Глава 12
Следующим утром дед принёс кружку полную тёплого, наваристого бульона, от одного запаха которого у Макса потекли слюнки.
— Утку вчера подстрелил. На болотах, — мягко проговорил дед, глядя, как Макс с трудом глотает. — Больно?
— Немного, — выдохнул Макс, отведя кружку от губ. — Бывало хуже, — он кисло улыбнулся.
Ему вспомнилось, как точно так он пил бульон в семнадцать лет. Тогда у него были неполадки со здоровьем, и врачи, а Макс в те дни не побывал, по понятным причинам, разве что у гинеколога, всё никак не могли определить их источник. Они говорили заумные фразы, многозначительно смотрели, но было понятно, что за всем этим стоит пустота. Они не знали. И то ли, чтобы отмазаться, то ли в угоду своему профилю, отоларинголог посоветовал ему вырезать гланды. Он назвал это по-другому — удалить миндалины, но в реале получилось именно вырезание, а также выдавливание, выскабливание и ещё куча очень неприятных процедур.
Он вспомнил, как улыбался, идя из операционной. Наркоз ещё действовал, а стоящие в ряд у стены пациенты лор-отделения всячески пытались поддержать его глупыми шутками. То, что они высыпали в коридор почти все, Макса не особо удивляло. Он умел за короткое время расположить к себе. Он даже умудрился в первую же ночь после поступления, соблазнить девушку из соседней палаты, из которой по случайному совпадению, в тот день выписали двух лежавших с нею старушенций. Соседка осталась одна, а Макс в то время был романтичен и упёрт по данному направлению.
Когда действие наркоза закончилось, тогда пришла боль. Боль, которой он до этого ещё не чувствовал ни разу. Он только сплёвывал сукровицу на платок и хотел одного — провалиться в спасительный сон.
Теперь боль в горле тоже была, но сравниться с тою у неё не было шансов.
— Всё познаётся в сравнении — подумал Макс — Нужно только вспомнить, что было хуже. Каждый день нужно вспоминать, что было хуже, и тогда можно выдержать любую фигню.
Макс не заметил, как допил. Он удивлённо заглянул в кружку и улыбнулся.
— Вкусно? — дед тоже улыбнулся. — Может ещё, а, Максимка?
— Не, хватит, — Макс протянул кружку деду. — Пусть организм это расщепит. Ему ж надо сначала расщепить, чтобы энергию вытащить.
— Мудрёно, — дед хмыкнул. — Ну, да это и не главное, Максимка. А главное, что через день-два ты уже бегать будешь.
— С таким наваристым бульончиком я и к вечеру сегодня в пляс пойду.
Дед коротко рассмеялся, взял кружку и поднялся.
— Я сегодня на пост, — проговорил он, беря в руку табурет. — Ну, да ничего. Через пару часов внучка придёт, подежурит тут возле тебя.
— Маша? — Макс спросил так быстро, что испугался, не заподозрит ли дед чего ненужного.
Но дед не заметил его внутренних волнений.
— Маша, Маша, — просто ответил он.
— Это… — Макс постарался сделать голос как можно равнодушнее. — Егорыч, у меня к тебе просьба.
— Какая, Максимка? — дед обернулся.
— Егорыч, зарос я, как не знаю кто. Мне б побриться.
Дед ухмыльнулся.
— Ишь, кавалер. Да как же ты побреешься-то?
— Кружку ж удержал, ничё? А ты мне все причиндалы на табурете расставь. Прямо возле кровати. Я поднимусь и побреюсь как-нибудь.
— Хе, — дед мотыльнул головой. — Да ты не бойся, Маша за тобой и небритым поухаживает.
— Да причём тут это, — Макс стал судорожно искать отговорку. — У меня, это… чешется, блин, а потом аллергия бывает. Пятнами пойдёт.
Максу самому стало смешно от такой отговорки, но он сдержался и совершенно серьёзно посмотрел на деда.
— Я правду говорю, пятнами пойдёт.
— Ишь ты, — дед заулыбался. — Ну, да ладно. Пятнами, так пятнами.
Он поставил табуретку на место и вышел из комнаты.
