Часть 22

Неласковой была эта декабрьская ночь для монгольского тумена. Очередное славянское селение оказалось брошенным местными жителями. Причем перед уходом его сожгли. Воздух был насыщен запахом гари, а кое-где еще тлели угли. Мелкие отряды «белых мангусов», окружившие тумен, были подобны разъяренным пчелам, что роем окружают покусившегося на их мед медведя. Они не давали монголам развернуться в широкий веер для того чтобы изгоном пройтись по этой земле, собирая полон и запасы фуража с таких вот деревенек. Засады неуловимых отрядов одетых в белое призраков вынудили темника свернуть изгон в общую походную колонну.

Удельный город рязанского княжества Ижеславль, который был назначен его главной целью, также оказался брошенным и сожженным. Лишь ветер гулял на пепелище, да вороны с тоскливыми криками носились над догорающими развалинами. Темник, узрев столь безрадостную картину, поежился от недобрых предчувствий. Поживиться здесь явно было нечем; леса же вокруг вымершего города буквально кишели местными воями и ополченцами, а также злющими «белыми мангусами», с легкостью истребляющими десятки и наносящими тяжелый урон целым сотням. Короткий звук «бздынь» – и несколько десятков болтов, описав стремительную пологую дугу от опушки леса до монгольского разъезда, втыкаются в живые человеческие тела; причем ни панцирь, ни щит не являлись достаточно надежной защитой от их чуть притупленных бронебойных наконечников.

Поиски стрелков в лесной чаще обычно не увенчивались успехом. Выпустив единственный залп из самострелов, те тут же вставали на свои короткие лыжи и растворялись под пологом леса. Как правило, это были местные вои или ополченцы, которым «белые мангусы» давали свое оружие и белые одежды, но бывало, что монгольские разъезды натыкались на группы высоких всадников в белом – и тогда после залпа из самострелов следовала стремительная атака и ожесточенная рубка баш на баш, оставляющая после себя только мертвых и умирающих, после чего мангусы снова исчезали в безвестности, чтобы потом появиться в другом месте.

Из-за этих мелких стычек еще две недели назад полнокровный тумен в десять тысяч всадников понес невосполнимые потери. Более трети его состава было убито в боях или умерло в обозе от тяжелых ран, и при этом тумен не достиг почти ничего. Полона взять не удалось, ибо те урусуты, которых получилось прижать там, где невозможно было скрыться (в основном при сопровождении обозов, вывозящих зерно и фураж), дрались насмерть и живыми в руки монголов не дались. То небольшое количество зерна, овса и сена, что удалось при этом добыть, давно было проедено самим туменом, кони которого теперь были вынуждены глодать древесную кору.

Бурундай, как всякий инициативный и талантливый командир, прекрасно понимал, что продолжать в таких условиях выполнение предыдущего задания бессмысленно, и направил свой тумен на соединение с основными силами. При этом он рассчитывал частично реабилитироваться, проходя через еще не разоренную* другими темниками часть Рязанской земли. Но он жестоко просчитался. Белые мангусы и присоединившиеся к ним местные не принимали боя на монгольских условиях, заставляя тумен идти по выжженной безлюдной земле. Там монголам не удавалось найти никакой добычи, зато у каждого камня подкарауливала внезапная смерть в виде арбалетного болта, вылетевшего из засады, или наскока неистовых «белых мангусов» и их рязанских союзников, тоже умеющих лихо рубить наотмашь.

Примечание авторов: * поскольку никакой связи между туменами не было, то о разгроме тумена Субудай-багатура Бурундаю было неизвестно.

Но так как тумен Бурундая до минимума сократил разъезды, высылаемые в стороны и вперед по ходу движения, то была вероятность, что его ядро в целости и сохранности доберется до основных сил Бату-хана. А это Серегин хотел предотвратить любой ценой. Даже того монгольского войска, которое уже осаждало Рязань, было многовато для того, чтобы разделаться с ним одним ударом, а тут еще и Бурундай. Именно поэтому, едва переправив семью рязанского князя в мир Содома, Серегин, Кобра и отец Александр предприняли меры для полного уничтожения тумена.

Для этого было решено использовать доставшуюся Серегину вместе с танковым полком самоходную гаубицу 2С1. К гаубице прилагалось три осколочно-фугасных снаряда, два из которых планировалось использовать для пристрелки, а третьему, с наложенной на него Коброй и отцом Александром печатью Хаос-Порядок, мощностью около двух килотонн в тротиловом эквиваленте, предстояло поставить окончательную точку в существовании этого монгольского войскового соединения. Как уже говорилось, своими зверствами против мирного населения монголы поставили себя вне рамок цивилизованной войны, и даже отец Александр и Анна Струмилина не возражали теперь против применения по ним магического аналога оружия массового поражения.

Чтобы избежать неприятных побочных последствий – таких как риск потери устойчивости печати и ее срабатывания прямо при выстреле – накладывать ее на снаряд было желательно прямо на месте за считанные минуты до применения. Мертвая металлическая болванка, набитая изнутри тротилом – это вам не живой человек, на энергетику которого можно замкнуть подпитку заклинаний, поддерживающих стабильность наложенной на него печати. Именно поэтому никому и в голову не пришло накладывать такие бинарные печати на магические мины, риск самоподрыва которых к исходу первых суток приближался к ста процентам. Один только Хаос или один только Порядок ведут себя намного более предсказуемо, зато и мощность бинарных боеприпасов настолько же выше, насколько хуже их стабильность.

Поэтому после полуночи на позицию в четырех километрах от Пронска и в тринадцати километрах от цели была выведена одна самоходная гаубица и машина старшего офицера первой батареи старшего лейтенанта Шарипова. Одновременно в пяти километрах от цели вблизи вершины одного из холмов, откуда прекрасно наблюдался монгольский лагерь, заняла свою позицию командно-штабная машина командира той же батареи капитана Маркова, в обязанности которого входила артиллерийская разведка. Вместе с разведчиками на наблюдательный пост напросился и Велизарий, которому захотелось новых горизонтов бытия и расширения восприятия мира. Ночь стояла ясная, но безлунная и морозная. Видимость была миллион на миллион, так что операции ничего не препятствовало.

Некоторое время у артиллерийских офицеров ушло на привязку к наблюдаемым ориентирам и производство предварительных расчетов. Потом самоходная гаубица в полной ночной тишине тяжело харкнула осколочно-фугасным снарядом. Вспышка выстрела полным зарядом и весьма нехарактерный для тринадцатого века звук были прекрасно видны и слышны в Пронске. Описав баллистическую кривую на пределе дальности, снаряд упал на окраине монгольского лагеря, убив и ранив до десятка устроившихся на отдых монгол и изрядно напугав остальных. Капитан Марков выдал поправку, добавив два деления по дальности и убрав одно деление по направлению, после чего снаряд второго выстрела лег у противоположной окраины временного становища. Пора было стрелять тем самым последним снарядом, а то еще Бурундай поймет, что это жу-жу-жу неспроста, и прикажет своим башибузукам разбегаться.

Тем временем отец Александр и Кобра склонились над вскрытым снарядным ящиком, положив голые руки на гладкую серую, чуть теплую после мира Содома, поверхность самого обыкновенного осколочно-фугасного снаряда калибра 122-миллиметра, разработанного еще в достославном 1938 году для гаубицы М-30. Минут пять спустя они разогнулись, а на сером боку снаряда, постепенно остывая, сиял серебристо-белый с ало-желтым знак инь-ян, говорящий о том, что печать наложена и теперь надо действовать по схеме «цигель-цигель, ай лю-лю». Увидев, что со снарядом все готово, боевая лилитка, исполняющая обязанности заряжающего с грунта*, ловко подхватила снаряд и через задний люк отправила его внутрь боевого отделения штатному заряжающему орудия. Минуту спустя, когда в самоходке сыто чавкнул досылатель, туда же была отправлена и гильза с зарядом.

Примечание авторов: * два дополнительных заряжающих с грунта на каждый расчет не входили в штат мирного времени и должны были поступить в части только во время войны по мобилизации. При этом история и умники из генштаба СССР умалчивают о том, как должны были выкручиваться советские части за границей, которым некого было мобилизовать и которые в свою очередь должны были принять на себя первый удар полностью отмобилизованных профессиональных армий НАТО.

Третий выстрел прозвучал точно так же, как и два предыдущих; за двадцать пять секунд полета бешено вращающийся снаряд сперва взобрался на высоту шести с половиной километров, и уже оттуда, как с крутой снежной горы, стремительно покатился вниз. Удар об землю почти в самой середине монгольского лагеря привел в действие взрыватель, настроенный на мгновенное осколочное действие. В ту микросекунду, когда стенки снаряда зазмеились множеством огненных трещин, магическая печать оказалась разрушена, энергии Хаоса и Порядка вырвались на свободу и вступили между собой в непримиримое аннигилирующее противодействие.

Результат оправдал ожидания. Второе солнце, что величаво, в полной тишине, поднималось среди ночи в темное небо, постепенно остывая и подергиваясь дымкой, видели и в Пронске, и в Рязани, и в Переяславле-Рязанском, и в Коломне; и даже в далеких Москве, Твери и Владимире люди могли наблюдать на горизонте грозное и необъяснимое зрелище, от которого брала оторопь. Горожане, повысовывавшись из окон, неистово крестились в суеверном страхе, вознося молитву Честному кресту. До Пронска звук взрыва и ударная волна докатились через пятьдесят секунд, до Переяславля-Рязанского за две минуты, до Рязани за две с половиной, до Коломны почти за шесть, а Москва, Тверь и Владимир услышали отдаленное ворчания разбуженного Зверя из Бездны почти через одиннадцать минут.

Наибольшее впечатление от происходящего получили капитан Марков и его расчет артиллерийских разведчиков, находящиеся в партере этого спектакля и своими глазами наблюдавшие срабатывание магического ОМП. По причине небольшого расстояния до эпицентра их неплохо приложило ударной волной. Мат-перемат, истерический смех и прочие слюни – короче, реакция у капитана Маркова и его подчиненных была парадоксальной. Один Велизарий, отряхнувшись от снега, остался смущен и задумчив. О том, что почувствовали в момент нанесения по ним тактического плазменного удара Бурундай и его подчиненные, история умалчивает по причине превращения всех этих персонажей в горстку раскаленного пепла, тут же вознесенного к небесам и развеянного по ветру. Еще одним монгольским туменом на русской земле стало меньше.

При этом установленные на машине артиллерийских разведчиков приборы противоатомной разведки остались к этому взрыву презрительно-равнодушны, помимо небольшой порции ионизирующего гамма-излучения, не зафиксировав ни разносимых ветром радиоактивных изотопов, ни альфа– или бета-частиц. Да и откуда было там взяться этим изотопам и различным частицам, если из печати высвободилась чистая энергия, на сто процентов превратившаяся в световое излучение и ударную волну.

