Глава 31
Смерть на вкус, запах и цвет

Со всеми предосторожностями почти вся команда сухогруза кроме раненых, иранца и трех человек «группы тыла», опять запершихся в машинном отделении, неслышно вышла в коридор. Три автомата, ножи и прежние стармеховские приспособы составляли вооружение этого любительского спецназа. Несмотря ни на какие уговоры и даже приказы, кок Петька категорически отказался остаться при харчах и со своим громадным мясным тесаком пополнил самодеятельный боевой отряд мореманских командос. Но сразу за спасительным железным люком гримаса бесстрашия растаяла на его лице, боевой пыл исчез, и он, словно индус на корриде, почувствовал себя весьма прескверно.

В темноте двигались крадучись, нутром чувствуя все коридоры, углы и ступеньки родного судна. Невесть откуда едва ли не в каждом проснулся зверь – осторожный, кровожадный и хищный, даже не зверь, а что-то гораздо более страшное и жестокое в своей жажде убивать, убивать, коверкая все законы природы, убивать не добычу и не потому, что хочется есть, а потому, что надо убить изверга еще более коварного и мерзкого, убить его, чтобы он не убил тебя. И они крались, неслышные в звуках тишины, таились, растворившись в темноте, все ближе и ближе подбираясь к своей, нет, не жертве, а врагу – сильному и опасному. Все вокруг напряглось жестокостью и ненавистью, жилилось злобой и коварством. Казалось, и контейнеровоз оцепенел, застыл в тревожном и напряженном ожидании кровавой развязки.

Пробрались на верхнюю палубу, полной грудью вдохнули свежую прохладу – воздух-то в машинном отделении густой и терпкий, настоянный на соляре и техническом масле, и такая бражка по вкусу лишь Деду да его подручному, механику. А здесь ночь – ветреная и шаловливая девчонка, вся украшенная сияющими звездами, – широко улыбалась ясным месяцем, и море – в лунной, цвета белого золота, ризе.

Четкий силуэт судовых надстроек и морских контейнеров, громоздящихся на палубе, словно вырезаны из черной бумаги и наклеены на звездное небо. Только в иллюминаторах ходовой рубки бился, словно в плену, робкий луч фонарика. Там были люди.

– Работаем по старой схеме, – внятным шепотом инструктировал Куздрецов. – Боцман пинком вышибает дверь, сначала я, за мной старпом и еще трое врываемся в рубку. Дед, как только мы вломимся, сразу врубай фонарь. Стрелять они инстинктивно начнут по источнику света, так что не держи его перед собой, а то ведь татуировку твою могут попортить. Всем все ясно?

– Ясно! – прошуршало в ответ.

– Вы только в рубке сильно-то не буяньте, – также шепотом попросил Кораблин. – Техника и приборы нам нужны живые…

– Постараемся… Теперь слушай дальше. По-тихому мы их убрать не сможем, так что на помощь прибегут остальные. Сколько их будет, не знаю… Поэтому ты, Борис Николаевич, со своим автоматом спрячься где-нибудь около входа в рубку и никого не подпускай. Бей короткими и наверняка. Мужики твои пусть поблизости будут. Мы как управимся, постараемся помочь… Ну, по счету три – с Богом.

Они прокрались к двери ходовой рубки. «Только бы они ее не заперли… только бы не заперли, – заигранной пластинкой повторялась в мозгах Куздрецова одна и та же мысль. – Ну, повезло!» – Он увидел мельтешащие отблески света в щели между краем двери и косяком.

– Петрович, я сам, – беззвучно показал он губами и жестами боцману, который уже встал на изготовку.

От мощного удара дверь едва не слетела с петель, шарахнув и сбив с ног одного из бандитов, случайно оказавшегося рядом с противоположной стороны, – того самого, что держал в руке небольшой светодиодный фонарик.

– Ни с места! Руки за голову! – В свирепом реве вывернув рот, Куздрецов ураганом вломился в рубку. В ярком луче скользнувшего вслед за ним света он заметил, как стоявший у противоположного входа бандит лихо сдернул с плеча автомат, но даже не успел снять предохранитель – короткая прицельная очередь профессионально завалила его, только смердящая кровь брызнула на стену. В тот же миг сзади под угарный мат гулко застучал автомат старпома, и еще один бандит повалился на пол и в диких корчах стал исступленно царапать настил скрюченными пальцами, хрипя и обламывая ногти в приступе нестерпимой боли. Красная смертельная юшка пузырилась у него изо рта. Другой пират, сидящий на корточках справа от входа и рванувшийся было за своим автоматом, нарвался на такой удар в голову боцманским ботинком, что отлетел в сторону и остался лежать неподвижным: одним-единственным, протяжно долгим прихлюпом душа шахида, выбитая из его черепа, отлетела в райские мусульманские кущи.