— Не сильно я спалился? — стал думать Макс. — Может дед раскусил? Или нет? Блин, я как малолетка, в натуре. Двадцать семь же уже, чё нельзя как-то похитрее? Да и посдержанней тоже.
Но несмотря на эти мысли, Макс к своему удивлению задумчиво улыбнулся. В зале хлопнула дверца серванта, послышалось шебуршание. Видимо дед искал бритвенные принадлежности.
Макс провёл рукою по подбородку. На самом деле зарос он ещё не очень, и желание вот в таком состоянии побриться немедленно, выглядело, по всей видимости, подозрительно.
Ну точно дед спалил, — Макс покачал головой. — Хотя, в чём спалил? Чего-то я опять не туда думаю. Меня жена там ждёт не дождётся, а я тут…
Ой, не начинай, ладно? — зло перебил он сам себя, и тупо уставился в потолок. — На хер всю эту фигню.
Дед вернулся в комнату. В руках он держал бритвенный станок, небольшое зеркало, прикреплённое на подогнанный под него прямоугольничек из ДСП, и маленькую пиалу.
— Вот, нашёл, — стал объяснять он, расставляя на табурете принесённое. — Я же сам уже давно не бреюсь. Я ножницами пообрежу чуток и порядок. Здесь вот вода тёплая. Это зеркальце, — он установил его, отведя от дощечки металлическую подпорку. — А это вот станок. Вроде всё, — он на секунду задумался.
— А! — вдруг воскликнул он и торопливо полез в карман пиджака. — Лезвие же вот. Спутник.
Он положил на табурет малюсенький конвертик какого-то непонятного морковного цвета. — Лезвие новое. Это лучшие, Максимка. Я сам раньше только Спутником брился.
— А пена? — спросил Макс, чуть приподняв голову и разглядывая расставленные на табурете вещи.
— Нету, — выдохнул дед. — Что была, та засохла. Так тридцать лет всё же прошло, как я её в последний раз покупал.
— А мыло? — хотел было спросить Макс, но сообразил, что мыла видимо тоже нету.
— Ничего, Егорыч, — Макс поднял руку и провёл туда-сюда по левой щеке. — Щетина у меня не особая, лезвие новое, как-нибудь, в-общем.
— Ага, — дед помялся, потом развёл руками, и зачем-то повторил с глупым выражением лица. — Нету.
— Да ничего, Егорыч, говорю ж, — Макс улыбнулся. — И так сойдёт.
— Ну, и ладно, — дед хлопнул в ладоши. — Пора мне. Пойду.
— Угу, — кивнул Макс.
Дед вышел из комнаты, с минуту повозился в зале, потом уже на кухне скрипнула половица. Макс подождал, когда хлопнет входная дверь, и только после этого стал обдумывать, как ему лучше подняться. Подниматься при деде не хотелось. Он бы стал помогать, поддерживать, а Максу уже начинало тошнить от своего теперешнего положения. Ему, конечно, была приятна забота этого, в-общем-то, чужого ему человека, он был благодарен за неё, всем сердцем благодарен, потому что понимал — исходила она тоже от сердца. Но даже такая чистая вещь может вызывать тошноту. От самого себя, вот такого беспомощного.
Он осторожно пошевелил правой рукой. В плече закололи сотни иголок.
— Нет, правую лучше не трогать, — прошептал Макс, и переключился на ноги. Немного согнул в колене левую, потом правую. Ноги слушались.
Он снова выпрямил их, и откинув здоровой рукой одеяло, подтянул левую ногу к краю кровати. Согнув её, упёрся икрой в железный уголок, к которому крепилась сетка, и помогая рукой, быстро поднялся. Голова тут же закружилась, в ушах мерзко засвистело, и Макс зажмурившись, наклонился вперёд. Так, враскорячку, он просидел целую минуту, глубоко и часто дыша. Наконец, ноющая боль в растянутых мышцах правой ноги, заставила его переместить её в нормальное положение. Он, как и левую, подтянул её осторожно к краю кровати и опустил вниз.
