Глава 20

– Ну что, Ассад, удалось тебе откопать фотографию фанеры? – спросил Карл, когда они с помощником направлялись к гаражу.

– Нет. – Ассад замотал головой. Слишком много полок, слишком много бумаг.

– Ты предупредил любителя металлолома, что мы подъедем?

– Да, через полтора часа он обещал быть у себя в мастерской. – Ассад бросил взгляд на часы. – Перед этим мы успеем заскочить к родителям Альберты. Они живут на улице Дюссебаккен в Хеллерупе.

Карл наморщил лоб.

– Вот как… И как они реагировали, когда узнали, что делу дали новый ход?

– Мать заплакала.

Он так и предполагал. Их ожидало веселое времяпрепровождение.

Спустя пять минут они свернули на жилую улицу, и вскоре Ассад указал на ухоженное бунгало красного цвета. Тут были все условия для создания видимости благополучной датской семьи. Садовая калитка из неошкуренных бревнышек, плакучая березка, бирючинная изгородь перед домом, покрытая мхом плиточная дорожка, вполне подходящая для игры в «классики», а в центре участка возвышался флагшток с поднятым датским флагом. Значит, в этих местах кое-кто еще помнил день освобождения Дании в 1945 году. Не далее как утром Карл что-то не заметил поднятых флагов в Аллерёде. Хотя он и сам наверняка забывал бы поднимать флаг в нужные даты, если б у него имелся такой флагшток.

– Проходите, – пригласила их женщина с потухшим взглядом. – Мой муж немного не в духе, так что я буду говорить и от его лица тоже, – сразу предупредила она.

Гости поприветствовали пузатого мужчину в натянутых чуть ли не до ушей тренировочных штанах. Альберта явно пошла не в него. Когда мужчина уселся и повернулся, с его головы соскользнула кипа. Разве ее не прикалывают заколками для волос?

Карл осмотрелся. Если б не пресловутая кипа и семисвечник, он никогда не догадался бы, что находится в доме ортодоксальных иудеев. Видимо, в основном потому, что он понятия не имел, как выглядит дом ортодоксальных иудеев.

– Вы обнаружили какие-то новые улики по делу? – спросила госпожа Гольдшмидт слабым голосом.

Карл с Ассадом поставили ее в известность о недавних событиях, начиная от самоубийства Хаберсота и заканчивая созданием «штаба» в подвале полицейского управления.

– Кристиан Хаберсот принес нам больше горя, чем радости, – раздался из кресла раскатистый голос мужчины. – Вы, вероятно, намереваетесь поступить так же?

Карл опроверг предположение хозяина и рассказал, что хотел бы попытаться составить более подробный портрет Альберты, хотя прекрасно понимает, что им будет непросто говорить о дочери.

– Подробнее узнать об Альберте? – Госпожа Гольдшмидт покачала головой, словно не могла добавить в данном контексте никаких существенных деталей и от этого испытывала горечь. – Хаберсот тоже хотел знать больше. Да, сначала криминальная полиция Борнхольма, затем Хаберсот…

– Он предполагал, что наша бедная девочка была шлюхой, – вмешался отец. Он сказал это без гнева, скорее с ненавистью.

– Эли, он говорил совсем не так; нужно быть справедливым, все-таки этот человек теперь мертв. Возможно, он совершил самоубийство из-за нашей дочери. – Она замолчала и пыталась продолжить нить повествования. Ее руки, лежащие на коленях, задрожали; шейный платок стал вдруг слишком тесным.

Мужчина кивнул.

– Действительно, он не произнес этого слова. И тем не менее он утверждал, что она вступила с кем-то в определенные отношения, а мы считаем, что это неправда.

Карл с Ассадом переглянулись. Тело не подвергалось сексуальному насилию, это правда. Но была ли она девственницей? Мёрк вытащил блокнот из руки помощника и написал: «Девственница —?», а затем передал обратно.

Ассад покачал головой.

– Но ведь вполне можно предположить, что она вступала в сексуальные отношения, – сказал Карл. – Для девятнадцатилетней девушки это вполне нормально, даже в то время. По крайней мере, установлено, что она с кем-то встречалась, так говорят; и вам, вероятно, это тоже известно.

– Естественно, у Альберты водились поклонники, она была очень красивой девушкой. Как будто я не знаю. – Здесь голос отца дрогнул.

– Мы – совершенно обычная еврейская семья, – перехватила эстафету его супруга, – и Альберта была замечательной дочерью, воспитанной в нашей вере, а потому мы не думаем о ней ничего дурного. Мы не можем и не хотим думать о ней плохо. Но Хаберсот всегда шел напролом. Он утверждал, что Альберта не была девственницей, однако я рассказала ему о том, что это невозможно установить, потому что Альберта много занималась гимнастикой, и вполне могло так случиться, что… да, что…

Она никак не решалась произнести словосочетание «девственная плева».

