и скажи, пусть испробует на нескольких гоголах в системе Ковша. Я видел, как это работает, но проверить не мешает. Кроме того, я полагаю, процесс потребует колоссальной компьютерной мощности.
Да, сэр, слушаюсь, сэр. Что-нибудь еще?
— У меня две новости: хорошая и плохая. Хорошая заключается в том, что все готово и остается только дождаться, когда Миели доберется до этого аль-Джанна. Она попала в команду Абу Нуваса?
Да.
— Отлично. — Я сжимаю пальцами переносицу. — Мне необходимо выпить.
Интересно, почему мне совсем не хочется выслушивать плохую новость?
— Я тебя понимаю. — Я глубоко вздыхаю. — Сюда направляется Охотник.
Таваддуд еще долгое время в одиночестве сидит с мыслекапсулой в руке в загрузочном храме рядом с телом Сумангуру. Когда Кающиеся находят ее, она держит ружье-бараку и прижимает дуло к своему лбу. А потом засыпает в камере и уже не может вспомнить, собиралась ли спустить курок.
