Глава 2

Второй раз я проснулся в амниотической капсуле, дыша через трубочку и с несомненным ощущением проникновения в мой череп. Я открыл глаза, но все расплывалось, железная сетка скользнула под меня, поднимая из жидкой среды к резкому яркому свету. Меня качнуло к стенке камеры, потом вновь опустило. Холодные металлические зажимы охватили голову, пробуждая недавно вернувшиеся воспоминания, которые я еще внимательно не изучал, так что я попытался сопротивляться.

— Сохраняйте спокойствие, — проговорил ровный и чуть чопорный голос.

Я подчинился, но все равно ощущал, как бегают по спине мурашки, пока холодные пальцы вытаскивали из моего черепа что–то — вероятно, современную версию загрузочной оптики и нейрохимические кодирующие узлы. В глазах прояснилось — вовремя, как раз чтобы успеть увидеть удаляющуюся из поля зрения железную руку голема–андроида. Зажимы ослабли, и я тут же сел — чтобы мгновенно ощутить тошноту и головокружение.

— Помедленнее, — вновь повернулась ко мне медсестра. Во время войны големы были стандартными андроидами, производимыми Государством. Возможно, и сейчас тоже. Металлокерамический моторизированный каркас, или скелет, обычно скрывался под синтеплотью и синтекожей — и управлялся кристаллом ИИ. Этот экземпляр выглядел совсем как Вера из той виртуальности, в которой я пробудился в первый раз после… смерти. На медсестре была спецодежда из мононити, и на моих глазах андроид натянула на обнаженное железо руки перчатку из синтекожи, тут же припаяв ее невидимым швом у запястья и тщательно прижав в определенных местах — несомненно, восстанавливая нервную сеть. Я заметил мелкие изъяны, отсутствовавшие в виртуальности, но придающие андроиду более человеческий вид: легкая асимметрия, псевдошрам, неряшливо собранные в пучок жирноватые волосы, которые явно нуждались в шампуне. Големы моего времени всегда выглядели абсолютно безупречно.

Я откинул железную сетку и встал. Болело все — от макушки до пяток, и слабость была дикая. Находились мы в комнате, которая, как я узнал позже, являлась выходной стороной конвейера автоматизированного воскрешения. Я огляделся, и острое чувство дежавю пронзило меня, когда решетка на раздвижных стойках снова поднялась.

— Где я?

— Палата Р-12, Кронг–Тауэр, Лондон, Земля.

При слове «Кронг» что–то заворочалось в памяти, но в нынешнем, близком к панике состоянии я не стал разбираться, что меня задело. Впрочем, хотя палата казалась знакомой, я твердо знал, что никогда не был тут прежде, да и ни в каком другом месте, хоть отдаленно похожем на это.

— И что теперь? — спросил я.

Большой палец сиделки указал на дверь в дальнем конце комнаты:

— Там вы можете умыться, вам предоставят одежду и браском, подключенный к субразуму Земли–Центральной. Коммуникатор сообщит вам все, что вы захотите узнать.

— Потом… — Она пожала плечами. — Что вам делать дальше, полностью зависит от вас, поскольку вы — свободный гражданин Государства.

— Правда?

Неужто ИИ наконец сообразили, как работает разум, подобный моему, и меня оставят в покое? Впрочем, даже если и нет, они наверняка сняли копию, чтобы исследовать на досуге.

— Правда, — подтвердила Вера.

— Спасибо, — поблагодарил я, но она уже повернулась к другой капсуле, скользнувшей на место моей. Внутри неуклюже ворочался следующий воскрешаемый.

Я потащился прочь из комнаты, пытаясь разложить по полочкам все, что мне было сказано, умышленно избегая при этом последних вернувшихся воспоминаний. Они были какими–то неправильными, разрозненными, как воспоминания о какой–нибудь кошмарной ночной драке в пивнушке, — и вызывали такую же досаду и отвращение. Мне не хотелось прикасаться к ним: это причиняло боль. Лучше сосредоточиться на поразительном настоящем. Мемплант, разработанный Силаком, позволил мне обмануть смерть. Теперь я в клонированном теле, а до этого больше века просидел в рубине, превращенном в квантовый компьютер. Мой труп, вероятно, давным–давно сгнил где–то, а мемплант отделился от тела в результате события, убившего меня — возможно, мне прострелили голову. Или имплантат намеренно извлекли накануне смерти. Вот чего не знаю, того не знаю. Потом рубин достался кому–то, кто решил превратить его в украшение, и спасибо ему: не распилил камень. И вот недавно его нашли и вернули на Землю.

