Глава 1

Начало осени выдалось безветренным и солнечным. Дожди, что прольются на тротуары Берлина, ещё впереди, а пока липы на знаменитом бульваре Унтер-ден-Линден тихо роняют широкие жёлтые листья под ноги прохожим. По дорогам деловито снуют надёжные немецкие автомобили, по поездам подземки можно сверять часы. Торопятся на службу пунктуальные берлинцы - в конторы и банки, на фабрики и в мастерские, в магазины и лавки. Город живёт обычной мирной жизнью. Пока.

Но уже звучат в речах на партийных митингах, укоренились в умах и мелькают на страницах газет такие понятия, как «национал-социализм», «Версальский позор» и «фюрер немецкой нации». До января 1933 года, когда президент Гинденбург назначит рейхсканцлером Адольфа Гитлера, остаётся лишь три месяца, но уже прозвучал доклад фюрера о программе фашисткой партии на собрании финансистов и промышленников в Дюссельдорфе. Уже принят августовский декрет о введении чрезвычайных судов и смертной казни за участие в вооружённых столкновениях с фашистами. И скоро, уже очень скоро, в ноябре, крупнейшие промышленники и банкиры потребуют передачи Гитлеру всей полноты власти.

Теперь любая политическая или общественная сила в Германии уже не могла не считаться с набирающими силу и власть национал-социалистами. А белоэмигрантская группа «За Веру и Отечество» считала себя организацией с далеко идущими планами.

Двое господ зашли скоротать время в одном из сотен маленьких заведений, именуемых здесь гаштетами. Повесили лёгкие плащи и шляпы на вешалку, присели за столик. Официант, откликавшийся на зов «герр оберст», вмиг принёс по кружке тёмного баварского.

Один из пришедших - сухощавый, в элегантном костюме, с невыразительным лицом, на котором бросались в глаза лишь усики, подстриженные в стиле «а-ля Адольф Гитлер». Другой - одутловатый, изрядно оплывший, с лицом кирпичного цвета и лихим курчавым чубом, зачёсанным налево. Котелок, чудом державшийся на макушке, лишь подчёркивал странную причёску, уместную где-нибудь на казачьем сходе на Дону, но никак не в столице Германии. Впрочем, котелок в помещении посетитель снял. Лишь только пиво оказалась на столе, он с жадностью припал к кружке, втягивая густую жидкость вместе с пеной.

- Любовь к алкоголю не доведёт вас до добра, Павел Александрович, - проговорил сухощавый, поглядывая с плохо скрываемым презрением, как мощно ходит кадык на бычьей шее визави. Сам он к кружке едва притронулся. - Берёте пример с наших немецких коллег, предпочитающих проводить партийные собрания в пивных?

- Ничего плохого в этом не вижу, Всеволод Петрович, - хмыкнул «казак», обдав собеседника густым сивушным духом. - Пиво тут превосходное. Недаром же наци свой провалившийся путч связали с этим прекрасным напитком! - И рассмеялся уже в голос, толстые щёки закрыли маленькие глазки, которые так и хотелось назвать поросячьими.

- Ну, это когда было, - сделал лёгкое отметающее движение рукой Всеволод Петрович. - Теперь-то всем предельно ясно, кто заказывает музыку. Пока нацисты наводят порядок в собственном доме, но придёт время, они замахнуться на большее. И нам нельзя пропустить этого момента. Я от верных людей знаю, что со Штрассером и Ремом у Гитлера конфликты и разногласия. Эти фигуры не имеют перспективы. Вот Рудольф Гесс, напротив, набирает силу. Близок к фюреру как никто другой, учился у Хаусхофера(1), да и сейчас дружит с профессором. Этот высоколобый оказывает на Гитлера значительное влияние. Вот с такой компанией нам по пути.

- С такой компанией? - тупо повторил Павел Александрович и звучно икнул. - Но нацисты хороводятся с Советами! В гости друг к дружке ездят, договариваются!..

