Глава 2

Дорога оказалась утомительной. Вначале они сели на поезд, ехавший до Магдебурга. Состав делал массу остановок, и в пункт назначения Катрин с Терезой прибыли только ночью. Оттуда другим поездом добрались до Брауншвайга. Поспать толком не удалось, и Катрин откровенно клевала носом, когда пришлось сделать ещё одну пересадку в маленьком городке, названия которого она не запомнила.

Наконец ранним утром, после ночи, показавшейся бесконечной, прибыли в Бад Харцбург. Спать хотелось неимоверно. Катрин думала, что путешествие окончено, но не тут-то было. На вокзале их встретил мужчина, на лацкане пиджака блестел такой же как у Терезы значок со свастикой. Вообще-то, Катрин знала как выглядит пиджак, папа носил такие, а на мужчине был френч со стоячим воротником и накладными карманами. Но сейчас ей было не до таких тонкостей. Только заметила, что не только значок, но и взгляд у мужчины такой же, как у Валькирии. Военных от невоенных Катя отличала влёт.

- Фрау Зобель? - учтиво спросил встречающий. - Прошу в машину.

Большой чёрный автомобиль принял путешественниц в свой салон, пропахший табаком и дорогой кожей. И ещё чуть-чуть, бензином. Как-то вкусно пахло, Катрин понравилось. Сидения были такими мягкими, а машина тронулась столь плавно, уютно заурчав мотором, что её почти сразу сморило. Девочка спал на заднем сидении, ей снилось море.

Она никогда не бывала на побережье, но не раз разглядывала картинки с морскими видами. Этого оказалось достаточно, чтобы увидеть себя на гигантском белоснежном лайнере, величественно уплывающим в неведомую голубую даль океана. Дым валил из труб где-то высоко-высоко, почти под небесами. За кормой бурлила прозрачная вода, взбитая лопастями винтов, и расходились шикарные «усы», как называют след на воде моряки. Над бортом, призывно крича, проносились чайки, а на капитанском мостике стоял папа. В фуражке с «крабом», в белом кителе и со своей любимой трубкой в руке. Он улыбался: «Всё будет хорошо, дочка!..»

Дорога петляла между пологих склонов предгорий, покрытых пихтовыми и буковыми лесами. Покачивался, амортизировал на мягких рессорах чёрный, блестящий лаком автомобиль «Майбах», чуть кренился на крутых поворотах, взрыкивая мощным двигателем. Мужчина во френче и с нацистским значком на груди держал руль крепкими руками. Молчала Тереза, вглядываясь в приближающиеся очертания Гарцких хребтов, будто хотела разглядеть на их вершинах будущее своё и падчерицы. Шляпка её слегка покачивалась в такт движению.

На кожаном сидении спала девочка, не ведающая своей будущей судьбы.

Они проехали берегом водохранилища Экер, солнечный свет преломлялся в мелкой волне, выстреливая неожиданными острыми лучиками всех цветов спектра - оранжевым, изумрудно-зелёным, пронзительно голубым. Шоссе заметно поднималось в гору. За окном всё реже попадались желтеющие буки, зато чаще мелькала тёмная хвоя елей, начали попадаться и голые скалы. Не прямая и прежде, теперь дорога и вовсе делала прихотливые извивы. Однако опытный водитель легко справлялся с управлением, машина быстро продвигалась вперёд. Но вот остановились. Катрин проснулась.

Её глазам предстал настоящий средневековый замок. Окружённый широким рвом, он словно вырастал из озера. Несмотря на громадные размеры и тяжеловесные очертания, создавалось впечатление, что строение свободно плавает на водной глади. Через ров к воротам вёл мост, и Катрин не удивилась бы, окажись он подъёмным, а ворота - старинными, тяжёлыми, с чудовищным засовом изнутри. И открывали бы их люди в старинных доспехах с помощью здоровенных воротов, с ужасающим скрежетом и грохотом цепей.

Высились над крепостной стеной округлые угловые башни со стрельчатыми крышами, за стенами просматривался величественный четырёхугольный донжон, возвышающийся над всей крепостью. Узкие окошки, серый камень, потемневшая черепица крыш. И стылая, будто свинцовая вода во рву.