А дальше произошло что-то невообразимое. С воплями: «Собакахер мударисен! Усрат ахуй атъебифи биляди!» в рубку, размахивая ножом и мощным фонарем, ворвался стармех. От вида сплошь татуированного разъяренного мужика (у исламистов полностью запрещены татуировки), а еще больше от его рева на родном для бандитов арабском языке у них отвисли челюсти, безвольно опустились руки и в изумлении вылезли из орбит глаза. Даже когда их связывали по рукам и ногам, они никак не могли понять, почему этот полоумный русский ринулся в смертельную драку – кухонный нож против автоматов – с криками «Здравствуй, учитель!» и «Семья моего брата – лучшая в стране!»

Моряки едва успели уложить мордой в пол и связать оставшихся в живых террористов, как снизу раздалась дробная автоматная очередь, вопль раненого и в ответ сразу несколько стволов огрызнулись огнем, свинцом и смертью.

– За мной! – крикнул Куздрецов. – Кто-нибудь останьтесь бандитов стеречь! – и через двери бросился вниз.

Старпом, боцман, кто-то из моряков и стармех, подхватив трофейные Калашниковы, на руках – так умеют лишь моряки – слетели вниз по гладким перилам трапа, даже не зацепив ногами ступенек. Остановились только у выхода на палубу.

– Из дверей – сразу на пол и откатывайтесь в сторону! И не все скопом, по одному… Стрелять наверняка… Петрович, чуть-что, прикрой огнем отсюда. Но не высовываться…

Последняя команда была явно нелишней. Порвать солдатский ремень своим необъятным, в трех лоханках не умоешь, животом боцман, конечно, мог, но плюхнуться всей тушей на палубу и быстро перекатиться на спину и опять на живот для него было весьма проблематично.

Влет распластавшись по палубе и тут же скатившись в какой-то угол, Куздрецов понял, что в ночной тьме лихорадочная стрельба ведется наобум. Фактически безоружные моряки притаились где-то тут, в спасительных закутках родного судна, и боевики сосредоточили огонь по тому месту, откуда капитан уложил первого бандита, рванувшегося в рубку. Но автомат Кораблина молчал. «Либо сменил позицию, либо…»

Лязгнуло железо о палубу и будто тяжелый мешок повалился. Это старпом не очень сноровисто попытался повторить ловкий бросок Куздрецова. За ним метнулся Дед, и оба, обдирая колени, шустро подползли к чекисту.

Шум и движение не остались незамеченными, моджахеды перенесли огонь в распахнутую дверь, буквально вдавив в пол и боцмана, и оставшихся с ним моряков. Темнота коридора и высокий комингс спасли их от пуль. Теперь инициатива и оперативное преимущество были на стороне более профессионально подготовленных бандитов. Помогал им и чуть забрезживший рассвет. Во что бы то ни стало они решили пробиться к ходовой рубке, и только чудо могло спасти оказавшихся у них на пути людей. Александр Васильевич сразу понял пиратский замысел и очень пожалел, что оказался с Анатолием и Вованом в одном месте: стрелять даже из трех автоматов из одного укрытия – не лучший вариант в данной ситуации. Они тут же сосредоточили бы на себе огонь всех террористов, стрелявших из разных мест.

– Ну-ка, стармех, матюгнись по-арабски, да погромче, – ткнул он локтем лежащего рядом Деда.

– Но я не умею… – виновато промямлил Вован. – По-турецки можно?

– Арабский нужен! Ну, крикни хоть что-нибудь…

– Ад-Дауля аль-Исламийя – атьебу билядина! – во все горло заорал Вован, и… стрельба прекратилась.

– Что за волшебное слово ты им прокаркал?

– «Исламское государство – самая красивая страна…» А че? Че-то не так?

– Так-так… Ну, теперь держись и не зевай…

И вдруг из тех мест, откуда только что велась стрельба, раздалось дружное «Аллаху акбар!» и несколько террористов выскочили из своих укрытий.

– Воистину акбар! – процедил сквозь зубы Куздрецов, и длинная очередь его автомата хлестко прошлась по бандитам. И тут же заговорили Калашниковы старпома и Деда, а из открытых дверей их поддержал огневой вал в три ствола боцмана и засевших с ним моряков, и даже сверху, короткими очередями крыл пиратов еще один АК-47.