Всеволод Петрович Погоржельский поморщился. Гражданскую войну он окончил в контрразведке Врангеля в чине капитана. Бежал с бароном из Крыма в памятном двадцатом году, но добывать информацию и делать выводы не разучился по сей день. Сейчас Погоржельский числился председателем организации «За Веру и Отечество», обосновавшейся в Берлине, и внимательно следил за политическими играми и раскладами. Как и многие другие эмигранты, ненавидевшие большевиков, он давно понял, что изнутри государство рабочих и крестьян не взорвать. Можно лишь въехать в Россию на плечах более сильного игрока, - через войну, через интервенцию, - а потом можно попытаться восстановить собственную власть, будь то хоть монархия, хоть парламентская республика. И Всеволод Петрович активно искал такую силу, игрока, готового биться с коммунистами не на жизнь, а на смерть.

- Они не дружат с Советами, а заигрывают. Ссориться одновременно с Европой на западе и со Сталиным на востоке им не с руки. Но договоры, обмен делегациями, всё прочее, это до времени. Из кругов, близких к Гессу мне стало достоверно известно - бродят в германских головушках идеи о мировом господстве. Тот же Хаусхофер преподносит свою геополитическую теорию расширения жизненного пространства как леденец на палочке - нате, кушайте-с. Смотрят их глазки завидущие на Восток, где этого пространства полно. Так что, как только Адольф разберётся с внутренними проблемами, начнётся экспансия. Попомните моё слово, майн герр.

Павел Александрович Столобов, бывший казачий подъесаул, икнул ещё раз. Да сытая, спокойная жизнь в изнеженной Европе ослабила его тело, но не притупила ненависти к коммунизму. Чудесное баварское пиво легло лишними килограммами на животе, талии и бёдрах, но не смыло крови русских людей, в которой по локоть были его руки. Руки, привычные держать саблю. Личина простака и пьянчужки устраивала Столобова, но мозги продолжали работать, а в седло он готов был хоть сейчас, лишь бы за правое дело - бить большевиков.

Всё это отлично рассмотрел в своё время Погоржельский и потому терпел плебейские манеры Столобова, даже иногда слегка подыгрывая ему. Знал, в нужный момент этот человек не подведёт, и держал его подле себя, представляя при случае первым своим помощником.

- Ясно, - тряхнул чубом подъесаул (ну как было избавиться от такой красоты, пусть ты и живёшь давно в просвещённых Европах!). - Наши действия?

- Продолжаем в том же духе - сближаемся с нацистами, поддерживаем во всём их идеи. Дружим, заводим связи. Пока они кичатся своим будто бы арийским происхождением и на нас смотрят свысока, но настанет час, и им понадобятся союзники. Помощники понадобятся, потому что грызться с Россией ещё Бисмарк не советовал. Только никто тех рекомендаций не вспомнит, а когда придёт время, мы окажемся ко двору. Вот только...

Столобов шумно хлебнул из кружки и вопросительно уставился на патрона.

- Меня беспокоит Соболев, - закончил свою мысль Погоржельский. - Отмахнуться от него никак нельзя: родство, как ни крути, германское, связи, жена в партии. А популярность среди наших так просто сумасшедшая. Прямо знамя борьбы с большевизмом, честное слово! Да и с англичанами дружит, сволочь, а их тоже со счетов пока сбрасывать не стоит. Если элементарно перебить с ним горшки, отлучить от организации, много неприятностей доставить может. Но и его антинацистские высказывания вызывают неудовольствие в определённых кругах. Тех самых, где вращается Гесс и другие нужные нам люди. Мне уже намекнули - уймите, мол, своего офицера.

- Уймёшь его, пожалуй, как же! - перешёл на совершенно трезвый, серьёзный тон Столобов. - Мы ж с тобой Соболева ещё по Крыму помним, по Турции. Не человек - кремень. Или упрямый осёл, это как посмотреть. Но если что решил, ведь не сдвинешь же!..