– Именно поэтому мы и отказались разговаривать с Хаберсотом. Мы считали, что он говорит много гадостей, – продолжила рассказ женщина. – Я прекрасно понимаю, что такова его работа как полицейского и он смотрит на все под определенным углом зрения; и все же это было чересчур вульгарно. Кроме того, он решил пойти в обход и принялся расспрашивать друзей и родственников о том, какой была Альберта, да только все равно ничего не добился.

– В тот период не происходило ничего, что могло бы дать вам повод для беспокойства, – поступки Альберты, ее пребывание в народной школе?

Супруги переглянулись. Им было, вероятно, по шестьдесят с небольшим, но они производили впечатление глубоких стариков. Судя по всему, их привычки и представления законсервировались много лет назад; особенно это было заметно, когда они переглядывались. «Ход вещей никогда не поменяется», – казалось, говорили их глаза, и это не имело никакого отношения к ограничениям и запретам, наложенным взглядом на мир, характерным для ортодоксальных евреев. Скорее это происходило от горечи, возникшей после того, как их бытие надломилось.

– Я вижу, что беседа дается вам очень нелегко, но в данный момент мы с Ассадом больше всего желаем, чтобы ответственный за гибель Альберты был наказан. Поэтому мы не можем исключить ни одну версию, как не можем упустить из виду ни ваше восприятие Альберты, ни взгляд на нее Хаберсота. И я искренне надеюсь, что вы нас поймете.

Кивнула только жена.

– Альберта была вашим старшим ребенком?

– У нас были Альберта, Давид и Сара. Теперь в живых осталась одна Сара. Это прекрасная девушка. – Женщина попыталась улыбнуться. – Она принесла нам чудесного внука аккурат в Рош-ха-Шана. Лучшего и пожелать нельзя.

– Рош-ха… что?

– Иудейский новый год, Карл, – буркнул Ассад.

Хозяин дома кивнул.

– А вы, случайно, не иудей? – поинтересовался он у сирийца с особым оживлением.

Тот улыбнулся.

– Нет. Но можно быть просто образованным человеком.

Во взглядах супругов мелькнуло ярко выраженное разочарование. Значит, это называется «образованный человек»…

– Вы упомянули Давида, это старший брат? – продолжил Карл.

– Брат-близнец Альберты. Да, он был старше – правда, всего на семь минут. – Госпожа Гольдшмидт попыталась улыбнуться, но это оказалось непросто.

– И Давида больше нет в живых?

– Нет. Он не перенес случившегося с Альбертой и просто-напросто зачах с горя.

– Это все сплетни, Рахиль, он умер от СПИДа, – жестко выдал муж. – Простите мою супругу, просто нам обоим по-прежнему очень тяжело принять то, что произошло с Давидом.

– Я понимаю. Но они с Альбертой были духовно близки?

Госпожа Гольдшмидт подняла вверх два скрещенных пальца.

– Как горошины в стручке, да. – Затем она обратилась к мужу: – И он был потрясен случившимся с Альбертой, Эли, ты не можешь это отрицать.

– А могу я поинтересоваться еще кое-чем, господин и госпожа Гольдшмидт? – вклинился Ассад.

Оба кивнули с явным облегчением, обрадовавшись смене темы. Образованному человеку не пристало отвечать отказом, тем более если ты и сам относишься к этой категории.

– Вы никогда не получали открыток от Альберты? Или писем, чего-нибудь в этом роде? Все-таки она отсутствовала дома дольше четырех недель и, возможно, впервые уехала так надолго; или я ошибаюсь?

Женщина улыбнулась.

– Ну да, парочку открыток получили. Естественно, с изображением местных достопримечательностей. Мы сохранили их, хотите взглянуть?

Она обернулась на мужа, словно хотела получить его согласие. Но не получила его.

– Альберта не так много писала. Только про школу, про то, чем они там занимаются. Она хорошо пела и обладала кое-какими способностями к рисованию. Могу показать вам ее давнишние работы.

Супруг собирался возразить, но передумал и уставился в пол. Карл чувствовал, что, несмотря на неприветливую манеру держаться, он переживал случившееся глубже, чем мать.

Она вывела их в узкий коридор с тремя дверями.

– Вы сохранили комнату Альберты в неприкосновенности? – осторожно спросил Карл.

Женщина покачала головой.