– Гляди, наш Кораблин! – восторженно крикнул Вован, задрав голову. – А я-то думал, ему пипец пришел… его… это… уже угробили.

– Угробили… – передразнил его Анатолий. – Наш кэп, как и положено, – на высоте положения, на капитанском мостике! Рулит процессом!

Слева, за углом корабельной надстройки, послышалась шумная возня, сдобренная отборным матом. Кто-то из моряков, спрятавшись в подвешенной на шлюпбалках спасательной лодке, улучил момент и сверху бросился на подкравшегося бандита, целившегося в капитана. Удар шведским гаечным ключом раскроил череп, автомат вывалился из вмиг ставших ватными рук, и, пока подоспели старпом с Дедом, моряк для верности не пожалел еще двух оплеух куда придется своей приспособой.

– Саша, сзади! – услышал Александр Васильевич крик капитана и резко обернулся в ту сторону, куда короткими очередями стрелял Кораблин. Чекист не увидел, а просто обострившимся до звериного чутьем ощутил смертельную опасность. Ему хватило мгновения, чтобы сорваться с автоматной мушки бандита и кубарем скатиться за кнехт, укрывшись от тугой дорожки трассирующих пуль. Он вскинул свой «калаш», нажал на спусковой крючок, чтобы прошить от головы до задницы распластавшегося на палубе и целившегося в него пирата, но автомат молчал – в магазине кончились патроны. Всего пары-тройки секунд хватило бы ему, чтобы вытащить из автомата спарку из двух рожков, перевернуть их, вставить обратно, передернуть затвор, загнав патрон в патронник, и вновь продолжить стрельбу, но бандиту потребовалось лишь мгновение, чтобы увидеть чекиста в прорезь своего прицела и… Но выстрелов не было. Выглянув из-за кнехта, Куздрецов увидел рядом с террористом гигантскую фигуру старпома, который одной ногой просто впечатал в палубу бандитский автомат, а коленом придавил шею уже хрипящего моджахеда.

– Ну, что ты смотришь на него, как Екатерина II на творение великого Фальконе, – раздался голос невесть откуда появившегося кока. – Это не памятник Петру I, а гидра исламского халифата. Так что, Анатолий, раздавите гадину.

Набухший тугой злобой, словно свинцом налитый старпомовский кулак вмиг обездвижил свою жертву.

– А что не стрелял? – поднимаясь из-за своего укрытия, спросил Александр Васильевич.

– У меня патроны кончились… все… – будто извиняясь, развел руками Анатолий, глядя на чекиста. И, повернувшись к коку, поинтересовался, указывая на густую, изрядно вспухшую синеву под глазом: – Что это у тебя за украшение? Кто наградил?

– А пусть не лезут… – ответил Петька и, отвернувшись, конфузливо прикрыл ладонью знатный фингал.

Бой еще не закончился, он просто рассыпался на мелкие схватки, в которых моряки неумело огрызались из трофейных автоматов на бандитскую стрельбу, и лихая матерщина конопатила предрассветную мглу. Куздрецов, перезарядив автомат и передернув затвор, побежал в сторону выстрелов.

Неожиданно в предутреннем полумраке из-за контейнера выскочил бандит. Сломя голову он бежал вдоль фальшборта, не видя никого и ничего перед собой, а у него на хвосте, матерясь на чем свет стоит, гнался в глухом и неистовом бешенстве кто-то из моряков с увесистым молотком в руке. Странное дело, у исламиста был автомат, но он не стрелял, хотя одной пулей мог бы уложить своего преследователя. Но даже не стреляя, ему наверняка удалось бы уйти от погони и спастись, он был моложе, подвижнее и ловчее, но моряк, чувствуя, что враг уходит, запустил свой молоток в дергающуюся на бегу спину, словно индеец томагавк. Удар пришелся точно между лопаток. Беглец упал, выпустив свое оружие, но боль и сила страха пинком подняли его на ноги, и он ошалело рванул дальше, как вдруг на его пути нарисовался боцман. Что произошло дальше, с достоверной точностью никто понять не мог: то ли Петрович, до упора вобрав в себя свое пивное благополучие, в подходящий момент вывернул его из брючного ремня навстречу бандиту, то ли сам боевик, увидев впереди опасность больше центнера весом, на всем скаку решил резко взять вправо, но не успел и со всей дури впендюрился в непреодолимый бурдюк с такой силой, что отлетел в сторону и, ударившись поясницей о леер, переломился едва ли не пополам и, не удержавшись на ногах, с размаху полетел за борт.

