Глава 13
Сытый ужин быстро разморил, и Макс уснул легко, как ребёнок. Ни один сон не потревожил его за всю ночь, словно организм, восстанавливая силы, провалился так глубоко в царство Гипноса, что был не в состоянии время от времени выныривать в быструю фазу. Разбудил Макса звук шагов.
Он медленно открыл глаза, и увидев яркое пятно на занавеске, обрадовался и удивился одновременно. Обрадовался тому, что день был солнечным, а удивился наличию занавески на окне. Он несколько секунд просто смотрел на неё, пытаясь отыскать шов, но шва не было.
— Это, наверное, другая занавеска, — понял он. Вспомнил, сколько у его бабульки лежало занавесок в комоде, и улыбнулся. Каждый день если рвать, и то на месяц хватило бы. Сельские они все запасливые, и сколько занавесок у Егорыча, можно только смутно догадываться. Судя по тому, что за тридцать лет у него оставалось и чем костёр разжечь, и чем стрельнуть, с занавесками он, скорее всего, тоже не поскупился. Или, скорее всего, его жена не поскупилась.
Макс аккуратно пошевелился и снова ощутил эти два чувства — удивление и радость. Боли не было. Даже правое плечо не отозвалось на движение ни одним неприятным ощущением. Всё было так же, как и до укуса.
Он поднялся, помогая себе левой рукой, и когда пятки коснулись пола, оторвал от кровати задницу. Несмотря на тут же появившееся нытьё в бёдрах и икрах, на ногах он удержался, и это было главное. А на нытьё Макс даже не обратил особого внимания. Оно было похоже на то, которое всегда появлялось на следующий день после тренировок. Само собой, когда эти тренировки ещё присутствовали в его жизни.
Макс улыбнулся. Сколько ж лет назад он в последний раз тягал штангу?
Поведя плечами, Макс теперь ощутил такое же «послетренировочное» нытьё во всех мышцах. Словно каждая из них боролась все эти дни с ядом, помогая внутренним органам.
Все эти дни.
Макс стал вспоминать всё что происходило пока он лежал. Занавеску мозг помнил отчётливо, наверное потому, что такое трудно было забыть, а вот в остальном, он почувствовал себя неуверенно, и стал путаться. То он считал, что Чарли и мертвец были на самом деле, то вдруг не мог понять — разговор с Машей был сном или явью? А зверь в глазах?
— Пашка же умер, — пронеслось вдруг в голове, и Макс вздрогнул от этой неожиданной мысли. — Чёрт, — выдохнул он, чувствуя, как стиснулись зубы.
Замер, переваривая тяжёлую информацию. Неслышно, где-то внутри самого пространства, тикали секунды, а он всё стоял, боясь пошевелиться, как в тот зимний, морозный день, когда осознал смерть отца.
— Ладно, хватит, — сказал он, наконец, и шумно выдохнул. — Нужно собраться. Собраться, блин. Нужно что-то делать, в конце концов.
И он шагнул вперёд. Первые два шага получились неуверенными, словно он снова стал маленьким ребёнком и только-только учился ходить. Но уверенность возвратилась к нему быстро. Он без особых проблем пересёк зал, и войдя на кухню, увидел деда. Тот стоял к нему спиной, разглядывая что-то на стене.
— Егорыч, добрый день, — почти крикнул Макс.
Дед от неожиданности вздрогнул и резко обернулся.
— Тьфу ты, чёрт! — машинально ругнулся он, и тут же его лицо расплылось в тёплой улыбке. — Максимка?! — воскликнул он удивлённо. — Ну ты, шельмец. Садись, садись на табурет.
— Угу, — кивнул Макс и присел. — У нас, Егорыч, шельмец бы, конечно, по такому случаю не сказали, сказали бы — красавчег.
— Я ж тебе говорил, что ты скоро на ноги встанешь, — дед пропустил мимо ушей Максовы слова. Было видно по нему, что он возбуждён, а в голосе его сквозила искренняя радость. — С моим чайком, да не встать. Мой чаёк любого больного на ноги в раз-два поставит.
— Какой чаёк? — удивился Макс. — Егорыч, чёто я не помню, чтобы я твою медуничную заварку пил.
— Конечно, не помнишь. Я тебя первые два дня этой зава-а-ркой, — с лёгким недовольством перекривил дед, — Поил.
