Глава 9. Катарсис (часть 2)
Я поднял голову. Пантера ходила по комнате в поисках вещей. Выглядела она донельзя злой и растерянной. Что, родная, не по себе? Вот только меня не вздумай ни в чем обвинять.
Но она и не пыталась. И злилась на себя — ее чувства читались, как на ладони. Но от осознания этого легче не становилось. Мне не хотелось, чтобы она уходила так, и мне не хотелось, чтобы она уходила вообще.
— Марина, ну ты скоро? — раздался голос со стороны входного люка. Тигренок вернулась. Всё так запущено?
— Уходишь? — подал голос я.
— Да. Как ты? — Голос сухой, все негативные эмоции безжалостно задавлены. Но задавлены искусственно, от этого интонация казалась какой-то похоронной. Я выдавил кислую улыбку.
— Уже лучше. Спасибо. Спасибо за все, что для меня сделала. Я чувствую себя человеком, впервые за все эти дни.
— Не за что, — равнодушно произнесла она, погруженная в свои мысли.
Что, и всё? Большего я не достоин? Недостоин хотя бы знать, в чем дело и почему такой поток самобичеваний? Мы взрослые люди, отдаем отчет своим поступкам, и если напортачила — прими с гордо поднятой головой. Не уподобляйся собаке, которая скулит о содеянном. И хотя бы расскажи, в чем дело — может, помогу чем-нибудь, чем черт не шутит? Вместе чудачили — вместе и разгребем!
Но она мои мысли, естественно, не слышала, а я был слишком неопытным психологом, чтобы найти приемлемую форму их озвучивания.
— Марина, что случилось? — не выдержал я и пошел по самому легкому пути.
— Ничего. — Она была непробиваема.
— Я вижу это «ничего». Что с тобой?
— Я ухожу. — Голос такой же сухой и безразличный.
— Я знаю. Что с тобой такое? Что происходит? Ты сама не своя!
Она вспыхнула, хотела что-то сказать, но в дверях показалась Тигренок, и стушевалась.
— Хуан, не надо, отпусти ее, — укоризненно произнесла вошедшая.
— А я держу? — воскликнул я, понимая, что ничего не понимаю. — Насильно привязал?
Тигренок посмотрела в пол, не ответила.
— Беатрис, выйди, — бросила Пантера сестре тоном, не терпящим возражения.
— Но…
— Подожди внизу! Я сейчас!
Поняв, что спорить бесполезно, та скривилась, но подчинилась.
— Хорошо. Давай, не долго — машина ждет.
Когда люк за нею встал на место, Марина попыталась посмотреть мне в глаза, но не выдержала и отвернулась.
— Мне надо идти, Хуан. У меня сегодня свадьба.
Скажи она, что Венера сходит с орбиты, я не был бы так поражен. Скажи, что Солнце взрывается — тоже. Да скажи она, что над городом висит русская эскадра, и через час Альфа будет стерта с лица земли — я и тогда был бы ошарашен в меньшей степени!
— ЧТО??? — отвисла моя челюсть. — Какая свадьба?
— Моя.
— Что значит, «моя»? Как это, «свадьба»?
— А как это вообще бывает, «свадьба»? — вспыхнули ее глаза. — Вначале церемония в церкви. Потом банкет в ресторане. Потом… Потом брачная ночь, первая в новой жизни. Если хочешь назвать меня шлюхой — называй, мне все равно. Но мне надо идти.
— Стой! — попытался я собрать мысли в кучу. — Но эти два дня?..
— Это был девичник. Там, внизу, когда ты подошел. — Ее все больше и больше разбирало зло. Она буквально затряслась, сдерживаясь, чтобы не закричать и не заплакать. — Мой девичник перед свадьбой!
По ее лицу все-таки потекли слезы. М-да, приплыли.
— А твой жених?..
— Его зовут Карлос. Я говорила, он из эскадрона. Мне надо идти, Хуан! Меня ждут!
— Но зачем? Ты его не любишь! — почти крикнул я, понимая, что не просто теряю ее, а теряю СОВСЕМ.
— Тебя это не касается, ясно?! — закричала она. — Он из эскадрона! И он защитит меня и мою семью! Что ты знаешь обо мне? Что ты вообще о жизни знаешь?
Я отрицательно покачал головой.
— Ничего.
Она вздохнула и опала, понимая, что последняя сценка была лишней.
— И что, этот твой Карлос тебя примет? — скривился я. — После всего случившегося? Прямо из-под меня?
— Это тоже не твое дело! — снова вспыхнула она.
— Мое! Теперь уже мое, солнышко! Я не хочу оказаться в центре кровавой мести! — Я выдавил кривую усмешку и принялся искать глазами вещи. Таковых поблизости не обнаружилось.
— Ты здесь ни при чем, — покачала она головой. — Это я пошла с тобой, мне он и будет мстить. Если будет. — После чего с силой швырнула туфлю, которую только что нашла, об пол.
— И за дело будет! Так мне и надо!.. — А затем заревела.
Мужчины не выносят вида плачущих женщин. Я — не исключение. Да, я провел полгода в королевской обители амазонок, но, во-первых, это были амазонки, совсем не слабые духом женщины, а во-вторых, даже это не дает иммунитета.