– Вот так, теперь после бега примите водные процедуры, – менторским тоном проворчал боцман и поднял брошенный на палубе пиратский автомат. – А похоже, что это пушка нашего иранца, – рассуждал он, вынимая и рассматривая магазин. – Вон, и рожок пустой, и ни запаха, ни нагара…

– Слушай, Петрович, – едва переводя дыхание, спросил моряк, только что гнавший шахида, – а вытаскивать этого засранца из воды мы будем? – Он перегнулся через перила, высматривая барахтавшегося в воде игиловца, и вдруг, не дождавшись ответа старшего палубной команды, который поглаживал свое героическое брюхо, раздумывая, что предпринять, закричал: – Смотри, акулы!

И правда, в изумрудно-прозрачной воде вокруг несчастного кружили уже хорошо различимые в предрассветном мареве несколько стройных тупорылых тел, спокойных, величавых, уверенных в своей силе и превосходстве; их спинные плавники бороздили водную гладь все ближе и ближе к орущему в припадке ужаса человеку.

– На, держи! – Боцман сунул пустой автомат матросу, сорвал из-за спины свой «калаш» и короткими очередями стал методично всаживать пули в литую пластику упругих и гибких спин. Дернувшись и забив хвостом, одна из акул перевернулась вверх серовато-белесым брюхом, другие, отведав свинца, метнулись в сторону, но ненадолго. Привлеченные шумом и плеском, а может быть, кровью убитой акулы, из темно-зеленой глубины стремительно поднимались новые черные тени.

Боцман вновь вскинул свой автомат, но после нескольких выстрелов Калашников будто поперхнулся и замолчал.

– Стреляй, Петрович! Стреляй, – кричал матрос.

– Патроны, блин, кончились… – С досады он швырнул автомат в одну из акул, в то время как другие все плотнее и плотнее окружали несчастного. Вот одна из них, изящно повернувшись набок, поднырнула под обреченного… Пронзительный вопль захлебнулся водой и болью. Но человек еще сумел вынырнуть, чтобы хрипло ухватить последний глоток булькающего, уже напополам с солено-красной океанской кипенью воздуха, прежде чем бесследно исчезнуть в океане, раствориться, как пузырчатая пена на воде.

– На ночной ужин акулам были поданы сомалийцы, а на десерт – арабская отбивная… – прокомментировал ужасную сцену Петька, также наблюдавший гибель пирата. Голос его пилой прошелся по сердцу боцмана.

– Заткнулся бы ты, камбузная твоя душа, – огрызнулся он, зло сплюнул от досады и повернулся спиной к коку.

А бой между тем продолжался. Где-то на корме длинными и короткими очередями отрывисто залаял автомат, потом опять и опять.

– По нашим бьют, видно, прячется или убегает кто-то, – крикнул неизвестно откуда появившийся Куздрецов. – У кого остались патроны – за мной.

И хоть боеприпасы были израсходованы вчистую, все побежали на звуки выстрелов.

– Вон он сидит, сука, на юте, супостат, мать его… – из-за угла рубки выскочил Вован, на бегу вскинул автомат и, корча язык матюгами, азартно, до последнего патрона, дал длинную очередь куда-то в сторону флагштока. Но самый крепкий матерок не свалился на зубок, остался про запас, а может, просто не успел по самые уши опорочить врага. Огромного роста бандит, обгаженный мерзостью стармеховского мата, с колена, будто на полигоне, хладнокровно всадил в татуированную цель несколько пуль из своего пистолета. Сердце Деда спотыкнулось, не удержавшись на краешке удачи, на полуслове оборвалась матерщинная фраза, на полувздохе пресеклась непутевая жизнь. Смертельный озноб полоснул сознание, и он ничком рухнул на стланья, перевалился на спину, дернулся и неестественно вытянулся, словно присмирел, такой же несуразный и нелепый, как луна на полуденном небе.

– Владимир!

– Вован!

– Стармех!

– Дед! – раздались с разных сторон растерзанные ветром крики.

А навстречу бегущим морякам поднялся исполинского роста главарь террористов Ибрагим. Его автомат валялся где-то позади, рядом – пустые рожки. В руке – пистолет, затвор которого был в крайнем заднем положении, что свидетельствовало о пустом магазине. Посмотрев на никчемную теперь железяку, бандит с презрением швырнул его за борт и, сжав кулаки, не таясь, угрожающе медленно шел на моряков.