Сильно ли все изменилось? Размышляя, я осматривал комнату, указанную Верой. Вдоль стены стояло восемь высоких шкафчиков с приклеенными к дверцам небольшими жидкокристаллическими экранчиками, на которых значились имена. Я застыл, выбитый из колеи: мое имя на одном из шкафов, такое знакомое и написанное совершенно правильно, казалось абсолютно неверным. Открывая дверцу, я боролся с ощущением, что собираюсь рыться в чужом имуществе. Видимо, эти странные реакции — последствия того радикального процесса, которому я только что подвергся. Окинув взглядом ряд шкафчиков, я вновь осознал, что являюсь всего лишь одним из партии воскрешенных сегодня, хотя, возможно, единственным из столь далекого прошлого.

В шкафу висела одежда, похожая на ту, что я носил когда–то. Очень может быть, что ее сшили специально для меня, поскольку сомнительно, чтобы моды остались прежними. Развернувшись, я шагнул в другую дверь, обнаружив там ванную, — и мельком удивился своей уверенности, что она должна была находиться именно там. Я принял душ, постаравшись соскрести с кожи всю липкую жижу из капсулы, вернулся к шкафу и взял браском.

— Торвальд Спир, — ожил браслет, едва я надел его.

— Я не заметил никаких значительных технологических изменений, — заявил я, чтобы проверить умственные способности своего собеседника–субразума.

— Кривая технологического развития снизилась перед войной, — последовал бесстрастный ответ, — поднялась во время войны — в основном благодаря оружейным, медицинским и космическим отраслям, — а впоследствии обрела стабильность с тенденцией к медленному росту.

— Следует предположить, что кто–то намеренно замедляет процесс, — заметил я.

— Следует предположить, что иначе медленные органические существа за процессом не поспеют.

Я решил, что этот субразум мне по нраву.

— Можешь звать меня Боб.

— Так куда теперь, Боб?

— Наружу, туда, где тебя ждет аэрокэб. Он доставит тебя в гостиницу, где я уже зарезервировал номер. Я останусь с тобой, пока ты не приспособишься, а потом действуй сам. В левую дверь, потом в конец коридора и направо к гравишахте. Потом вниз и наружу через вестибюль.

— Как мне расплачиваться?

— Платежная служба Земли–Центральной, но о средствах не беспокойся.

— В смысле?

— Тебе выплачено жалованье вплоть до момента твоего воскрешения — это норма для всех солдат, чьи мемпланты обнаружили позже. А твоем случае это означает, что ты богат до неприличия.

Шахта стала моей первой встречей с переменами. Во время войны они встречались разве что на борту космических кораблей, а земные здания довольствовались лестницами и лифтами. Я замешкался у зияющей пропасти, затем, следуя инструкциям Боба, коснулся сенсора, выбрав вестибюль, и шагнул в дыру. Сомнительно, чтобы меня воскресили только для того, чтобы полюбоваться, как я расплющусь в лепешку. Радужное гравитационное поле подхватило меня, и я, плавно спустившись, ступил в зал, украшенный огромными панно со сценами земной жизни. Потом вышел на широкую улицу, к домам высотой в милю, где небо над головой казалось узенькой голубой лентой реки. Следующая встреча с будущим — шофер. В мое время были только автотакси — ну и зачем было возвращаться к водителям? Тело его плотно обтягивал синий комбинезон, кожа была чешуйчатой, глаза — змеиными. А когда он ухмыльнулся, во рту мелькнули гадючьи зубы.

— И куда?

— «Автон», — ответил Боб.