Ну, удружил Сергей Сергеевич так удружил. Подкинул княжий выводок из четырех девиц от пяти до пятнадцати, а к ним – тридцатисемилетнюю мамашу и пятидесятишестилетнюю бабку, мать рязанского князя, чем-то похожую на школьную директрису моих школьных лет, на гербе которой было начертано «Держать и не пущать». В качестве бесплатного приложения к этому семейству шли две молоденькие женщины. Одна была княжьей невесткой Евпраксией, вдовой ее сына Федора, убитого по приказу Батыя на переговорах, вторая, по имени Весняна-Гликерия* – женой его племянника Олега Красного**, в смысле красивого.

* В те времена, когда христианство уже укоренилось на Руси внешне и уже активно проникало в самую сердцевину русского духа, детям, как правило, давали два имени. Одно общеизвестное, славянски-языческое, для повседневного употребления, и другое, христианское, даваемое при крещении, обычно греческого происхождения. Зато уже следующие поколения пользовались только христианскими именами с небольшой добавкой из числа славянских имен, вошедших в святцы вместе с соответствующими русскими православными святыми. Таким образом, Весняна – это славянско-языческое имя, данное родителями за то, что девочка родилась в разгар Весны, а Гликерией ребенка назвал батюшка, просмотрев соответствующую этому дню страницу святцев. Тоже ничего имечко, означающее «сладкая» или «сахарная».

** Здешние русичи вообще народ очень красивый, и чтобы заполучить такое прозвище, молодой князь должен быть таким писаным красавцем, чтобы по нему сохли все девки разом во всем княжестве, а не только те, что живут с ним в одном тереме и на соседней улице.

Впрочем, эта особа, на руках которой было годовалое создание по имени Роман, никаких особых опасений мне не внушала. Нормальная смешливая конопатая молодая женщина, вполне себе в тонусе и влюбленная в своего мужа-красавчика, даром что настоящая княгиня. И я была потрясена, узнав о том, что случилось с этой семьей в нашей истории. Сергей Сергеевич, перед тем как ускакать по очередным делам, успел шепнуть мне, что все прибывшие к нам на временный постой, кроме младенца Романа, при взятии монголами Рязани претерпели от них мученическую смерть.

Я понимаю Серегина, Кобру и отца Александра, решивших ударить по монголам самым страшным оружием из имеющегося в нашем распоряжении. Сергей Сергеевич, сдается мне, вообще поставил цель сделать так, чтобы из этого похода живым не вернулся ни один из тех, кто встал по знамена Бату-хана из уверенности в своем монгольском превосходстве над другими народами, а также из алчности или из страха, что нечто подобное эти нелюди проделают и над его родными и близкими. Я уверена, что капитан Серегин обязательно выполнит задуманное. Перебив все Батыево войско до последнего человека, он совершит стремительный ответный поход туда, где захватчики прячут свои семьи, после чего местные историки смогут забыть о существовании такой территориальной единицы, как Джучиев улус.

Но я также уверена, что Серегин не будет истреблять женщин и детей тех, кто замарал себя в людской крови, просто постарается убрать их из этого мира. Он обязательно сделает это, оставив свои руки и совесть не замаранными убийством беззащитных. Я знаю это, потому что членство в «пятерке» сделало его немножечко мной, а меня немножечко им. Но сейчас мне надо выкинуть из головы эти мысли, потому что требуется как можно лучше позаботиться о женщинах из княжеской семейки, неожиданно для себя попавших в наше тридесятое царство тридевятое государство.

И пусть Аграфена Ростиславна строго морщит лоб и презрительно поджимает губы, я-то своими талантами Мага Разума вижу, что все это – лишь защитная маска, вызванная испугом и непониманием. Будь ее воля, она бы и сама пошла на смерть, и других за собой потащила, лишь бы не идти в это страшное тридесятое государство, в котором женщины с голыми руками и ногами чувствуют себя перед взглядами мужчин вполне свободно и раскованно. Это ты, бабушка, купающихся голышом в фонтане бывших мясных лилиток и амазонок еще не видела. Мэри говорит, что после такого зрелища Хью Хефнер* запросто удавился бы от зависти. Таких красоток в моделях у него точно не было.

Примечание авторов: * Хью Хефнер – владелец и первый главный редактор журнала «Плейбой», представлявший его обществу не просто как журнал «для мужчин», а как витрину американского образа жизни после сексуальной революции, когда пуританская Америка поняла, что теперь «Бога нет и можно все».

Жена князя Софья Михайловна – она и проще Аграфены Ростиславны, и одновременно более скрытна и замкнута. Я вижу, что больше двадцати лет она прожила в тени князя Юрия незаметной мышкой, рожая ему детей и дожидаясь того момента, когда однажды помрет свекровь – тогда к ней перешла бы вся полнота власти на женской половине княжьего терема. Но этот момент все никак не наступал, властная старуха была живее всех живых, а Софья Михайловна, уже обрюзгшая и оплывшая, с распухшими как столбы ногами, день ото дня с горечью наблюдала, как муж все меньше внимания обращает на нее, и больше на молоденьких служанок. Ведь он же еще мужчина в самом расцвете сил. Все по поговорке: «Седина в бороду, бес в ребро». Увидев, какие у нас тут ходят красотки, княжья супружница совсем приуныла, понимая, что стоит Юрию Игоревичу заглянуть к нам на огонек – и ее семейная жизнь осложнится до невозможности.

Единственная женщина, вызывавшая в той компании мое полное и безоговорочное сочувствие, была Евпраксия, вдова молодого князя Федора Юрьевича, поехавшего на мирные переговоры с монголами и убитого по приказу Батыя за отказ привести жену на позор и поругание. Молодая женщина, любившая своего супруга больше самой жизни, до краев была полна скорби и безутешного горя. Как маг разума и вытирательница носов, могу сказать, что такие раны в сердце способно залечить только время, я лишь слегка подправила ее внутренние установки, чтобы приступы горя не стали самоподдерживающимися и не привели молодую женщину к черной меланхолии и, не дай Бог, к идее самоубийства. Но я и сама не знала, насколько это поможет.

Что касается Весняны, в крещении Гликерии, то, как я уже говорила, она у меня вообще не вызывала никого беспокойства. Все происходящее вокруг себя она воспринимала с непосредственностью ребенка и единственное, чего я не хотела увидеть – это то, как эта девушка одна ночью одна прогуливается возле фонтана. Дух Фонтана – это такой завзятый ловелас и плейбой со сладкими речами, что, узнав о нем, Хью Хефнер удавился бы от зависти второй раз. Этот вкрадчивый обольститель способен памятник Маргарет Тетчер своротить с пути истинного, а не только соблазнить молоденькую девчонку, у которой в голове свищет ветер.

Кроме этой взрослой дамской княжьей компании, к нам прибыли и дочери князя Юрия – четверо княжон в возрасте от предпостельного до детсадовского. От них (быть может, кроме двух самых младших), веяло эдакой безнадежной обреченностью, и монголы тут были совсем ни при чем. Вникнув чуть глубже в их мысли, я поняла, что, вероятно, только одна из четырех смогла бы найти себе пару и выйти замуж, потому что женихов в княжьей среде гораздо меньше, чем невест. И смертность среди мальчиков и юношей куда выше, чем среди девочек, кроме того, многие желают взять себе иностранных невест, а вот дочери небогатого рязанского князя, у которого в землях постоянно то набег, то нашествие, на княжьем брачном рынке не котируются. А за неровню – хотя бы за боярина вроде Евпатия Коловрата – идти им запретит отец. Это дочь простого смерда может идти за того, кого ей подсказывает сердце, а княжна может выходить замуж только в государственных интересах, или, исходя из них же, оставаться старой девой. Тут и в самом деле хоть в омут головой…

По счастью, в этом странноприимном деле я была не одна. По официальной части мне должна была помочь Елизавета Дмитриевна, заявившая, что все эти древнерусские князья – просто неотесанная деревенщина; однако она все же взяла на себя самое тяжелое, то есть официальное общение с Аграфеной Ростиславной. Уж да, общение с чопорными старухами – это по ее части. Когда Елизавета Дмитриевна хочет, она способна напустить на себя такое, что по сравнению с ней британская королева становится кем-то вроде деревенской простушки. По неофициальной части мне помогала Лилия. Именно ее я попросила войти в доверие к девочкам и подумать, чем им можно помочь, особенно старшей, чтобы ее меланхолические мысли не отравляли все вокруг, как отравляют воду чернила, выпущенные осьминогом с целью маскировки. Так же я попросила юную богиню прикинуть, во что нам встанут омолаживающие процедуры для двух старших княгинь (в смысле времени и магических усилий). Решение еще не принято, но ситуация может сложиться так, что отчет на эту тему придется давать Серегину в любой момент.

Размещать наших гостей вместе с их свитой мы решили в пустующей пока Башне Власти, попросив всех наших пока их не беспокоить и дать время на адаптацию. Кстати, и среди служанок, присланных князем для обеспечения потребности его женщин в различных услугах, тоже попадаются весьма интересные экземпляры, но к ним еще надо присмотреться…

Фи, подумаешь, какая фифа эта Ирка – княжна она, понимаешь… Я, между прочим, тоже княжна, потому что мой приемный отец Серегин – князь, причем самый настоящий, законно избранный на должность своими воительницами и утвержденный самим Небесным Отцом. Моя приемная мать, Анна Сергеевна – Богиня Разума, и ей, между прочим, все тот же Небесный Отец дал право прощения разного рода «сирых и малых, согрешивших по неразумию или просто живших во грехе и не ведающих иного» (о как, не зря я всегда внимательно слушаю отца Александра, запомнила, как он выражается). Если таких не прощать в упрощенном порядке, то либо Отец получается слишком жестоким, либо у него возникает канитель с разбором множества мелких дел. Но моя приемная мама Анна Сергеевна добрая и прощает всех, поэтому у Небесного Отца с мелкими делами нет вообще никакой мороки.

Да и сама я надеюсь, хоть что-то из себя представляю. Ловка, умна, изобретательна и чертовски хороша собой. Благодаря урокам Агнии умею скакать на лошади – пусть не так, как прирожденные амазонки, но все же лучше многих, которые держатся в седле подобно мешку с навозом. Гретхен научила меня фехтовать на мечах и шпагах, а Змей – стрелять из пистолета и автомата. И пусть я владею оружием не так хорошо, как настоящие воины, но от «маленькой девочки» не ожидают и того, а посему однажды какой-нибудь нехороший дядя может получить для себя весьма неприятный сюрприз.