— Ну, извини, извини, Егорыч, — улыбнулся Макс. — С заваркой я перегнул маленько. Но это не со зла, а от радости. Однако не будем скидывать со счетов и бульончик, — сказал он шутливо, пытаясь загладить неприятное ощущение от глупо ляпнутого слова.
— Всё оно полезно, что от земли силу черпает. Та же утка, она ведь тоже от земли себе пищу берёт. Травку там всякую, червячка того же.
Дед присел на табурет.
— Ешь давай — сказал он, кивнув головой на стол.
Макс увидел на середине стола тарелку с уткой. Утиная тушка была уже без лап и без крыльев.
— Грудку бери. Угу, — дед причмокнул. — В белом мясе вся сила.
— Надо же, а я сразу и не приметил, — проговорил Макс, удивлённо вытянув лицо — Наверное, это тоже от радости.
Он осторожно поднял правую руку, и чуть наклонившись вперёд, ухватился пальцами за утиные рёбрышки. Левой он оторвал полоску белого мяса. Пару раз повертел правым плечом.
— Надо же. И плечо не болит.
Он положил кусок мяса на край тарелки, и легонько постучал левой ладонью по раненому плечу. Боли не было. Тогда он откинул с плеча рубашку.
— А где же повязка? — спросил он, скосив взгляд. — Я чувствовал, что вроде была.
— Была, — дед кивнул головой. — Да я тебе и говорил, по-моему. С подорожником была. Ты когда уснул, я её аккуратно ножницами разрезал и снял.
Макс несколько секунд рассматривал четыре крохотных синяка, оплывшие по краям жёлтым, потом снова накинул рубашку, и уже правой потянулся за мясом, решив действовать ею как можно больше, чтобы сорвать тормоз. Тормоз, который включал мозг, опасаясь боли. Тот самый, который не позволяет со всей силы ударить кулаком в кирпичную стену. Ну, разве что по пьянке.
Быстро съев первый кусок, он снова потянулся к утке. Как в старой поговорке, аппетит пришёл к нему во время еды. Он вдруг почувствовал лютый голод внутри себя. Не только в желудке, а казалось в каждой клетке. Видимо организм здорово порастратился на борьбу с ядом.
— Ешь, ешь, — мягко приговаривал дед, глядя на жующего Макса. — Тебе теперь силы восстанавливать нужно.
Макс только жевал и кивал, иногда рисуя улыбку набитым до отказа ртом.
Насытившись, он облокотился на стенку и тяжело, но с удовольствием вздохнул.
— Ну, теперь порядок, — сказал, улыбнувшись.
— Забыл вчера спросить, чего ж не побрился-то? — спросил дед.
— А-а, это, — Макс провёл правой ладонью по щеке, всё ещё чувствуя лёгкое сопротивление мозга этому самому обычному движению. — Станок непривычный, Егорыч. У нас там другие теперь, а с этим боюсь не управлюсь. Ничё, — он улыбнулся. — Я бороду буду отращивать, как у тебя. А усы сбрею. Только потом, попозже.
— Ну, эт дело хозяйское, — дед медленно поднялся. — Хоть ты уже и сам всё можешь, а я вчера всё же Маше сказал, чтобы пришла. Вдвоём-то веселей.
Дед подмигнул. Это подмигивание Макса слегка смутило, но к его счастью, в голове возник весьма уместный вопрос, позволявший без подозрений проскользнуть мимо волнующей его темы.
— А ты? Уходишь что ли, Егорыч? — спросил он, с каким-то неясным ожиданием в глубине себя.
— Ухожу.
— У-у, — протянул Макс. — Дела?
— Так на пост же. Вот так вот, — дед, повернувшись боком, протиснулся мимо Макса.
— Ты вчера ж вроде дежурил? — Макс проследил деда взглядом. — Или это мне приснилось?
— Дежурил, — подтвердил дед, беря в руку сумку, прислонённую к стенке возле дверного проёма. — Да вот, опять потребовалось. Помнишь того мужика крупного, которому ты руку жал?
— На похоронах, что ли?
— Так точно. Сашкой этого мужика зовут, как и сынка моего, земля ему пухом, — дед шмыгнул носом. — Так вот, Сашка этот, значит, опять спиною мается. Оно, конечно, спина у всех, — дед обернулся и посмотрел на Макса, — Но у Саши что-то уж совсем с нею не лады. То прострелит, то потянет, то ещё какая напасть. Ладно, пошёл я. А ты, Максимка, по двору погуляй, оно полезно тебе будет.