- А нужно, Павел, сдвинуть, - зло проговорил председатель. - Иначе он нам всю обедню испортит.

- Про популярность, это ты, Всеволод Петрович, правильно сказал, - откликнулся подъесаул. - Многие его помнят, знают как честного офицера. И если договориться с Соболевым не удастся - а так оно, боюсь, и случится - то можно сделать из него мученика.

- Верно мыслишь, Павел. Если в жизни человек нам мешает, то пусть его смерть послужит общему делу. У тебя есть кто на примете?

- Есть один - Гавриил Анохин. Вот так, извольте - не Гаврила, ни тем более Гавря какой-нибудь, а Гавриил. Дрянь человечишка, пузырь мыльный. Но величает себя анархистом, последователем самого князя Петра Кропоткина. А нам ничего не мешает представить его агентом Коминтерна. Гавриил этот попал на крючок берлинской криминальной полиции, и так уж получилось, что я могу его с крючка этого снять. В обмен на услугу.

- Хороший вариант, - согласился председатель. - Но операцию нужно провести тонко, чтобы ни малейшее подозрение нас не коснулось. Всё продумай, подготовь и приступай. Не подведёшь?

- Обижаете, ваше ско-родие! - разулыбался Столобов, и толстые щёки скрыли поросячие глазки. - Комар носа не подточит!

- Вот и славно. - Погоржельский погладил щёточку усов, в точности таких же, как у фюрера немецкого народа, и потянулся к пиву.

Через три дня после разговора в пивной на тихой окраинной улочке Берлина, Артемий Константинович Соболев сидел в редакционном кабинете газеты «Цайт». Газета старалась считать себя нейтральной, претендовала на объективное освещение новостей в мире, хотя в нынешней Германии делать это становилось труднее день ото дня. Большинство изданий уже приняли фашистский толк, не говоря уже об одиозной «Фёлькишер Беобахтер». Однако «Цайт» пока удавалось держаться на зыбкой грани, отделяющей официальное мнение от собственного, а независимые репортажи от заказных. Пока удавалось.

Назвать кабинетом комнату, выделенную Соболеву, было, пожалуй, слишком смело. Так, крошечная комнатушка два на два метра с единственным оконцем под потолком. Помещался здесь лишь стол с пишущей машинкой и стеллаж, заваленный кипами бумаг. Да на стене часы с кукушкой, по случаю купленные в лавке старьёвщика. Часы русского мастера, напоминающие о России. Стрелки показывали шесть вечера.

Статья застряла на середине. Мысли путались в голове, наплывали воспоминания. Россия, Родина - всё это были для Соболева не пустые слова. В двадцатом году, когда красные грозили опрокинуть порядком потрёпанные и поредевшие части барона Врангеля в Чёрное море, ему удалось покинуть Крым. Покинуть вместе с женой Машей. Артемий прикрыл глаза и вновь увидел как наяву - прапорщик, распяливший рот в крике: «Не положено, ваше ско-родие! Проход только для офицеров!» - «Я и есть офицер, болван, а это - моя жена! Пропусти!» - «Не положено!..»

А следом ствол нагана, упертый в тощую шею, прямо под подбородком, над несвежим подворотничком: «Или ты нас пропустишь, или и сам останешься тут навсегда!..»

Маша, Машенька. Мария Франциевна, урождённая Вольф. Жена, единственная в жизни любимая женщина. Им тогда удалось вырваться из Крыма, где земля горела под ногами, но и в Турции оказалось не лучше. Лагерь под Константинополем, грязные бараки, вонь, вши, нищета. Турки, сами принижаемые англичанами, отыгрывались на русских. «Эй, урус ишак, пшёл!» - вот и всё гостеприимство.