А у этой Ирки единственное достоинство, что ее папа настоящий князь, а сама в жизни отродясь ничего не делала, лошадь видела только издали, и если рядом нет оберегающих ее мамок и нянек, то любой встречный и поперечный может обидеть «кровиночку» и «ребеночка». А мамок и нянек тут нет, наш Серегин просто не разрешил им приехать, поэтому Анна Сергеевна попросила нас взять над старшими девочками шефство и поучить их уму-разуму. А нас обидеть нельзя, мы с Митькой и Увом сами кого хочешь обидим, поэтому княжну Ирину и доверили нашей компании – оберегать, развлекать, обучать и воспитывать. Анна Сергеевна рассчитывает таким образом направить ее на истинный путь, превратив в уверенную в себе самостоятельную девицу вроде меня.

Пока у нас получается не очень хорошо, и Ирка от нашего общества все больше недовольно куксится. То ей солнышко голову напечет, то она ножку собьет, то она устанет гулять. Подумаешь, какая неженка! Хорошо, что хоть с лошади пока не падала, а то было бы нам с Митькой и Увом на орехи. Но все у нее еще впереди, и надеюсь, что при нашем суровом воспитании человек из Ирки получится настоящий, дайте только срок, чтобы с нее, как со змеи, слезла старая шкура (ну, это я образно так выражаюсь) и забылись бы домашние пирожки. Я уже познакомила ее с юными амазонскими оторвами, и они научат эту Ирину таким фокусам, что папа-князь будет хвататься за голову и падать со стула. А так-то эти амазонки вполне культурные и воспитанные существа. Не отличницы, конечно, (иначе бы их здесь просто не было), но хотя бы твердые троечницы, потому что полных дебилок, не способных заучить наизусть тысячу строк из Илиады, Серегин бы не стал брать в свой кадровый резерв.

Или папа Иры не будет ни за что хвататься, и на стуле усидит, потому что дочери у него – что-то вроде бесплатного приложения, что и утопить нельзя, и кормить жалко, а единственного сына недавно убили эти отморозки – монголы злобного Батыя, и теперь старый дурак, позабыв про дочерей, буквально молится на своего годовалого внука. Ирка с обидой говорит, что если она даже будет разгуливать по терему голой, как делают это некоторые наши амазонки и лилитки, отец едва ли соизволит это заметить, как и мать. Разве что строгая, как гестаповец Мюллер, бабка Груня прикажет всыпать взбеленившейся внучке березовых розог по первое число. Да уж, по всему выходит, что бедолага эта Ирка, даром что княжна… Я думаю, уж лучше быть официальной сиротой, чем вот так существовать при живых родителях, которым пофиг и они тебя даже и в упор не видят.

А вот самую старшую из четырех сестер, Фроську, научить уже ничему нельзя, и изменить что-то в ее судьбе тоже невозможно. Просто уже поздно этим заниматься. Девке шестнадцать годков – здоровая такая кобыла, с сиськами и всем прочим, и при этом она едва умеет читать по слогам, а писать… Я по сравнению с ней себя прямо профессором чувствую… И радуюсь, что в школе старалась хорошо учиться. Анна Сергеевна говорит, что княжне Ефросинье по местным меркам уже давно пора замуж, а княжеским женам грамота совсем не обязательна, даже наоборот. Псалтирь – это такая толстая книга со стихами на божественную тему – по слогам читать умеет, и ладно.

Но и с замужем у нее тоже не очень получается. Как сказала библиотекарь Ольга Васильевна, к которой мы забегали давеча поменять книжки и поболтать, «в местном княжеском бомонде что-то не находится дураков брать за себя нищих рязанских княжон». Кстати, в библиотеке и Ирка и Фроська, так и встали, открыв рот. Оказывается, по их меркам, это богатство невиданное. Книги у них переписываются вручную и иногда стоят буквально на вес золота. Если какой князь имеет три или пять книг, то он вполне считается богачом; если десять – то почти миллионер; а тут у Ольги Васильевны полки до самого потолка, и все битком набиты книгами. Представляю, как поднялся Серегин в глазах этой семейки, когда девки рассказали матери и бабке о его невиданном богатстве. Одна только у них пичалька – место жены князя-миллионера давно и прочно занято, и Елизавета Дмитриевна за своего мужа патлы выдерет любой местной лахудре. Это я вам говорю с гордостью, ибо именно от меня капитан Серегин попал в хорошие руки.

Кстати, вопрос Ефросиньиного замужества я уже по-свойски перетерла с Лилией, ведь любови, замужи и прочая такая лабуда находятся как раз в ее заведовании. Но Лилия только пожала плечами, ведь в ее силах обратить внимание юной девы к правильному предмету страсти или отвлечь ее от неправильного (как меня от Серегина), но если таких предметов, то есть соответствующих парней, на горизонте нет и не предвидится, то Лилия тут остается бессильной. Для нее легче из их бабушки сделать шестнадцатилетнюю красотку, чем потом найти для этой омоложенной красотки подходящего жениха.

– Слушай, Лиль, – сказала я ей тогда, – а что, если мы заберем их отсюда и доставим куда-нибудь в верхние миры, где царей, царевичей, королей, королевичей, не говоря уже и о простых князьях, графах и герцогах – хоть пруд пруди, и половина из них холостые. А то вон, в нашем мире, какому-нибудь принцу порядочной невесты было и не найти. То на продавщицах женились, то на спортсменках, а то и вообще на актрисах… А тут мы с Лилькой и с княжнами самой настоящей рюриковой крови. Но чтобы выдать княжеских девок за настоящих аристократов, а не за неотесанных деревенских чурбанов, им надо учиться, учиться и еще раз учиться, пусть даже у них родословная как у чистокровной болонки и голубая кровь. По этому вопросу надо будет обязательно посоветоваться и с Ольгой Васильевной и с Елизаветой Дмитриевной – они подскажут хоть что-нибудь умное, а то иначе всем четверым девкам хоть вешаться…

Над тем, как окончательно прижучить Батыя и не понести при этом невосполнимых потерь, мы думали втроем. Первым был я, собственной персоной, капитан Сергей Сергеевич Серегин, Великий князь Артанский и главнокомандующий всем тем войском, которое ломится через миры, как танки КВ-2 через линию Маннергейма. При этом с недавних пор в моем арсенале завелся даже аналог тактического ядерного оружия, применять которое, правда, я мог только против самых отмороженных негодяев, при отсутствии поблизости дружественного мирного населения. Но и то тоже хлеб, потому что орды отмороженных негодяев в подлунных мирах совсем не редкость.

Вторым участником нашей встречи был византийский полководец Велизарий, которого из состояния обучающегося давно пора было переводить в состояние военного консультанта и специалиста по тактике сражений в эпоху холодного оружия. Правда, пока он вполне одобряет мою тактику ощипывания монгольской орды по краям, хотя и считает, что мы могли бы немного активнее тревожить и их основные силы.

Военным искусством Велизария надо стремиться воспользоваться при возможности, потому что у меня есть такое ощущение, что уже в следующем мире на полях боев загремят пушки и затрещат частой стрельбою кремневые и фитильные фузеи – и вот тогда нам надо будет снова перестраивать свое войско под новые условия. Хорошо хоть, что доспехи в пехоте должны быть вполне адекватны вплоть до начала восемнадцатого века, а в кавалерии – вплоть до середины девятнадцатого. Наши, магически улучшенные, прослужат чуть дольше, но все равно к началу двадцатого века, когда королями на поле боя станут трехлинейные винтовки и пулеметы, все наши защитные железки превратятся в мертвый груз и будут спасать разве что против осколков. Вот и Велизария придется обучать заново под эти реалии, из-за чего на некоторое время он будет для нас потерян.

Третий участник нашей встречи, Евпатий Коловрат – никакой стратег, но довольно неплохой тактик, прекрасно знающий местные условия. С тех пор как мы, в соответствии с первоначальными намерениями, вывели из Рязани всех некомбатантов, включая и его семью, воевода стал спокоен, собран и деловит. Как я уже говорил, на ту отчаянную самоубийственную атаку монгольского арьергарда Евпатия и его воев, скорее всего, подвигла гибель их семей, когда им хотелось только двух вещей – отомстить и умереть. Но теперь все по-другому. Семьи в безопасности, а от них требуется только победить и выжить, чтобы, как только схлынет мутный девятый вал нашествия, восстановить все порушенное в Рязанской земле, а на всей остальной Руси установить новые порядки единого русского государства под скипетром Александра Невского.

Честно говоря, я до сих пор держу в голове вариант с захватом Рязани Батыем и превращением внутренней территории города в одну большую ловушку для монгольских захватчиков, способную погубить их всех разом. Теперь, когда при этом не погибнут несколько тысяч гражданских, этот вариант из запасного перешел в число одного из основных. Хотя в конечном итоге мне хотелось бы этого избежать, потому что при таком тактическом приеме город будет непременно сожжен, а его защитники понесут тяжелые потери, как бы я ни пытался эвакуировать их через порталы. А лишние жертвы среди рязанцев я допустить не могу.

При этом надо заметить, что лица мужского пола и призывного возраста гражданскими тут не считаются априори, поголовно вставая в строй городского ополчения при военной опасности для города. Правда, при междоусобных княжеских войнах бывали случаи, когда городское ополчение воевать не хотело, считая, что от смены князя слагаемые их существования не меняются. Однако Батыево нашествие к этим случаям явно не относилось. Если судить по историческим хроникам, то во всех городах, которые осаждались монголами, население сражалось против них яростно. И именно это объясняет отсутствие сколь-нибудь значимых русских контингентов собственно в походе монголов по странам Восточной Европы и ужасные потери среди русского мирного населения, которое разозленные сопротивлением захватчики истребляли просто с маниакальным исступлением.

Должен сказать, что оба моих военспеца с первых же минут обсуждения единодушно высказались за то, чтобы на один-два дня оставить в покое группировку Батыя и в первую очередь ликвидировать идущий к ней на соединение потрепанный стычками и неудачным штурмом Переяславля-Рязанского тумен Шейбани-хана. Если бы группировка владимирских войск, уже собранная под Коломной, в этот момент предприняла решительные действия, то и нам тоже не пришлось бы отвлекаться от своей основной задачи по разгрому и полному уничтожению Батыевой орды. Но войска под общим командованием Юрия Всеволодовича, великого князя Владимирского, выжидали неведомо чего, из-за чего в мою голову начали закрадываться разные неприятные предположения.

Не то что я думал, что «владимирские» объединятся с монголами против «рязанских», но вот наезд на ослабевшего победителя для политической культуры нынешних времен был вполне в порядке вещей, и такой вариант развития событий мне следовало обязательно предусматривать в своих планах. Местные рюриковичи – это еще тот клубок скорпионов, и не исключено, что их прореживание придется начать непосредственно с персоны дяди Александра Невского – разумеется, если он сам напросится на эту неприятную процедуру.