Дед вышел с кухни, потом Макс увидел, как дед спустился по ступенькам и зашагал к сараю. Из сарая он вышел уже с ружьём, и Макс следил за ним глазами, насколько позволило окно.
Когда хлопнула калитка, Макс медленно поднялся и подошёл к окну. На улице всё светилось в лучах солнца. Если бы Макс не знал, где он находится, такая картина родила бы в его сердце хоть немного счастья. Но здесь этот солнечный день счастья не рождал. Он давал силу, может быть даже надежду, но и то, самую призрачную, почти неощутимую. А вот насчёт счастья он был бессилен. Семён, Пашка, завтра может ещё кто-то — даже зачатки этого самого лучшего ощущения здесь убивались наличием тварей и слишком большим процентом насильственных смертей.
А если Маша?
Макс медленно покачал головой.
— Нет, — прошептал он. — Не надо. Не надо думать об этом.
Ему припомнилось выражение — накликать беду — и он быстро сменил тему своих раздумий. Не хотелось накликать, никак не хотелось. И пусть это пустое суеверие, но когда опасность вокруг тебя повсюду, как этот солнечный свет, поневоле будешь суеверным.
Макс отвернулся от окна, и маленькая кухонька вдруг надавила на него, жёстко сконтрастировав с видом по ту сторону стекла.
Он торопливо, словно в доме вдруг забушевал пожар, покинул кухню, тремя широкими шагами миновал сени и рывком распахнул дверь. Солнечный свет тут же окутал его, расплылся теплом по лицу. Макс обвёл взглядом видимую поверх забора даль. Свет был повсюду, в небе, на земле, на кронах деревьев, и только в тени ему не находилось места.
— Чёртовы тени, — ругнулся Макс и медленно сошёл по ступенькам.
Уже внизу, он повернул голову, и слегка подняв её, посмотрел на кухню сквозь окна. Отсюда контраст ощущался ещё чётче и сильнее. Мрачная, маленькая, она вызывала странную тоску. Тоску из-за отсутствия надежды. Надежды, что на ней могут однажды собраться люди, веселиться и есть, отмечая какой-нибудь праздник. Шутить и смеяться. Здесь же тридцать лет не было ни одного праздника, понял вдруг Макс, одни только похороны, похороны, похороны, и эта мысль сжала его, и чтобы освободиться от неё, он резко развернулся, и торопясь, зашагал по дорожке.
Он дошёл до огорода, развернулся, прошёл обратно, снова вернулся. Прошло минут двадцать, прежде чем он почувствовал, что тоска отступила. Он остановился и отдышался.
— Нет, в дом я пока не пойду, — сказал он себе, опасаясь, что тоска снова вернётся, навалится словно крак, чтобы впиться зубами, чтобы убить, чтобы растворить в туманной безысходности.
Он огляделся, решая, чем бы заняться, и его взгляд остановился на сарае.
Интересно, мой ижак там? — подумал он, и улыбнулся оттого, что назвал ружьё своим.
А почему бы и нет? Наверное, к оружию прикипаешь.
Он подошёл к двери сарая и так же, как и дед, немного её приподняв, потянул на себя. Из сарая повеяло какой-то сухостью. Макс слегка пригнулся и шагнул внутрь.
Здесь тоже был полумрак, но он почему-то не давил. Может оттого, что слабо пахло сухой травой, немного краской, ещё парой непонятных запахов. Сквозь маленькое окошко в сарай лился широкий солнечный поток, в котором были различимы мельчайшие пылинки. Они кружили в странном танце, завораживая своими неопределёнными, слепыми траекториями. Словно у них не было ни цели, ни судьбы, и им было абсолютно всё равно, куда направиться в следующую секунду. В каждую следующую секунду. Вверх, потом вдруг сразу вправо, и вдруг вниз. Всё равно куда. Ничего нет, есть только мы — пылинки. И солнечный свет.
Макс повёл взглядом вокруг. Сарай был заставлен и завешен всякой всячиной. Деревянный верстак у стены, с чёрными тисками, нависшими над его правым краем, бочка в левом углу с поржавевшими обручами, рядом алюминиевая фляга прикрученная к тележке, поржавевшие замки, полотна для ножовки, водяные краны в виде связки баранок на медной проволоке висели на вбитых в стену гвоздиках. Легко угадывалось, что хозяин был запаслив. И если бы не произошла тридцать лет назад какая-то фигня, многое из этого было бы использовано по назначению.