Вдали, на заднем плане, просматривалась пологая вершина, прикрытая туманной дымкой, словно вуалью. И странное дело, очертания замка на фоне этой горы светились в каком-то радужном ореоле, будто каждый камень испускал маленькие радуги. Не будь этого странного свечения, крепость смотрелась бы совершенно угрюмой, даже зловещей.

- С прибытием вас в школу Кнохенхюте, дамы, - проговорил водитель. - Если верить летописям, замок построен в начале семнадцатого века, прямо у подножия вершины Брокен. Вон она виднеется, вся в дымке. Туман там висит большую часть года, это самая высокая гора Гарца. Знаменитая гора. По преданию именно здесь по весне собираются на свои шабаши ведьмы всего мира! Ты не испугалась, малышка? - повернулся он к Катрин и улыбнулся.

Но девочку занимал другой вопрос. «Кнохенхюте» в дословном переводе - Костяной Приют или Приют Костей. С чего бы это? Или сказки дядечки о ведьмах не совсем сказки? Водится тут нечистая сила и объедает маленьких девочек до костей. Папа рассказывал про домовых, леших и кикимор, но те все были добрыми. Ну, попугают детей немножечко, пощекочут, да и всё. А тут как?

Папа же возил Катрин в прошлом году в Потсдам. Там тоже были замки, но... весёлые какие-то. Праздничные. Дворцы, парки, аллеи - всё утопало в зелени, и казалось, было создано исключительно для балов, музыки и развлечений. Для нарядных дам и их элегантных кавалеров. Резиденция прусских королей, так говорил папа. Величественно и строго смотрелись только ворота, Бранденбургские и Науэнские. Так и те внушали уважение, но не страх. А тут и прям какое-то мрачное место. Приют Костей - бр-р-р!

- Она не боится, - ответила тем временем за Катрин Тереза. - Ведьмы ныне служат Великой Германии. С нами Бог, но и все потусторонние силы тоже.

- Не смею спорить, фрау Зобель, - согласился шофёр.

 Фраза Терезы не показалась водителю пустыми словами. Он знал, что девочкам в Кнохенхюте преподают не совсем то, что необходимо обычным школьницам. К тому же, в учебных классах обосновались люди из оккультного общества «Туле», занимающегося вроде бы изучением древнегерманских мифов и легенд, но детей эти педагоги учат и вовсе уж непонятным штукам. Тут и до ведьм недалеко. Однако вслух ничего этого не сказал. Нельзя подобное рассказывать, запрещено. И подписка в сейфе директора лежит тихонько, словно свернувшаяся клубком гадюка...

Автомобиль подъехал к мосту. Конечно, он оказался никаким не разводным, а самым обыкновенным, сложенным из тёсаного камня. И ворота были вполне современные, створчатые, и даже, похоже, раздвигались с помощью моторчиков. Во всяком случае, ни сторожа, ни кого-либо другого, кто мог бы распахнуть створки, Катрин не заметила. Машина заехала в просторный внутренний двор, и ворота закрылись следом сами собой.

Водитель подрулил к донжону, рядом виднелись ещё какие-то постройки, но ниже и меньше размерами. Быть может, какие-то подсобные помещения. Покинув своё место, водитель проворно открыл дверцы со стороны пассажиров. Подал руку Терезе, потом помог выбраться Катрин и улыбнулся. Улыбка Катрин понравилась.

- Проходите, дамы, вас ждут внутри.

Тереза повела Катю за руку, они прошли по широкой недлинной аллее. Поднялись по ступеням, ноздреватый и потёртый камень будто нёс на себе печать прошедших столетий. Лишь приблизились к высокой двустворчатой двери, как та растворилась. Мачеха и падчерица шагнули за порог.

За дверью располагался просторный пустой холл со сводчатым потолком. У входа их поджидали двое. Рослый мужчина с резкими чертами лица и жидкими, зачёсанными назад волосами с проседью. Высокий лоб, покрытый сетью мелких морщин, переходил в глубокие залысины. Женщина - невысокая, кряжистая, с вытянутым лицом и опущенными книзу уголками рта, что придавало ей унылый, скучающий вид. И бесцветные рыбьи глаза, ничего не выражающие.