В нормальном, сидящем положении стало полегче. Боль теперь чувствовалась только в правом плече, и Макс мысленно обматерил крака, из-за которого ему теперь приходилось двигаться так нелепо и так по-деревянному. На ум пришёл кадр из старого советского фильма-сказки про Буратино, и Макс грустно хмыкнул.
Подтянув поближе к себе пиалку, он взял бритвенный станок и повертел его, с интересом рассматривая. Таким он никогда не пользовался. Как-то ещё на заре своей торгашеской деятельности, он продавал нечто подобное, но только китайского производства, и никто, кроме солдат, это не покупал. Правда, солдаты брали сразу упаковку с десятью станками, видимо на весь взвод. Ещё такой же был у отца. Поэтому Макс имел представление, как с этим всем управляться, и до него вдруг дошло, что с одной рукой придётся здорово повозиться.
Первым делом нужно было открутить ручку. Макс несколько секунд размышлял, потом зажал ручку между зубов и отвертел сами металлические пластинки. Достав лезвие из конвертика, и уложив его между пластинок, он долго пытался вкрутить ручку обратно, придавливая пластинки мизинцем.
— Фух, — выдохнул он, и довольно улыбнулся, когда станок, наконец-то, был в сборе.
Первым делом он решил выбрить шею под подбородком, но проведя по ней всего пару раз, он чётко осознал, что бритьё таким станком закончится многочисленными порезами. Слишком сильно выступало лезвие и слишком уж под прямым углом. После всяких жилеттов, этот станок был всё равно, что топор. Положив его на табурет, он стал рассматривать в зеркале маленькую ранку. Кровь медленно сочилась, ранка пощипывала, и Макс придавил её пальцем.
— Да-а, блин, — протянул он. — Придётся не бримшись.
Он удручённо цокнул языком и стал рассматривать своё отражение. Сначала он рассматривал его полностью, одной картинкой, не сосредотачиваясь на деталях, но незаметно для себя сфокусировался на глазах. Смотрел в них целую минуту, неподвижно, не мигая, и вдруг глаза стали казаться ему чужими. Теперь и они смотрели на него, отчего лёгкий холодок пробежал вверх по спине и замер где-то в затылке, вызвав ощущение, словно к затылку приложили кусочек сухого льда. Макс видел, как в его глазах, в его собственных глазах медленно, но с какой-то непреодолимостью росла злость, и этот непреодолимо злеющий взгляд был до отвращения неприятен и… страшен. Но Макс не отвернулся. Такое он проделывал уже несчётное количество раз, особенно любил он эти гляделки в юности, и всегда вот именно в этом месте он не выдерживал и отворачивался. Но не сейчас. Сейчас он хотел досмотреть. Именно так и подумал он — досмотреть. Как будто фильм. Фильм идущий всё жизнь, стоит только подойти к зеркалу, но многие ли досматривают его до титров?
Он уже видел свой взгляд, как совсем не принадлежащий ему. С той стороны на него теперь смотрел зверь, безжалостный, не умеющий мыслить, плевавший на то, внутри кого он находится, и словно жаждущий только одного — вырваться наружу. Картинка вокруг глаз стала понемногу меркнуть, голова закружилась и участилось дыхание. Зверь пытался победить человека, затянуть внутрь зеркала, чтобы поменяться с человеком местами. Ему хотелось свободы. Но Макс только усмехнулся.
— Ты часть меня, — сказал он презрительно, — А не я часть тебя. Понял?
И зверь смирился. Он поспешно отступил в глубину, признав силу хозяина.
Макс отвёл глаза от своего отражения и огляделся. Скромная обстановка вперемежку с рассеянным светом немного успокоили. Он медленно прилёг, зацепив ненароком правое плечо, и скривившись от боли, стал разглядывать пустой патрон, висящий на торчащем из потолка проводе.
Хозяин — это разум, — стал размышлять он. — Хотя, блин, уже сотни тысяч лет эволюции он укрепляет свою власть, а зверь всё ещё надеется на свободу. А ведь у некоторых он её и получает.
Он прислушался к плечу. Боль улеглась. Уползла, как змея в нору, куда-то вглубь мышц.