– Нет, мы переделали ее для Сары и Бента, а теперь это комната малыша, когда они приезжают к нам в гости. Они живут в Сёндерборге, далековато, гостят у нас по несколько дней, так что удобнее иметь собственный угол… Нет, вещи Альберты хранятся вот здесь.

Она открыла дверцу стенного шкафа, откуда чуть не вывалилась башня из картонных коробок.

– Тут в основном одежда, но в верхнем ящике лежат рисунки и открытки.

Она достала нужную коробку и опустилась на колени, чтобы распаковать ее. Ассад и Карл сели на корточки.

– Вот это висело у нее на стене. Она была своеобразной девушкой, как видите.

Несколько постеров с тогдашними поп-звездами. Вроде ничего необычного тут не было.

– А вот ее рисунки.

Женщина извлекла из коробки пачку бумаги и принялась медленно листать работы. Это были превосходно выполненные в техническом смысле рисунки, тонкие линии и резкие контуры; однако, что касается выбора мотивов рисунков, тут сразу бросалась в глаза духовная незрелость автора. Парящие длинноногие девушки в эльфийских костюмах, окруженные облаками звездной пыли и многочисленными сердечками… Несомненно, Альберта переживала период бурных романтических грез.

– Она не ставила дат. Эти работы выполнены во время пребывания в народной школе?

– Нет, те она нам так и не прислала. Возможно, они висели на выставке, – предположила госпожа Гольдшмидт с некоторой гордостью. – А открытки вот здесь. – Она отодвинула рисунки, вытащила из пластиковой папки три почтовые карточки и с благоговением протянула их Карлу. Ассад пристроился за его спиной.

Это были три глянцевые пообтрепавшиеся открытки с изображением центральной площади в Рённе, крепости Хаммерсхус и летнего пейзажа неподалеку от Снойэбэка – коптильня и летящая чайка на фоне морской панорамы. Альберта подписала их печатными буквами. Краткое описание своих впечатлений от нескольких экскурсий по острову, больше ничего. «Я в порядке, обнимаю вас» – этой фразой завершались все три открытки.

Госпожа Гольдшмидт вздохнула, переменившись в лице.

– Посмотрите, на последней поставлена дата за три дня до ее гибели. Как жутко думать об этом…

Гости поднялись, и, потерев колени, поблагодарили хозяйку.

– А что располагается за другими дверями, фру Гольдшмидт, можно поинтересоваться? – спросил Ассад, заглядывая в глубь коридора. Какие мы вдруг стали вежливые, только поглядите на него…

– А, наша спальня и комната Давида.

– А комнату Давида вы не переделали в детскую? – удивился Карл.

Лицо женщины приобрело прежний утомленный вид.

– Давид съехал в восемнадцать лет и оставил после себя жуткий бардак. Он жил на Вестебро, не в лучшем месте, назовем вещи своими именами, а когда умер в две тысячи четвертом году, его друг прислал нам все его личные вещи. И мы сложили всё в его комнату.

– То есть вы никогда не перебирали его вещи?

– Нет, мы не посмели трогать и его вещи тоже.

Карл бросил взгляд на Ассада, который еле заметно кивнул в ответ.

– Я знаю, что это может показаться странным и, возможно, неуместным, но можно нам посмотреть на его вещи?

– Не знаю… не понимаю, зачем?

– Вы ведь сказали, что Альберта и Давид были духовно близки. Возможно, она общалась с ним, будучи в народной школе… Быть может, она писала ему письма…

В выражении лица хозяйки произошла резкая перемена. Словно болезненное откровение вот-вот должно было достичь ее сознания, а она этому изо всех сил сопротивлялась. Неужели им в голову никогда не приходила подобная мысль?

– Сначала я спрошу у мужа, – сказала она, избегая встретиться с ними взглядом.

В этой комнате, где вдоль стен и даже на кровати высилось огромное количество коробок и ящиков, находилось множество свидетельств иудейского вероисповедания семьи, в отличие от всего остального дома. На стене красовалась звезда Давида, висел плакат с перепуганным еврейским мальчиком из варшавского гетто, фотографии в сандаловых рамках с бар-мицвы Давида, платок, который был накинут ему на плечи во время вышеупомянутого ритуала. Все эти вещи были прикреплены к стене тоненькими гвоздиками. Над письменным столом висела небольшая книжная полка из тика с книгами еврейских авторов – Филипа Рота, Сола Беллоу, Зингера, а также соотечественников – Катца и Тафдруп. Нельзя сказать, что такой состав библиотеки являлся типичным для молодого человека. Но еще больше в этой комнате бросался в глаза красочный конгломерат бунта и нескрываемой антипатии в отношении провинциальной среды и жестких ограничений и рамок. Подоконник был уставлен фигурками из сражений «Уорхаммер фэнтези». На стенах висели постеры с «Фестиваля Роскиле» и пара плакатов с Джорджем Майклом и Фредди Меркьюри. На небольшом магнитофоне лежала стопка всевозможных компакт-дисков – «Иисус Христос Суперзвезда», «Кисс», «AC/DC» и даже Шер и «Блёр». В комнате даже висели перекрещенные ржавый паранг и неплохая копия самурайского меча. Сразу стало понятно, что между сыном Давидом и упитанным отцом Эли, развалившимся в кресле, пролегала целая пропасть.