Евпатий Коловрат, кстати, уверен, что Юрий Всеволодович настолько самоуверенный поц, что на неприятности напросится обязательно, и мы еще услышим с его стороны самоуверенные горделивые речи с требованием доли от всего движимого и недвижимого имущества. Репутация у него (и вообще владимирцев), среди рязанцев далеко не самая лучшая, и виной тому – неоднократные попытки большого и богатого соседа примучить маленькое и свободолюбивое рязанское княжество. А еще, быть может, то, что рязанцы являются потомками вятичей, раньше державшиеся наособицу от всех остальных славян, а владимиро-суздальцы произошли от кривичей. Давно уже нет былых племен, а неприязнь или даже прямая вражда между людьми остались.

Но поскольку к истреблению Батыя этот вопрос отношения не имеет, мы пока отложим его в дальний ящик и займемся тем, что насущно – то есть туменом Шейбани-хана, который руслом Оки движется на соединение с основными силами Бату-хана. Этого движения ему осталось два или три суточных перехода, после чего шанс разгромить эту часть монгольского войска отдельно от основных сил можно будет считать безвозвратно упущенным. Поэтому все летучие отряды местных рязанцев и лилиток-уланш, как и наши основные силы, должны быть нацелены на этот последний действующий самостоятельно монгольский тумен, уничтожение которого есть шаг к окончательному решению Батыева вопроса.

Велизарий, кстати, тоже поддержал мое решение, при этом заметив, что оружие того типа, каким был уничтожен тумен Бурундая, лучше не использовать слишком часто, и что в данном случае против диких варваров лучше применить великолепную организацию и вооружение нашего войска, чем килотонны огненной мощи. Ведь сидящий здесь Евпатий Коловрат в другой истории уже сумел доказать, что его хорошо организованное, мотивированное и прекрасно вооруженное войско монголы, имея многократно превосходящие силы, не смогли одолеть без применения осадной артиллерии.

Подумав, я согласился с высказанным им предложением, но по несколько иным соображениям. Ведь отец Александр, когда накладывает свою часть печати Хаос-Порядок, пользуется при этом не своей Силой (которой у него просто нет), а предоставленной в его распоряжение Мощью Небесного Отца. Если мы будем слишком часто припадать к этому источнику, пользуясь им всуе, то это может кончиться совсем нехорошо в том случае, если в самый важный момент мы окажемся лишенными поддержки Творца всего Сущего. Нет, лучше сейчас мы попробуем обойтись без сверхмощи.

Помощь рязанского княжества в обеспечении моих воительниц теплой одеждой сейчас позволяет мне вывести на поле боя шесть тысяч кавалерии и почти две тысячи пехоты из бывших мясных, обученных тевтонскими инструкторами. Пешее войско в одну тысячу спитцеров и одну тысячу пеших арбалетчиков позволит мне перегородить русло Оки от берега до берега надежным забором из спитцеров, построенных в четыре-пять рядов и ощетинившихся тевтонскими гранеными пиками. В условиях безупречно работающего заклинания Защитного Ветра, делающего бесполезными монгольские луки, у воинов Шейбани-хана не будет никакой возможности преодолеть это колючий забор, прикрытый летящим из-за спин спитцеров дождем смертоносных арбалетных болтов. При этом шесть тысяч моей и две тысячи рязанской сборной кавалерии будут способны парировать любые попытки монгольских кавалеристов лесными тропами просочиться мне в тыл, а также в случае необходимости нанести по противнику последний сокрушающий удар.

В очаге тихо потрескивали прогорающие угли, через тусклое слюдяное окошко внутрь терема сочился слабый свет, воркующая голубка из царской голубятни урча доклевывала рассыпанную по подоконнику горсть зерен – свою награду за быстро доставленное послание от отца и брата. Картина внешне благолепная, но было в ней нечто трагическое, говорящее о том, что присутствующему здесь персонажу уготована печальная судьба и безвременная насильственная кончина, потому что так решил главный режиссер спектакля по имени жизнь.

А девица Нарчат собою была хороша. На круглом румяном лице вразлет черные соболиные брови и ярко-розовые губы, что свидетельствовали о чувственности и доброте – разумеется, настолько, насколько может быть добра богатырка. Тоненькие черные косички свободно спадают за спину из-под кожаной головной повязки с металлическими украшениями, теплая рубаха до середины бедра из отбеленной шерсти украшена яркой красно-черной вышивкой (психолог сказал бы, что девушка агрессивна), а также серебряными привесками и надетыми поверх, тоже серебряными, ожерельями нежно позвякивающими от каждого движения. Женщины обычно носят рубахи-платья длиной ниже колен или в сочетании с поддетой под них юбкой; но на богатырке, которой требуется садиться на коня, вместо того надеты украшенные такой же вышивкой белые порты, которые ни за что не спутаешь с мужскими. Массивные спирали из медной проволоки удерживают присобранные в запястьях рукава рубахи, а кожаный мужской пояс с серебряными бляхами и пряжкой, а также висящий на нем кинжал, дополняют костюм печальной богатырки.

А печальна она потому, что прилетевший из-под Рязани голубь привез ей известие от отца и брата, начертанное на клочке пергамента мелкими буковицами. Не так уж и велико расстояние до Рязани – всего-то сто тридцать пять километров по прямой, и три дня, чтобы по лесным тропам добраться гонцу, путешествующему одвуконь и знающему местность. А гляди ты – с тех пор, как войско Бату-хана отправилось воевать русские княжества, прихватив с собой мокшанских храбрецов, канули они как камень, упавший в реку, и ни ответа от них пока не пришло, ни привета…

Тяжка доля тех, кто отправляется на войну, повинуясь чужим интересам. Как писал в своем послании каназор Пуреш, добычи от того похода пока не было, а многих храбрых воинов мокши уже убили до смерти рязанцы и какие-то злые белые мангусы, обожающие вешать служащих монголам мокшанских проводников за шею на осинках. В конце послания имела место приписка, что Бату-хан требует себе еще подкреплений и настаивает, чтобы новое войско мокшан на Русь повела именно она, Нарчат, красавица, богатырка и верная дочь царя Пуреша.

Прочитав эти слова, девушка призадумалась. Попахивало от этого предложения какой-то ловушкой. Ведь нет у монголов такого обычая, чтобы женщина водила войска, а значит, Батый требовал ее приезда по каким-то иным соображениям. Кроме того, ее отец, собираясь на войну по зову монгольского владыки, собрал всех, кого можно было отправить на чужую войну не оголяя обороны своего края, по которому в любой момент могут ударить засевшие в лесах эрзя, черемисы или пришедшие из степей остатки кипчаков, не забывших еще мокшанского предательства*.

Примечание авторов: * летом 1237 года мокшанский каназор Пуреш, ранее бывший союзником владимиро-суздальских князей и кипчакского хана Котяна, под угрозой полного уничтожения своего народа, проживавшего в открытой лесостепной зоне, переметнулся на сторону монгольского правителя Западного улуса Бату-хана.

Но самое главное заключалось все же в том, что у монголов женщины войска не водят и не водили, а это значило, что данный вызов, скорее всего, являлся хитрой ловушкой, в которую хотели заманить ее, царскую дочь Нарчат. Быть может, и Пуреш, и брат Атямас уже мертвы, и Бату-хан хочет заполучить себе нового заложника, или, точнее, заложницу царского рода. В любом случае ехать было необходимо, пусть даже и с малой дружиной. Ехать надо было хотя бы для того, чтобы или выручить своих родичей из лап кровавого Батыя, или примерно за них отомстить. И ни в коем случае не следовало соваться в монгольский лагерь не глядя, потому что это может быть смертельно опасно. Поэтому для нее, Нарчат, требуется сперва все как следует разведать, а потом уже принимать окончательное решение.

Позвякивая височными кольцами и многочисленными ожерельями, царская дочь встала со скамьи, и, бесшумно ступая кожаными остроносыми чувяками по тесаному полу, вышла из горницы. Требовалось немедленно отдать распоряжение о сборах в поход, чтобы завтра, с первыми проблесками зари, маленькое войско мокши могло отправиться в путь. Зимний день короток, а Нарчат чувствовала, что ей надо поспешить, иначе случится что-то ужасное, что и вообразить-то невозможно…

От берега до берега на льду Оки встала живая стена из воинов в белых балахонах, надетых поверх доспехов и экипировки, и натянутых на шлемы и щиты таких же холщовых чехлах. Былые вязаные зимние подшлемники закрывают лица до самых глаз, отчего белое воинство в глазах приближающихся монголов кажется состоящим из бесплотных, но смертоносных призраков, которые уже забрали множество жизней храбрых степных воинов. Рязанским ополченцам, поставленным в резерв, напротив, казалось, что это воинство святых господних ангелов, спустившихся с неба на землю, дабы остановить вторжение сил сатаны. Даже копья их до самого острия крашены белой краской и в белый чехол вложено алое полковое знамя, несущее на себе частичку святости, взятой от знамени 119-го стрелкового полка РККА.

Но сейчас, когда до схватки было еще далеко и авангард монгольского войска только-только показался из-за поворота реки, подшлемники были опущены, открывая румяные на морозе смеющиеся девичьи лица, переговаривающихся и пересмеивающихся воительниц второго призыва из бывших мясных, выменянных у тевтонов на разные полезные заклинания, которые то и дело походя изобретал Дима Колдун. Они как будто не понимали, что пройдет еще немного времени – и прямо на них ринется конная лава, состоящая из самых жестоких убийц, которых только знала история. Или понимали, но презрительно не придавали этому факту значения. Говорилось уже, что бывшие мясные попросту были лишены не только чувства обычного человеческого страха, но даже нормального инстинкта самосохранения, присущего всему живому.

Отсюда их разговоры и смешки, а также зажигательные, полные женского интереса, взоры, которые копейщицы и арбалетчицы нет-нет бросают через плечо на стоящую во втором эшелоне кованую рязанскую рать под командованием Евпатия Коловрата. Там собраны все, что остались в Рязанской земле, Пронске и Муроме, конные и панцирные бояре, боярские дети и просто обученные такому бою новики, экипировку которым щедро выделил Серегин. Молодые вои с только начавшими пробиваться усами и бородкой бросали на пересмеивающихся красоток не менее пламенные ответные взгляды, прикидывая, как бы после боя назначить приглянувшейся красавице свидание, а старики-бояре, еще не видавшие лилиток в деле, только хмыкали в бороду. Они считали, что весь этот пеший цветник, несмотря на свой грозный вид, побежит с поля боя едва лишь монголы пойдут в настоящую атаку; и тогда рубиться придется именно им, старым рязанским воинам.