– Стой, руки за голову! На колени! – заорал Куздрецов и вскинул свой автомат.

– Аллаху акбар! – рявкнул в ответ громила и продолжал как ни в чем не бывало идти вперед, прямо на ствол.

– Погоди-ка, друг, – вперед вышел старпом и отвел в сторону автомат Куздрецова, а свой, сняв с плеча, опустил на палубу. – Дай-ка я посчитаюсь с этим уродом за Вована…

– Анатолий, не шути! Назад! – крикнул чекист и попытался преградить ему дорогу. Куда там… Мощная старпомовская длань, словно ребенка, отодвинула его со своего пути. Не сводя с противника свирепых глаз, он дошел до лежащего Деда, отпихнул ногой в сторону своих его автомат и вновь двинулся к моджахеду.

– Аллаху акбар! – вновь прорычал бандит и, будто плетью, стеганув своего противника яростью черных зрачков, остановился, готовый к драке.

– Ну что, козел ты вонючий! – процедил сквозь зубы старпом. – Как с тобой разговаривать прикажешь? По батюшке величать или к едреней матери послать?

То, что для кого-то из них эта схватка окажется последней, было ясно всем.

Александр Васильевич рывком прижал к плечу приклад своего автомата, взял бандита на мушку, нажал на спусковой крючок и, матюгнувшись со злости, бросил ствол на палубу. И тут же, вырвав «калаш» из рук стоящего рядом моряка, снова прицелился, и негромкий сухой щелчок, хорошо слышный в тишине раннего утра, еще раз доказал никчемность оружия без боеприпасов.

А враги меж тем сошлись и встали в трех шагах, испепеляя друг друга ненавидящими и в то же время оценивающими взглядами. Во всем они были равны: в силе, свирепости и ненависти. Но если за спиной Анатолия, как стена, на которую можно опереться, стояла команда, моджахед был один, и эта безысходная обреченность умножала его решимость, отвагу и жестокость. Он обязательно должен убить этого русоволосого великана-кафира – тем почетней и возвышенней станет его собственная мученическая гибель как свидетельство искренней веры в Аллаха, и это будет жертва во имя джихада и великого исламского халифата! И ему простятся все земные грехи и даже без омовения, минуя чистилище, еще до заката солнца он попадет в райские кущи, где текут ручьи, и будет лицезреть Аллаха, сидя у его трона.

Ибрагим ринулся напролом, пытаясь в ближнем бою схватить противника за горло, задушить, сломать, загрызть… но мощный встречный кулак опорочил глаз супостата, вставив его в бордово-синюю, почти черную круглую раму. Отскочив чуть в сторону и мотнув головой, словно стряхивая боль, бандит нанес удар ногой, целясь в пах. Анатолий будто ожидал этого. Чуть нагнувшись и выставив вперед левое предплечье, он остановил ногу противника, правой рукой перехватил ее и, резко подняв вверх, оторвал врага от палубы и сильно толкнул от себя. Тот кубарем покатился по юту, но прытко вскочил, вновь готовый к нападению. Секунда, и, будто поднырнув под руки противника, он яростно нанес мощный удар в живот, стараясь сбить врагу дыхание, а левой с разворота ударил Анатолия в голову. Искры из глаз кровавым пожаром зажгли небо, взгляд затуманился мутью гнева и боли.

– Ах ты, Челубей гребаный! – И старпом что есть силы шибанул своим кулаком супостата прямо в челюсть. – Получи, фашист, по рылу от советского бойца!

От прямого удара передние зубы страдальчески хрустнули и оставили с детства насиженные места, из разбитых губ и десен хлынула кровь. Ибрагим сплюнул на палубу выбитые резцы и провел тыльной стороной ладони по щербатому, вмиг осиротевшему на четыре зуба рту. Едва отдышавшись, он с диким воем, черным вороном стелящимся над океаном, вновь бросился в драку, как в греко-римской борьбе, обхватил русского за грудь, сцепив в замок за его спиной свои грабли, и хотел повалить его на палубу. Не тут-то было. Рывком освободив руки, Анатолий попытался вырваться из объятий железных клешней и, сграбастав шахида за шею, сдавил ее в удушающем захвате, но почувствовал, что под мощным натиском теряет устойчивость, и тогда, схватив супостата за уши, он оттолкнул его голову и тут же резко рванул ее на себя, а своим лбом что было силы с размаху саданул противника прямо в нос. Боль от темя до копчика прожгла Ибрагима и через зубовный скрежет, помутивший сознание, он разжал руки.