Аэрокэб определенно стилизовали под ретро — он походил на автомобиль, ездивший по земле за сотни лет до моего рождения, и даже имел колеса. Подняв машину в воздух, лавируя в каньонах зданий, водитель попытался завязать со мной беседу, чем лишь привел меня в замешательство. Я понятия не имел, что такое «хупер» или «уткотреп», не говоря уже о «джайнтехе» или «хаймане», и еще больше терялся от ощущения того, что слова эти мне смутно знакомы. Интересно, когда это прекратится, ведь я уже испытывал подобное дежавю пару раз. Однако я определенно понимал, что такое сфера Дайсона, и, несмотря на разговоры Боба о стабильном состоянии, был шокирован. Похоже, шофер тоже был расстроен. Позже мне стало известно, что земляне водят машины ради интереса и общения, а не ради заработка. Видимо, в тот день я не был лучшим его пассажиром.

Лондон изменился: кое–какие здания я узнавал, но их затмевали новые строения, тянущиеся ввысь мили на две. Я заметил Елизаветинскую башню и Вестминстер в полукружье парка у реки. Но никаких признаков мерцэкранов — «мягких» силовых полей, защищавших эти здания от хищнического туризма в мое время. Впоследствии я узнал, что каждый их кирпичик покрыт слоем щитостекла, так что туристам позволили вернуться. Наконец кэб опустился рядом с другими такими же экипажами на парящую высоко в воздухе парковочную платформу у здания, похожего на лезвие скальпеля высотой в милю. Оттуда шахта доставила меня в плюшевый интерьер бара–салона.

Одну стену полностью занимало панорамное окно, за длинной барной стойкой стоял серебрянокожий гуманоид, который мог быть как големом, так и человеком. Отдельные кабинки у стен разделяли псевдодеревянные решетки, а посередине расположились уютные диванчики и низенькие столики. Бар был набит битком — и людьми, и иными, не столь узнаваемыми персонами.

— Твой номер тысяча тридцать четыре, — информировал Боб. — Если есть вопросы, просто обращайся или воспользуйся вон тем пультом. С этого момента мне потребуется три секунды, чтобы откликнуться, поскольку я занимаюсь другими делами.

— Какими другими делами? — спросил я, заподозрив, что Боб догадался о моем намерении погрузиться в исследование бара.

— Личными, — коротко отрезал субразум.

— Ясно. Ты сказал — все оплачено?

— Да, пока не встанешь на ноги. Пока всё?

— Пока всё.

Я двинулся к бару. Когда я проходил мимо одного из низких диванчиков, с него поднялась черноволосая женщина. Я с любопытством взглянул на нее, отметив остроконечные ушки, остренькие зубки и остренькое же кошачье личико. Одежды на ней было не много: короткая облегающая маечка из кожи ящерицы, которая, впрочем, могла быть и нанесенным прямо на тело рисунком, и просторные шорты до колен цвета хаки из метаматерии, на которых то и дело возникали — каждый раз в разных местах — прозрачные ромбы. Ансамбль дополняли несколько старомодные красные туфли на высоких каблуках. Позже я узнал, что таких, как она, называют «котофицированными» и эта женщина зашла еще не слишком далеко — не покрыла, например, все тело шерстью. Но все, что она с собой сделала, лишь подчеркивало ее сексуальность. От ее вида у меня перехватило дыхание и заныло в паху — я просто не был готов к эффекту такой силы. Она посмотрела на меня и понимающе улыбнулась. Я кивнул, признавая полное поражение, и продолжил путь к бару, залитый румянцем смущения, точно прыщавый подросток. И вновь накатившее дежавю отнюдь не улучшило мое состояние.

— Большой бренди, — сказал я серебристому гуманоиду, ожидая, что он переспросит, какой именно. Но бармен повернулся к длинной полке, выбрал бутылку «Хеннесси» и щедро плеснул в пузатый коньячный бокал, который, секунду подержав в руке, опустил на стойку. Стекло стало теплым. Отметив отсутствие видимых модификаций, я решил, что бармен — голем. И, предположительно, именно тот, что должен загрузить мою память информацией. Впрочем, за сто с лишком лет все могло измениться.

— Спасибо.