- Фрау Зобель? - шагнул навстречу мужчина. - Директор Нойер, к вашим услугам. А это, - лёгкий кивок в сторону женщины, - старшая воспитательница фройляйн Циге. Девочка, позволю себе предположить, наша новая воспитанница фройляйн Катрин?

- Да, герр Нойер, - подтянулась Тереза. - Я слышала о вашей школе самые лучшие отзывы. Вам должны были сообщить о нашем приезде...

- Мне сообщили, - мягко, но решительно перебил директор. - Вы хотите познакомиться со школой? С воспитателями, посмотреть на условия, в которых мы содержим воспитанниц?

- Не в этот раз, герр директор. Рекомендации исходили от людей, которым я полностью доверяю. И, к сожалению, я спешу. Хотела бы тут же отправиться обратно.

- Что ж, Франц доставит вас на вокзал. Уверяю, можете ни о чём не беспокоится. Катрин попала в надёжные руки.

- Не сомневаюсь, герр директор. С вашего позволения, я приеду позже, как только дела партии дадут мне такую возможность. - И вскинула руку в партийном приветствии: - Хайль Гитлер!

Нойер поднял согнутую в локте правую руку: «Хайль!»

Тереза обернулась к Катрин:

- Будь умницей, девочка. Здесь о тебе позаботятся и всё будет хорошо. Я навещу тебя обязательно и постараюсь сделать это побыстрее. Но сейчас мне необходимо ехать...

Только теперь Катрин поняла в полной мере - она остаётся одна. В этом незнакомом, страшном месте, с неизвестными людьми. Дрогнуло сердце, предательски защипало в глазах. Но в ушах раздался голос: «Ты ведь хочешь отомстить за смерть своего отца? Там тебе в этом помогут». И значит, плакать нельзя, и тянуть руки к Терезе тоже нельзя! Ничего сейчас нельзя! А нужно быть сильной. Нужно быть взрослой, достойной памяти папы. И оправдать доверие Валькирии.

Нужно вырасти большой и взять в руки меч!

- Хорошо, - тихо ответила Катрин и посмотрела в глаза мачехи. Что-то там мелькнуло, в её глазах, какая-то мимолётная тень, но что именно, девочка не рассмотрела. Не поняла.

- Фройляйн Зобель, - послышался высокий голос старшей воспитательницы, - пройдёмте со мной. Будете звать меня госпожа Циге.

Крепкая неженская ладонь цепко ухватила её за руку и потянула, повела в новую, незнакомую жизнь...

Первым делом Катрин отвели в душ. Все её вещи забрали, включая привезённую кофточку и плюшевого медвежонка. Игрушку было особенно жаль - ведь папин подарок! Но строгая женщина, забиравшая вещи, была непреклонна. Обмолвилась, правда, что, мол, потом всё вернут. После помывки дали свежее бельё, шерстяные чулки и серое платье из недорогого полушерстяного сукна, а к нему тонкий ремешок и тёмные туфли на упругой подошве. Вдобавок, воспитательница Циге выдала прямоугольник плотной ткани с вышитым знаком, напоминающим стрелку. Такие иногда расставляют на улицах, чтобы обозначить направление движения. Объезд, например. Только оказалось, это вовсе не обычная стрелка.

- Руна Тир, символ воинственного непримиримого духа и нашей школы, - поясняла воспитательница, подчёркивая слова взмахами длинного пальца, словно забивала невидимые гвозди в голову воспитуемой. - Нашить её следует на платье, слева на груди. Над сердцем. Острие должно быть направлено вверх. Также подошьёшь белый воротничок. Он всегда должен быть свежим, меняй хоть по два раза на день. Запас найдёшь в тумбочке, в своей комнате.

Следом Циге повела девочку в помещение, где, как оказалось, расположился парикмахер: с принадлежностями, разложенными на небольшом столике, с креслом для клиентов и зеркалом на стене. Тут Катрина надула губки и попятилась. Расставаться со своими чудесными косами ей вовсе не улыбалось. Но наткнулась на костистое, твёрдое как доска тело воспитательницы и покорилась неизбежному.

- Стричься обязательно, - проговорила та за спиной своим высоким, без интонаций голосом. - Сама потом спасибо скажешь.

Из парикмахерской Катрин вышла остриженной «под мальчика». Вместо роскошных длинных волос цирюльник оставил лишь короткую чёлку.