Макс поискал глазами ружьё, но не нашёл. Тогда он обернулся. Ружьё висело слева от дверного проёма на прибитой к стене деревянной вешалке. Макс протянул руку и провёл пальцами по прикладу, почувствовав бороздки. Потом сделал маленький шажок вперёд и снял его. Хотел было вскинуть и прицелиться, но вдруг до него дошла неприятная мысль — плечо же.
— Блин, — с досадой ругнулся Макс. — От отдачи боль по-любому вернётся. Это не утиного мяса отщипнуть.
Он медленно повесил ружьё на место, и несколько секунд смотрел на него с каким-то сожалением. Потом развернулся и подошёл к верстаку. Здесь, помимо всякой мелочи вроде гнутых гвоздей и ржавых шурупов, валялись россыпью с десяток латунных гильз. Слева, в железном ящичке, лежали патроны. Ближе к стене, в полумраке, стояла трёхлитровая банка, на дне которой было немного серого порошка. Макс поднял банку и стал разглядывать её на свету.
Это порох, — понял он и аккуратно поставил банку обратно.
— А ведь мало, — сказал себе под нос.
Конечно, в этих делах он был полным профаном, сколько там нужно этого пороха на один заряд он даже смутно не представлял, но и без этого было ясно, что пороха мало. Когда-то банка, скорее всего, была полной.
Может у него ещё есть? — подумал Макс.
Он пошарил глазами в полумраке, но больше банок не было.
А что если эта последняя? Что будет, когда закончится всё?
Максу не хотелось об этом думать. Он развернулся и уже собрался выйти из сарая, как хлопнула калитка, и он остановился.
— Дед, что ли, вернулся? — мелькнула мысль.
Стало вдруг неудобно, не по себе. Внутри червём шевельнулся стыд. Не хотелось Максу, чтобы его застукали шарящимся в чужом добре. Как ни странно, живя в стране, где воруют поголовно, Макс этого умения умудрился не приобрести. И ещё страннее, что среди его знакомых большинство были такие же, как он — не умеющие воровать, для которых даже само подозрение в воровстве было страшнее многих других подозрений. И он иногда искренне не мог понять — кто же, чёрт подери, ворует в его стране?
Он замер и прислушался. Выходить пока не стоит, решил он, пусть дед зайдёт в дом, а я уже потом… но тут его взгляд остановился на открытой двери сарая.
— Блин, палево конкретное. Нет, надо выйти, а то ещё хуже получится.
Он быстро рванул вперёд, и в дверном проёме слёту наткнулся на Машу. Маша громко вскрикнула, и отшатнувшись в сторону, сделала два испуганных шага назад.
— Ой, прости, — Макс воткнулся правой рукою в дверь, чтобы погасить инерцию, и в плече снова взорвалась лимонка. Он скривился.
— А я думала тут дедушка, — проговорила Маша перепуганным голоском.
— Да не, дед ушёл уже, — от боли ответил сквозь зубы. — Я просто ружьё хотел посмотреть.
— А дедушка сказал, чтобы я возле тебя посидела — она удивлённо оглядела Макса, и её большие глаза стали немного больше.
— Я могу снова лечь, если тебе так хочется, — пошутил Макс, и тут же понял, что снова ляпнул не в тему.
— Я пошутил, — торопливо поправился. — Так получилось, Маш. Встал сегодня вот, и пошёл.
Макс приподнял левою рукой дверь, медленно закрыл её.
— Но я надеюсь, ты не уйдёшь? — спросил он, уставившись в одну из досок двери. — А то я тут от скуки не знаю, чем заняться. А так, хоть поговорить есть с кем.
Макс с надеждой посмотрел на Машу. Но она ничего не ответила, а повернувшись на носочках вправо, так же на носочках пошла вдоль стены дома, при этом произнося по слову за шаг.
— Я
Шаг на носочках.
— не
Ещё шаг.
— знаю.
Она остановилась и резко развернулась. На её губах Макс увидел лёгкую улыбку. И ещё многое он увидел, как-то сразу, и удивился, что не заметил этого раньше.