Я вдохнул аромат и отхлебнул — вкус и ощущения оказались острее, чем помнились. Делая следующий глоток, я думал о женщине–кошечке, а потом — о теле, которое занял. Как и многие солдаты во время войны, я претерпел много модификаций — повысил болевой порог, уменьшил время реагирования, увеличил силу и изменил сопротивляемость к некоторым стимулирующим веществам, хотя остановился на физическом улучшении, или форсаже. А еще — понизил либидо, как штуку бесполезную в военных операциях и при биошпионаже. Имеется ли у этого тела своя наносистема, или какие там методы управления используются сейчас? Почти наверняка, но почти так же наверняка набор настроек там базовый. Я взгромоздился на барный стул.

— У меня вопрос, — обратился я к своему браслету.

После небольшой задержки Боб откликнулся:

— Какой?

— Это тело содержит нанокомплекс?

— Да, хотя и несколько более продвинутый, чем тот, которым пользовался ты.

— Как я могу его перенастроить?

— В этом отношении многое изменилось — у Уткама найдется кое–что для тебя.

Мигом позже передо мной вновь стоял серебристый бармен.

— Уткам?

Он кивнул и положил на стойку передо мной прозрачный браслет, тонкий, как бумага, шириной около дюйма. Я взял его и принялся внимательно изучать.

— Что это?

— Манжетон, — ответил Уткам и снова отправился обслуживать кого–то на другом конце бара.

Всю поверхность браслета занимали миниатюрные кнопки, и едва я занес палец над одной, она увеличилась, потеснив остальные. Проверив каждую по очереди, я обнаружил все известные мне возможности наносистемы, а также еще несколько функций, оставшихся загадкой. Я пристроил браслет на правое запястье, и он тут же сомкнулся, точно приклеившись к коже, и покраснел. Я торопливо отыскал кнопку со скользящими шкалами, регулирующими все аспекты человеческого полового влечения, и уставился на них.

— Ай–ай, как не стыдно, — промурлыкал голосок у моего плеча.

Я повернулся и увидел ее, скользнувшую на стул рядом со мной. Уткам мигом оказался напротив, чтобы налить в высокий бокал перед женщиной какую–то зелень. Кошечка отпила, облизнулась, сверкающие коготки дробно прошлись по стойке. Дежавю вернулось с новой силой, растянув подобные встречи в вечность, точно череду отражений в двух зеркалах. Я тряхнул головой, пытаясь отогнать навязчивое состояние, и сконцентрировал внимание на даме.

— Ты только что из Кронг–Тауэра? — спросила она.

— Да, — ответил я, — и считаю свои реакции слегка ослабленными, с базовыми–то установками нанокомплекса.

— Лучшего места ты найти не мог. — Она подняла руку, охваченную таким же манжетоном, как у меня. И тоже красным.

Окинув взглядом других клиентов бара, я поинтересовался:

— А что означает синий цвет?

— Скуку. — Она отставила коктейль. — Полагаю, ты снял здесь наверху номер?

— А поговорить? — только и выдавил я.

Голос мой срывался, тело горело и чуть не взрывалось, и это мне не нравилось. Инстинкты велели усилить самоконтроль, потому что глубоко внутри я чувствовал настоятельную потребность, которую не мог определить, и знал, что есть что–то, что мне нужно сделать…

— Можно и поговорить, — откликнулась кошечка. — Ты можешь рассказать о войне, которая закончилась за двадцать лет до моего рождения, а я — о культуре привлекательности, утраченном искусстве и паттернах Тирпла Глассера.

«О войне, — подумал я, — что–нибудь о войне…

Мне нужно забыть об этом. Мой разум еще не заработал по–настоящему и не получил жизненно важной информации».

— Я всегда восхищался Тирплом Глассером, — заявил я, осушив бокал. Война подождет. Ждала же она, в конце концов, сотню лет.

Женщина соскользнула со стула:

— А я всегда считала войну такой интересной.