Они принялись изучать содержимое первых попавшихся коробок – и в первой же обнаружили свидетельства альтернативного образа жизни Давида. На свет извлекли большое количество разноцветных рубашек, облегающих фигуру пальто и даже довольно дорогих костюмов. Все свежевыстиранное и выглаженное, с иголочки. Молодой человек явно обладал завидным чувством стиля, прекрасным вкусом и, судя по всему, бездонным кошельком. Они изучили его диплом выпускника бизнес-школы с замечательными оценками и характеристиками и обнаружили письмо, в котором подтверждалось назначение на постоянную позицию в солидную компанию. Этот мальчик, несомненно, являлся объектом гордости для своих родителей.

Распаковывая третью коробку, Ассад обнаружил кое-что интересное.

Бо́льшая часть открыток из сигарного футляра принадлежала перу юноши по имени Бендт-Кристиан, который приветствовал друга из Бангладеш, с Гавайев, из Таиланда и Берлина. Текст открыток неизменно начинался словами «Дорогой Давидович» и содержал пару умильных комментариев, но в целом был довольно нейтральным. Когда же они добрались до корреспонденции от Альберты, ее открытки напомнили те, что она посылала родителям. Немногочисленные и достаточно сухие описания прошедшего дня, плюс уверения в том, что она очень скучает по брату.

– Не так уж много зацепок.

Не успел Ассад сказать это, как Карл вытащил из ящика открытку с изображением круглой церкви в Эстерларсе. Над крестом, венчающим шпиль, было подрисовано красное сердечко.

Карл перевернул открытку и пробежал глазами текст.

– Погоди, Ассад, не делай поспешных выводов. Послушай, что здесь написано:

– О, черт возьми, Карл! А какая дата стоит?

Мёрк покрутил открытку в руках, но не смог найти дату.

– Штемпель на марке, там что-нибудь видно?

Оба, прищурившись, принялись разглядывать марку под разными углами. Предположительно там было число 11, все остальное невозможно было прочитать.

– Тогда давай спросим у пары, управлявшей школой, в какой день они были на этой экскурсии.

– Карл, я думаю, наверняка кто-то из учеников фотографировал во время экскурсии.

Мёрк отнесся к этой мысли скептически. По сравнению с сегодняшней цифровой реальностью, когда все без исключения документируется и любой мало-мальски уважающий себя человек всегда держит наготове смартфон, чтобы фиксировать всевозможные тривиальности и клепать селфи, 1997 год представлял собой настоящий каменный век.

– Ну да, будем надеяться… Как и на то, что хотя бы на один снимок попал парень, о котором говорится в открытке.

Они порылись в коробках еще с полчаса, однако больше ничего полезного не обнаружили. Ни имени, ни позже отправленной открытки, которая могла бы открыть следующую главу в этом трагическом сериале. Абсолютно ничего.

– И что в итоге? – поинтересовался хозяин, провожая их к выходу.

– Вы имеете полное право гордиться своим сыном, вот что нам удалось выяснить, – ответил Карл.

Мужчина молча кивнул. Он и так это знал. И это было его проклятием.

Они опоздали в мастерскую Стефана фон Кристоффа не меньше чем на час, однако этот человек явно не относился к типу людей, которые обращают внимание на такие мелочи, как часы или предварительные договоренности.

– Добро пожаловать во мрак. – С этими словами он опустил гигантский рычаг, включающий свет в машинном цеху, где прежде, когда мир еще не совсем погрузился в хаос, стояли не менее пятидесяти рабочих и вращали железные шестеренки.

– Впечатляет, – признался Карл. И не солгал.

– И наименование хорошее, – добавил Ассад, указывая на кованую вывеску, висевшую под мерцающими люминесцентными лампами. Она гласила: «Стефан фон Кристофф – Университопия».

– Да, раз уж Ларс фон Триер примеряет на себя павлиньи перья, почему бы и мне не поступить так же? Меня зовут Стеффен Кристофферсен, а «фон» – это просто блеф.