Я встал, накинул на себя простынь, ибо после слов о свадьбе чувствовал неловкость, подошел и обнял ее. Она попыталась вырываться, но я был непреклонен.
— Тихо! Тихо! Успокойся!..
Девушка послушалась, обмякла, уткнулась мне в грудь. Действительно, сопротивляться мне у нее не хватит силенок, а после этих двух дней ни о каком насилии между нами речи быть не может. Мы — друзья, как минимум, и она это приняла. Слезы устремились из ее глаз мне в дружеское плечо обильным потоком, но с ними начали выходить и злость, и горечь, и отчаяние. Чего я и добивался.
Через несколько минут она успокоилась.
— Ты хороший!
Я молча гладил ее волосы, не форсируя события. Чувствовал, она на пороге того, чтоб совершить главную ошибку своей жизни, но как помочь ей — не знал. Я — это всего лишь я, у меня своя судьба. А у нее — своя.
— У него рыльце в пушку, да? — наконец, выдавил я, чувствуя непонятную злобу, граничащую с ненавистью. Она задумалась и кивнула.
— Еще как. А я никогда ему не изменяла. Madonna, я вообще никогда никому не изменяла! — она снова расплакалась. — И не смотри на меня такими глазами, это сущая правда! Не изменяла и не собиралась! Тихая серая домашняя мышка — вот кто я! А там, внизу, решила: «А полетело оно все в космос! Почему не могу совершить хоть один безумный поступок в своей жизни?!»
Про себя я усмехнулся — все это и так знал, чувствовал в ней. С первой минуты. И именно это мне нравилось.
— Да, Хуан. Я сделала это назло, — продолжила изливать душу она. — Назло ему, назло всем. Потому, что завтра я стану не просто его женой, а собственностью, ходячей мебелью. Он зарежет меня, если попытаюсь сделать хоть что-то, что выходит за рамки. Ну, скажи, действительно не могу перед свадьбой, перед этим рабством, побыть немного безумной?
— Зачем же идешь в это рабство? — усмехнулся я.
— Потому, что иначе нельзя. У меня сестра, и у нее проблемы. И она красивая. И защитить ее никто не может. Папа — инвалид, а братьев у нас нет. А еще родителям надо как-то жить, а сам понимаешь, сколько они могут заработать? И я, у меня ведь тоже проблемы, я ведь тоже не уродина!
Она задумалась.
— А так всего лишь брак. И Карлос, он ведь хороший. Он не такой, как они, — вспыхнули ее глаза.
Я притянул ее к себе, вновь уткнув в плечо. Да, девчонка, глупая девочка, что тут сказать?
Но с другой стороны она живет совсем иной жизнью, в совсем иных условиях, и не мне ее судить. И красивая у нее, действительно, не только сестра — сама она тоже ничего. ОЧЕНЬ ничего! Такие красавицы среди латинос редкость, и многие, очень многие захотят этой красотой воспользоваться. И будет великолепно, если ее перед этим хотя бы спросят, для приличия. Как и ее сестру.
— Я понимаю, Марина… Пантера… — Я вдыхал запах ее волос, борясь с искушением взять и решить вопрос просто, силой — никуда ее не пустить. — Но так нельзя, понимаешь? Нельзя так!
— А как можно? — она отстранилась и посмотрела мне в лицо. — Как можно, Хуан?
Я взгляда не выдержал. Опустил глаза
— Не знаю. Не знаю, как можно. Но не хочу тебя терять.
Я снова прижал ее, боясь отпустить, но понимая, что отпускать все же придется.
— Ты не будешь считать меня шлюхой? — прошептала она. Я отрицательно покачал головой.
— Главное, чтобы он не считал. А я что…
— Мне плевать, что он считает!
— Он вызверится на тебя после. Завтра. Или послезавтра.
— Ты его не знаешь. Нет, он этого не сделает.
— Может, я все же могу помочь?
— Как? — Она снова посмотрела мне в лицо, но я глаз не поднимал — боялся встретиться с ее. — Как ты можешь мне помочь?
Я не ответил. Тогда она встала, вздохнула, вытащила из под кровати вторую туфлю, обулась.
— Хуан, ты мне тоже помог. Спасибо и тебе. Устроил ночь, которую я не забуду до конца жизни. Я буду знать, на что способна, и это придаст мне сил.
Я устало кивнул. Да, придаст сил. Это будет твоей последней отрадой, глядя на ненавистного человека, которому нельзя перечить и от которого невозможно уйти. И тебе плевать, что по большому счету это детский сад. Но вслух я мысли вновь не озвучил. Да и что бы это изменило?
— Прощай, Хуан.
Она подошла, обняла и поцеловала. В губы, но совсем не романтично. Затем развернулась и пошла к выходу.
— Марина! Не уходи! — догнал я ее у порога. — Пожалуйста! Не делай ошибки!
Она обернулась. Иронично покачала головой. Затем вновь выдавила: «Прощай!», открыла люк и вышла наружу. Я развернулся и заехал кулаком в стену. Стена задрожала. Но ничего не изменилось.
