Глава 25
Филигранная работа
Что и говорить, французская разведка не просто творчески подошла к выбору места для тайника под условным названием «Очко на Дону», а проявила буйную фантазию и любовь к монументальному искусству, что, в общем-то, несвойственно работе спецслужб. Хотя, как знать, может быть, этот неформальный подход и мог сбить с толку контрразведку противника. Даже используя весь свой оперативный опыт и знания, Бернард затруднялся ответить, насколько этот креатив оправдан с точки зрения конспирации. Но пока ему было очень удобно. Из окна его рабочего кабинета открывалась прекрасная панорама на место выемки тайника. Все было как на блюдечке, лишь листва тополей под напором ветра иногда закрывала обзор, да и то ненадолго. При желании он мог бы даже увидеть момент закладки предназначенной для него капсулы с тайными материалами, но ему это было не столь уж важно, тем более, он не знал, когда это произойдет, а сидеть сутки, а то и двое у окна ради простого любопытства он просто не хотел, да и не имел возможности. Впрочем, с позиций оперативника-профессионала ему бы, конечно, очень хотелось посмотреть, как французский разведчик будет заглядывать в морду лошади.
Тем не менее его любопытство было удовлетворено. Это произошло случайно за день до мероприятия по выемке тайника, в пятницу, во второй половине дня. Он стоял у окна своего кабинета и от нечего делать разглядывал гуляющую по бульвару публику. Его внимание привлекла группа молодых иностранцев – в России зарубежные гости всегда выделяются из общей массы серых неулыбчивых аборигенов, – которая дурачилась у памятника Михаилу Шолохову.
«Наверное, аспиранты или стажеры какого-нибудь московского вуза слегка перебрали пива, отмечая пятницу и радуясь двум выходным дням впереди, – подумал Бернард. – О, да ведь это французы!» – Через открытое окно сквозь шум машин и шелест тополей он услышал обрывки французской речи.
Кто-то из молодых людей старался сделать эксклюзивное селфи на фоне бронзового мужика в такой необычной для французов одежде – телогрейке и гимнастерке времен войны, трое самых отчаянных даже пытались залезть в лодку, но внимание Коржавцева привлек спортивного вида парень, который выглядел чуть старше других. Он снял кроссовки, носки и босиком шлепал по скату с журчащей водой, обтекающей конские шеи и создающей иллюзорный эффект будто бы плывущих в реке коней-дончаков. День был жаркий, и его примеру тут же последовали другие парни и девчонки, отнюдь не замороченные предрассудками и манерами степенного поведения на публике. Веселая компания галдела, смеялась, брызгалась, и в этом гвалте француз, который заинтересовал Бернарда, дурачась вместе со всеми, дошлепал к голове крайней правой лошади, наклонился, заглянул ей в зубы, словно цыган на ярмарке, и что-то быстренько вложил ей в открытую морду.
«Вот и заложен для меня тайник!» – Виталий был в восторге от того, как легко, непринужденно и даже по-французски элегантно это было сделано. И никому, даже самому подозрительному и замороченному шпионскими страстями наблюдателю, и в голову не могло бы прийти, что только что, здесь, средь бела дня, на глазах у всех состоялась закладка секретного контейнера с разведывательной информацией. А молодежь – веселая, расхристанная и мокрая, – вволю остудив в прохладной воде распаренные летней жарой и долгой ходьбой ноги, уже обулась и уметелила в сторону Арбата.
«Молодец этот парень, – похвалил он француза. – Наверняка уже окончил курс политологии в Сорбонне и сейчас проходит практику в Институте русского языка, негласно являясь стажером в DGSE – Генеральном директорате внешней безопасности. Что ж, поздравляю, неплохой кандидат на работу во французской разведке. Теперь мне осталось вот так же просто, изящно и тонко, но без лишнего эффекта и шума изъять этот тайник на виду у почтенного общества и поставить синим маркером метку на колонне ротонды при входе в метро “Кропоткинская”… Главное – узнать, что там с Женькой…»
В субботу Коржавцев появился на работе только к обеду. Дел никаких не было, и он, томясь бездельем, смотрел телевизор, перебирал какие-то бумаги, стоя за плотной шторой у окна, чтобы его не было заметно с улицы, наблюдал за бульваром у памятника классику советской литературы Михаилу Шолохову. Оставалось минут пятнадцать до того момента, когда жена должна была привести на бульвар сына, чтобы Виталий погулял с ним, пока она будет принимать процедуры в косметическом салоне, потом были еще какие-то домашние планы, о которых он не помнил. На удивление она не опоздала, и со своего наблюдательного пункта Бернард увидел, как Зоя подходила к памятнику. Он быстро собрался, закрыл дверь, спустился на первый этаж и, кивнув в знак прощания дежурившему у турникета полицейскому, вышел из здания «Военвнешторга».