Маша предлагала перебраться в Германию, говорила, там осталась какая-то родня по отцовской линии. Даже умудрилась послать письмо неведомым германским родичам, которые в ответ обещали помочь устроиться. Но он отказывался уезжать. Знаменитое Соболевское упорство! Или упрямство? Просто он тогда верил ещё, что из потрёпанных войной, униженных людей, собранных под Константинополем и Галлиполи, в Чаталдже и на Лемносе можно собрать, спаять, возродить святое русское воинство. И вернуть Родину, ту, которую украли у него большевики!

Вера эта помогала жить и переносить невзгоды.

Но чем дальше, тем яснее становилось, что боевой дух и организованность, ещё недавно свойственные русским солдатам и офицерам, тают. Растворяются во влажном, жарком турецком воздухе, уходят как вода сквозь песок на пляже в Средиземноморье. Бывшие союзники, страны Антанты, также не стремились к образованию новой военной силы, не помогали, а мешали сплочению. Русские их вполне устраивали в роли эмигрантов. Скоро он понял: сломленные, опустившиеся, разуверившиеся люди не станут больше солдатами.

Тут Маша заболела туберкулёзом. Сказались скотские условия жизни и постоянное недоедание. Тогда Соболев решился, они уехали в Германию.

Артемий Константинович достал трубку. Английскую, от знаменитого мастера Альфреда Данхилла, и к ней табак: классическую английскую смесь с добавлением латакии и турецких табаков. Подарок Майкла Мак-Грегора, английского атташе с шотландской фамилией. Соболев невольно усмехнулся - на самом деле, обычного шпиона. Одного из многих, что крутятся сейчас в Берлине. Тут не только британцы, но и французы, поляки, ещё чёрти кто. Те же турки, например. И со всеми он дружен. Статус специального корреспондента независимой газеты это позволяет. Пока позволяет.

Что ж, подружимся и с Мак-Грегором, полезное знакомство. Нет хода только к русским дипломатам. Ах, пардон - советским. Соотечественники с ним знаться не желают.

Соболев принялся разминать табак, не спеша набивать трубку. Это успокаивало, помогало сосредоточиться, но вновь наплывали воспоминания - ненужные, отравляющие душу, бередящие старые раны. В Германии их действительно приняли достойно. Помогли обустроиться, нашли для Маши хороших врачей, и болезнь вроде отступила. Жена чувствовала себя настолько хорошо, что в двадцать четвёртом родилась Катенька. Любимая и единственная доченька, кровиночка.

Артемий Константинович невольно поглядел на стеллаж, где с краю примостился забавный плюшевый медвежонок. У Катюши сегодня день рождения, ей исполнилось восемь лет. Большая уже. Вот сейчас он соберётся с силами, добьёт статью и пойдёт её поздравлять. Терезы наверняка нет дома, пропадает где-нибудь на очередном собрании, зато фрау Гросс наверняка испекла свой знаменитый штрудель. Жаль Маша не дожила до этого дня...

Мария сгорела через год. Внезапное ухудшение, знаменитый берлинский профессор, беспомощно разводящий руками: «Лёгочное кровотечение, герр Зобель. Поверьте, мы сделали, что могли». Артемий Зобель, так записали его в немецкой метрике. А Маши не стало, и жизнь грозила превратиться в холодную, бесплодную пустыню, грязно-серую портянку, накрывшую всё вокруг. Если бы не Катюша: единственная радость, свет в окошке.

А скоро появились Погоржельский со Столобовым. Он помнил их по Крыму и совместному бегству в Турцию (отступлением назвать это язык не поворачивался). Организация «За Веру и Отечество», возрождение традиций, консолидация всех антибольшевистских сил. Мы поднимем новое знамя! Идея его увлекла. К тому же, бурная деятельность, которую развили бывшие однополчане, помогала отвлечься от личных проблем.

Функционеру новой патриотической организации полагалось денежное пособие, и немалое. Все финансовые вопросы отпали разом. Где уж Погоржельский находил фонды, бог весть, но такое положение Соболева устраивало. Позднее он же устроил Артемия Константиновича в газету спецкором. Это давало широкий простор для контактов с самыми разными людьми, позволяло изучать все сферы и слои немецкого общества. Встречаться с иностранцами, налаживать связи, заводить полезные знакомства. Мощное белоэмигрантское движения существовало в Париже, Соболев наладил с ними постоянное взаимодействие. Объявились монархисты в Берне, Соболев отправился в Швейцарию. И так дальше, и дальше - больше.