Циге повела её сводчатыми коридорами. На стенах горели тусклые лампочки. Двери встречались изредка - тяжёлые, дубовые, без всяких обозначений. Перед одной такой дверью воспитательница остановилась.

- Это твоя комната. Номер семь. Надписей нет, запоминай расположение помещений и переходов, держи план донжона - так называется это здание - и всего замка в голове. Так полезно. В первое время поможет соседка.

И ушла. На ней были такие же туфли на упругой подошве, как и на самой Катрин, потому ступала она совершенно бесшумно. А может, виной всему была особая, скользящая походка? Катрин несмело постучала и вошла.

За дверью оказалась тесная комнатка. Две кровати с тумбочками, платяной шкаф, на противоположной от входа стене - узкое окошко под потолком. Лампочка под дешёвым абажуром. Даже днём здесь было сумрачно, потому горел электрический свет. Посреди комнаты стояла девочка. Выше Катрин на голову, шире в кости, круглое лицо в веснушках. Остальное: платье, причёска, тонкий поясок и руна на груди - всё так же как и у неё самой, только незнакомка была на несколько лет старше.

- Новенькая? - спросила девочка.

- Да.

- Как зовут?

- Катрин Зобель.

- Зобель? Немка?

Катрин задумалась, как назваться: русской, как есть, или немкой, как теперь считается? Но девочка не слишком ждала ответа и продолжала:

- Зобель, по-польски будет Соболе, по-русски - Соболь... Селят тут по двое, при этом чаще славян со славянами. Полька с русской, чешка с украинкой и так далее. Значит, будешь Соболёк! - И рассмеялась резким неприятным смехом. - Мы тут все носим зверушкины фамилии. Я, например, Беата Пьес. Это с польского - пёс, собака. А Беата - благословенная. Благословенная псина, смешно, правда? - и вновь рассмеялась.

Почему-то Катрин стало тревожно от этого неестественного смеха. Позже она узнала, что Беата так хохочет всегда, но в тот момент стало неприятно.

- Хорошо, Соболёк, - продолжала между тем соседка по комнате, - можешь говорить по-русски, по-немецки, а хоть на польском или английском, если умеешь. Мы тут многие языки учим. Запомни другое, ты сегодня дежуришь по столовой. Скоро обед, после него ты останешься и перемоешь тарелки и баки для готовки. Там будет тётка Хильда, она покажет тебе, где и что.

- Ты - старшая? - робко спросила Катрин. - Назначаешь дежурных?

Она успела год проучиться в немецкой школе. Папа настоял, говорил, что дети должны учиться независимо от того, где живут и на каком языке говорят. Там тоже были дежурные: помыть доску, прибрать в классной комнате после уроков и прочее, но их всегда назначал учитель. Катрин считала, так будет и здесь, распоряжаться должны взрослые, а не соседка по комнате...

- Старшая, ага... - нехорошо усмехнулась Беата. - А для тебя так уж точно. Что скажу, то и делать будешь. Ещё вопросы есть?

- Я думала...

Маленький, но твёрдый, словно из железа, кулачок впечатался ей в левую скулу. Катрин отбросило на застеленную кровать, из рассечённой губы брызнула кровь. А из глаз - слёзы.

- Ты!.. Ты что?! - задохнулась она.

- Я спрашиваю, ещё вопросы есть? - надвигалась на неё девочка Беата со смешной фамилией Пёс. И отводила руку для нового удара.

- Ладно, хорошо! - пискнула Катрин. - Я - дежурная по столовой, нужно будет вымыть посуду!

- Вот так, Соболёк, правильно. Считай, обучение в школе Кнохенхюте началось. И запомни, я возражений не терплю. Встань, утри сопли. И поправь постель, смяла. Здесь такого не любят...

Обед проходил в большом сумрачном зале. Света редких светильников явно не хватало, но это не мешало воспитанницам принимать пищу. Именно так - не обедать, не есть, не трапезничать, а принимать пищу. Девочки дисциплинированно выстроились в очередь перед окном раздачи. Миски и ложки брали со столика тут же. Получив порцию, быстро отходили к длинным столам, и так же быстро и молча поглощали еду. Ни разговоров, ни смеха или хотя бы перешёптываний не было слышно, только звон ложек о миски.