А ведь не в этом дело, — он вдруг словно ухватил весь вопрос разом, со всех сторон. — Ведь нужно не загонять зверя, а приручать его. Да, приручать. Ведь он нужен. Вот здесь, например, против этих тварей. Если разум не в состо…
Он вдруг осёкся.
А ведь в состоянии, чёрт дери. Ведь я как-то же им эту тварь схватил.
Он вспомнил пальцы-мысли и к его удивлению, это всего один раз приходившее к нему состояние легко вернулось. Он снова видел их, длинные, крепкие пальцы, и он попробовал пошевелить ими. Пальцы послушались. Тогда он решил ухватить ими занавеску на окне. Без каких либо задержек, как и пальцы рук, они исправно выполнили приказ.
Что это? — Макс почувствовал тревогу где-то под левой лопаткой. Он хоть и управлял этими пальцами, они хоть и являлись частью его самого, но видеть их было всё равно страшно. Там, когда он ухватил ими тень и оторвал от неё извивающиеся тесёмки, страшно не было. Там было всё быстро, в пылу, а здесь в рассеянном свете комнаты, в полной тишине и одиночестве стало страшно. И страшно только по одной причине — он испугался того, что это не он, что это что-то чуждое, такое же чуждое, как все эти твари, как зверь внутри. Он напряжённо, с силой тряхнул головой, пытаясь отогнать видение, словно страшный морок, но видение не отступило, и тогда он рванул занавеску на себя, резко, с криком.
— Это я! — закричал он. — Ничего кроме меня!
Тишина на секунду потонула в треске рвущейся материи, потом грохнулась об пол упавшая массивная гардина и тишина резко вернулась, показавшись ещё полнее, ещё глубже.
— Это я, — обессилено прошептал Макс в этой глубокой тишине. — Ничего кроме меня.
Он закрыл глаза и долго всматривался в темноту. Пальцы-мысли исчезли, словно удовлетворившись исполненным, а вместе с ними исчез и страх. Теперь Макс знал, что это он, что эти пальцы — он, и ничего больше. И он умиротворённо вдохнул, но тут услышал, как скрипнула входная дверь. Лёгкие и воздух в них застыли.
Открыв глаза, он беззвучно выдохнул и прислушался. В голове заметались мысли, привычные, обычные человеческие мысли.
Он услышал, как дверь закрылась, и очень тихо звякнула защёлка. Смешная защёлка, похожая больше на чайную ложечку. Если надавить на неё с той стороны пальцем, с этой поднимался крючок.
Потом какое-то время снова была одна тишина, и Макс начал волноваться.
А что если она не зайдёт? — подумалось вдруг. — Застесняется, и просидит на кухне до самого прихода деда.
А тебе не всё равно? — спросил он себя, но что-то сладко сжавшееся возле сердца без слов ответило на этот вопрос.
Она вошла неожиданно, наверное потому, что не было слышно её шагов.
— Здравствуйте, — услышал Макс, и хотел было повернуть голову, чтобы увидеть её, но к своему удивлению не смог. Ему вдруг стало стыдно своего внешнего вида, своего теперешнего положения, ещё тысячи мелочей, и он только глупо кивнул в ответ.
Следующие секунд пять он просто чувствовал её присутствие, и внутри него гулял вихрь, но вихрь этот был тёплым, и как ни странно, ничего не разрушал, несмотря на своё прямое предназначение. Она молчала, а он мог только представлять — смотрит ли она него, или она смотрит на гардину на полу, или ей вообще всё равно, и плевать на все его вихри.
А с чего ей должно быть не плевать? — усмехнулся он. — Кто ты для неё?
— А вы уже побрились? — наконец спросила она. И Макс услышал в её голосе то ли жалость, то ли снисходительность к нему, он не разобрался, и ему стало снова стыдно, но теперь оттого, что он так глупо, как какой-то школьник, молчит.
— Нет, — он повернул голову в её сторону. Она смотрела на него, и когда их глаза встретились, испугано перевела взгляд на гардину, наполовину укрытую разорванной занавеской. Макс снова видел её профиль, аккуратный подбородок, чёрные реснички, светлые волосы, перетянутые у затылка едва заметной резинкой. На ней было всё то же платье, лёгкое, в цвет глаз.