За маленькой Катюшей смотреть стало совершенно некогда. Вначале выручала экономка фрау Гросс, но вскоре Соболев понял, что ребёнку нужна мать. Или хотя бы кто-то, пригодный на эту роль. Да и ему ещё нет пятидесяти, природа требует своего. Нельзя жить одной лишь памятью. Так появилась в его жизни Тереза Вюрст, скромная, симпатичная женщина тридцати лет, смотревшая на него с немым обожанием и готовая, казалось, выполнить любую его прихоть. Даже невысказанную.

Женщина всё чаще стала появляться в домике на Ландсбергер Аллее, 41. К Катюше она относилась хорошо, во всяком случае, Соболеву казалось, что находит с ребёнком общий язык. Катьке шёл третий год, мать она помнила смутно, лишь иногда задавала детские вопросы типа: «А Тереза моя мама? А если нет, то где мама?» Артемий кое-как выкручивался, находил какие-то ответы, и ребёнок успокаивался. Тереза работала сборщицей на часовой фабрике, а всё свободное время отдавала ему и его дочери. Настал день, и Соболев решился. В ближайшей кирхе лютеранский пастор соединил души Артемия и Терезы на небе, а руки на земле. Соболев, давно в душе атеист, легко согласился провести обряд по протестантскому обычаю. В кирху он не собирался ходить точно так же, как раньше манкировал посещениями православной церкви.

Казалось, жизнь налаживается. Пока в семейную идиллию и деловую сферу Артемия Соболева не вторгся фашизм.

Он раскурил трубку. Пряно-сладковатый вкус латакии чуть пощипывал язык, клубы крепкого табачного дыма поплыли по кабинету, устремляясь к окну. За окном было уже совсем темно.

Это произошло в позапрошлом году. Погоржельский на встрече в узком кругу наиболее влиятельных членов организации объявил о новом направлении деятельности - союз с национал-социалистами. Одновременно и неожиданно Тереза вступила в ряды НСДАП. Теперь она частенько пропадала на партийных митингах и собраниях, а дома всё чаще заводила разговор о величие германской нации, о том унижении, которое принёс немцам Версальский мирный договор, и что её Родина достойна лучшей участи. В то же время, в организации от Соболева требовали заводить тесную дружбу с нацистами всех рангов, а то и самому подумать о членстве в национал-социалистической партии Германии.

И это ничего, Артемий Константинович, что в названии звучат слова «социалистическая» и «рабочая». Это всего лишь слова, не более! А устремления у нацистов самые что ни на есть выгодные нашему общему делу. А у вас и жена в партии, да и самого называют герр Зобель. Да не просто так, а по паспорту. Подумайте, выше высокоблагородие, хорошенько подумайте!

Он принялся внимательно разбираться в вопросе, и скоро понял, что коричневые ничуть не лучше красных. А быть может, ещё и хуже. Если коммунисты основываются на классовой борьбе, разделив мир на богатых и бедных, угнетателей и угнетённых, то фашисты и вовсе делят людей на расу господ и унтерменшей, недочеловеков, не имеющих права на существование. Или способных, в лучшем случае, лишь на рабский, подневольный труд. Под присмотром, естественно, тех самых господ. Есть доктор Геббельс, доктор Дарре, да и многие другие учёные, на полном серьёзе рассматривающие антропометрические особенности арийской расы. Что же будет, если дать им волю?