У Маши была другая причёска. Вернее, причёска была та же, перетянутые на затылке волосы, но теперь на её лоб спадала смешная чёлка. И платье было другим. Тот же цвет, под глаза, но теперь не однотонное, украшенное только по низу сплетёнными вишенками, а в горошек. Горошек этот был щедро рассыпан по всему платью, белого цвета, и Макс смутно припомнил, что такие когда-то были очень популярны, а теперь вроде бы как снова возвращались в моду. Вот и жене он купил, примерно такое, месяца три назад. Только красное. А горошек был чёрным.
— Ага, это там они вернулись, а тут и не уходили, — подумал он, и вдруг в его мозгу мелькнула догадка. — А ведь Маша родилась уже после гула.
— Сама платье сшила, или это мамино? — спросил он, улыбнувшись.
— А ты откуда знаешь? — удивилась она.
Макс улыбнулся шире. Вопрос был немного непонятным, и даже глу… но из уст красивых девушек, особенно если они тебе нравятся, такие вопросы звучат только загадочно и никак больше.
— Ну, я подумал, — начал Макс, решив не ковыряться в логике. — Что раз у вас тут много свободного времени, то почему бы и платьев не пошить?
— А-а, — протянула Маша. — Это мама сшила мне на шестнадцать лет.
— Подарок?
— Да. Тебе нравится?
— Очень.
— Нет уж, — сказала Маша с наигранной обидой. — Такие ответы не принимаются. Извольте высказаться полнее.
Макс хмыкнул. А Маша стало быть почитывает и классику, если перешла на такую стилизацию. Ему припомнилась домашняя библиотека родителей. В принципе, ничего кроме классики и советских производственных романов в ней больше и не было. Ну, разве ещё исторические. Дюма, всякие Голоновские Анжелики…
— Ваше платье восхитительно, сударыня, — сказал он, принимая игру девушки и легонько поклонился. — Скажите, не в нём ли вы были вчерашнего дня в театре?
— Что вы. Это платье мне только сегодня прислали из Парижа. Вы меня с кем-то спутали, суда…
Не договорив, она прыснула от смеха, и развернувшись, быстро зашагала по дорожке. Уже через пару секунд скрылась за углом дома. Макс поплёлся следом, осторожно поглаживая плечо. При Маше он терпеливо не обращал на него внимания, почему-то не хотелось, чтобы она жалела.
Когда он завернул за дом, Маша уже сидела на бревне, зажмурившись, и подставив лицо солнцу.
— А какой твой самый любимый писатель? — спросил Макс, подойдя, и присев на другое бревно.
— Самый-самый? — спросила Маша.
— Самый-самый.
— Бальзак.
— Надо же, — удивился Макс и невольно помотал головой.
— Ну и Горький ещё, — добавила Маша, повергнув Макса этим самым Горьким в полное изумление.
— Правда, что ли? — только и спросил он.
— Конечно же, нет, — Маша рассмеялась. — Разве может нравиться Горький? Слог у него, конечно, хороший, но всё про каких-то тёмных личностей пишет, про каких-то сдавшихся людей, бесцельных. И про любовь у него мало. А если и есть, то про какую-то грязную, нездоровую.
— Это да, — глупо согласился Макс.
Несколько секунд они оба молчали. Макс по той причине, что она снова заставила его увидеть скрытое изображение, теперь уже чётче, глубже. Но в то же время, он никак не мог понять её, полностью, без путаницы в голове. То ли оттого, что слишком разной она была, все эти резкие переходы из наивной игривой девочки к серьезному уму и обратно, то ли оттого, что рядом с ней он не мог думать сосредоточенно. Присутствие её рождало в голове сумбур, и состояние близкое к лёгкому опьянению. Каждое её движение отдавалось внутри тёплой, выбивающей почву из под ног, волной. Ну а Маша молчала, продолжая ловить лицом солнце.
— Расскажи мне о твоём мире, — сказала она вдруг, и Макс вздрогнул.
— У? — спросил он.
Маша опустила голову, и открыв глаза, посмотрела на него.
— Расскажи, мне о твоём мире, — повторила она.
Он хмыкнул и мотнул головой. О твоём мире. Звучало как-то непонятно и даже страшновато, как будто он был инопланетянином. Может, она меня примерно за такого и считает? — подумалось вдруг.
— Расскажешь?
— Ладно, — Макс кивнул. — Только в обмен.