Обретя под ногами опору, старпом, словно былинный воин приумножился силой родного корабля и, уже не разбирая, стал яростно молотить противника кулаками – полупудовыми кувалдами – куда попало – в голову, грудь, живот. Тот скрючился, попятился, прикрывая руками лицо, и, заплетаясь ногами, рухнул на палубу. Старпом будто остервенел в драке, и, казалось, сама смерть пришла в ужас от этого безумия, но не отступила, не ушла, а, затаившись, выжидала удобный момент, чтобы подстеречь свою жертву. И не важно, кто это будет…

– Лежачего не бью, – тяжело переводя дыхание, прохрипел Анатолий, повернулся и тяжело пошел прочь.

– Осторожно! – услышал он чей-то вопль и, оглянувшись, увидел, как бандит уже приподнялся, схватил за ствол лежащий недалеко свой автомат, замахнулся им как дубиной и, готовый нанести смертельный удар в голову, бросился на старпома сзади. Анатолий едва успел отпрянуть в сторону, как раздался выстрел. Будто нарвавшись на невидимую преграду, моджахед завис в прыжке и с лету грохнулся на палубу, навсегда оставив этот мир.

– Вована я не уберег, так хоть Анатолия спас… И этой скотине отомстил, – тяжело прохрипел капитан, опуская свой АК-47.

– Борис Николаевич, раньше-то что не стрелял? – с долей укоризны в голосе спросил Куздрецов.

– Последний патрон остался, боялся, что с капитанского мостика промахнусь…

Он видел и гибель Деда, и начало драки, и, на все лады костеряча своего старпома – чего в драку лезть, благородного из себя корчить; схватил бы весло или пожарный лом да уделал бы эту гниду, – вихрем слетел с мостика на палубу и, как нельзя кстати, поставил точку в затянувшейся кровавой разборке.

А команда уже молча склонилась над телом Вована. Его тельняшка-безрукавка задралась, оголив сплошь расписанную грудь с тремя маленькими пулевыми отверстиями, из которых еще сочилась кровь. Вдруг татуированная чайка на плече стармеха вздрогнула, встрепенулась, пригнулась всем телом к пышногрудой морячке, шепнула что-то ей на ушко, вогнав девушку в смущение и краску, а потом расправила мощные крылья, вспорхнула и с коряво-гортанным криком поднялась в небо, сделала над судном прощальный круг и, подхваченная мощным порывом ветра, унеслась высоко-высоко в неоглядную, неведомую и непонятную человеческому разумению даль. И лишь Вован проводил ее долгим-долгим немигающим взглядом застывших глаз, в которых уже стекленела синяя глубина космической бездны, да напутственная улыбка на лице провалилась куда-то сквозь губы, и только уголки рта, споткнувшись о две глубокие морщины, потянулись в стороны и замерли.

– Эх… А вот не сделал он никакую татушку, чтоб от пули сберегла, – шмыгая носом и не стесняясь слез, промямлил кок Петька. Опустившись на колени, он ладонью провел по лицу друга от лба до подбородка, а когда убрал руку, все увидели на веках закрытых глаз стармеха неизвестно когда и кем сделанную каллиграфически легким, как в школьных прописях, шрифтом аккуратную портачку: «Не буди, они устали»…

Небо сбросило свой ночной траур за корму судна и засверкало солнечным светом.

– Кого еще? – глядя на присмиревшего Деда, спросил куда-то в пустоту Кораблин.

– Андрея и Леху… Сейчас принесем…

Через полчаса все: и живые, и мертвые, и даже раненые – Серегу Степанова на носилках осторожно вынесли из машинного отделения, Федька Михайлов, опираясь на кого-то из друзей, приковылял сам – собрались на юте. Трупы моджахедов уложили у леера по правому борту, тела моряков – по левому. Посередине в кучу были свалены Калашниковы, рядом – небольшая горка пустых магазинов. Гранатометы с выстрелами и крупнокалиберные пулеметы, снятые с лодок, лежали отдельно. Последние шесть патронов, оставшиеся после боя, собрали в два рожка и, вставив в автоматы, передали двум матросам, охранявшим связанных бандитов. За это время Куздрецов и Маркин восстановили спутниковую связь, и чекист кратко сообщил своему московскому Центру об освобождении судна.