Правда, взгляды, бросаемые рязанскими боярами в сторону выстроенной во втором эшелоне рейтарской кавалерийской дивизии полного состава в три тысячи копий, были куда более уважительны. Кованая рать есть кованая рать; а те из бояр, кому в Прибалтике уже доводилось схлестываться с немецкими и датскими рыцарями, отражая первый натиск германцев на Восток, признавали, что рейтарши Серегина превосходят тех по всем статьям. Три тысячи таких всадников в местных условиях – это страшная сила, особенно если удар наносится по уже потерявшему строй, растрепанному и деморализованному противнику.

Своим левым флангом перегородивший Оку строй упирался в высокий и холмистый правый берег, поросший высоким сосновым лесом. Там, в сосняке, позиции заняли пешие рязанские мужики-ополченцы, чьим основным оружием был кованый топор на длинном топорище и охотничий лук. В любом случае атака строем в лесу невозможна, а близко расположенные деревья и заклинание Охранного Ветра сводят на нет все преимущества монгольского боевого лука перед охотничьими однодревками русичей.

Левый берег Оки, в который упирался противоположный фланг пехотного строя, был низким, заболоченным и поросшим густыми зарослями из низких кривых елей и кустарника, жалко, что не колючего. Продраться там можно было только с большим трудом и только поодиночке, особенно после того, как Дима Колдун бросил туда заклинание путалки, из-за которого монгольских коней и спешенных монголов должен был хватать за ноги каждый куст и каждый сугроб. Обороняли это направление мелкие группы местных охотников – тех самых, которые не портят беличьей шкурки, попадая зверьку прямо в глаз.

Таким образом Шейбайни-хан, рано утром упершись лбом в этакий забор всего за один суточный переход до Рязани, должен будет непременно таранить его лбом, не имея возможности обходного маневра. Нет, конечно, возможен обходной, то есть прямой путь по цепочке замерзших озер, оставшихся на месте бывшего русла Оки, который выведет прямо к стенам Рязани. Но там все так хитро устроено, что сверху тонкая ледяная корка, под ней торфяная жижа, или сперва вода, потом торфяная жижа, а дна вообще нет. Потому что проектом оно не предусмотрено. И в наше время никакая хозяйственная деятельность в тех местах не ведется, даже добыча торфа. Слишком много мороки для ничтожного результата.

Если мокшанские проводники поведут Шейбани-хана этим путем, то туда им всем и дорога. Анастасия вызовет на них что-то вроде теплого дождя, или просто поднимет температуру болотной жижи, ускорив разложение отмерших растений, ледяная корка растает – и монгольский тумен в полном составе с бульканьем уйдет на болотное дно на радость будущим археологам. Но мокшанские проводники, видимо, не хуже рязанцев знали эти места и сказали хану, что одного или сто человек, налегке, по тропам они там проведут, а все семь с половиной тысяч вместе с обозом – ни в коем случае.

Это стало понятно потому, что монголы, обнаружившие призрачный строй воительниц, не повернули назад, к началу старицы, а начали накапливаться и выстраиваться на льду в боевой порядок. Шейбани-хан принял вызов Серегина, тем более что непосредственно мог наблюдать не более трех тысяч воинов из тех десяти, которые были готовы сразиться с монголами. Правда, боевой порядок у монгольского войска был упрощенный. Строй состоял только из тысячи всадников авангарда и основных сил, потому что речное русло, сужавшееся по мере приближения к русским позициям с двухсот до ста пятидесяти метров, не позволяло противникам развернуть полки правой и левой руки. Серегину, Велизарию и Евпатию Коловрату это было на руку. Они, в принципе, так и планировали, чтобы монголы бодали строй спитцеров как баран новые ворота. И ромейский полководец, и рязанский воевода столь диковинной пехоты, происходящей из высокого Средневековья, в деле еще не видели и желали проверить, насколько ловко они смогут управиться с вражеской кавалерией.

Но вот там, где накапливалась серо-коричневая толпа монгольских всадников, гулко забили барабаны, гнусаво задудели большие трубы – и авангард двинулся вперед шагом, постепенно переходящим сперва в рысь, а потом и в галоп. Заслышав эти звуки, спитцерши посерьезнели, натянули до самых глаз подшлемники и надели поверх них кольчужные защитные вуали, заменяющие забрала. Еще секунда – и Алла, расстриженная жрица храма «Поющего Ветра» из мира подвалов, звонким голосом выкрикнула в морозный воздух заклинание, активирующее и синхронизирующее множество заклинаний Защитного ветра, наложенные на воительниц, и воздух над строем колыхнулся, будто бы в преддверии бури.

И вовремя. Сблизившись с перегородившим реку строем на дальность стрельбы из лука, монгольские всадники отпустили поводья и, управляя лошадьми одними коленями, потянули из саадаков* свои луки. Несколько секунд – и в сторону бывших мясных лилиток роем полетели гудящие от напряжения стрелы.

Примечание авторов: * Саадак – жесткий чехол для лука. Монгольский лук, в отличие от предшествующего ему гуннского, можно было перевозить с натянутой тетивой, так как в силу усовершенствования конструкции его натяжка при этом не ослабевала.

В преддверии вражеских стрел воздух над строем спитцерш и арбалетчиц колыхнулся еще раз, а потом резким порывом ринулся навстречу приближающейся остроклювой смерти, стремясь сбить ее с пути, заставить отлететь в сторону или бессильно ткнуться в снег, не долетая до цели. Командир пехотного полка, чистокровный тевтон на службе у Серегина, Вернер фон Буксдевен выкрикнул команду – и смертоносные острия пик до этого безвредно смотревшие в низкое серое небо, опустились и легли почти горизонтально, уставившись на скачущих во весь опор монгольских всадников.

Прошло несколько мгновений, раздалась еще одна команда – и короткие звуки «бздынь», «бздынь», «бздынь» возвестили о том, что навстречу приближающимся монголам отправилась первая волна коротких тупоносых вестников смерти, способных на расстоянии в сто шагов насквозь пробить двух всадников в тегилеях и застрять в третьем, или от груди до хвоста прострелить боевого коня. Вот это было уже серьезно. На окровавленный снег, кувыркаясь через голову, рухнули первые убитые кони, вокруг которых начал расти хаос бьющихся в предсмертных судорогах конских и человеческих тел. Этот обстрел не только нанес врагу потери, но еще и сильно замедлил темп его атаки, а также разбил сплошную лаву монгольской кавалерии на несколько изолированных потоков. В результате у атакующих уже не осталось тех скорости и боевого запала, которые были необходимы для попытки прорыва сплошной щетины пик. Еще один залп из арбалетов (уже в упор) – и монгольские всадники, безуспешно пытавшиеся срубить острия пик своими кривыми мечами, повернули назад, оставив на окровавленном снегу половину своих товарищей.

Такие атаки, уже основными силами, Шейбани-хан повторял еще три раза, и прекратилось это только тогда, когда речной лед перед строем спитцерш не оказался настолько завален трупами, что кони не могли нащупать своими копытами свободного места для того, чтобы поставить ногу. Потом, перегруппировавшись и спешив пару тысяч от своего воинства, монгольский темник направил их прощупать фланги. И если в болотах на левом берегу Оки пешие монголы вязли в заклинании путалки как мухи в патоке, становясь легкой добычей лесных охотников, то на поросших сосновым лесом холмах правого берега, где занимали позиции крестьяне-ополченцы, несколько раз возникали довольно опасные ситуации.

В результате Серегин был вынужден усилить левый фланг полутора тысячами спешенных уланш, имеющих егерскую подготовку. Это позволило отбить еще две атаки пеших монголов, после чего в битве наступило определенное затишье. Однако через некоторое время оно было прервано частым стуком топоров в ближних монгольских тылах на правом берегу Оки.

– И к гадалке не ходи, – уверенно произнес Серегин, – исчерпав все прочие возможности, Шебайни-хан решил расстрелять мешающий ему пехотный полк из камнеметных машин, что требует времени и некоторых усилий. Ну что же – флаг ему в руки и кол в задницу. Попытка не пытка, хотя и может таковой обернуться.

В результате еще полторы тысячи взятых из резерва уланш, встали на лыжи и далеко за флангом обойдя монгольские позиции, во второй половине дня мелкими отрядами неожиданно атаковали лесорубов и разбитый прямо на реке монгольский лагерь, обстреливая их из арбалетов. В случае необходимости они отходили в лес, для того чтобы потом вернуться и обстрелять монголов с другого направления. Пока в монгольских тылах крутилась эта карусель, оттянувшая на себя значительные силы, пехотный полк двинулся с места и шаг за шагом преодолел завал из конских и человеческих трупов, построившись в такую же стену по другую его сторону. Вслед за ним, отжимая ближе к лагерю монгольские заслоны, двинулись и фланговые отряды вместе с тяжелой кавалерией, до того момента находившейся в резерве. Только около монгольского лагеря речное русло оказалось несколько шире, и кавалерии нашлось место не позади строя пехотного полка, а двумя колоннами прямо на его флангах.

Когда монголы опомнились, их временный лагерь оказался в досягаемости не только арбалетчитц-уланш, которые, расположившись по обеим сторонам реки, постреливали из прибрежных кустов, но и со стороны пеших арбалетчиц пехотной фаланги. Это был конец. И в самом деле, к тому моменту тумен Шейбани-хана понес уже настолько серьезные потери, что дело пора было решать одним мощным ударом по основным силам, а не откладывать игру на второй раунд следующего дня. Страшен удар тяжелой кавалерии по сбитым в кучу и частично спешенным монгольским всадникам, с трех сторон подвергающимся почти непрерывному обстрелу из арбалетов. Хаос, отчаяние, ржание коней, крики умирающих; и тут же лязг и топот наносящих таранный удар панцирных всадников.

Шейбани-хан лично отчаянно сражался против наседавших на него рязанских новиков, пока пробившийся к тому месту Евпатий Коловрат не поставил на его карьере кровавую точку, наискось развалив того одним богатырским ударом подаренного тевтонского палаша. После гибели хана схватка развалилась на ряд отдельных очагов, которые затухали один за другим. Часть монголов, причем очень незначительная, сумела бежать с поля боя, но это уже не имело значения. Если они сумеют прибиться к основным силам, то по Ясе Чингисхана их казнят за трусость, а если не сумеют, то с ними разберутся местные лесовики, весьма злые от всего происходящего.