– Вообще-то я имел в виду название мастерской.

– А, это… Ну, в моей вселенной все названия заканчиваются на «топия». Как я понял, вы желаете увидеть «Судьбутопию»?

Он провел их в противоположную часть цеха, где задняя стена и пол освещались лучами двух прожекторов, по интенсивности сравнимыми с естественным дневным освещением.

– Она стоит вот тут, – Стефан сорвал ткань с инсталляции высотой не более человеческого роста.

Карл сглотнул. Перед ними предстала, по всей видимости, самая отвратительная скульптура из тех, что он видел на своем веку. На непосвященных она едва ли производила особое впечатление, но им, получившим кое-какое представление о личности Альберты и ее судьбе, творение показалось чрезвычайно прямолинейным. Если ее родители когда-нибудь прознают об этом уродстве, судебным искам не будет конца.

– Прикольно, правда? – сказал идиот.

– Как вы добились всех этих эффектов и откуда получили сведения о том, какие элементы понадобятся для инсталляции?

– Я был на Борнхольме, когда это случилось. У меня есть дом и мастерская в Гудйеме. Об этой истории немало писали и говорили, можете себе представить. Все без исключения автомобили обыскивали, в том числе и мой, так что никак невозможно было проигнорировать весь этот сыр-бор. Даже в крохотном Гудйеме все местные мужчины целую неделю днем с огнем искали сами не знали что. Да мы все этим занимались, если уж говорить начистоту.

Карл осмелился взглянуть на «произведение искусства». Изготовлена инсталляция была неплохо, но представляла собой всего лишь безвкусную мешанину из всевозможных художественных техник. Композиция строилась вокруг дамского велосипеда с кривым колесом и скрученным рулем. Кусок арматуры был приварен к раме, железные прутья расходились в разные стороны, как лучи. На концах их располагались гравюры из железа и меди с изображением различных дорожно-транспортных происшествий. Помимо этого, здесь же была прикреплена картина проверки у парома, изготовленная в технике эмали, а также портрет Альберты с грубыми точками пикселей. Судя по всему, он был взят из местной газеты и художественно вытравлен на меди. Здесь присутствовали слепки кусков костей, веток и листьев, даже рук, простертых в оборонительном жесте. Но все это было не самое страшное. Самым жутким элементом являлась подставленная под улыбающееся лицо Альберты пластиковая ванна, наполненная кровью.

– Ну, к сожалению, это не человеческая кровь, – рассмеялся Кристофф. – Тут кровь свиньи; она специальным образом обработана, поэтому не портится. Возможно, запах тут немного резковат, но я время от времени меняю содержимое.

Не будь они полицейскими при исполнении, то наверняка поддались бы огромному искушению макнуть эту ухмыляющуюся рожу в бурую кровавую жижу.

Ассад принялся энергично фотографировать композицию со всех сторон, а Карл подошел к велосипеду, чтобы получше рассмотреть его.

Велосипед был дешевым, наверняка китайским. Большие колеса, гигантская подпорка, высокий руль. Ржавчина уже поглотила бо́льшую часть желтой краски, багажник отвалился и висел на добром слове. Не очень качественное транспортное средство.

– А что вы с ним делали? Изначально он выглядел так же?

– Да. Я лишь поставил его на колеса; в остальном он находится ровно в том состоянии, в каком я его обнаружил.

– Обнаружил? По всей видимости, вы украли его со двора полицейского участка в Рённе. Разве нет?

– Не-е, я нашел его в куче мусора в контейнере перед полицейским участком. Вообще-то я даже обратился на пост охраны и спросил, можно ли мне его забрать. И ребята мне тогда сказали, что если, извлекая велик из кучи хлама, я вдруг покалечусь, то это будет моя собственная вина.

Карл и Ассад подвели итог своим наблюдениям. В последний час своей жизни Альберта сидела на этом самом седле и, вероятно, предвкушала счастливый день.

«Хорошо, что нельзя сказать, станет ли текущий день ассоциироваться со счастьем или с горем, до тех пор пока солнце не скроется за горизонтом», – подумал Карл. Зрелище было печальным. Столь же противоестественным, как пластифицированные трупы, которые теперь можно увидеть где угодно за сравнительно небольшую плату.

– Вы как будто хотите приобрести эту работу, – заметил Кристофф с лукавой усмешкой. – Готов продать ее вам по льготной цене. Как насчет семидесяти пяти тысяч крон?

Карл ответил ему кривой ухмылкой.

– Да нет, благодарю, приятель. Вообще-то мы сейчас размышляем, не конфисковать ли ваше произведение искусства.