Я очнулся в полной темноте, подвешенный вниз головой, с ощущением, что меня только что протащило через прокатный стан. Во рту пересохло, но жижа, сочащаяся из питьевой трубки скафандра, отдавала мочой. Лицо болезненно зудело, вероятно, из–за ожога от вспышки, излучение которой не смог поглотить защитный козырек. Двигаться не хотелось, я ведь понимал, что, должно быть, не ощущаю и сотой доли истинных повреждений. То, что я вообще остался жив — после нахождения в зоне многочисленных ударов мегатонных ПЗУ, — граничило с чудом.

Я висел, покачиваясь, и слышал, как что–то шевелится рядом, хотя вся электронная начинка скафандра, кажется, перегорела. Что происходит? Так, явился Государственный истребитель, устроил бомбардировку, стер дивизию Бернерса с лица планеты… Ничего не понимаю, разберусь позже, бессмыслица какая–то. Взрывная волна или огненная буря подхватили меня, и теперь… я вишу вверх тормашками. Может, меня зашвырнуло на дерево? Нет, здесь, на Панархии, деревья не растут. Ну, по крайней мере в нашей местности.

Что–то, пискляво взвыв, задело мою лодыжку, и ноге тут же стало холодно. Потом тонкий визг раздался возле другой ноги, и ее пронзила резкая боль; я дернулся, потом что–то сжалось вокруг моей шеи и потянуло — под непрекращающееся завывание в районе ног. Я почувствовал, что с меня спадает скафандр, и понял, что кто–то его режет, чтобы меня вытащить. Защитное снаряжение грубо содрали с ног, бедер, туловища, потом дело дошло и до рук. Глаза застила пелена, но я различил яркий луч, скользнувший по лицевому щитку. Потом стрекот взбесившегося кузнечика ударил по барабанным перепонкам, перескочил на макушку, двинулся через затылок ниже — и мой шлем, распавшись надвое, грохнулся на землю. Я заморгал, восстанавливая зрение… ох, лучше бы я этого не делал.

Стоящий вплотную к тебе вторинец — не самое приятное зрелище, а этот представитель расы прадоров отличался особой уродливостью. Панцирь у него был грязно–горчичный, весь в глубоких царапинах и выбоинах, отливающих зеленью и багрянцем. Один глаз отсутствовал, его заменял датчик движения на оптической антенне, торчащей рядом с обугленным слепым стебельком. Расположенные полумесяцем глаза ниже, под антенной, горели красным за защитным козырьком. Мелькнула и пропала заскорузлая клешня, утыканная резцами из бронестекла. Потом сплющенная груша на пяти суставчатых крабовых ножках попятилась, отступая.

И я увидел первенца прадора. Он очень походил на своего меньшего родича, только был вдвое крупнее и пурпурно–желтый. Имелись у него дополнительные крепежные узлы для оружия, сейчас лежащего грудой на земле поблизости — там хлопотал другой вторинец. Взгляд мой побежал дальше и засек еще трех вторинцев, несколько горок снаряжения и ряд из четырех голых человеческих тел. Я не узнал никого — трупы обгорели почти до костей. Чуть повернув голову, я выяснил, что свисаю с перекладины, торчащей из частично разобранного имплантанка. Второй ее конец крепился к шесту, вогнанному в скалу. На перекладине болтались еще два человека — пока что живых. Рядом со мной, справа, висел Гидеон, второго я не узнал: хотя он и шевелился, лица у него не было.

Я понимал, что последует дальше, и, судя по гримасе Гидеона, он тоже знал это. Нас будут долго допрашивать, но, даже если мы ответим на все вопросы, все равно запытают до смерти. Возможно, мы увидим, как собравшиеся вокруг твари пожирают части наших тел. Но, если повезет, один из этих уродов в процессе перевозбудится настолько, что убьет нас быстро.

Вторинец поспешно отполз, раболепно уступая место приближающемуся первенцу. Чужак навис над нами. Пристально изучив все жертвы, он ткнул меня своей клешней, точно промышленной стамеской, мигом выбив из меня дух. Удовлетворившись, по–видимому, результатом, он перешел к Гидеону и поступил с ним так же. Но тот, похоже, был не настолько серьезно ранен, как мне казалось: резко подтянув корпус, он вцепился в один из крабьих стебельков–глаз, стремясь хоть как–то навредить врагу. Стремительно взлетела клешня, щелкнула, и Гидеон заорал. Из запястья его хлынула кровь, а кисть руки шлепнулась на землю. Первенец двинулся к последнему в нашем ряду живых и принялся тыкать человека клешней, извлекая душераздирающие стоны. Безобразный вторинец тем временем подскочил сзади, поднялся на задних ногах, а передними–манипуляторами, вылезшими из–под брюха, поймал руки Гидеона. Что–то щелкнуло, и капитан закричал снова. Теперь его предплечье над изувеченной кистью стискивал железный обруч. Враги не хотели, чтобы кто–либо из нас истек кровью и умер преждевременно.