Надежды Погоржельского вернуть прежнюю Россию через немецкую интервенцию казались Соболеву наивными и утопическими. Кабы самим под ярмом не оказаться, педантичным таким, продуманным и тщательно простроенным немецким ярмом. Тут и коммунисты покажутся не таким уж злом. Нельзя связываться с фашистами! - он так и заявил на очередном собрании. И понял, что нажил себе врагов в лице остальных руководителей. Те давно уже сделали выбор, и поворачивать не собирались. Но и Соболев не привык идти на попятную. Если решил, что так правильно, будет держаться за свою правду зубами. Ничего, мы ещё повоюем!..

Хуже обстояли дела дома. Тереза постоянно, не мытьём так катаньем, старалась приобщить мужа к непреходящим ценностям немецкого национал-социализма. Разговоры её всё более стали походить на лозунги, звучащие на партийных митингах, и истеричные речи лидеров движения, транслируемые по радио.

- Дорогая, но я ведь даже не отношусь к немецкой нации, - пытался урезонить супругу Соболев.

- Это ничего не значит, - возражала Тереза. - Истинные арийцы встречаются и в других расах. Крайне редко, правда, но встречаются. Это доказали наши антропологи. А если хорошенько покопаться в твоей родословной, то как знать, может и сыщутся германские корни...

Соболев категорически не желал позволять кому-либо копаться в своей родословной. Тем более в поисках немецких корней. Он русский человек, и этим горд! Как там говорил Суворов? «Я - русский, какой восторг!» Вроде бы так...

Занятый своими мыслями, Артемий Константинович сделал слишком глубокую затяжку крепким английским табаком и закашлялся. Отложил трубку и бойко отстучал окончание статьи. Просмотрел. Да-с, получилось нечто совсем уж антигитлеровское. Такое даже редактор Краузе, игравший в широту взглядов, пожалуй, что и не примет. Ну и чёрт с ними - с редактором, со статьёй, фашистами и антифашистами! Всё - завтра. А сейчас он пойдёт праздновать день рождения Катеньки.

Соболев оставил недокуренную, потухшую трубку на подставке, и едва законченную статью в каретке «Ремингтона». Накинул плащ, бережно уложил за полу подарочного медвежонка. Лёгкой походкой спустился на первый этаж, учтиво попрощавшись с привратником. И то, время уже позднее, все сотрудники давно разошлись по домам. Нехорошо задерживать старого Михаэля. Однако всё это ничуть не испортило ему настроения. Дома его ждала дочурка-именинница...

По пути домой его ждал убийца.

От редакции до дома сорок один по Ландсбергер Аллее можно было пройти по широкой и хорошо освещённой Ам Тирпарк, но такой путь был длиннее. А Соболев торопился к дочери, потому выбрал более прямую и короткую дорогу по узким и тёмным улочкам, примыкающим к знаменитому берлинскому парку. Другой, быть может, прежде подумал, об улочках ходила дурная слава. Поговаривали, в ночное время там орудовали налётчики. Но Соболев был русским офицером, Георгиевским кавалером ещё со времён Первой мировой. Слухам он не верил и ничего не боялся. Потому без сомнений углубился в хитросплетение улиц и переулков с редкими фонарями.

На его пути, не заметный в тёмном пространстве между домами, стоял человек.

Соболев прошёл совсем рядом, не почувствовав затаившейся в тени опасности. Человек бесшумно выступил из своего укрытия, до затылка жертвы было всего каких-то пара метров. Промахнуться невозможно.

Первая пуля вошла Артемию Соболеву под основание черепа и убила его мгновенно. Вторая впилась в плечо, в уже мёртвую плоть. Она была лишней.

Откатился к сточной канаве забавный плюшевый медвежонок.

Катя ждала папу до позднего вечера. Но вот уже большие часы в гостиной пробили десять раз, она считала, а его всё нет. Кате стало страшно и тоскливо, так страшно, и так тоскливо, как не было ещё никогда в её короткой восьмилетней жизни. Она спряталась на диване в детской, прижала к груди любимую куклу. Нет, она дождётся папочку, пусть он придёт даже и под утро!