В дверь номера 1034 я ввалился с ее языком во рту и ее ногами, обвитыми вокруг моей талии. К тому времени, как я обнаружил кровать, кошечка скинула туфли и не слишком желала отцепляться. Пошатнувшись, я все же уронил ее на постель и принялся стягивать одежду. С ее тряпочками все оказалось куда проще. Одно касание лифчика — и топик буквально всосался сам в себя, обернувшись шариком, который девица отцепила и швырнула на пол. Освобожденные груди соблазнительно качнулись. Еще одно касание — и шорты закатались в трубочку, став пояском на талии, — их она тоже смахнула одним движением. Откинувшись назад и прогнувшись, она принялась извиваться на простыне, поглаживая себя между ног и облизывая губы, точно порнозвезда. Мой внутренний циник–эстет захлебнулся смехом, но остальным моим внутренним «я» было плевать на эстетику.

— Прощения просим, — просипел я.

Она ухмыльнулась, обнажив длинные клычки, перекатилась на живот и встала на четвереньки, дерзко вильнув задом. Я взгромоздился на кровать позади кошечки, ногой раздвинул ее колени пошире, опуская цель на нужный уровень, стиснул тугие бедра и потянул девицу на себя, одновременно войдя в нее — и постаравшись попасть как можно глубже. Пожалуй, у нее было время, чтобы испустить парочку эротичных, по ее мнению, стонов но не больше.

Ее звати Шил Глассер — и она была дочерью знаменитого Тирпла Глассера, о котором я никогда не слышат. Мы поговорили немного и взяли по выпивке из автобара моей комнаты. Потом я кое–что подкрутил на манжетоне, и следующий час стал весьма приятным, хотя какая–то все еще неопределенная потребность во мне мешала сполна насладиться ситуацией, да отчасти виновата была и сама девушка. Чуть позже я выяснил, в чем дело: она оказалась одной из пяти женщин, узнавших через сеть ИИ о моем воскрешении, и вступила в соревнование за право первой подцепить меня. Вот так развлекаются некоторые в мирном человеческом обществе. Ей просто повезло, что она оказалась в нужной гостинице. Я должен был догадаться, что кошечка знает обо мне больше, чем должна знать, когда она упомянула войну. Ну и ладно. К чему заморачиваться? Подвыпив, она, ничтоже сумняшеся, предложила пригласить друзей. Но я отказался, поскольку, несмотря на все настройки браслета, все–таки устал — возможно, и это тоже одно из последствий воскрешения, — и, в любом случае, был несколько старомоден в подобных вещах. Я уже задремывал, когда она поцеловала меня в лоб — и поступок этот, как ни странно, взволновал меня.

Проснулся я в разгар дня — и вкратце припомнил виртуальную интерлюдию, предшествовавшую воскрешению. Потом сел, гадая, сколько же сейчас времени. Выбравшись из кровати, я с чувством, близким к стыду, оглядел измятые и запачканные простыни, потом все скомкал и сбросил на пол. Глупо, конечно, ведь ими наверняка займется потом робот. Я залез в душ, и, пока вертелся под струями, мысли мои обретали четкость, выстраивались по ранжиру, отрывались от данного момента и тянулись в будущее. И в итоге неопределенная потребность обрела имя.

— Ты здесь, Боб? — спросил я у браскома.

— Всегда, — ответил он после короткой паузы.

Я сел перед комнатным терминалом, и зеркало тут же переключилось в режим экрана, расцветившись понизу голографическими кнопками. Я замешкался, не зная, как сформулировать запрос, но решил идти напрямик.

— Что тебе известно об ИИ по имени Пенни Роял?

Едва я произнес эти слова, все воспоминания о встрече с Шил Глассер ускользнули куда–то в глубины сознания. Да и о чем там думать — короткая встреча, разовое соитие без последствий. Прошлое сгущалось вокруг меня, готовясь стереть недавние удовольствия и определить будущее. После довольно долгой паузы Боб ответил:

— Поиск даст тебе все дозволенное. Полагаю, ты нагонишь время.

Знал ли Боб мою историю, догадался ли о моих намерениях? Мне хотелось продолжить расспросы, но, пожалуй, действительно требуется больше информации, прежде чем определиться с курсом. Одно казалось почти неизбежным — стремление к мести. Мне нужно будет придумать, как уничтожить вышедший из–под контроля ИИ, занесенный в черный список Государства. Я снова сел, вскинул руки над голографическим пультом — и тут же отдернул их. Новые воспоминания грозили обернуться новым кошмаром. И в глубине души я понимал, что встреча с ними станет нелегким испытанием…