* * *
Гавана встретила меня привычной суетой, гомоном и криками разного рода зазывал, суливших райские кущи всем, кто попробует то-то и то-то или зайдет в магазин того-то и того-то. Туристическая жемчужина жила своей жизнью, ей не было дела ни до чего, кроме нее самой. Я ходил по главной аллее, рассматривал людей, изучал работы художников и ассортимент сувенирных прилавков. Отчего-то здесь я всегда успокаивался, и сегодняшний день не стал исключением.
Особенно долго задерживался возле музыкантов, игравших на любых, даже самых экзотических инструментах самые разные стили и направления, от классики до современности. Вот девочка со скрипкой — классика. Играет хорошо, видать, большое у нее будущее. Вот этника, вьетнамцы (вроде, узкоглазых сложно определять с уверенностью) с какими-то непонятными инструментами, играющие свою дальневосточную музыку. Вот еще кто-то из азиатов, но с Востока Ближнего.
А эти ребята привлекли внимание издалека. Есть на боковой аллее такие специальные места, закутки, где установлены небольшие помосты, на которых либо танцуют разные полупрофессиональные коллективы, либо играют более-менее приличные группы второго или даже третьего «эшелона» эстрады. Но не безграмотные самородки, а кое-что знающие и умеющие. Говорят, все эти точки находятся под контролем местной мафии, очередь на них между коллективами задолго расписана, но где в нашей стране иначе?
Эти ребята представляли собой классическую, в смысле современную группу со стандартным подбором инструментов. Гитара, бас, ударники и акустическая гитара у вокалиста, певшего нечто лирическое душещипательное… На русском языке.
Нет, не марсиане, слава богу. И нет, не латинос, разумеется. Но русскими назвал бы их с натягом — трое представляли собой какие-то восточные народности необъятной земной Макророссии, один, ударник — жителей Дальнего Востока, либо корейцев, либо китайцев. Я подошел ближе, вникая в исполняемый материал. Хорошо играют, стервецы, аж заслушался!
Справедливости ради надо сказать, после встречи с Катариной пришлось немного «подлечиться», и несмотря на общее ощущение адекватности, я все же был в немного измененном состоянии души, что накладывало отпечаток на восприятие. Любая музыка воспринималась острее, захватывала, тянула куда-то. Но сейчас ощущение полета просто зашкалило — я был самим чувством.
Стоял и слушал, ловя настроение. Но минут через двадцать вдруг понял, что что-то не так, чего ребятам не хватает. И еще минут через десять понял, чего именно. У них хорошо получалось высекать слезы, особенно у чувственных сеньорит, но немного собранности, целеустремленности, брутальности их исполнению не помешало бы. Эдакого настроя на борьбу, на победу. Иногда это тоже нужно, не только сопли пускать. И когда ребята закончили, отошли на перерыв — промочить горло, я подошел и на чистом русском обратной стороны планеты поделился своими наблюдениями.
На меня смотрели четыре пары недовольных глаз. Смотрели оценивающе, размышляя, послать или возразить, вступив в дискуссию? Я их понимал — небритый, пьяный, с ядреным запахом перегара, разглагольствую на тему высоких материй, указывая, что у них не так. Я б такого точно послал!
Но я — не они, не послали, решили подискутировать.
— Сам кто такой? — осторожно спросил тот, кого я мысленно держал за старшего, басист с длинными небрежно растрепанными волосами.
— Иван. Можно Ваня. — Я протянул руку.
Басист задумался и медленно пожал ее, градус напряженности спал. Начало хорошее.
— Кто таков? Где играешь?
Я пожал плечами.
— Да нигде. Раньше учился играть, но бросил. Дела поважнее нашлись…
Мои кулаки инстинктивно сжались — вспомнилась старая школа и необходимость вот ими доказывать свое право на что бы то ни было. Какие тут уроки музыки!
— А чего тогда себя спецом мнишь? — усмехнулся вокалист, но не зло, скорее, с иронией.
— А что, если не учился, значит валенок? А если я этот… Киндервуд?
— Вундеркинд? — Ребята заржали. Я все больше и больше им нравился, входил в доверие. Значит, уроки Катюши были не напрасны. И не только ее.
— Ага. Может, я интуитивно чувствую, просто математически выразить сложно? Ну, этими вашими нотами-закорючками. Скажете, не бывает такого?
— Да нет, бывает, конечно! — хмыкнул басист. — Только таким не бросаются, такое доказать надобно, Ваня. Чтоб чепушилой не прослыть и не огрести. Я шучу, но намек ты понял.
В его глазах появилась сталь, которая в свою очередь скрывала интерес. Вот он, апофеоз. Или ко мне отнесутся не просто серьезно, а как к «боевому товарищу», и не важно, что нас ничего не связывает, или прослыву «чепушилой», после чего на этой точке и в их тусовке вообще лучше не появляться. Засмеют.
— Ну, раз ты киндервуд, напой тогда, чего узрел, чего нам там не хватает? — миролюбиво предложил ударник, ставя на процедуре знакомства логическую точку. Надо сказать, он был самым спокойным и миролюбивым в компании вообще — почти не смеялся, но зато и настороженности в его взгляде я не чувствовал. Он вообще все время дружелюбно улыбался, будто улыбка — его марка, знак качества.