— А что с занавеской? — торопливо, дрогнувшим голоском спросила девушка.
— Да это я, нечаянно, — стал на ходу придумывать Макс. — Хотел до окна прогуляться. Меня в сторону кидануло, ну, я и ухватился. Давай на ты, хорошо?
— Хорошо, — сказала она и одновременно пожала плечиками, отчего Макс не удержался и рассмеялся. Так это у неё вышло естественно, и от противоречия слова и движения, почти по-детски.
На секунду она замерла, даже немного сжалась, но вдруг решительно посмотрела на Макса.
— Так! — воскликнула она с неподдельной весёлостью. — А почему это мы смеёмся? Мы болеем, или притворяемся? А может мы просто обманщик?
Она подняла руку и погрозила указательным пальцем. Макс тут же подавил смех и даже почти подавился им. Ему снова стало стыдно. Он смотрел в её глаза и судорожно решал, что ответить, но в голову лезла всякая чушь.
Лицо Маши вдруг стало серьёзным.
— Вам нельзя смеяться, — сказала она.
— Тебе нельзя смеяться, — досадливо скопировал Макс. — Мы же договорились.
— Тебе нельзя смеяться, — повторила Маша.
— А вот здесь я не согласен, — Макс почувствовал, как от этой простой зацепки внутри расплывается спокойствие. Разговор завязался, оставалось только продолжать его, хоть чем, хоть полнейшей чепухой, лишь бы не сухое молчание. — Смех он полезен. Смеющийся человек счастлив, — ляпнул он вдруг всплывший откуда-то из читанного афоризм.
— А человек говорящий афоризмами тоже счастлив? — Маша улыбнулась.
Макс оторопел. Это было похоже на разглядывание тех дурацких картинок, в которых совмещены два изображения. Одно вроде бы явное, а другое скрытое. Тебе говорят, к примеру, что ты должен увидеть лицо, но ты видишь только дерево. И хоть убей, ничего кроме этого дерева. Но вдруг, наконец-то, слава богу, ура — ты видишь это долбаное лицо. Да, чёрт подери, вот же оно!
Теперь был именно такой случай. Макс с удивлением увидел совсем другое, нежели видел до этого. Или хотел увидеть.
Я просто создал себе образ, — подумал он. — Деревня, девушка, красивая, но глупенькая. Аксиома, блин. А тут оказывается намного интереснее.
— А такая умная девушка счастлива? — спросил он и улыбнулся в ответ.
— Если бы не краки, тогда бы ответ был — да. Тени ещё теперь… — Маша вздохнула, улыбка исчезла с её лица.
— Ничего. Теней тоже можно побеждать.
— Как?
Макс хотел было тут же выложить про пальцы-мысли, про то, что если он так сумел, значит, и у них получится. Что может быть так именно и должно быть — появляется новая тварь и что-то происходит внутри, что-то меняется. Но он осёкся. Стоит ли об этом говорить? Не рано ли вообще говорить о том, что получилось всего пару раз?
— Расскажи мне про силу — сказал он вместо этого.
— Какую силу? — удивлённо спросила Маша.
Макс уловил в её голосе фальшь, и повторил сделанное ею несколько минут назад движение. Он поднял руку и покачал туда-сюда указательным пальцем.
— А может мы просто обманщик? — спросил он её же словами и улыбнулся.
— Ну, не знаю, — она поджала губки. — Может, у дедушки лучше спросишь?
— Можно, конечно, и у дедушки спросить, но мне честно непонятно. Я же не враг какой-то. И вот даже, — Макс указал пальцем на правое плечо. — Ранен в битве, так сказать, с общим противником. Маш, ну ты же должна мне верить. Да?
Маша сжала кулачки, и согнув руки в локтях, нервно потрясла ими.
— Ну, ладно, — торопливо выдохнула он, словно боясь передумать. — Только ты дедушке не говори, что я тебе рассказала, хорошо?
— Хорошо, — кивнул Макс.