И всё же, Катрин успела рассмотреть своих будущих соучениц. Были они разными - высокими и пониже, крепенькими и худенькими, светленькими и тёмненькими, - но в то же время и похожими, словно близняшки. Возможно, такое впечатление вызывала униформа и одинаковые причёски, а скорее, причина крылась в сосредоточенном выражении на лицах, молчаливости и отчуждённости, стоявшей между воспитанницами, словно стена. Столь же высокая и неприступная, как крепостная стена замка Кнохенхюте.

Впрочем, Катрин - с нашитой перед обедом руной Тир на груди и с белым воротничком - наверняка не выделялась среди других. Разве что в левом углу рта, на верхней губе запеклась корочкой кровь. Вскоре она с удивлением заметила, что тоже не испытывает ни малейшего желания разговаривать с кем-либо, шептаться или смеяться. И дело было не в том, что девочки вокруг ей незнакомы - познакомиться пара пустяков. Просто хотелось быстрее съесть выданную пищу и уйти, как это все и делали. Наверное, атмосфера в зале была такой, не располагающей к дружелюбию, смеху и беспечным разговорам. Только вот Катрин не могла после обеда укрыться в своей комнате - Беата назначила её дежурной.

После обеда, когда столовая опустела, она без труда нашла Хильду, пожилую немку, отвечавшую за питание учениц. Та бесстрастно выслушала робкую речь Катрин, что, мол, её назначили дежурной, и она должна перемыть посуду. Молча провела ученицу в моечную, показала, где что лежит, и скрылась. Катрин принялась за работу.

Пока шли миски и ложки, мытьё давалось без особого труда. Но вот с баками для готовки пришлось попотеть. Были они здоровенными, жирными, ужасно неудобными в обращении. Маленькой Катрин никак не удавалось подставить габаритную посудину под кран, либо же вода проливалась через край раковины на ноги и платье. Пыхтя и злясь, девочка драила очередной непослушный бак, когда бесшумно появилась старшая воспитательница.

- Разве ты сегодня дежуришь, Зобель? - спросила она.

- Да, госпожа Циге, - ответила Катрин, продолжая воевать с посудой.

- Странно... - задумчиво протянула Циге, - я почему-то была уверена, что сегодня по графику Беата Пьес.

Катрина даже перервала работу. Так вот оно что - Беата заслала её в моечную вместо себя! Но это нечестно! Раньше её никогда не обманывали... ну, почти никогда. Если что и было, то совсем по-детски, там и сердиться-то смешно. Но сейчас жгучая обида стала комом в горле, сдавила грудь. Врунья! Зазнайка, самозваная командирша! И что от неё можно ждать ещё?!

- Но раз взялась - мой, - закончила между тем разговор госпожа Циге. И скрылась так же бесшумно, как и появилась.

Катрин закончила дело и поплелась искать свою комнату. Сделать это оказалось нелегко, на помощь рассчитывать не приходилось. И соседки, как обещала воспитательница, в том числе. Такая поможет... Разве что с лестницы упасть да шею свернуть. И вообще, в коридорах было пусто.

Несколько раз Катрин сворачивала не туда, плутала по одинаковым переходам донжона. Двери были все похожи одна на другую и все не те, что нужно, а спросить не у кого. Судя по столовой, здесь не любят общаться без крайней необходимости. Да и Катрин, если честно, совершенно не хотелось стучать в чужие комнаты. А ну как сразу, без разговоров получишь тумака в лицо?!

Наконец, коридор показался знакомым, а на двери она увидела характерную выщерблину у замочной скважины. Запирают здесь или нет, она не знала, но отметину запомнила, и потому смело толкнула дверь.

- Вымыла? - встретила её соседка противной своей, кривой улыбочкой. - Вот и умница. Завтра заправишь мою постель. И смотри, чтоб ни единой морщинки. Следить буду строго. Вопросы?

Катрин с ненавистью смотрела на обидчицу, но та лишь ухмылялась. Ах, если б взглядом можно было убить эту девчонку - она б убила! Прожгла бы в ней дырку, разорвала бы на куски! Но взгляду обычной девочки это не подвластно. Скорее бы вырасти, стать большой и сильной, как Валькирия! Тогда ни одна мерзкая маленькая полька не посмеет издеваться над ней...