Я расслабился и начал напевать ребятам то, что скачал в свое время и «сливал» девчонкам диаспоры в корпусе, налаживая отношения. Старые-старые песни о давно минувших днях и событиях. Как и предполагал, ни одной они не узнали. Одну вроде узнал ударник, сказал, на что-то похоже, но по его глазам я понял, что сходство это шапочное.
— Слышь, а ты спой, а? — предложил вокалист, кивая мне на сцену. — У нас перекур, пожрать хотим. А ты повесели публику, чтоб место не пустовало. Сам понимаешь, оплата почасовая, жалко. А так может, и тебе чего накидают… — перевел он глаза на одиноко возвышающийся перед сценой терминал. — А мы поделимся — не жадные!
Остальные на него шикнули, но он махнул рукой.
— А чего? Если у парня голос есть, и слух — пускай. Если нет — сгоним. Это мы завсегда успеем. Ты как, без обид, ели попросим?
Если попросят я был без обид. Ну, не тот у меня слух и голос, чтобы со сцены петь. Кое-что слышу, чувствую, но это уровень барного караоке, а не сцены, пусть даже и местной, новогаванской. Но предложение польстило.
— Если оригинал есть, давай в прогу загоним, сделаем тебе минус? — улыбнулся басист. — У нас всё с собой!
Я отрицательно покачал головой.
— Спасибо, у меня у самого такая прога есть. Сам написал. Просто там качество такое, что…
Я вызвал главное меню навигатора перед лицом и лихорадочно заработал по нему пальцами с обратной стороны. Действительно, прогу я написал сам, когда было нечего делать после мозговерта. Суть ее в том, что скачанные записи слишком старые, к ним нужен штучный подход, стандартные программы такую только испортят. Там вообще дело очень тонкое, другая кодировка и просто ужасное качество звучания. Настолько, что сейчас, выбрав и отправив на обработку несколько вещей, удивился, как быстро, почти моментально прошел процесс, несмотря на все современные примочки, которые я прописал автоматически цеплять к каждому треку.
— Как ваша аппаратура называется? — спросил я, включая поиск устройств.
— «Алые паруса». Сейчас, подтвержу запрос… — Басист включил свой навигатор с намерением подтвердить мое подключение к их аппаратуре, но этого не потребовалось. Действуя на автомате, я прошел сквозь защиту, как нож сквозь масло, даже оную не заметив. Лицо басиста вытянулось.
— Ну, нифига себе?! Что это было?
— Прибор один волшебный. Только никому ни слова…
Я улыбнулся, пошел к сцене, но перед лесенкой вопросительно обернулся.
— Парни, а это…
— Для храбрости? — Ребята заржали. Ударник вытащил из-за колонки и протянул мне початую бутылку. — Держи.
Я подошел и приложился, как был, с горла. Без закуски, без всего — после пьянки с марсианами острой необходимости закусывать вкус спирта не чувствовал.
— Ого, свой парень! — похлопал по плечу гитарист. — Нам оставь!
Я крякнул, вернул ему бутылку, скривился. Почувствовал себя лучше. Затем обернулся и все-таки взошел на сцену.
Сцена была не большой, метр с небольшим в высоту. Да и находилась на боковой аллее Малой Гаваны, среди прогуливающихся туристов. Но я не выступал и на такой, потому всячески давил в себе волнение.
На меня смотрели, несколько зевак, слушавших группу, и я обратился к ним:
— Сеньоры и сеньорины, а сейчас, во время небольшого перерыва, вашему вниманию представляется песня о давно минувшей и всеми забытой гражданской войне. К сожалению, люди не склонны помнить уроки прошлого, потому вынуждены периодически повторять одни и те же ошибки.
Палец нажал на проигрывание, затем смахнул с глаз вихрь визора. Раздалась мелодия, скрипучая, но берущая за душу. Особенно меня в моем состоянии, уводя куда-то вдаль, прочь от земли. Я перестал существовать, остались лишь музыка и текст песни, который я должен был спеть так же, как чувствую, чтобы другие почувствовали то же самое. Пальцы начали медленно подрагивать, я же куда-то проваливаться, становясь генералом, воюющим за свою Родину и готовым отдать за нее всё. Над аллеей Малой Гаваны раздался какой-то знакомый, но чужой скрипучий голос со странным старинным акцентом:
Четвертые сутки пылают станицы
Горит под ногами донская земля.
Не падайте духом, поручик Голицын.
Корнет Оболенский, седлайте коня…
Я открыл глаза. Дрожь в теле и пальцах прошла, на тело навалились усталость и отупение, какие бывают после излишнего усердствования на тренажерах. Или после нервной встряски. Но оно того стоило — если вначале песни меня слушало человек пять, да еще десяток прохожих остановились поглазеть, что там за птица такая вылезла на свет божий, то теперь перед сценой стояло около двух десятков человек, и еще с пару десятков смотрели, оценивая, не остановиться ли им.
По телу прошла волна эйфории. Не так это и страшно, как казалось! Да, алкоголь взял на себя ударную волну переживаний, я чувствовал себя расслабленным только благодаря ему… Но может это и к лучшему? Не те у меня слух и голос, чтобы выступать на сцене по трезвее. А так, глядишь, и будет что вспомнить?