— Честно-честно?
— Маша, честное пионерское, — Макс разулыбался. Последний раз на полном серьёзе он говорил такое лет восемнадцать назад.
— А почему улыбаешься? — девушка нахмурилась и посмотрела так пристально, словно пыталась разглядеть маленькую, зелёную ящерку в густой зелёной траве. Само собой, ящерка эта была в её понимании ложью. Макс тут же сделал серьёзное лицо.
— Это я про другое смеюсь. Насчёт пионеров. Просто реально давно такую фишку не задвигал.
Маша перестала хмуриться, и даже наоборот — вскинула вверх брови.
— Ты так странно разговариваешь. Не по-русски как-то.
— Ну, ты же меня понимаешь? — удивился Макс и хмыкнул. — Надо же, не по-русски.
Он выпятил нижнюю губу и с глупой миной повертел головой.
— Да-а, блин, — он вдруг широко улыбнулся. — А кстати, запросто. У нас там есть такое понятие — албанский язык. Вот я по ходу на какой-то его разновидности и разговариваю. Можешь меня забанить, — Макс снова рассмеялся.
Лицо Маши сначала стало ещё удивлённей, но вдруг брови снова поползли вниз, а в глазах блеснула обида.
— Я не знаю почему ты говоришь такое, но теперь я тебе ничего про силу не расскажу.
Она резко повернулась, и надув губки, вышла из комнаты.
— Маша! — воскликнул вслед Макс, пытаясь встать. — Ты что, обиделась?
В зале тихонько скрипнул диван, и Макс с облегчением выдохнул.
Ну, слава богу, хоть не ушла, — подумал он и улыбнулся. — Ох уж эти женщины. Но тем и интересны.
Он уселся на краю кровати и прислушался. Больше ни звука из зала не донеслось.
Может ушла? — спросил себя Макс.
Он помедлил пару минут, ожидая услышать, как скрипнет дверь, но всё было тихо.
— Маша, — позвал он тогда, — Я знаю, что ты здесь. Ты что, и вправду обиделась?
В ответ была тишина.
— Маша, ну прости, — сказал он. — Ты же понимаешь, я не могу разговаривать по-другому. Да и как можно обижаться на то, как другой разговаривает? Вон китайцы те тоже не по-русски разговаривают, чего их за это теперь — расстреливать? Маша?
Маша снова промолчала.
Если она, конечно, там, — подумал Макс. — А то может я тут сам с собой сопли эти размазываю?
— Маша, — снова заговорил он, — Дедушка тебе что сказал? Ухаживать за мною, правильно? Я ведь раненый, и сам ничего не могу. Принеси мне бульона, пожалуйста.
Скрипнул диван, и Макс улыбнулся.
— Ну, вот, — шепнул он. — Главное, надавить на главное.
Он бросил взгляд на зеркало, и опустил его на табурет, деревянной дощечкой вверх. Потом несколько раз передвинул пиалку с водой туда-сюда.
Маша появилась минуты через три, в левой руке она держала кружку.
— Не уходи, ладно? — быстро проговорил Макс. — Я же не могу за тобою бегать.
Он посмотрел ей в глаза и вымученно улыбнулся. Она молча протянула кружку. Макс взял.
— Только если ты не будешь больше говорить неприличные вещи, — сказала она с холодной серьёзностью.
— Какие такие неприличные вещи? — не понял Макс.
— Про баню, например, — сказала она, и Макс напряг все свои силы, чтобы не загоготать во весь голос. Он даже с силой прикусил нижнюю губу, так, что боль отдалась в правом плече.
— Забанить это не про баню, — проговорил он, чуть скривившись. — Честное слово, баня тут совсем ни при чём.
— Это правда? — спросила она.
— Поверь мне. Как ты вообще думаешь, у меня есть повод тебя обижать? Я думаю, нет. Просто я ведь не отсюда как бы, и ты должна быть поснисходительней к моей речи, да и ко мне самому.
Макс с удовольствием заметил, как на лице Маши появилось замешательство. Теперь главное аккуратно убедить её, что она была немного неправа, и не логикой, а жалостью.