Уже растаяли линялые, будто выгоревшие в белесом рассвете, звезды, еще недавно цеплявшиеся за поблекший мрак, и только кладбищенски бледный полумесяц узким серпом – рогами вверх – приклеился где-то снизу за крестообразную вязь судовых антенн. Жестокая ночь утонула в океане, день обещал быть ясным, солнечным и жарким, но горьким на вкус, на запах, на впечатления… Команда дожевывала свой завтрак, но ни удовольствия от еды, ни сытости не было. Просто набили брюхо и все. Успокоенность о собственном будущем отягощалась горечью потерь.

– Маэстро, выдать команде по сто пятьдесят водки… На помин души мужиков наших… – распорядился капитан.

Пили молча, не чокаясь и не закусывая, стоя и до дна.

– Кок, накорми пленных.

– Ага. У меня специально для них приготовлен классный супчик – отвар дерьма со шкурой крысы. А на второе – мусульманский спецделикатес – свинячий хрен с ушами и яйцами борова на поросячьем хвостике… – Его заплывший глаз не мог и кастрюлю нащупать, но острый язык, как и прежде, остался в девственной неприкосновенности.

Под стволами автоматов пленникам развязали руки и накормили. В отличие от моряков, хавали они с превеликим удовольствием. Не жлобствуя, кок навалил им добавки и сам, скорее по привычке, а может, думая о чем-то своем, вымыл всю посуду не только за командой, но даже за бандитами. И только бросив в сушилку последние ложки, он вдруг спохватился: «А что это я за этими уродами-нехристями еще и посуду мою? В прислуги, что ли, им нанялся?» И чтобы хоть как-то успокоиться, укоротить злобу на себя и выплеснуть ненависть на моджахедов, поднялся к капитану.

– Слушай, Борис Николаевич, пока там, на берегу, разберутся с этими биндюжниками, давай-ка проучим их по-нашему…

Кораблин вопросительно посмотрел на кока.

– Повяжем этих супостатов и за борт, – продолжил развивать свою идею Петька.

– Маэстро, в башке твоей всякого злата лопата, только ума маловато. А ты знаешь, сколько тебе за самосуд дадут?

Капитан отвернулся, чтобы по блеску глаз, бурлящим эмоциям, голосу, враз ставшему жестяным, не понял подчиненный, что своими собственными руками готов он разорвать этих нелюдей в клочья и скормить акулам… За Вована, за Андрея, за Леху, за француженку эту журналистку, за отстрелянный иранцу палец, в конце концов, за все прошлые и будущие грехи и зверства этих тварей… Не должно быть места таким подонкам ни на земле, ни на воде, ни на небе. «А может, и правда, посадить их всех в лодку без мотора да с пробитым дном, и пусть плывут себе с Богом…» И вновь, где-то глубоко, на самом краешке сознания явился ему в сумеречном свечении серебряного оклада лик жены его с маленьким мальчиком на руках, у которого и имени еще не было… И, как никогда прежде, уразумел Кораблин, что боль рождается вместе с младенцем и умирает вместе со стариком, проживая с человеком всю жизнь и принося только страдания: кому больше, кому меньше. И зачем приумножать эти мучения, если их и так немерено?

– Все, Петька, хватит буянить! Вставай в оглобли и трудись. Или ты сегодня решил себе день сачка устроить, лентяйство празднуешь?

Промолчав, кок понуро побрел на камбуз, а к Кораблину подошли Куздрецов и Мохаммед.

– Борис Николаевич, по мусульманскому обычаю, этих арабов нужно похоронить сегодня до захода солнца. – Чекист вопросительно посмотрел на капитана и уже на английском обратился к иранцу: – Поможешь с погребением? – Тот согласно кивнул головой.

– Сделаем, – ответил капитан. – Боцман, Петрович, обеспечь все, что нужно. Готовность – к 12.00. – И уже громко, чтобы слышали все: – А наших ребят дома будем хоронить, как героев, с оркестром и салютом!.. А теперь – все по местам и за работу!

Соскучившись по делу, команда с завидным рвением занялась своим судном: чинили поврежденную аппаратуру, подцепили и подняли на борт пиратские моторные лодки, наводили порядок в рубках, каютах, коридорах и подсобных помещениях – везде, где успели нагадить незваные гости. К счастью, безудержная автоматная пальба не нанесла существенного урона технике, а мастерство, умение и опыт моряков в считаные часы привели сухогруз в рабочее состояние. Он ожил, задышал, обрел прежнюю силу.