— Следующая песня, — обратился я к аудитории, а это была именно аудитория. Маленькая, но моя собственная. — …Так же из далеких давно забытых времен, когда люди только грезили о космосе, не догадываясь, что некоторые их потомки будут жить на других планетах. Знаете что самое интересное? Они тогда, там у себя, ничем не отличались от нас. Те же проблемы, те же задачи, те же заботы и сложности, и радости. Как будто нет между нами никаких веков.
Почувствовав, что начинает нести, я спешно включил минус второго трека. Прикрыл глаза, но открыл их не Хуан Шимановский, а вновь некое безымянное существо, живущее в своей песне, в своем мире и пытающееся донести до других свои чувства.
Если я заболею, к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям, не сочтите, что это в бреду:
Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом,
В изголовье поставьте ночную звезду.
— вновь раздалось над Малой Гаваной. И люди, решавшие для себя, слушать ли юного не совсем трезвого слегка фальшивящего выскочку или идти дальше в большинстве начали склоняться к первому варианту и подходить поближе. Другие же, кто просто шел мимо, завидя толпу, спешил посмотреть, кто это там поет и ради чего собрались люди. Ведь люди не собираются просто так, и определить причину сбора — святая обязанность каждого уважающего себя человека. А затем уже можно решить, стоит ли останавливаться самому, или плевать на всех и идти дальше…
* * *
— Ну, за дружбу! За начало хорошей и надеюсь крепкой дружбы! — потянул Хан, он же басист, поднимая рюмку. Народ радостно загудел, все принялись дружно чокаться. Выпили. Девки кривились, но водку жрали наравне со всеми. Ну, почти наравне. Теперь я понимал, что «отдыхать» с марсианами еще не самое страшное — пьянка с музыкантами ничем не лучше, несмотря на весь их творческий лоск.
Группа эта называлась «Алые паруса» и носила ярко выраженный национальный характер — пели ребята на русском и для своей аудитории, небольшой, но верной. Играли в основном романтические слезливые вещи, которые пишет Карен, он же основатель группы, он же временный вокалист. Временный, потому, что вокальные данные его лучше моих не на много, на постоянной же основе у них был один парень, но он «не так давно свалил». Под «не так давно» подразумевался срок в полтора года, и все это время Карен «временный».
— Так что нам нужен вокалист, братуха! — хлопал меня по плечу Хан, уговаривая выступать в их группе. — Кровь из носа нужен!
Я отнекивался слабыми данными, отмерянными природой, на что он категорично качал головой:
— Ваня, ты идиот, раз тему не сечешь! Ты собрал нам бабла больше, чем мы налабали без тебя! Теперь сечешь?
Я отрицательно качал головой, понимая, что это не серьезно. Может и налабал, озвучивая старые ретро-песенки под минус на аллее туристической жемчужины. Бывает. Но пел я проверенные временем вещи, классику, на которые когда-то «настроился». Они уже выстрелили в свое время, и закономерно выстрелили теперь, в отличие от непроверенных «нетленок» Карена.
Да и вряд ли кто меня отпустит в их группу, это вопрос, который стоит ставить на первое место. Так что всё перечисленное чисто риторические размышления. Но по большому счету мне и самому это не нужно. Хочется, есть шальная мыслишка, что может что-то получиться, раз ребята говорят, но трезвая несмотря ни на что часть моего мозга безжалостно гнала ее, как всегда гнала беспочвенные бессмысленные надежды.
Коротко о самих ребятах. Их на самом деле трое, четвертый, который лабал на гитаре, временно приходящий, друг Карена. Пить он отказался, ушел сразу после выступления, мы с ним даже не пересеклись.
Далее сам Карен. Парень спокойный, рассудительный, излишне сдержанный. Но как показало время, заводящийся с пол-оборота, когда речь заходит о девушках, и конкретно о его девушке, которая, как я оценил ее со стороны, любит гульнуть. Несмотря на сопливую лирику, назвать его самого слабым ни на что не годным романтиком язык не повернется, но брутальности ему явно не хватало.
Хан — полная противоположность. Второй человек в группе, бывший одноклассник Карена, с которым они вместе группу и основали. Музыкант, как здесь сказали, от бога, хотя последнее проверить я не смог по техническим причинам. Полное его имя то ли Алимхан, то ли Амирхан, но иначе, как просто Ханом его никто не называл. Человек эмоциональный, деятельный, легко возбудимый, но легко же отходчивый. Шума от него было едва ли не столько же, сколько от всех остальных представителей этой тусовки, с поправкой, что все они музыканты, люди от природы активные.
Судя по тому, что половину вечера Хан обнимался с одной девочкой, половину — с другой, на женском фронте у него проблем нет, в отличие от друга, но и творческой жилки нет тоже, ибо какое творчество может быть без высоких чувств и переживаний? Я бы сказал, группа держится на нем, а не на Карене: Карен занимается творческой составляющей, Хан — организационной, и попробуй пойми, что важнее.