— Для меня быть здесь, — продолжил он, — Это уже непросто. Ты меня понимаешь?
Маша кивнула.
— У меня есть дом, жена, — на фиг я про жену, спохватился Макс с досадой. — Кх, кх. Мать у меня там, понимаешь? А здесь краки, тени какие-то, убивают, в плечо вон кусают, — Макс кивнул головой на рану. — Я, конечно, не хочу сказать, мол, мне одному тяжело, но пойми, я ведь ещё не привык ко всему этому. А ты взяла и обиделась. Это неприятно, правда. Ну что, мир?
— Угу, — Маша кивнула. Вид у неё был, как будто она вот-вот заплачет. Чёто я перегнул по-моему, подумал Макс.
— Ладно, — сказал он с добродушной твёрдостью в голосе. — Долой всё нехорошее, будем дружить. Хорошо?
— Хорошо, — Маша улыбнулась, и эта улыбка в связке с взволнованными глазами, на несколько секунд оживила в Максе давно забытое чувство умиления.
— Ну, тогда давай помиримся по-настоящему. Знаешь же эту мирилку? — он протянул вперёд руку, сжав кулак, и оставив прямым только мизинец.
— Это же детская мирилка, — сказал Маша, но тоже протянула руку с прямым мизинчиком.
— Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись, — проговорил Макс, когда их мизинцы уцепились друг за дружку. Маша весело рассмеялась.
Они смотрели друг на друга, и Макс вдруг явно почувствовал, то, что никак не удавалось почувствовать с женой. Не было пустоты. Этой чёртовой холодной пустоты, от которой медленно замерзает сердце. Было что-то тёплое, мягкое.
А что чувствует она? — подумал он с такой надеждой, что тяжело вздохнул. Маша вдруг отдёрнула руку и снова перевела взгляд на гардину.
— Надо же, упала, — сказала она, и удивлённо, словно увидела валяющуюся гардину впервые, хмыкнула.
Макс ещё пару секунд держал руку вытянутой, потом медленно опустил и побарабанил пальцами по табурету.
— Может, о силе расскажешь? — спросил он осторожно. — Вдруг опять придётся с краком повстречаться. Ты же не хочешь, чтобы я умер?
Он увидел, как Маша вздрогнула при слове — умер.
— Нет, конечно, — сказала она как-то отстранённо, не поворачивая головы. — Хорошо, расскажу. Может дедушка и не поругает.
Дед вернулся, когда начало темнеть. Маша уже час как ушла, сказав, что её ждёт мама. За этот час Макс успел несколько раз провертеть в голове разговор с нею.
Детский сад, блин, — думал он, с улыбкой на губах пялясь в потолок. — Когда у меня в последний раз такое было? Лет восемь назад, а то и больше. С Таней. Так мне тогда девятнадцать всего было.
Дед вошёл осторожно, почти крадучись.
— Я не сплю, Егорыч, — сказал Макс.
— А, ну это хорошо, — дед шумно выдохнул. — Ну, как ты тут?
— Нормально. Боли уже почти нет. Так, плечо немного тянет и покалывает.
— А Маша была? — спросил дед, задумчиво глядя на занавеску и гардину.
— Была. Час назад ушла. А это я, Егорыч, по комнате походить захотел. Чуть не упал, блин. Пришлось за занавеску уцепиться. Извини уж.
— Да ты что, — дед махнул рукой. — Да ну её окаянную. Повесим на место, делов-то. Не поругались с Машунькой-то? — он лукаво усмехнулся.
Макс удивлённо посмотрел на него.
— А чего это мы должны были поругаться?
— Маша она девушка с характером. Любит пообижаться.
— Да нет, нормально всё было. Она же умная, чего б она ни с того ни с сего обижаться стала?
Макс внутренне улыбнулся, вспоминая, как разговаривал с нею через стенку, когда она именно обижено сидела на диване.
— Это да, умная, что не приведи господь, — согласился дед. — У неё же книжек этих полный дом. Сын мой, отец её значит, читать очень любил, вот и она пристрастилась. А чего тут ещё делать? Целыми днями бедняжка дома сидит с матерью.