А первенец все продолжал тыкать раскачивающееся тело солдата без лица. Затем, видно, придя к какому–то решению, он щелкнул дважды, отрезав человеку обе ноги по щиколотку, поймал на лету падающего и отпихнул тело в сторону. Потом пару раз булькнул, и вторинцы сомкнулись вокруг жертвы. Визжал несчастный недолго — слишком уж чужаки изголодались по свежатине. В считаные секунды солдата разорвали на хрустящие кусочки, исчезнувшие под жующими жвалами прадоров.

Первенец вернулся ко мне и Гидеону, забулькал, и из спрятанной под челюстями коробочки переводчика раздался человеческий голос:

— Отцы идут. Требуется проверка.

— К черту твоих безногих отцов и тебя самого! — заорал Гидеон.

Он был смелым человеком, знаю, но знал я и то, что капитан пытался ускорить свой конец.

Шест дернулся, я скосил глаза и увидел, что нашу жердь ухватил все еще радостно жующий вторинец. Ухватил — и сбросил с танка. Мы рухнули, и следующее, что я помню, — вторинец волочит меня по скале. Я не боролся, как Гидеон, но результат оказался таким же. Мы оба лежали, уткнувшись носами в камень, пригвожденные к земле железными скобами, удерживающими наши руки и ноги. Я даже испытывал некоторое облегчение после столь долгого пребывания в подвешенном состоянии вниз головой, но не мог понять, зачем нас сняли.

Прошел час или больше, когда мне удалось чуть–чуть повернуть шею и посмотреть, что творится вокруг. Прадоры нас не трогали. Один из вторинцев попытался подкрепиться трупом — и ему раскроили за это панцирь. Он кособоко отполз, шипя, булькая и сочась зеленой кровью.

Такова дисциплина у прадоров и таковы наказания. Впрочем, подобная рана не убьет гада.

Наконец что–то появилось над горами. Это оказался грубый прадорский гравиборт, похожий на короткий толстый грузовой звездолет. Нас обдало ветром вперемешку с пеплом и брызгами из ближайших луж. Потом все накрыла тень снижающегося корабля. Прежде чем стихнуть, гул двигателей долго сотрясал землю. Затем опустился гигантский трап, и резко запахло морем и гнилью. Промчались два вторинца с тяжелыми железными рамами странной формы на спинах. Затем на гравидвижках спустился Отец — грандиозная туша в пятнадцатифутовом панцире, с искусственными, широко расставленными металлическими клешнями–протезами на передней половине тела. Две ноги с одного бока казались парализованными и едва не отваливались. Я заметил четыре шестигранника неизвестного назначения, приваренных рядком под жвалами, одно из которых тоже являлось протезом. Но все мои размышления над загадкой этих коробочек оборвались, едва я увидел, кто спускается по трапу следом за прадором.

Четыре человека шли вниз: трое мужчин, одна женщина. Высокие, мускулистые, но кожу их испещряли странные синие кольца, словно эти люди подхватили какую–то инопланетную чуму. Все они были обнажены, в одних лишь портупеях — но уж в оружии недостатка не испытывали. Еще они несли разрозненные части какого–то оборудования, и, заметив кое–что из медицинской техники Государства, я с ужасом заподозрил, что последует дальше.

— Гребаные предатели, — прохрипел Гидеон, но голос его был так слаб, что, наверное, достиг лишь моих ушей.

Прадор–отец повис над нами, так близко, что чувствовалось, как его гравидвижки попеременно пытаются то вогнать меня в землю, то оторвать от нее. Потом он снизился, а первенец подсунул под каждый отцовский бок по железному каркасу. Главный зритель занял почетное место и приготовился смотреть спектакль.

Четверо людей, до сего момента стоявшие, словно каменные, дернувшись, пришли в движение. Они направились прямиком к Гидеону и окружили его. Капитан продолжал ругаться, даже когда его исследовали государственным диагностером, ставили капельницу и накачивали разной дрянью. Замолчал и обмяк он только после того, как на его позвоночнике в нескольких местах разместили блокираторы нервов. Воистину странно, однако Гидеона полностью лишили чувствительности — то есть избавили и от боли.

А потом его начали резать.