Дрогнула раз и другой крохотная родинка под левым веком - Катрин решительно шагнула вперёд. Но Беата одним движением оказалась рядом. И всё повторилось вновь - удар, полёт к кровати, солёный вкус крови на языке. Папа-папочка! Ну что же мне делать?! Как жить здесь, в этой треклятой школе?!

Разница заключалась лишь в том, что теперь кулак пришёлся слева, и верхняя губа оказалась разбитой уже с двух сторон. Беата владела ударом с обеих рук одинаково хорошо.

Потянулись дни. Будь на месте Катрин более сведущий человек, сказал бы - казарменные будни. Всё по расписанию: занятия, приём пищи, работы на территории замка в свободное время и обязательное чтение по вечерам. Учёба походила на школьную - арифметика, письмо, история и география. Но были и отличия. Добавился английский язык, притом что русский и немецкий преподавали тоже, невзирая на солидную практику Катрин в том и другом. И что её удивило, здесь уделяли особое внимание физической подготовке. Два раза в день девочек - причём разных возрастов - приводили небольшими группами в спортивный зал, а занятия строились так, чтоб развивать в первую очередь способность нападать и обороняться голыми руками. Вот когда вспомнился парикмахер, и слова Циге, мол, ещё спасибо скажешь. Действительно, с короткой стрижкой бороться было куда удобнее.

Беата, нарочно или случайно, всегда оказывалась в одной группе с Катрин, и скоро стало понятно - ей с полькой не тягаться. Пьес была очень ловкой и сильной, побеждала и сверстниц, и старших девочек. Порой брала своё не силой и ловкостью, хоть и этого ей было не занимать, но коварством и жестокостью. Однако преподаватели не говорили ни слова против, а жаловаться здесь было не принято. И конечно, с особым удовольствием Беата отыгрывалась на соседке по комнате. Здесь, в зале, можно было бить и истязать на законных, так сказать, основаниях - занятия тому и посвящались. И что прикажете делать?

Но и вне занятий было несладко. Пьес гоняла Катрин вместо себя на общественные работы. Вдоль высокой крепостной стены росли столетние дубы и буки. Осенью они засыпали внутренний двор палой листвой, которую следовало убирать. И вообще, уборка территории была полностью на воспитуемых. Да и в помещениях работы хватало. О дежурствах в столовой Катрин уже знала не понаслышке, а нужно было ещё помогать на кухне: чистить картошку, мыть овощи, резать хлеб.

Неожиданно во всех этих тяготах нашёлся и плюс. Благодаря тому, что Катрин выходила вместо соседки на работы, она быстро выучила схему донжона и замка. В северной башне, вернее в подножии её, располагался спортзал, в западной проходили школьные занятия. В восточную и южную воспитанниц не пускали ни под каким видом. Там кипела какая-то своя, тайная и загадочная жизнь.

Строения поменьше, как и предполагалось, оказались складами одежды и провизии длительного хранения - консервов, сухого молока, круп. Свежие молочные продукты, мясо и овощи привозили извне, кормили воспитанниц хорошо. Там же находились слесарная мастерская и гараж. Электростанция на случай повреждения электросети, протянутой аж из Бад Харцбурга, с запасом горючего для дизеля. И уже через неделю Катрин, обладая хорошей памятью и чувством ориентации, легко разбиралась во всём этом, включая коридоры и переходы донжона.

Но жизнь с Беатой становилась невыносимой. Маленькая полька находила всё новые и новые злокозненные задания для соседки. То заставит решать домашние задание, а сама потом просто переписывает, то вынудит врать преподавателям, что, дескать, она, Беата, плохо себя чувствует и потому не может выйти к ужину. А Катрин заставляла носить себе пищу, а потом ещё и возвращать посуду. Обязательным условием подобной взаимопомощи было участие в мытье этой самой посуды наравне с дежурной по столовой. Беата же просто валялась на койке, ничего не делая.

Госпожа Циге на все эти выходки лишь приподнимала выщипанную бровь. Наконец, настал день, когда полька заявила, что Катрин должна пойти к старшей воспитательнице и донести на одну из девочек, высокую и полноватую, но спокойную и доброжелательную француженку Адель Урсо.