Третий, барабанщик, оказался японцем. Не угадал я с национальностью, хотя был близок. Причем из тех коренных японцев, кто прилетел на Венеру в качестве колонистов почти сто лет назад и кого не репатриировали венерианские власти после оккупации Восточного сектора. Я говорил уже, таких на Венере осталось много, моя Маркиза, например, одна из них, все они по сей день стараются жить общинами, соблюдая чистоту крови, не смешиваясь с латинос. Но русские — не латинос, и к ним он отчего-то прибился.
Зовут его то ли Наоки, то ли Наоми — врать не буду, забыл, но называли его все либо Фудзиямой, либо кратко — Фудзи. Кто когда дал ему это прозвище он не помнит, слишком давно было, а что такое прозвища и как прилипают, надеюсь, объяснять не нужно — достаточно посмотреть на наши оперативные позывные.
Как он сказал в душевной беседе, обидно было только поначалу, и то только потому, что «Фудзияма» — «она моя», в русском языке имеет женский род; в остальном его все устраивало. Да и к этому нюансу он привык — мало ли в русском слов с двойным, тройным или вообще непонятным значением, и тем более написанием? Одно «да нет наверное» чего стоит!
Фудзи постоянно улыбался, это был его товарный знак, его «фишка». При поразительной внутренней невозмутимости, идущей, видимо, корнями в национальность, эта улыбка временами просто бесила, являясь главным оружием его самого в борьбе со всеми, кто пытался задирать его национальность. Как спорить о чем-то с человеком, который улыбается в ответ на любую колкость?
В общем, Фудзи мне понравился.
— Значит, говоришь, раньше нигде не играл? — Феечка, подсевшая минут сорок назад, выиграв состязание за это право у двух других делавших мне красноречивые намеки, переходила к завершающей фазе атаки, сократив дистанцию до почти неприличного минимума. Ее горячее дыхание обдавало мне ухо, вводя в состояние эйфории предвкушения, грудь же, прижимавшаяся к моему локтю и плечу, довершала разгром, подавляя все мысли о сопротивлении. И несмотря на то, что все ее невербальные сигналы просто кричали о желании спариться, отталкивать эту девочку я не хотел — потому, что была искренняя. Да-да, в отличие от корпуса, где я был всего лишь трофеем, она хотела меня потому, что я — это я, такой, какой есть, а не из-за статусных или политических заморочек. И рука не поднималась отпихнуть ее, как я обычно поступаю со шлюхами.
— Значит, ты в поисках? — продолжала мурлыкать она, кладя подбородок мне на плечо, доводя прикосновениями груди до неистовства. И это меня, спящего в одной каюте с пятью голыми представительницами теоретически слабого пола, не говоря об общем со всеми остальными дУше и иных прелестях жизни в корпусе! — А что, иди к ребятам, у них хорошая команда!.. И песни ничего!.. Душе-евные!..
Ее губы прошли в миллиметрах от моих. Пришлось приложить усилие, чтобы дать им разминуться, но и я, и она понимали, что это временно.
— Н-не спеши, — все-таки оттолкнул я ее, беря паузу. — Куда спешишь? Успеем же!
Она расплылась в улыбке — действительно, успеем.
— Может, еще выпьем?
— На брудершафт! — поддержала она, лукаво сверкнув глазами.
Пел я долго, больше часа. Спел все запланированные вещи, после чего сошел со сцены и сделал паузу, побродив по окрестностям. Но затем снова вернулся, и ребята опять отправили меня отдуваться — сказали, им «нужно отлить».
Так я кривлялся еще час. Выдохся совершенно! После чего закономерно уснул прямо на лавочке, невдалеке от сцены, под завывания Карена.
После выступления парни меня растолкали и почти насильно повели с собой. Сопротивляться не видел смысла — уже настал вечер, я прохмелел и чувствовал, что готов к новым подвигам, а идти было особо некуда. Домой не хотелось, а возвращаться на базу — тем более. Затем мы дружно, вчетвером, грузили оборудование в подошедший прямо к сцене фургон. Тогда и познакомились поближе: как сказал полосатый кот из одной маминой книжки, работа — она сближает.
Ребята были довольны итогами выступления, словоохотливы, и информация об их коллективе обрушилась огромным потоком — кто, где, почем, когда, как давно и так далее, только успевай запоминать. Тогда они и заговорили в первый раз об участии в их группе на правах вокалиста.
— Ты не понимаешь, Ванек, — распинался Хан, — голос мы тебе подтянем. Не мы, у нас есть очень хороший знакомый, который все организует. Специалист высшего профиля! И будет все ништяк!
— И будет то, что я запорю вам первое же более менее серьезное выступление, — усмехнулся я. — Ладно, голос. У меня еще и со слухом проблемы!
— Ты себя недооцениваешь, — покачал головой Карен. — Да нам и не нужно петь, как эти, которые стотысячные залы собирают. У нас маленькая тусовка, свои фаны, сойдет и так. Зачем выше головы прыгать? А еще мы в «Натюрморте» играем, по пятницам. Слышал про такой ресторан?
Я неопределенно пожал плечами.
— Там тоже свои, диаспора, и тоже всем пофигу, — расплылся в улыбке Хан. — Зато когда хороший вечер, знаешь, сколько на брата выходит?
Мне было не интересно, сколько — я не собирался подрабатывать лабухом в ресторане. Ребята поняли и отстали, правда, на время — пока трезвые.