Итак, как и настаивал Велизарий, уничтожение последнего свободно бродящего по Рязанской земле монгольского тумена обошлось без оружия массового поражения и без сколь-нибудь значимых потерь в основном составе. Да, среди спитцерш, уланш и рейтарш были раненые и многие из них очень тяжело, но заклинание Поддержания Жизни, которое каждый раз мы применяли во время таких крупных битв, уберегло нас от ненужных потерь. Даже мужики рязанского ополчения, имевшие минимальную подготовку и дравшиеся в лесу врукопашную со спешенными монголами, по большей части отделались только шрамами и легким испугом. А случилось так потому, что, накладывая заклинание Поддержания Жизни, наша пятерка распространила его действие на всех бойцов, а не только на наших лилиток, амазонок и прочих.

Но, как всегда в таких случаях, работы хватило и Лилии, и капитану Максимовой, и всем прочим нашим медикам без различия, какие бы методы они при этом ни использовали – магические или обыкновенные. Раненые шли потоком, и к их обработке и уходу почти сразу подключились монахи и монашки нескольких эвакуированных нами монастырей. Тем более что ухаживали они в основном за своими, мои воительницы – что пешие, что конные – для серьезных потерь были слишком хорошо подготовлены и защищены как доспехами, так и магическими заклинаниями.

И тут, кстати, для меня решилась еще одна проблема – но не того мира, в котором мы сейчас воюем с Батыем, а мира Славян, где сейчас тоже идет зима. Я помнил, что очень скоро мне надо будет решать проблему крещения созданной мной Артании. А для этого нужны кадры, причем много кадров, хороших и разных. Когда Русь крестил Святой Владимир, то необходимых людей и инвентарь ему прислал византийский базилевс, как вено, то есть приданое, за своей родной сестрой. Я же из рук той Византии не возьму даже гнутого обола, разве что как военную добычу, и мне даром не нужно подчинения созданного мною государства византийским базилевсам. Обойдемся как-нибудь и без этого. Присмотревшись и тем монахам, которых я укрыл в заброшенном городе от гнева Батыя, я остановил свой выбор на игумене Игнатии, который вызывал у меня наибольшие человеческие симпатии.

Наверное, так получилось потому, что в своем бурном прошлом игумен сам был боярином и воеводой, водил дружины и рубился в битвах, но потом резко осознал греховность междоусобных войн, сменил кольчугу и меч на рясу и посох и стал командовать монахами в монастыре с той же прямотой, как и воями в дружине. И смех и грех – вывозить игумена Игнатия и его монахов из находящегося под угрозой разграбления монастыря бойцовым лилиткам пришлось только перебросив их через седла пятой точкой кверху, а те при этом отчаянно брыкались и призывали на головы своих спасительниц все кары земные и небесные разом. Потом, когда недоразумение разъяснилось, игумен сам побеседовал со своими «похитительницами», и сам отпустил им грех невольного насилия над собственной персоной и персонами своих монахов.

И вот теперь именно этому человеку я и хочу предложить на первых порах возглавить сперва Артанскую, а потом и Православную Церковь. Понятно, что константинопольский патриарх будет против, зато Небесный Отец уже выказал игумену Игнатию свое полное благоволение, а это значит, что рано или поздно мы это «против» превратим в «за», надо только над этим немного поработать. Патриархи тоже смертны, как и византийские императоры, которым они неформально подчиняются со времен Константина Великого.

Но беседу с игуменом Игнатием пришлось отложить, потому что как раз в то время, когда мы с отцом Александром обдумывали ее главные тезисы, пришло известие о том, что основные силы Батыя начали штурм Рязани. Сказать честно, ничего подобного я от него не ожидал. Ведь монголы не имели полона, а следовательно, не могли построить достаточного количества осадных машин, а значит, не могли и рассчитывать на разрушение рязанских стен, как и на то, что основную ярость защитников примут на себя их соплеменники.

Но уж слишком, видно, Батыя и его ассистентов-чингизидов допекла бескормица, что они заставили своих воинов поработать лесорубами и плотниками, а потом решились на штурм, во время которого должны были гибнуть сами монголы, а не только покоренные ими племена. Хотя мокша, буртасы и булгары, чьи отряды тоже имелись в монгольском войске, были брошены на рязанские стены в первой штурмовой волне. Ведь все же это не омонголившиеся кипчаки, и тем более не сами драгоценные монголы, а всего лишь покоренный оседлый сброд, жизни которого были совершенно не важны Бату-хану – лишь бы они поднесли ему на блюдечке эту Рязань, в которой обязательно будут запасы продовольствия и фуража.

В результате, сосредоточив все имевшиеся осадные машины в районе главных ворот, китайские инженеры Батыя сумели сильно разрушить воротную башню и прилегающие к ней стены, открыв таким образом принцип концентрации огня. Пороки били и били в одну точку – и добились до того, что монгольские воины могли хотя бы попытаться ворваться этим путем в город. После обстрела Батый бросил на штурм своих смертников, и их атаки несколько раз почти достигали успеха, так что рязанским воям, которых в городе осталось не более тысячи, с большим трудом удавалось выбрасывать монгольских прихвостней обратно за городские стены и валы.

Потери с обеих сторон были тяжелые. Позже мы узнали, что от удара ледяной глыбы*, выпущенной из камнеметной машины, на месте погиб руководивший обороной князь Юрий Игоревич. Его племянник, князь Олег Красный, находившийся там же у ворот, чуть позже был так тяжело контужен угодившим по шлему ледяным обломком, что более до конца жизни не узнавал ни родную бабку, ни родную жену, бессильно мычал и гадил прямо под себя. Руководить обороной остался юный пронский князь Владимир Михайлович, да и обороны той оставалось всего на один хороший штурм, потому что три сотни защитников погибло, а большинство живых были поранены. У монголов во время штурма погиб храбрый Бури, а с ним до десяти тысяч воинов были убиты или ранены настолько тяжело, что не могли дальше принимать участия в сражении.

Примечание авторов: * При стрельбе по вражеским городам монголы предпочитали не камни, а разрушающиеся снаряды, вроде керамических кирпичей и ледяных глыб, потому что они разрушаются при попадании и их было нельзя запустить обратно в осаждающих.

Судьба Рязани висела на волоске, и тут я понял, что мое стремление воздерживаться от применения высокотехнологического оружия просто перешло в какой-то фетиш. Да, боеприпасы к пушкам, пулеметам, винтовкам и автоматам надо экономить, но если девяносто танков Т-80, даже не стреляя, просто проедутся туда-сюда через монгольский лагерь, то войско Батыя просто закончится окончательно и бесповоротно, уланшам и рейтаршам останется только ловить разбегающихся бандитов и рубить им головы. И пусть Рязань сейчас – только пустая оболочка, но те люди, которые еще удерживают ее стены, вполне достойны нашей помощи.

Когда я вызвал к себе подполковника Седова и коротко объяснил ему задачу, тот только коротко кивнул и сказал:

– Сделаем, Сергей Сергеевич, причем в лучшем виде. Только почему вы раньше к нам не обращались? Гордость не позволяла или как?

– Или как, Владислав Петрович, – ответил я, – гордость тут ни при чем. Все держал в уме то, что ваша мощь понадобится мне на самых верхних уровнях, а оттого растрачивать боекомплект и моторесурс на самом низу нехорошо. Я ведь точно так же, из-за дефицита боекомплекта, зажал и то стрелковое оружие, что нашел на контейнеровозе. Болты к арбалетам я у тевтонов в мире Подвалов заказать могу, а вот патроны к винтовкам и снаряды к пушкам нет. То, что танки сами по себе оружие, особенно, когда противник не прячется по окопам, а ведет сражение в строю холодным оружием – до меня дошло только сейчас, когда на стенах Рязани сражаются люди, которым срочно нужна помощь… А подать им ее, не рискуя своей основной мощью, я смогу только с помощью танков вашего полка…

– Понятно, Сергей Сергеевич, – кивнул Седов и отправился поднимать своих башибузуков.

Взаимодействие кавалерии и танков мы на всякий случай отрабатывали еще в мире Славян, так что комбинированная встречная атака двух танковых батальонов, поддержанных кавалерией, должна была получиться без дополнительных тренировок. Потом я подумал, что встречные атаки, да еще в ночное время, мы все же не отрабатывали и, дабы не рисковать своими доблестными лилитками, немного изменил план. Пусть танкисты сперва туда-сюда покатаются по монгольскому лагерю, подавят пороки и юрты, разгонят лошадей и приведут монгольское войско в состояние шока и трепета. В таком случае можно даже не накладывать на танки специальных акустических заклинаний – пусть турбины ревут и воют, барабанные перепонки лопаться все равно будут только у монголов.

Все то время, которое Батый и его армия, усохшая до двадцати с хвостиком тысяч, потратили на бомбардировку Рязани из камнеметных машин перед четвертым, последним штурмом, мы тут, в мире Содома, метались как оглашенные, поднимая по тревоге танкистов и запуская двигатели боевых машин. И вот, когда Батый снова был готов послать свое войско на штурм рязанских городских стен, открылся портал на северной окраине монгольского лагеря – и оттуда с ревом и воем, светя яркими фарами и быстро перебирая лязгающие гусеницы, начали буквально выпрыгивать и выстраиваться в линию танки первого батальона. Не успели монголы испугаться или хотя бы удивиться, как такая же картина начала твориться и на южной окраине лагеря, после чего, свистя турбинами и лязгая металлом, с двух сторон ринулись навстречу друг другу, по пути давя и наматывая на гусеницы все живое и неживое.

Переход в положение беспомощных жертв был так внезапен, что монголы и кипчаки, уже готовившиеся врываться на улицы беззащитного города, на какое-то время остолбенели, глядя на то, как взбесившиеся стальные звери неистовствуют в их лагере, превращая в кровавую кашу всех, кто не смог увернуться от их громоздких, но стремительных туш. Бывают в военном деле такие моменты, когда под влиянием обстоятельств неодолимой стрессовой силы прекрасно организованная военная мощь превращается в неуправляемую паникующую толпу бросающих оружие и беспорядочно разбегающихся людей.

Орда-ичен, пытавшийся навести порядок в этом хаосе, был походя раздавлен стальной гусеницей, и не помогли ему ни храбрость, ни рассудительность, ни авторитет в народных массах, а остолбеневшего Бату-хана тургауды-телохранители едва сумели выдернуть прямо из-под лязгающих гусениц бронированного чудовища. Что может сделать слабый человек*, когда на него с лязгом и воем прет настоящая гора металла, которая вот-вот вомнет в мерзлую землю его слабую плоть, а стрелы, направленные в глаза** чудовища, которые по идее должны быть его единственным уязвимым местом, бессильно отскакивают от стальных бронированных век.

* слабый человек, если он достаточно храбрый, мог бы закрыть кошмой смотровые щели у механика-водителя и командира, а также накинуть ту же кошму на воздухозаборное отверстие турбины, чтобы та захлебнулась от отсутствия воздуха. Но для этого слабый человек должен иметь хотя бы приблизительное представление о конструкции танка, а вот с этим у монголов было слабовато. То есть совсем никак.