- Скажешь, Соболёк, что она воровка. Деньги у меня украла, которые из дому прислали.

Некоторым воспитанницам действительно родные присылали небольшие суммы. А в западной башне имелась галантерейная лавка, где можно было приобрести всякую мелочь. Вот только Пьес никогда на памяти Катрин не получала по почте ни пфенинга. Получалось, она подбивает соседку на ложный донос, враньё, да такое, что грозит Адель исключением из школы, а может чем и похуже!

Это было низко и подло. Катрин так и сказала Беате: мол, что уж вы там с Адель не поделили, не знаю, но оговаривать соученицу не буду! И тут же получила удар в живот. Пьес теперь не била её по лицу, чтоб не оставлять следов, но колотила по туловищу так, что наутро Катрин чувствовала себя, словно её пропустили через мясорубку.

Пришлось согласиться выполнить постыдное задание, но Катя оттягивала неприятный момент до последней возможности. То, мол, госпожа Циге была занята и не захотела её выслушать, то саму срочно вызвали в класс и она просто не успела поговорить с воспитательницей. Беата хмыкала, щурилась и бросала презрительно:

- Завтра сделаешь, или смотри...

Нужно было что-то предпринимать. Заручиться поддержкой, обзавестись союзницей среди воспитанниц Катрин не могла. В разговоры девочки вступали неохотно, а если тема казалась им скользкой, сразу замолкали и замыкались, отходили в сторону. А что может быть приятного, когда тебе предлагают сговор против одной из самых сильных учениц, которая, к тому же, и самая жестокая драчунья? Никто ввязываться в такое предприятие не захочет. Предупредить саму Адель и пригласить её вместе попытаться дать отпор Беате Катрин даже не пришло в голову. Слишком француженка была тихой и незлобивой. Да и трусиха наверняка...

Пойти к госпоже Циге и честно ей всё рассказать, тоже невозможно. Доказательств у Катрин нет, её слово против слова Пьес, а за клевету - коль скоро воспитательница сочтёт рассказ клеветой - наказывали не слабее, чем за воровство. Такой случай уже произошёл на её глазах: одну девочку лишь заподозрили в навете на подругу и мгновенно выгнали. О дальнейшей судьбе изгнанницы никто точно не знал, но пару раз прозвучали слова «концентрационный лагерь». Это страшное изобретение новой власти, едва появившись, уже успело обрасти столь жуткими подробностями, что не нужно было никаких других страшилок. Девчонки пугались от одного упоминания до полусмерти.

Было над чем поломать голову.

Решение пришло неожиданно. Катрин заметила, что единственное место общественных работ, куда ходит Беата, это дежурство по кухне. Она не стремилась чистить картошку и ловко спихивала неинтересную работу на кого-нибудь другого, зато обожала хлеборезку. Дело в том, что на кухне был установлен специальный нож на электроприводе. Нажимаешь кнопку, и из держака со свистом опускается широкое отточенное лезвие. Клац! - и вновь возвращается в гнездо. Предназначался этот электронож для нарезки твёрдых овощей, но, естественно, он легко справлялся и с хлебом.

Вот что привлекало польку - лишний повод покрасоваться перед другими девчонками. Пьес страдал болезненным тщеславием, может быть оттого и лезла на рожон в спортзале, дерзила преподавателям. Для этого же нашла себе жертву - лишний раз самоутвердиться. По правилам дети к ножу не допускались, но Беата нашла способ уговорить Хильду. Когда ей было нужно, она могла убедить кого угодно.

Пьес любила подставлять буханку хлеба так, чтобы нож отрезал идеально ровные, совершенно одинаковые куски. Это само по себе требовало сноровки, но Беата при этом всегда убыстряла темп резки. Нож так и мелькал с глухим клацаньем в опасной близости от рук резчицы, девчонки круглили глаза и только что не визжали. Это был час триумфа Беаты.

- Эй, кто там рядом, подавай буханки! - азартно кричала она когда на польском, когда на немецком языке. Глаза её горели, щеки румянились, и даже Катрин в такие моменты захватывал жутковатый восторг.

Но сейчас было не до восторгов.