— На что? — спросила Маша настороженно.
— Ты меня научишь использовать силу.
— Но это же не так просто, как ты думаешь, — быстро заговорила она. — Сила появилась в нас сама. Мы ей не учились.
Как у меня с пальцами-мыслями, подумал Макс. Может она права?
— Ну, хотя бы, в деталях опиши, как вы это делаете, хорошо?
Она на секунду задумалась.
— Ладно. Но если у тебя не получится, чур, я не виновата.
И снова этот переход в наивную девочку, почти ещё ребёнка. Он смутил Макса, и мозг уже привычно заметался в сумбуре. Он только кивнул, и увидел, как Маша приготовилась слушать. Лицо её стало внимательным, она даже слегка подалась вперёд.
— Ну, не знаю, что и рассказывать, — Макс пожал плечами. — Обыкновенный такой мир. Работаем, отдыхаем, деньги делаем. Сейчас это у нас основное занятие, — Макс усмехнулся. — В общем, поработал, отдохнул, поработал, отдохнул. Пивка там с друзьями. Ну, в клуб иногда бывает сходишь.
— У нас тоже клуб был в центре, — сказала Маша. — Мне дедушка рассказывал.
Макс улыбнулся.
— Поверь мне, тот ваш клуб, он совсем другой был.
— А у вас какие?
— У нас… — Макс вдруг запнулся, поняв, что если начать рассказывать, то придётся объяснять каждое второе слово. — У нас двухэтажные, — ляпнул он. — Спорим, у вас всего в один этаж клуб был?
— А зачем второй этаж? — искренне удивилась Маша.
— Ну-у, не знаю, — Макс снова пожал плечами, понимая, что нужно соврать что-нибудь простое. — На первом этаже взрослые, а на втором молодёжь.
— А демонстрации у вас проходят? Мне дедушка рассказывал, что раньше они всегда в город ездили на демонстрацию седьмого ноября.
— Ну, и демонстрации конечно бывают, — Макс вдруг заметил, что ему совсем не смешно, как было вчера. Теперь каждый наивный её вопрос наоборот рождал внутри жалость, и даже боль. И ещё отвращение за свою ложь, но разве лучше станет, если он начнёт рассказывать всё, и подробно? Ведь если задуматься, ни к чему это вообще. Она никогда не увидит того мира, и он возможно никогда. Тот, как она назвала, его мир, он, наверное, кажется ей мечтой, и пусть таким и останется. Не взять же и не рассказать ей о повальном алкоголизме и наркомании, о том, что матери бросают своих детей, о том, что на улицах убивают и грабят, о том, что пацаны — дошкольники нюхают клей и бухают, а девочки начинают трахаться с десяти лет, о том, что всё продаётся и покупается, даже то, что не может быть вовлечено в торговый оборот по определению. Любовь, совесть, душа. О том, что там уже почти нет надежды, и о том, что возможно её уже никогда не будет.
— Весело у вас, — Маша задумчиво улыбнулась.
— Угу, — промычал Макс. — Очень.
— А ещё что-нибудь расскажи.
Макс резко поднялся.
— Маша… знаешь, — он шагнул к ней, и присев на корточки, заглянул в глаза. — Это долго — рассказывать о том мире. Только ты не обижайся. Там слишком всё по-другому. Много новых вещей… понятий тоже. Вот послушай, я только перечислю, — он глубоко вдохнул. — Сотовый, ноут, инэт, эсэмэска, движняки всякие по теме и не по теме, экшены, комерсы, сникерсы, брэнд, девайс, геном, реклама та же, — он проговорил это скороговоркой и улыбнулся.
— И это только капля в море, и это я плохого слова ни одного не сказал.
Девушка молчала.
— Маша, — продолжил Макс. — Это я не к тому, что ты не поймёшь. Просто если я буду рассказывать, то придётся объяснять каждое второе слово. А теперь подумай, я ведь теперь у вас, скорее всего, останусь, а значит, у нас впереди ещё много вот таких разговоров. Так ведь? В общем, я тебе постепенно всё и расскажу. А вот если ты не расскажешь мне подробно о силе, то меня может убить крак, и тогда всё, — он развёл руками. — Тогда я уже не смогу тебе рассказать. Понимаешь?
— Да, — кивнула Маша, от близости его взгляда, принявшись смущённо разглядывать босоножек на правой ноге.