Быстро, квалифицированно, точно опытные мясники, разделывающие тушу. Сперва содрали кожу, потом плоть с затылка и шеи, потом с помощью медицинской пилы вскрыли череп и обнажили мозг. Вырезали часть шейных позвонков, тонкими гибкими лезвиями сделали ряд надрезов в нижней части спины. Уже несколько капельниц вводили в его тело разные препараты. Я услышал шипение кислоты и увидел, как ноги Гидеона задергались. Потом глухо захрустело, и синяя женщина подняла что–то округлое, окровавленное, с каким–то хвостом, тянущимся следом, — и отбросила это в сторону. Когда же «это» шлепнулось на землю, я осознал, что у Гидеона только что извлекли мозги — головной и большую часть спинного. Но это бессмысленно! Его убили под анестезией. Или палачи забраковали то, что для них бесполезно?

А тем временем прадор–отец, совсем как кинозритель, жующий попкорн, глотал куски человеческой плоти, которыми его кормил один из вторинцев. Я подумал, а не умер ли я уже и не угодил ли на какой–то совершенно безумный круг ада? Потом повернулся к Гидеону и увидел, что с ним еще не закончили.

В его шею, туда, где был позвоночник, вводили ребристую глянцевую трубку. Прежде чем вся она погрузилась в тело, к концу трубки прикрепили короткий цилиндрик, который немедленно выпустил острые железные иглы, воткнувшиеся в череп. Следующим шагом снятую крышку черепа поместили на место, зафиксировали ее с помощью государственного костесварочного агрегата, а затем клеткосварочный аппарат залатал плоть. А я все смотрел, ужасаясь и недоумевая.

Забулькал, защелкал Отец. Я перевел взгляд на монстра — один из его первенцев вручал ему очередной шестигранник, совсем как те кубики, что уже крепились к панцирю, и Отец принял дар, не переставая жевать кошмарную снедь. Когда я снова посмотрел на Гидеона, один из мужчин выдергивал из скалы удерживавшие капитана скобы — для чего требовалась воистину немыслимая сила. А я размышлял, что же они сделают с телом дальше — даже когда женщина подошла ко мне с плазмокапельницей и диагностером. Может, эта штука, которую они вставили, придает мясу некий особо изысканный вкус, горячо любимый присутствующим здесь Отцом? Глядя, как женщина садится рядом на корточки, я лишь надеялся умереть так же легко, как Гидеон. Я посмотрел на него, и тут…

Гидеон дернулся — раз, другой, потом резко встал на четвереньки. Точнее — на два колена и одну руку. И я понял то, что до этой секунды просто отказывался понимать. Ему имплантировали аппаратуру управления и контроля. Но ведь телу не перенести подобную травму?! Ошеломленный, я почти и не заметил, что женщина уже ставит мне капельницу.

Гидеон разогнулся, приняв совершенно неестественную позу, и сделал пару шаркающих шагов. Взглянув на прадора–отца, я заметил, что он все еще держит шестигранную коробочку — точно такую же, как и четыре на его панцире, и меня как осенило — я увидел теперь связь с четырьмя присутствующими здесь людьми. Мой бывший товарищ тяжело вздохнул, сделал еще шаг и рухнул плашмя. Четверо синекожих палачей и все прадоры, кроме Отца, оцепенели. Некоторое время Гидеон дергался и корчился на земле, потом сверкающие железные иглы высунулись на миг из его черепа — и тут же втянулись обратно. С хрустом разошелся костяной шов, череп открылся, и устройство вывалилось наружу. Оно по–прежнему крепилось к глянцевой трубке, как какой–то причудливый побег артишока. Прадор–отец отбросил шестигранник. Вскинулась гигантская клешня–протез, разрубая надвое кормившего папашу вторинца. Две половинки бросились было бежать, но у каждой ножки оказались только с одной стороны, так что обе они заплясали некий извращенный танец по кругу, пятная скалу сукровицей.

Я вспомнил, как недавно Гидеон пытался дистанционно активировать поврежденную пушку. После неудачи он отшвырнул пульт и наорал на ответственного за поломку. Ситуация повторилась — но в чудовищном, гротескно искаженном виде.

А вокруг меня снова засуетилась страшная четверка. Мне сделали уколы, довольно болезненные, но вызвавшие искусственную эйфорию и утешительное безразличие. Теперь в любой момент включатся блокираторы нервов, и все будет кончено. И это не важно — ничто уже не важно. Но блокираторов не было, и я взвыл, когда мне рассекли шею, стремительно вернувшись к жестокой действительности. Я увидел то, что они принесли, — этакого хромированного паука с цилиндрическим телом. Ощутив, как он погружается, я завопил еще громче.

Не знаю, что оборвало мои крики — потеря сознания или полная утрата способности действовать. Помню лишь черноту — долгожданную и желанную.