Тяжелее всего пришлось боцманской команде. Водой из пожарных рукавов и щетками они отдраивали свою и чужую кровь, щедро обляпавшую палубу, а кое-где и судовые надстройки. И вместе с водой смывалась она в океан и бесследно растворялась в прозрачной глубине. И в работе куда-то делись, ушли, как в воде, растаяли в прошлом злость, ненависть, ярость к этим упырям-бандитам, еще недавно бушевавшие в сознании каждого моряка, и осталась лишь убогая жалость, да и не жалость, наверное, а презрение к этим ублюдкам, связанным теперь по рукам и ногам и покорно сидящим на палубе с поникшими головами.

Куздрецов, Мохаммед и палубный матрос занимались ритуальным обрядом: следуя наставлениям иранца, старались все сделать так, чтобы соблюсти погребальные традиции мусульман.

За много-много месяцев это были первые трупы бандитов, которых Мохаммед хоронил легко, беззаботно и даже с каким-то злорадным наслаждением и азартом. Не нужно было рыть яму в каменистом грунте и бояться, что эта могила может стать и твоей. Заворачивая тела в приспособленные под саван белые мешки, которые отыскал где-то в своих залежах боцман, и складывая в ноги покойникам всякий железный хлам, чтобы тела ушли на дно, а не болтались по волнам, приманивая акул, Мохаммед будто снимал с себя и отправлял в преисподнюю вместе с этой мертвечиной груз своего страха, ощущение собственной неволи и всех тех ужасов, которые ему пришлось пережить в рабском ярме заложника. Только здесь, среди этих русских моряков, почувствовав свободу и уважение, он ощутил своим забитым, изуродованным сознанием, в каком аду жил, нет, не жил – мучился и страдал все это время, какой стеною гнета был придавлен со всех сторон; жестоким насилием из него вытравили волю к побегу, взрастили страх, покорность и ненависть. Но если остались ненависть и злость, значит, долгие месяцы кабального ига так и не смогли окончательно сломить его.

Еще за полчаса до назначенного времени вся команда собралась на корме. Капитан и все отцы-командиры надели выходную форму, команда новые – муха не сидела – тельняшки. Привели даже связанных пленников. Но Мохаммед с помощниками еще не управился со своей работой. Очередь как раз дошла до последнего тела – до главаря. И вдруг неожиданно для себя и всех окружающих иранец схватил огромный мясной тесак кока, которым распарывал мешки, и с ненавистью, приумножившей его силы, одним ударом, словно профессиональный средневековый палач, рубанул Ибрагима по шее, схватил за волосы отсеченную голову и на глазах онемевшей от неожиданности, вмиг охваченной общим столбняком команды судна швырнул ее за борт. Потом безвольно выронил тесак и опустился на палубу, закрыв лицо окровавленными ладонями. «Не бывать тебе в раю… Никогда не бывать… Никогда!»

– Что это он сделал?.. Что сказал? – Едва обретя дар речи, Кораблин выразительно посмотрел на Куздрецова.

– Чтобы этому моджахеду не попасть в рай. Аллах не принимает тело без головы… Это самая страшная месть, на которую способен мусульманин в отношении к своему единоверцу. – И, подумав, добавил: – В этом весь Ближний Восток – никогда не знаешь, что произойдет в следующую минуту…

Наскоро привязав к ногам какое-то железное барахло и зашив в самодельный саван обезглавленный труп, его положили на небольшой деревянный трап – на нижнюю сторону, которая без поперечных перекладин, и поставили одним концом на фальшборт. По команде капитана приподняли свободный край и тело, как по горке, съехало в воду. Одно… второе… третье… И так все одиннадцать…

Выстроившаяся в шеренгу команда молча стояла, обнажив головы… Связанные пираты жались друг к другу и в страхе думали, что на этом корабле и их ожидает такая же участь…

Под долгую судовую сирену океан с прощальным всплеском принимал в себя этот «груз 200», и белые тени не торопясь уходили в сумеречно-зеленую бездну, теряя свои очертания, меркнув и навсегда пропадая в глубокой черноте – жуткой и страшной, как знамя исламского халифата.

А через день к сухогрузу пришвартовался большой противолодочный корабль ВМФ России, несущий патрульную службу в Индийском океане. В корабельный госпиталь были перенесены раненые моряки, в морозильной камере размещены тела погибших, отданы под конвой пленные бандиты, сдано оружие, в гостевой каюте расположился Мохаммед Салами, а Куздрецов по закрытой связи передал в Москву подробный отчет о происшествии в океане и вернулся на ставшее уже родным судно.

И странное дело, после всех передряг капитан Кораблин получил строжайшее распоряжение: не выходить в эфир и вообще ничем себя не проявлять: для всего мира судно продолжало быть захваченным пиратами и оставаться в полной неизвестности. «Летучий голландец» да и только…