— Спасибо, — Макс поднялся и снова уселся на бревно. — Только не так, как вчера, вокруг да около, ладно? — он произнёс это, как можно мягче, боясь, как бы после такой напористой речи Маша не поспешила уйти, смутившись или обидевшись. Своим мужским умом Макс, конечно, не видел в сказанном ничего обидного, но ведь женщины и обижаются не столько на обидное, сколько на непонятное. А в его речи непонятного для неё было предостаточно.
Несколько секунд он молча и терпеливо ждал. Наконец, Маша перестала разглядывать свой босоножек, и вскинув голову, задумчиво взглянула перед собой.
— Вон, видишь, труба на соседской крыше? — проговорила она тихим голосом.
— Ну? — Макс повернул голову и разглядел на пологом скате крыши торчащую трубу.
— А видишь, один кирпич сдвинулся и выступает немного?
Макс не успел ответить, кирпич выскочил со своего места, и пролетев метра два, грохнулся на черепицу. Пару раз перевернулся, потом сполз ещё чуть вниз и замер. Хоть всё и произошло метров за тридцать от него, Макс от неожиданности втянул голову в плечи.
— Не бойся, — Маша улыбнулась. — Там уже давно никто не живёт.
— И как ты это? — спросил Макс.
— Это вот здесь, — сказала Маша и ткнула себя пальчиком в область солнечного сплетения. — Здесь сила собирается в комочек. Она тёплая и шевелится. Потом ты выбираешь на что её направить, и она выскакивает.
— Хм, — Макс задумчиво нахмурил лоб. — Интересно.
Он наклонил голову, и попытался что-нибудь почувствовать в своём солнечном сплетении. Но ничего обычного не было. Ни какого комочка. Ничего тёплого и шевелящегося. Он несколько раз понапрягал пресс, хотя и понимал, что, вряд ли, это имеет что-то общее с физиологией. Но с другой стороны, не может ведь эта сила быть совсем не от тела сего.
Он напряжённо усмехнулся.
— Нету ничего, — он с надеждой посмотрел на Машу. — Может, нужно о чём-то таком думать? Или напрягать там что-нибудь?
— Я ни о чём не думаю, — сказала Маша. — Ну я же тебе говорила, что может не получиться. Ты не обижаешься?
— Да ну. С чего бы, — Макс улыбнулся. — Плохо, конечно, что у меня не выходит, как, блин, с краками воевать-то? И из ружья теперь не получится из-за плеча.
— Может, потом появиться? — сочувственно проговорила Маша. — Побудешь тут немного, и появится.
— Будем надеяться, — Макс ещё раз напряг пресс, и прислушался к солнечному сплетению. Ничего необычного.
— Максим, а можно я домой пойду? — попросила вдруг Маша, и Макс тут же напрочь забыл о всяких силах. Его имя, сказанное её голоском, опутало мозг тоненькой, почти воздушной паутинкой, и он почувствовал, как внутри мелькнуло что-то похожее на счастье, но тут же исчезло.
Ей не хочется быть со мной, — больно кольнула догадка, и он с каким-то грустным удивлением посмотрел на неё.
— У меня мама больная. Она ходит еле-еле, — торопливо проговорила она, заметив, как изменилось его лицо. — Ты же не обиделся?
— Нет, — Макс попытался улыбнуться. — А что с твоей мамою?
— Не знаю, — Маша скривила губки в недоумении. — Вот так вдруг, раз, и стало маме трудно ходить. Если бы не было тумана, я бы поехала в город, выучилась на врача и вылечила маму, — Маша встала. — Ты правда не обидишься? — повторила она, не глядя на Макса.
— Тебе не хочется быть здесь? — спросил Макс напрямую. Хотя, полной прямоты и не получилось. Вместо — здесь — он хотел сказать — со мной — но язык не повернулся.
Маша сложила руки замочком на груди, и с такой мольбою посмотрела на Макса, что он тут же выругал себя за это неуместное давление на неё.
Она же другой человечек, — упрекнул он себя. — Из другого совсем мира. А я всего-навсего свалившийся сюда инопланетянин.
— Ладно, хорошо, — он натянуто улыбнулся.
Маша развернулась, и торопливо засеменила по дорожке вдоль дома. На углу она на секунду остановилась, обернулась, и с какой-то детской игривостью помахала ему рукой.
— Угу, — глупо выдохнул он и кивнул.