Ходила из комнаты в комнату фрау Гросс, тяжело вздыхала. Тоже волнуется, поняла Катя. Терезы не было, она вообще в последнее время редко бывала дома. Одиноко стоял на праздничном столе штрудель в окружении сверкающих приборов.

- Ты бы ложилась, милая, - подошла фрау.

- А папа?! - воскликнула Катя. - Он же обещал! Он говорил, что подарок принесёт!.. Да хоть бы и без подарка - лишь бы пришёл...

- Ты же знаешь, девочка, твой папа важный человек в серьёзной организации, - принялась увещевать фрау Гросс. - У них могло случиться собрание, или ещё какие-то неотложные дела. Я уверена, завтра утром он тебя обязательно поздравит. Ложись.

Она, как и Тереза, говорила с девочкой по-немецки, в то время как Соболев всегда разговаривал с дочерью по-русски. Поэтому Катя одинаково легко владела обоими языками. Но сейчас это не имело значения.

- Но как же так?! - На глазах Катерины навернулись слёзы, дрогнула маленькая трогательная родинка под левым глазом. - Он же обещал...

Девочка уснула на диване, обняв любимую куклу, подаренную папой на прошлый день рожденья. Фрау Гросс не осмелилась её побеспокоить, чтобы перенести на кровать. У самой на сердце лежал тяжёлый камень. Никогда ещё не случалось, чтобы герр Зобель не пришёл ночевать. И даже не позвонил. Плохие предчувствия одолевали пожилую немку.

А утром появилась Тереза, фрау Зобель. На застывшем лице как-то особенно тревожно смотрелись сухие, с неестественным блеском глаза. Катя встрепенулась, потянулась к мачехе. Отношение её к Терезе было разным. Когда-то немка пугала девочку. Мать она почти не помнила, но понимала, что эта тётя - чужая. Однако Тереза была всегда ласкова, вела себя ровно и доброжелательно, никогда не бранилась. Катя стала привыкать. А в последнее время Тереза изменилась. Платья свободного покроя сменил строгий костюм, больше походивший на мундир. Волосы, раньше вольно ниспадающие на плечи, теперь всегда были собраны на затылке в тугой узел. На груди удивительный значок, а в голосе металл.

Как-то Кате попались на глаза картинки с Валькириями. Воинственные девы скакали по небу на крылатых конях и в крылатых шлемах. Сияли доспехи, горели огнём мечи в руках, горели и глаза воительниц, а из-под шлемов текли лавой светлые кудри! Правда, внешне они не слишком походили на Терезу, зато сбоку от изображений имелись точно такие же символы, как и на значке мачехи. То, что этот изломленный крестик называется свастикой, ей рассказал папа. Он объяснил, что знак этот - древний символ добра и света, но изменённый людьми. Что-то было там связано с движением то ли по ходу солнца, то ли против. Маленькая Катя толком не поняла, но сам знак ей понравился. Нравилась и чёрная свастика в белом круге на красном фоне - символ силы, мужества и несокрушимости немецкого духа. Так объясняла Тереза.

И вообще, помимо внешнего сходства существует ещё и сходство внутреннее. Это Катя понимала. Фрау Гросс, например, никак невозможно было сравнивать с Валькириями. И не только из-за возраста и фигуры. Многих других виденных женщин, более молодых, стройных и красивых, тоже нельзя. Чего-то не хватало, хотя девочка и не могла толком объяснить - чего. Но вот эту новую Терезу, ту, что носит костюм, более похожий на военный мундир, и значок со свастикой на груди - можно.

Дочь офицера, Катя с раннего детства научилась различать: кто есть военный, и кто есть не военный.

И сейчас она потянулась к этой сильной, волевой женщине, своей Валькирии. Потому что папы рядом не было, и детской своей душой Катя отчётливо понимала - стряслась беда. Страшная беда, страшней которой не может быть ничего!

Детские глаза спрашивали и молили.

Но фрау Зобель ответила взглядом холодным и строгим.