Передав пацана с рук на руки, жена укатила по своим делам, а Бернард уселся на массивную скамью, композиционно завершающую монумент Шолохову, приглядывая за сыном, который крутился рядом, и томным взглядом, но очень сосредоточенно изучая обстановку вокруг места закладки тайника. Он не торопил события, спешить было некуда, нужно было провериться и выждать, когда настанет самый удобный момент.
Вскоре его внимание привлекла непонятная колготня. Прямо по гравийной дорожке Гоголевского бульвара к памятнику подъехала какая-то спецмашина – не то коммунальщики, не то еще какие-то технические службы города. Тут же подошли мужики в замусоленных робах, не спеша покурили, достали из машины свои инструменты, стали разматывать какие-то шланги, потом открыли люк справа от памятника и что-то долго копошились в нем.
Виталию стало не по себе. Покусывая от волнения губы, он пристально следил за мужиками. Что это? Обычная техническая возня, когда в субботу делают все то, что не успели сделать за всю рабочую неделю, благо дело – охрана труда теперь близка к нулю, и любого можно заставить работать хоть круглые сутки без выходных и проходных, или? Неужели это подготовка к его задержанию с поличным во время выемки тайника? Он сразу вспомнил, на какие уловки и ухищрения был способен Комитет госбезопасности СССР, а сейчас и ФСБ России в подобных случаях.
«Не дергайся, – приказал он сам себе, – контролируй ситуацию, пока ничего страшного не произошло…»
Внешне будто бы рассеянно, а на самом деле очень внимательно наблюдая за работой мужиков, он пытался найти в их внешности, одежде, словах и действиях хоть какие-то подозрительные нюансы и малозаметные признаки, которые могли бы подсказать ему, что это бутафорская бригада и есть на самом деле закамуфлированная под коммунальщиков и хорошо экипированная группа захвата.
Прежде всего – внимание деталям. Ему показалось странным, что среди них не было ни одного азиата. Узбеки, туркмены, таджики – в Москве без них уже немыслима сфера обслуживания и особенно муниципальные коммунальные службы. А здесь – только славянские лица… Опять же небритые морды, один из работяг явно мается похмельем, грязные резиновые сапоги, засаленные, местами даже рваные робы… А еще этот мат – без стеснения, во весь голос и на всю округу, какие-то дешевые вонючие сигареты, пиво «Жигули»… Нет, это точно не переодетые чекисты. Полностью он успокоился, когда двое рабочих сняли свои спецовки и далеко не первой свежести тельники. Чернорабочий загар – коричневые, закопченные солнцем кисти рук, запястья, шея и лица невероятным образом контрастировали с мертвецкой, почти желтушной бледностью плеч, спины, груди и живота, и еще татуировка – не современный, мастерски выполненный цветной рисунок высокотехнологичными красками и гелями, а расплывчато-синее и самоежное наследие мест, не столь отдаленных, еще с советских времен.
Нет, кажется, ложная тревога.
Однако спокойствие Бернарда было недолгим. Один из работяг снова залез в колодец и отключил воду, которая сплошным потоком струилась по скосу монумента, омывая конские шеи. Затем коммунальщик подсоединил к магистральному водоводу шланги, и двое мужиков стали поливать памятник и символическое речное русло; трое других, достав из машины грубые щетки на длинных ручках, начали старательно шоркать плитку, покрывавшую склон, оттирая вплавленную в гладкую поверхность керамики грязь и копоть, местами наросший органический налет.
«Бог мой, ведь если они начнут чистить конские головы, то случайно могут наткнуться на заложенную для меня капсулу, – подумал Бернард. – Она хоть и маленькая, но, вывалившись из лошадиной морды, вполне может привлечь внимание… В противном случае остается рассчитывать только на то, что с похмелья они ее не заметят или по собственной лени просто не станут утруждать себя, чтобы нагнуться и поднять какую-то ерунду… Господи, как много зависит от случая».
Да, это был тот самый его величество непредсказуемый случай, который бывает в жизни каждого разведчика: его невозможно предвидеть, но именно такая мелочь способна провалить все дело.
Чтобы не быть забрызганным и не мешать уборке и чистке, ему пришлось подняться с лавки и немного отойти в сторону – далеко уйти он не мог, дабы не терять контроль над ситуацией. Мужики тем временем неспешно продолжали свое дело.
Увлеченный наблюдением, Виталий даже забыл о сыне, а тот вертелся около рабочих, с восторгом стараясь подлезть где-нибудь на излете под прохладную струю из шланга или поймать в ладошки рикошетившие от памятника и склона сверкающие солнцем водяные брызги. Он даже залез и сел на одну из конских голов.
«Может быть, рискнуть и попробовать снять контейнер прямо сейчас, – мелькнула в голове шальная мысль… – Нет-нет, это уж чересчур. Кто знает этих мужиков… Вон – водила машины сидит и внимательно наблюдает за всем происходящим, хотя мог бы и подремать… Что ж, будем ждать».
К огорчению сына и радости Бернарда, рабочие закончили шоркать памятник и плитку своими щетками, отключили воду и начали сворачивать шланги.