— А отец где? — спросил Макс.
— А я тебе разве не говорил? Его краки убили десять лет назад. Он на охоту ушёл на болото, за утками, значит. У него кроме дроби тройки ничего и не было.
— А сила?
Дед хмыкнул.
— А ты откуда… — заговорил он, но запнулся. — Хотя это ж и понятно. Чего я.
Он торопливо переставил с табурета на пол то, что принёс утром, и присел.
— Что у него там с силой случилось, не знаю, — начал рассказывать он, чуть наклонясь вперёд. — Так я ж говорю, Максимка — краки. Я присматривался к следам, их там двое было. Вообще-то они чаще поодиночке, или вот теперь с тенью, но в тот раз двое их было, это точно. Я по следам тебе много чего рассказать смогу. Как шёл зверь, как прыгал, нападал или оборонялся. Меня дед мой учил, земля ему пухом. Может Санька-то одного бы и отшугнул, но с двоими не справиться. У меня силы больше чем у других, да и то я с двоими еле управляюсь.
— А что, было такое?
— Да было, мать их дери. За водой я к озерцу как-то пошёл, без ружья, герой ёлы-палы. Как они через деревню прошли, не понятно? — дед пожал плечами. — Может в обход, да с горы спустились. Вот они меня и увидели, когда я стал воду набирать. Десять минут с ними возился. Пока одного силой бью, второй очухивается. Ну, слава богу, сбежали всё-таки. Я в какой-то момент даже стал подумывать, что всё, спёкся ты Егорыч. Чувствовать начал, что кончается сила, — дед вздохнул и провёл рукою по лицу. — Теперь вон вспоминаю, и до сих пор не пойму, как уцелел. А Сашка, он слабее меня по силе был. У нас ведь как, сила-то эта не бездонная. Накапливается долго, а потратить за два-три удара можно. У меня, конечно, поболе, а у других два-три.
Дед замолчал, задумчиво глядя перед собой.
— А оживить она может? — осторожно спросил Макс. — Я помню тот парень, Сергей, хотел погибшему силу свою отдать.
— То он от горя так говорил, Максимка. Конечно же, оживить сила не может. Да и разве можно мёртвого оживить? Умер человек, это всё. Уходит жизнь куда-то, окаянная. А силой только живому помочь можно. Вот я тебе тогда, возле железной дороги немного отдал силы, чтобы твоему организму легче справляться с ядом было.
— Во мне яд, что ли? — спросил Макс, невольно вздрогнув, и прислушавшись к ощущениям внутри себя.
— А ты думаешь просто от двух-трёх иголок в четыре сантиметра ты бы так долго валялся? — спросил дед, посмотрев на него. — Мы, конечно, точно сказать не можем, но видимо есть что-то у этой твари. Может как у змеюк, а может в слюне. Да не переживай ты. Самое плохое позади уже. Завтра бегать будешь по двору, как ребёнок малый.
— Знаешь, Егорыч, некоторые яды могут и позже проявляться. Вот так будут внутри незаметно разрушать, а через пару недель, кердык только, и пишите письма, — сказал Макс, и услышал, как, несмотря на шутливый тон, подрагивает голос.
— Да брось, — дед махнул рукой. — Серёгу, вон, лет двенадцать назад крак кусал, когда он ещё сопляком был, и ничего. Не проявилось никак.
— А-а, — протянул Макс, успокаиваясь. — Ну, раз так, тогда полегче, конечно.
— Максимка, — голос деда повеселел. — Ну, его, хватит. Чего мы всё о плохом, да о плохом? Ты лучше скажи, как твоё горло, не болит уже? Глотать не больно?
— Щас.
Макс медленно проглотил слюну. Прислушался к ощущениям. Проглотил ещё раз.
— Не, не болит, — сказал он и помотал головой.
— Ну, тогда уточку осилишь, — сказал дед уверенно и поднялся. — Но-о-жечку, — аппетитно протянул он. — Или тебе крылышко, а, Максимка?
— Егорыч, неси мне но-о-жечку, — ответил Макс, добродушно перекривив деда.