** во избежание негативных нюансов, чтобы дикие варвары не разбивали своими стрелами невосполнимую оптику танковых перископов и артиллерийских прицелов, на каждой танковой башне чуть повыше пушки укреплены декоративные нахмуренные глаза, изготовленные из дерева, а на лобовых листах корпуса намалевана клыкастая оскаленная пасть, что превращает боевую машину в некое подобие живого существа.

Танки, оставляя за собой хаос, последний раз разошлись в стороны, а от опушки леса монгольский лагерь (в котором осталось едва две-три тысячи боеспособных), атаковал плотный строй летящей по воздуху рязанско-уланско-рейтарской кавалерии. Как и всякие патриоты, они были безжалостны, под корень вырубая и тех, кто пытался сопротивляться, и тех кто, сдаваясь, поднял перед ними руки. Последними пали окруженные со всех сторон тургауды Батыя, умудрившиеся оказать достойное сопротивление даже нашим бойцовым лилиткам.

Монгольского вождя, слегка помятого, но в общем вполне живого, вытащили из-под горы трупов его защитников, отряхнули и представили на мой суд. Так себе монгол, плюгавенький, кривоногий, вонючий – так что мухи бы от него на лету дохли, если бы не зима – и, конечно же, достаточно злобный и свирепый. Шипел и плевался он знатно, как помесь дикого камышового кота и верблюда.

Нет, я не стал приказывать казнить его немедленно, такое всегда успеется. Для того чтобы защитить местную Русь от разорения монголами этого самого Батыя, нужны были военная сила, стратегия и тактика. Для того чтобы установить здесь порядок, необходимо каждому своему шагу придавать ореол законности, и начать надо с открытого судилища над Батыем, то есть в присутствии выборных от всей рязанской земли, всех тех женщин и детей, которых этот кадр и его бандиты сделали вдовами и сиротами, включая сюда и вдову князя Федора Евпраксию. Короче, что-то вроде Нюрнбергского трибунала по делу Батыя просто неизбежно, хотя и приговор уже заранее известен. Уж слишком очевидны его преступления и слишком тяжка вина; простым повешением за шею, как Гуюк-хан, Батыю явно не отделаться. Возможно, что что-то такое понимал Орда-ичен, когда в отчаянные минуты разгрома бросился под гусеницы танка.

Вызвав к себе Лилию, я приказал ей погрузить беснующегося Батыя в глубокий стасис – примерно так на месяц, или около того. Месть – это блюдо, которое надо подавать холодным. А что, трибунал мы за это время подготовим, гости съедутся, а сам Батый займет в моем кабинете очень мало места, не потребует для себя охраны, и даже почти не будет вонять. Едва только Лилия произнесла заклинание, как дергающийся и плюющийся Батый вдруг замер в весьма нелепой позе, похожий на танцующего монгольского скомороха в засаленном халате.

Едва только мы разобрались с Батыем, превратившимся в нерукотворную статую, как стало известно о том, что рязанское княжество отныне имеет бесхозный статус. Нет, потенциальный наследник рязанского стола по прямой линии был жив, здоров и с аппетитом вкушал материнское молоко; но тут венценосные младенцы, не имеющие защиты отца, живут, как правило, очень недолго. Узнав о произошедшем, сюда мгновенно набегут племяннички покойного, нарисуется на горизонте владимирская крыша, а то и припрется на огонек Михаил Черниговский, который с владимирскими на ножах и только и ищет возможности им нагадить. Война за рязанское наследство, ептить, звезды и полосы. А младенца Ванечку, вместе с его юной мамашей иностранного происхождения, тихонечко придушат где-нибудь в уголке, чтобы не пищали и не мешали делать «большую политику» в местном понимании.

Такой вариант развития событий вполне вероятен и даже неизбежен, если мы будем равнодушно взирать со стороны на все эти безобразия. Но поскольку Понтий Пилат для меня персонаж не очень уважаемый, то и умывать рук я тоже не буду. В первую очередь в таких условиях рязанскому княжеству необходим регент, то есть человек боярского происхождения, безупречной честности и имеющий авторитет как в аристократических, так и в простонародных кругах. И такой человек в Рязани есть, а зовут его, как вы уже догадались, Евпатий Коловрат.

Дальше все было, как на плакате «Ты записался добровольцем?». Когда я рассказал рязанскому воеводе о том, что ему предстоит сделать, тот буквально рухнул передо мной на колени с криком: «Помилуй, княже, не губи! Не мое, это, быть князем, не мое!».

Ага, вот так у нас на Руси всегда – выиграть войну относительно легко и просто, и желающих встать в строй супротив вторгшегося ворога хоть отбавляй, но как только война выиграна и начинается мир, то выясняется, что мир выигрывать гораздо сложнее, и желающих биться на мирных политических и хозяйственных фронтах значительно меньше. И этот туда же – то есть в кусты – как только речь зашла о политической ответственности.

– Никшни, боярин, – цыкнул я, – никто тебя князем и не делает! Природный князь у вас, рязанцы, есть, и зовут его Иван Федорович. Но сейчас он в таком возрасте, что ему и его матери нужна поддержка сильной мужской руки, чтоб не убили его в княжьей сваре по малолетству, чтобы вырос он достойным человеком, надежным помощником будущему императору всея Руси Александру Ярославичу. Чтобы мать его, сраженная вдовством в столь юные годы, не знала ни в чем отказа, а в случае ее смерти или отъезда в далекие страны был бы он воспитан в твоей семье как родной, вместе с твоими детьми. Работы страдной, конечно, будет много, сам знаешь. Желающих поживиться чужим добром на Руси всегда хватало, и по рукам им придется бить сильно. Но и награда тоже будет по подвигу – и тебе, и разным хапугам, которые зарятся на чужое. Ты меня уже знаешь, за мной не заржавеет! А порукой всему воля Отца, ибо только ее я исправляю в этом мире, не ища себе места под этим солнцем. А мне тут задерживаться лишний раз будет не с руки, ибо ждут меня другие миры и другие битвы с врагами.

Короче, я его уговорил, и хмурый Евпатий Коловрат, согласившись на мое предложение, пошел «обрадовать» жену, а я задумался над сутью вопроса. Ведь почему в нашей истории точкой, с которой началась кристаллизация России, была Москва, почему именно она нашла в себе силы собрать вокруг себя русские земли? Не Рязань, не Смоленск, не Коломна, не оставшийся нетронутым в монгольское нашествие Великий Новгород, не Владимир, который еще очень долгое время считался стольным градом, а именно Москва.

Задним числом очень многие обосновывали этот выбор мадам Истории расходящимися из Москвы во все стороны транспортными путями, но сейчас, когда все только начинается, сила у Москвы уже есть, ведь этот удельный по местным меркам город сопротивлялся монголам не меньше, чем стольная Рязань, а транспортных путей еще нет. Не проложили. К тому же Москва после погрома оправилась довольно быстро, а старая Рязань заглохла и больше никогда не возродилась. Важно было и то, что именно на Москве обосновали свое подворье съехавшие из Киева русские митрополиты, сделавшие это город центром духовной, а не только светской власти. Несомненно, сыграло свою роль и то, что на Москве княжили деятельные потомки Александра Невского: Даниил Московский, Иван Калита, Дмитрий Донской и так далее, вплоть до царя Ивана Четвертого Васильевича по прозвищу Грозный, окончательно завершившего процесс превращения маленького удельного княжества в мировую империю от Балтики и до Тихого океана. А быть может, был прав автор теории пассионарных толчков, как говорит о том начитанный Митька, и здесь и сейчас в Москве и ее окрестностях уже жарко тлеет то, что в будущем превратит рязанцев, смолян, владимирцев, суздальцев, новгородцев и псковитян в единый народ, а их земли в Единую русскую державу. А Александр Невский и его отец, Ярослав Всеволодович, в таком случае – это первые русские политики новой эпохи, предвещающие будущие победы русского оружия и русского духа.

Такие вот пирожки с котятами, то есть наша история; и поворачивать ее надо в ту сторону, куда лежит наш исконный путь, можно только спрямляя кровавые исторически зигзаги и ускоряя движение по магистральным направлениям. Монгольское нашествие – это и есть такой зигзаг длиною в двести лет, и после того, как мы стерли его с исторической карты, предстоит немало усилий, чтобы этот результат не пропал втуне за княжьими усобицами.

Три дня, прошедшие после уничтожения войска Батыя, промелькнули для меня и моих товарищей как один миг, потому что были заняты обычными для таких случаев печальными заботами и хлопотами. Не зря же в былые времена существовал обычай, чтобы армия-победитель три дня оставалась на поле боя, якобы для того, чтобы ей мог бросить вызов еще какой-нибудь соперник. Да тут столько дел, что даже если захочешь, не уйдешь раньше, чем через три дня. Обычно победителю даже бывает некогда как следует отпраздновать свою победу.

В первую очередь требовалось похоронить убитых – в подавляющем большинстве убитых врагов. Если вы думаете, что так просто похоронить двадцать пять тысяч тел, заледенелых в самых разных позах, то вы жестоко ошибаетесь. Остатками магических взрывшаров саперы рвали мерзлую болотистую почву в значительном удалении от стен Рязани. Потом эти глыбы выгребали наружу бульдозеры и экскаваторы, образуя жутко зияющий, будто раскрытая пасть, ров. На его дно и сваливались тела захватчиков, пробитые стрелами и арбалетными болтами, раздавленные танковыми гусеницами и жутко изрубленные палашами рейтарш и уланш, в последней атаке не глядя вырубавших монголов и их прихвостней. Там же, среди этой кучи тел, упокоились и царь мокшан вместе со своим сыном, а также все те воины, которых они привели с собой на Русь. Не было ни времени, ни возможности разбирать, кто тут пошел на войну добровольно, а кто подневольно. Рубили и давили всех подряд, невзирая на лица и происхождение.

Побитых монгольских лошадей по моему приказу разрубили на куски и пустили на пропитание войску и укрывшимся в мире Содома горожанам. Колбаса из конины, если ее правильно приготовить, тоже бывает ой какая вкусная. Особенно если с голодухи. Выжившее в бою и не попавшееся в зубы окрестным волкам конское поголовье Батыева войска пошло на пополнение обозного и ремонтного стада наших кавалеристок. Под седло бойцовым лилиткам они ни в бой, ни в поход не годились, а вот под вьюки воительницам или в полковой обоз – так это самое милое дело. И хоть при наличии исправно работающих порталов дальних кавалерийских переходов не предвиделось, но кто его знает, как будет в верхних мирах, где запасов магической энергии еще меньше, чем здесь. Не будешь же каждый раз в новом мире запускать в днепровские пороги или аналогичные участки крупных рек с бурным течением по отпрыску Духа Фонтана… На среднерусской возвышенности и окрестных равнинах, где нам предстоит оперировать в будущем, таких мест почти и нет. Поэтому запасы магии, самотеком просочившейся с нижних уровней, требуется расходовать экономно и массовые заклинания накладывать только непосредственно в окрестностях мощных магических источников.