«Еще минут десять – пятнадцать, и они закончат, – размышлял Коржавцев, – затем перекурят и уедут… Вот тогда все и сделаем… Отправлю сына полазить по лошадиным головам и скажу ему, из какой морды и что нужно вытащить … В общем, поиграем в поиски клада. А приз будет и у него – мороженое, и у меня – информация… Только какие новости хранит этот тайник?» Нетерпение грызло душу…
– Что это вы тут делаете? Смотри, baby весь мокрый! – Виталий оглянулся на визгливый, знакомый до неприязни голос.
По бульвару, быстро семеня ногами, хиляла, почти бежала Зоя. На лице – эмоции тигрицы, у которой отняли ее котенка.
– Он же ведь опять заболеет, – почти в голос кричала она, не смущаясь людей, которые уже оглядывались на нее.
«Приперлась… и принесла же ее нелегкая в самый неподходящий момент!»
– … ты, что ли, будешь с ним дома сидеть?! Да что же это такое делается! Father, называется!
– Да жара ведь…
– Какая жара! Какая жара! Вон, все ноги у него мокрые, и рубашка насквозь… – Гигиеническими салфетками она вытирала детскую рожицу, которая совсем недавно светилась счастьем радости и свободы, а теперь вмиг потускнела, поблекла и стала как у лилипута – обреченно-тоскливой и взрослой у совсем маленького человечка.
Уже закурившие работяги посмеивались, наблюдая семейную свару. Для них это было бесплатное шоу, и, казалось, они были готовы поспорить о том, чем кончится этот цирк: дойдет ли в финале дело до мордобоя или все ограничится банальной ругачкой. Вскоре мелкая разборка супругов им надоела, похоже, что дома у них нередко бывали скандалы и покруче; один из них не спеша поднялся, подошел к люку, который все еще был открыт, спрыгнул в подземное чрево труб и кабелей и включил воду. Ровным потоком, журча и сверкая небесной лазурью, она побежала вниз, струясь вокруг плывущих конских голов, и ребятня из соседних жилых домов, заполнившая бульвар жарким субботним днем, – кто босиком, а кто и прямо в сандалиях, шлепках или кроссовках – ринулась в этот водопад прохлады, веселья и восторга. И только сын Коржавцева, которого продолжала облизывать мать, с завистливой грустью смотрел исподлобья на резвящихся в воде сверстников.
– Пойдем отсюда, нечего тут больше делать… – зло буркнул Виталий.
Схватив сына за руку, он буквально потащил его к гранитной лестнице, ведущей к пешеходному переходу через бульвар, где у обочины стояла машина жены «Ауди ТТ» – купе ярко-желтого, как пасхальное яичко, цвета, к тому же украшенная авангардистской аэрографией.
– Езжайте домой, мне еще нужно поработать…
– Но мы же хотели поехать в автосалон, посмотреть мне машину, – капризно заскулила жена. – Мне надоела эта «Ауди ТТ».
– Да застрелись ты из своего ТТ…
Он со злостью хлопнул дверью раскрашенной «косметички на колесах» стоимостью в два с лишним миллиона рублей, повернулся и энергично зашагал к парадному крыльцу своей конторы. Полицейский у входа удивленно взглянул на одного из руководителей «Военвнешторга», с которым попрощался всего полтора часа назад, но промолчал, увидев его разъяренный вид.
А взбеситься было от чего.
Из-за жены, которую не вовремя черт принес, не удалось провести выемку тайника, и как теперь выполнить эту операцию – ему просто в голову не приходило. О том, чтобы завтра опять прийти сюда вместе с сыном, не могло быть и речи. В воскресенье Зоя весь день будет сидеть дома, а если куда и поедет, то заберет свое чадо с собой или, что еще хуже, оставит его в постели и начнет превентивно, на всякий случай, лечить от простуды, которой еще нет и в помине. Откладывать выемку тайника до понедельника-вторника вообще не имело смысла. Мог зарядить дождь, фактически полностью исключавший возможность проведения тайниковой операции, к тому же в рабочий день по Гоголевскому бульвару мимо памятника постоянно ходили сотрудники его конторы: одни – от метро к офису, другие – в обратном направлении…
«Самое хреновое место для тайника; хуже – только на Лубянке у центрального подъезда дома два», – со злостью и на жену, и на французскую разведку, и на весь мир думал Бернард. Стоя у окна, он наблюдал, как резвятся у памятника дети, и уже на девяносто девять процентов был уверен, что какой-нибудь шустрый пацан заглянет в рот той самой двадцать первой лошади и любопытства ради отковырнет приклеенный к конскому небу секретный контейнер. И тогда прощай информация… Он не боялся за себя – прямой опасности расшифровки вроде бы не было, но, чтобы узнать новости о его французской подруге, придется ждать еще несколько дней, может быть, недель: пока французы расчухают ситуацию, пока заложат новый, дублирующий тайник уже в другом месте, пока он его изымет…