- Ты уже большая, Катрин, - сказала она скрипучим, чужим каким-то голосом. Тереза всегда называла её на немецкий манер, но таким голосом никогда ещё не разговаривала. - Ты должна быть мужественной и сильной. Весь наш народ терпит унижение и стойко переносит лишения. Будь достойна миссии великой Германии, будь достойна памяти своего отца. Да, его больше нет с нами.

- О, Господи! - выдохнула фрау Гросс и тяжело опустилась на тахту.

- Все утренние газеты пестрят этим, - резко обернулась к ней Тереза. - Тело Артемия нашли на улице, неподалёку от Тирпарка. Он застрелен. Убийца уже схвачен, это русский, некто Анохин. Анархист-революционер, а это почти то же, что большевик. Наймит Коминтерна. - И вновь резкий поворот в сторону Кати: - Твоего отца убили люди, с которыми он боролся всю свою жизнь. Убили подло, в спину, потому что в открытом бою были бы повержены и уничтожены! - Голос Терезы звенел. - Помни это, девочка. Ты вырастишь, станешь взрослой и отомстишь за него! И сделать это можно только вместе с Великой Германией, великой нацией, взявшей на себя грандиозную миссию - навести порядок в этом несовершенном мире! Мы восстановим справедливость, расставим народы по местам, ниспосланным свыше, построим новое общество. И пусть каждый получит своё!

Катерину душили слёзы. Маленькое сердечко, казалось, вот-вот разорвётся в груди, но где-то на дне сознания вызревала мысль, почти крик - да! она отомстит за отца! Валькирия права, враги получат по заслугам многократно. Только бы вырасти, стать большой и взять в руки меч!

А Тереза вдруг нагнулась, заглянула в глаза и сказала почти человеческим голосом:

- На, возьми. Его нашли рядом с телом отца. Наверное, он нёс тебе в подарок...

И протянула смешного плюшевого медвежонка. Правое ушко его было слегка испачкано придорожной грязью.

Похороны Катерина почти не запомнила. Всё было как в тумане: приходили какие-то люди, говорили слова, смысл которых до неё не доходил. Впрочем, все речи были обращены к Терезе, а Катю лишь изредка трогали за щеку или плечо. И она была благодарна этим незнакомым людям за то, что её ни о чём не спрашивают, не ждут ответов, не беспокоят. Дают проститься с папой. Спасибо вам, люди добрые, всплыли вдруг в памяти слова отца. Так он порой говаривал...

А сейчас лежит в гробу строгий и недосягаемый. Руки скрещены на груди по здешним обычаям. Пастор бубнит молитву. Папа, папочка! Как же я теперь?! Без тебя?..

Через день после похорон Тереза сказала:

- Собирайся, мы уезжаем. Много вещей не бери, там, куда мы едем, есть всё необходимое.

- А куда едем? - спросила Катя.

- Я решила отдать тебя в школу. Очень хорошую школу для девочек, для особенных девочек. Это не здесь, но там обеспечат тебе отличные условия и научат многим полезным вещам. А я буду наезжать, проведывать тебя. Так будет лучше для всех. Пойми, Катрин, я не могу постоянно оставаться рядом. Партийные дела требуют всего моего времени и всех сил без остатка! И потом, - голос её стал строже, - ты ведь не отказалась от мысли отомстить за смерть отца?

Катя только покрутила головой. Отказаться от такого?! Да пусть лучше она умрёт!

- Ну вот, в этом тебе помогут тоже. В общем, собирайся. Отъезд через два часа. - И неожиданно добавила совсем другим тоном: - Ты даже не представляешь, дорогая, какая это возможность! Другой такой не будет...

С собой Катерна взяла кофточку, что связала для неё фрау Гросс, и плюшевого мишку. Того, которого нёс папа в день её рождения. А больше ничего. В закрытую школу в предгорьях Гарца прибыла уже не Екатерина Соболева, а Катрин Зобель. Так её впредь все и называли...

(1) - Карл Хаусхофер - немецкий географ и социолог, основоположник германской школы геополитики.