Убитых рязанцев мы похоронили с честью – пусть и в братских могилах, но зато в освященной земле кладбища, под напутственные слова батюшки, читавшего заупокойную молитву, под рыдание вдов, сирот и прочих родственников. Да и погибло их не более двух сотен – не сравнить с гекатомбами монгольских трупов, зарытых в мерзлую землю у дальнего болота. Весной пробудившаяся чавкающая жижа втянет в себя тела и не оставит от них ничего; даже кости без остатка растворятся в торфяной массе.

Еще одной нашей заботой, легшей на плечи мелкой богини Лилии и прочих медиков, было лечение в магической воде раненых рязанских воев, в основном из числа тех, что обороняли Рязань. А то вы думаете, откуда на Руси такая известность у живой воды, которая заставляет затягиваться самые тяжелые раны и почти что поднимать из могилы мертвых? Раненые, большинство из которых местная знахарская медицина списала бы сразу и бесповоротно, буквально на глазах шли на поправку, радуя этим как докторов, так и родных с близкими. Раненых как уже говорилось, было очень много, а их родных и близких еще больше. В силу этого в тридевятом царстве, тридесятом государстве – заброшенном городе из мира Содома – перебывала целая куча народа из Рязани мира 1237 года (мира, уже названного миром Батыевой погибели), а потому там происходили и другие события, имевшие лишь косвенное отношение к обороне Руси от монгольского нашествия.

Неизбежным было то, что часть рязанских воев, тесно контактировавших и взаимодействующих с воительницами Серегина, начало накрывать волной Призыва. Лучшие из лучших, выжившие в сражении на реке Воронеж, и сумевшие, огрызаясь на наседающих монголов, оторваться от погони. Храбрецы, не побоявшиеся присоединиться к летучим отрядам загадочных белых всадников. Герои до конца – спасения или смерти – стоявшие на стенах Рязани, на которые лез двадцатикратно превосходящий враг. Теперь многие из них, попав в тридесятое царство, приходили на площадь с фонтаном, и, вставая перед Башней Силы, требовали, чтобы их приняли в Единство. Было их всего тысячи полторы, и самое главное – сегодня ко мне с этим же самым пришел сам Евпатий Коловрат, что заставило меня натуральным образом схватиться за голову.

Но если вспомнить о том, что мобилизационный ресурс Рязанского княжества не превышал пяти тысяч профессиональных воинов, и о том, что большинство этих элитных бойцов уже полегло в сражениях до нашего прихода в этот мир, то это было даже очень много. Для Рязанского княжества, и вообще Руси, изъятие такого количества мотивированных богатырей сильно ухудшало все местные расклады, а для нашего воинства их приход почти ничего не менял. Вот если бы Клятву этих людей можно было бы делегировать кому-то, кто взялся бы на местном уровне выполнить поставленную Отцом задачу по созданию на триста лет раньше единого русского государства… Но такой вариант пока исключен. Неофиты давали свою клятву лично мне, я отвечал на эту клятву своей, и разорвать эту взаимную связь могла только смерть.

Когда я обратился с этим вопросом к Диме Колдуну, тот пожал плечами.

– Сергей Сергеевич, – сказал мальчик, – такие вопросы не по моей части. Я всего лишь маг-исследователь, а все, что связано с Призывом и приносимыми при этом клятвами, относится уже к вашей божественной сущности. Именно к вашей; Арес, насколько я знаю такими особенностями не обладал…

– Обладал, обладал, – эхом произнесла прямо мне в ухо энергооболочка бога войны, – но только это были не честные воины, защитники своей земли, а такие отморозки, которых только в штрафроту и сзади подпереть заградотрядом с пулеметами…

Очевидно, Колдун тоже услышал голос энергооболочки (пусть даже он предназначался только мне), потому что еще раз пожал плечами и произнес:

– В таком случае, Сергей Сергеевич, вам остается только переговорить с отцом Александром. Быть может, он подскажет, как это надо делать. Помните, как еще в самом начале он заставил Гермесия передать души жителей поселка Анне Сергеевне?

Да, я помнил этот момент. Только там на самом деле действовал не отец Александр, а другой Отец, который есть ипостась Творца Всего Сущего. Но тут без вариантов. Во-первых – Господь чудес по требованию не совершает. Во-вторых – «передача полномочий» должна быть добровольной – ведь это воины, а не крестьяне, и они должны сами захотеть служить другому вождю. И, в-третьих, самое главное – тот, кому я мог бы передать клятвы и местных воев, сам должен обладать схожим со мной статусом и энергетическими возможностями… А вот с этим хуже всего, о Господи, ибо боги войны на дороге просто так не валяются.

Ответ на этот риторический вопрос пришел ко мне значительно раньше, чем я на это рассчитывал.

– Кхм, Сергей Сергеевич, – в тот же момент услышал я в своем сознании деликатное погромыхивающее покашливание Отца, – а князь Новгородский Александр Ярославич, в будущем святой князь-чудотворец по прозвищу Невский, вам не подойдет?

М-да, насколько я понимаю, воскликнув: «О Господи» – я сам, собственными мозгами, вызвал Отца на связь…

– Правильно понимаешь, – подтвердил голос в моей голове, – так оно и есть. Кстати, ты мне так и не ответил, чем тебе не нравится кандидатура святого Александра Невского?

– Отче наш Небесный, – после некоторой паузы ответил я, – князь Александр потенциально всем хорош, да только ему всего-то шестнадцать лет, и не прошел он пока испытания ни Невской битвой, ни Ледовым побоищем, ни интригами в Орде. Я верю, что он из молодых да ранних, но не согнет ли его плечи ноша, которая под силу только взрослым, пожившим свое мужам, знающим, что нужно делать по обе стороны от мушки? Даже если он будет способен сгенерировать Призыв (во что с учетом его возраста верится с трудом), не опьянит ли его та сила, которую дарует смертному человеку формирующееся вокруг него Единство? Не станет ли полученная мощь соблазном решать все вопросы исключительно военной силой, вмешиваясь мечом даже в те конфликты, где все можно было бы решить путем переговоров, или даже вообще избежать столкновения? Я не говорю о том, что молодому князю Александру Ярославичу совсем нельзя доверять. Лет через десять он повзрослеет и заматереет, наберет и военный опыт, и политический авторитет, который заставит людей тянуться к нему естественным путем. Быть может, тогда на него и можно будет возлагать все те регалии, которые я ношу сейчас – вроде Призыва, поддержания собственного Единства, и самостоятельного выполнения твоих, Отче, особо важных заданий.

Выслушав мои доводы, Отец взял паузу, вроде бы как для размышления, хотя на самом деле это была чистейшей воды антропоморфизация образа. Я думаю, он мог бы ответить мне сразу же или даже чуть раньше, но театрально тянул паузу, которая все длилась и длилась. А быть может, он просто еще раз по своим каналам тестировал молодого князя Александра Ярославича. Короче, не знаю.

– Кхм, Сергей Сергеевич, – наконец прервал свое молчание Отец, – наверное, ты все-таки прав. Молодому князю Александру такие нагрузки, как у тебя, пока преждевременны, для этого он должен стать зрелым мужем, созреть и сформировать свою энергооболочку. Воины того мира должны сами услышать его Призыв, который для них окажется сильнее твоего – и тогда (и только тогда) может состояться передача клятв верности от тебя к нему. Пока могу предложить тебе другой временный вариант. Ты просто дашь своим Верным из этого мира задание в этом же мире, а сам займешься другими делами и будешь навещать их лишь время от времени.

– Не выйдет, Отче, – с сомнением ответил я, – когда я и кто-то из моих Верных находимся в разных мирах, то связь между нами глохнет. Для меня это не означает ничего серьезного, кроме сигнала «абонент недоступен», а вот Верный через некоторое время, от двух-трех дней до недели, начинает испытывать что-то вроде абстинентного синдрома. Птица говорит, что в результате можно довести дело и до сумасшествия, но мы этого не проверяли. Я не ставлю экспериментов над живыми людьми, тем более над своими Верными.

– Да уж, – задумчиво произнес Отец, – такими людьми не разбрасываются. Но могу тебя утешить. К настоящему моменту твоя сила выросла уже настолько, что ты можешь устанавливать контакт даже с теми Верными, которые в настоящий момент находятся в ином мире, чем ты. Попробуй установить связь с кем-нибудь из тех, кто у тебя находится в краткосрочной командировке. Не надо никого беспокоить понапрасну, просто проверь наличие связи и все.

Я проверил – и почувствовал Гретхен де Мезьер, которая в настоящий момент гостила у своего отца в мире Подвалов, причем почувствовал ее так, как будто она стояла по другую сторону стола. Бедная девочка все мучилась и никак не могла выбрать между синицей в руке и журавлем в небе. Оборотная, темная сторона Призыва. Через определенное время девушки-Верные все поголовно, вне зависимости от расы и возраста, начинают страдать в мой адрес буйными эротическими фантазиями. Надо бы попросить Птицу и Лилию, чтобы поработали с Гретхен и попробовали объяснить ей, что это никакая не любовь, а всего лишь наваждение, вызванное Призывом. Настоящая любовь у нее к лейтенанту Соколову – и точка.

И вообще, если бы у лилиток не было их знаменитой железобетонной выдержки, а волчицы не были склонны к чисто платонической любви, то меня давно просто разорвали бы на части. Что касается амазонок, то те далеко не моногамны и выстраивают для себя рейтинги «подходящих» мужчин. И то, что мужчина за номером «один» – то есть я – им недоступен, это вовсе не портит их настроения, потому что существуют мужчины за номером «два», «три» и так далее, с которыми можно флиртовать, спать и делать все, что душе угодно, хоть официально выходить за них замуж.

Кстати, об амазонках. Вот Агния сейчас со своим мужем Змеем находится в мире Славян и ощущается вполне конкретно. При этом понятно, что мужа Агния любит реально-физически, а меня идеально-платонически. Хотя стоит мне подать знак – и все полетит в тартарары. Ну уж нет, никаких знаков я подавать не буду, не надо мне тут мечты сопливого подростка, гарема из двадцати тысяч бешеных баб… Да и моя супруга Елизавета Дмитриевна, которая стала моей без всякого Призыва, исключительно по велению сердца, сейчас находится на шестом с лишним месяце беременности; и я гадом буду, если дам ей хоть малейший повод для волнений.