Как раз случилось дежурство. Она с двумя другими девочками выполняли обычные работы, когда явилась Беата. Судя по всему, та уже договорилась с Хильдой и направилась прямо к хлеборезке.

- Ну что, подруги, показать вам истинное мастерство? - выкрикнула весело, засучивая рукава. - Соболёк, иди сюда! Будешь подавать патроны! - и рассмеялась своим противным смехом.

Но когда загудел электромотор, и Катрин подала первую буханку, Беата вдруг наклонилась и шепнула ей в ухо:

- Смотри, не выполнишь задание, я суну под эту штуку твою голову.

Невозможно было понять, насколько полька шутит и шутит ли вообще. Катрин как током ударило - другого шанса не будет. На побледневшем лице стала хорошо заметна маленькая родинка под левым лазом...

А дело уже пошло: нажатие кнопки - клац! - и подвинуть буханку на сантиметр! Нажатие - клац! - и летит очередной отрезанный ломоть!

Я такой же отрезанный ломоть, неожиданно подумала Катрин, подавая новую буханку...

Клац! - клац! - клац! - Беата нажимает на кнопку всё быстрее, лезвие мелькает, летят в латок идеально нарезанные куски...

- Соболёк, не зевай! - кричит разошедшаяся польская девочка со смешной для русского уха фамилией Пёс. - Давай хлеб!

Даю!

Поворот - взять буханку - взгляд искоса - Беата осторожно подаёт остатки предыдущей...

Освободилась, протянула руку - движение - подать очередную буханку - чуть отступить - телом слегка задеть локоть...

Вот так...

Поворот...

В лоток вместе с отрезанным ломтём хлеба летят три отсечённых пальца.

Беата отдёрнула руку, и застыла, выпучив глаза на изувеченную кисть. Из обрубков пальцев хлестала кровь. И только через несколько бесконечно долгих секунд она закричала - дико, с пронзительным визгом. Катрин и не знала, что люди умеют так кричать.

- Пёс тебя забери, Беата, - шепчут её губы. Шепчут так, чтобы никто не услышал.

Все тут же пришли в движение. Завизжали разом и заметались бестолково девчонки. Откуда ни возьмись появилась бледная Хильда, ещё не понявшая, что произошло, но почувствовавшая беду.

- Ай, Беаточка, что ж ты так! Как же можно, дай помогу!.. - запричитала Катрин, как, бывало, лопотала фрау Гросс, когда совсем маленькая Катюшка шлёпалась на попку. Схватила подвернувшееся полотенце, накинула на кисть, попыталась затянуть.

Беата вырвала обрубок руки, прижала к груди, пачкаясь собственной кровью. Шатаясь, на полусогнутых ногах потопала с кухни...

Вечером объявили общее построение воспитанниц во дворе, где находилось что-то вроде плаца. На небольшую трибуну поднялся герр директор.

- В нашей школе произошло прискорбное событие, - начал он, напрягая голос. - Одна из воспитанниц, Беата Пьес, покалечилась по собственной неосторожности. Теперь она, к сожалению, не сможет продолжить обучение. Я хочу всем напомнить о дисциплине! Дисциплине и осторожности! Пусть это несчастье послужит...

Дальше Катрин не слушала. Беаты больше не будет. Может быть, её отправили к родителям, а может быть, в страшный концентрационный лагерь. А может, в лагерь вместе с родителями. Ведь недаром в школу Кнохенхюте - приют костей наших - отбирают лишь особых детей. И не выпускают до окончания обучения ни под каким предлогом. Высокие стены, ров, ворота на запоре. Знать есть, что скрывать от остального мира. А Пьес успела проучиться тут целых три года. Разве её просто так отпустят?

Но она сама выбрала свою судьбу. Мы все выбираем...

В комнату к Катрин подселили Адель Урсо. Урс - по-французски медведь. Она и есть такая - большая и с виду неуклюжая. Зато не злая.

А перед отбоем неожиданно зашла фройляйн Циге.

- Ты ведь хотела иметь его при себе? - сказала она и протянула забавного плюшевого медвежонка с одним грязным ушком.

- А можно? - не веря своему счастью, пролепетала Катрин.

- Можно, - чуть приподняла уголки губ Циге, что должно было означать улыбку. - Теперь можно