После же отъезда фургона в неизвестном для меня направлении, мы дружно отправились праздновать. На вопрос, «что именно», я получил ответ: «Удачный день» — и сотрясание терминала, через который им зачисляют деньги зрители. Но когда пришли на место, оказалось, что там уже собралось много народу, и мы последние — то есть празднование планировалось независимо от того, насколько день будет удачный.
Это была небольшая трехкомнатная квартирка в одном из близлежащих районов. Район не бедный, почти центр, потому «небольшая» не по моим меркам, а по местным. Кто ее хозяин я так и не выяснил, вероятно, в этот день таковой отсутствовал, потому отрывались ребята на полную катушку.
Собралось здесь человек десять пацанов, не считая меня, поголовно имеющих отношение к музыке, и восемь или девять девиц, не обремененных нормами морали. Нет не проститутки, и не шлюхи, которых таскают на подобные мероприятия, не подумайте. Они были частью тусовки, друзья, просто сами нравы здесь царили весьма и весьма раскованные. Были здесь и парочки, включая явно тяготящегося этим Карена, но большинство феечек все-таки находились в «свободном плавании», что подогревало градус вечеринки.
Это была именно тусовка, группа по интересам, обособленная от «массы» — остальной части общества. Но определяющий фактор обособленности был даже не мир музыки, а язык, принадлежность к национальному меньшинству. Общались все исключительно на русском, пели русские песни и говорили на острые политические темы русского сектора. Эдакий культурный локомотив молодежи диаспоры.
Первоначально все обсуждали выступление, их «открытие» меня, что сделало вашего покорного слугу безумно популярным у слабой половины собравшегося человечества. Но после темы размылись. Сидели, выпивали, разговаривали «о погоде», курили. Народ начинал пристреливаться, кто будет вечером с кем. Смотрелось забавно, ибо за меня схватилось аж три феечки. Затем, когда все вошли в «нужную» кондицию, пьянка переместилась на кухню, где парни, вооружившись гитарами, начали играть и петь песни тональностью, плавно смещающейся от лирической романтической к политической. Тональность смещалась, смещалась, и под конец все это больше напоминало сборище националистов, чем творческую тусовку.
Разговоры в паузах между песнями так же набирали градус. Доставалось правительству, сенату, премьер-министру, «проклятым олигархам» их родины, «продавшим латиносам всё на свете», само собой, «шлюхе-королеве», и, конечно, латинос в целом. Даже тосты звучали достаточно остро, вроде: «За наших братьев и сестер, что страдают за дело освобождения!», или «За скорый конец оккупации!». А песни… Я никогда не слышал такой поток острой политической желчи.
Впрочем, по мере дальнейшего возлияния, градус естественным образом начал спадать. Особо рьяные (и одновременно особо пьяные) националисты разбрелись по комнатам, некоторые с представительницами слабой половины человечества, и разговоры потекли ровнее, переливаясь из одного жизненно-философского русла в другое. О чем мы тогда разговаривали — не знаю, не помню, помню, что мне было хорошо. Бок грела феечка, чуть не выдравшая за меня глаза товаркам, напротив и вокруг, прямо на полу, как и мы, сидели ребята, с которыми было легко и просто, с которыми не нужно кого-то строить, постоянно держать себя в узде, следя за каждым словом и жестом. И все, что осталось за пределами квартиры, не имело значения.
Я отдыхал. Впервые незнамо за сколько времени просто отдыхал душой, общаясь и тиская девочку, имя которой наутро и не вспомню.
…Но вдруг идиллия была разрушена — в квартиру вломилась она. Вихрем промчалась по всем комнатам, сцепилась с кем-то в дальней и заявилась сюда. Бросила долгий оценивающий взгляд на меня, на девочку, на Хана, держащего на коленях гитару, смотревшего с видом хозяина помещения, на остальных, после чего бегло бросила мне:
— Вставай, пойдем!
Что ж, коротко, лаконично. Но очень грубо — что-то злая она сегодня. Я ответил взглядом, полным равнодушия.
— Тебе надо — ты и иди.
— Ваня, я не шучу! — взвилась она. Резко, с места в карьер, а так нельзя. Даже я, пьяный, владею собой лучше.
— Это кто такая? — зашипела феечка. Глаза ее грозно сверкнули огнем самки, готовой удавить соперницу голыми руками. И главное, она была настолько безбашенная, что запросто попытается реализовать свое стремление. Чего бы не хотелось — не дело это, портить отношение с ребятами, которые, пусть и совершенно случайно, но приняли меня, посчитав своим. — Твоя девушка?
— Нет, не девушка, — потянул я ее, уже привставшую было, назад, на пол. Ее это не успокоило.
— Бывшая?
— Да нет, не бывшая. — Перевел взгляд на принцессу нашей внутрикорпусной диаспоры, которую назначили козлом отпущения, отправив выполнять бессмысленное неблагодарное дело. — Жан, ну чего ты приперлась? Ты-то чего? — сделал я ударение на «ты». Конечно, она человек подневольный, но мне так же был нужен козел отпущения.
— Ваня, пошли домой, — снизила она интонацию, чувствуя, что напор ей не поможет.
— Домой? Это куда? — Меня захлестнуло иронией. — В район космонавтов? Или к Восточным воротам? Ты это, уточни!
Ее глаза сверкнули.
— Ты прекрасно все понимаешь! Не задавай глупых вопросов! Вставай и пошли!
— А зачем?
— Потому что! Не прикидывайся идиотом, тебе не идет! — Она уперла руки в бока.
— Жанка, уходи, а? Ну, не прет меня возвращаться! — попробовал я решить дело миром. Вряд ли получится — не тот у нее настрой, но все-таки. — Не хочу домой, понимаешь? Да и нет у меня дома, я — вольная птица, сам себе хозяин.
— Хуан, я не уйду без тебя, и ты это знаешь! Пойдем сейчас и добровольно, этим ты избежишь многих проблем!
— Вот, уже Хуан! — многозначительно поднял я палец к небу, обращаясь к ней, но выглядело, будто ища поддержки у окружающих. Которая незамедлительно последовала.
— Слышь, подруга, ты это, — встал на ноги один из музыкантов, но зашатался и чуть не упал. — Ты чего это?
Жанка одарила его презрительным взглядом, не удостоив ответом.
— Да что эта сучка себе позволяет?! — все-таки вскочила моя феечка и ринулась в атаку. Я не успел ее перехватить. Но, по счастью, успел Хан, схватив и отбросив ее назад, в мой угол. Поднялся.
— Слушай, девочка, ты вроде на чужую не похожа, — обратился он к ней. — Откуда будешь?
Несмотря на хмель, выглядел он собранным, взгляд осмысленный, ехидный. Жанка почувствовала в нем угрозу своему доминирующему над кухней положению и соизволила вступить в дискуссию:
— Астрахань.
Хан расплылся в улыбке.
— Ну, тогда посиди с нами? Выпей? Чего заскочила, как гарпия? Парни, налейте девочке! Она своя!
Кто-то кинулся исполнять требуемое, но Жанка отрицательно покачала головой.
— Извини, не могу. В другой раз. Мне нужен вон тот нехороший человек, — кивок в мою сторону. — Я заберу его и уйду. Вы не возражаете?
— А чего это он тебе нужен? — оскалился Хан.
— Денег должен, — вернула Жанка ухмылку. — А еще я от него беременна.
Хан демонстративно осмотрел всех присутствующих, собирая поддержку. Поддержка — это такая штука, которую не видно, но которую чувствуешь, которая придает тебе уверенности.
— Врет ведь!
Повернулся к ней.
— Думаю, ты не по адресу, девочка. У нас свободное общество, и вообще демократия: кто когда хочет, тот тогда и уходит. Никакого принуждения!
— В таком случае, если у вас демократия, мне придется побыть президентом, оскалилась она, чувствуя накаляющуюся обстановку. Вон тот парень жаждет уйти вместе со мной. Местами об этом не догадывается, но поверьте, очень хочет, — выделила она слово «очень». — Хуан, — обратилась ко мне, — пошли.
— Так все серьезно? — криво усмехнулся я. Что может наделать здесь русская принцесса, знал, стоял с ней как-то в паре — быстрая сучка. Меня под орех разделала. Совершенно трезвого и подготовленного.
Вместо кивка ангел наигранно улыбнулась. И я уже собрался подниматься, когда Хан все испортил. Ну, не любит он такого обращения с собой со стороны слабого пола. Для него слабый пол именно слабый, и когда какая-то… Дрянь ведет себя так вызывающе, да еще делает вид, будто он пустое место…
— Слушай, дорогуша, а не пойти бы тебе куда подальше?.. — Он начал теснить ее в коридор массой, благо, весовые категории у них различались существенно, но нервы у Жанки были на пределе. Ей бы не умничать, демонстративно подчиниться, оставив за собой поле битвы, как обычно делают женщины, но тут взыграло.
Молниеносное движение, и гитарист взвыл, рука его оказалась вывернута за спину под большим углом.
— Ах ты ж тварь! Ты что делаешь, а? Я ж тебя…
Далее следовало описание того, что он сделает с нею, когда та его выпустит. Я вскочил, выкрикнув что-то, но общая нервозность дала о себе знать. Двое парней, поднявшихся ранее, кинулись отбить Хана, но вновь молниеносное движение, и один из них осел, схватившись за живот, другой, пролетев мимо цели, получив дополнительное ускорение, вмазался в стену коридора.
— Стоять! Никому не двигаться! — заорал я, ощущая, общий настрой вскочить и начистить рыло «этой сучке», несмотря на то, что она девушка. — И ты — стоять! Стоять и руки не распускать! Ты что творишь?
Присутствующие медленно приходили в себя. Они не занимались на «мозговерте», в режиме реального времени никто ничего не понял, потому именно сейчас у меня был шанс погасить конфликт, чуть не сорвавшийся с цепи.
— Пошла вон отсюда! — закричал я на Жанку. — Ты что творишь? Что, как драться научилась, так все можно? Заткнись! — не дал я возразить ей. Она захлопала глазенками, не ожидая такой реакции.
— Как тебе не стыдно? — продолжал я. — Врываешься, к незнакомым людям, творишь черти что! Это СВОИ, понимаешь? Свои!!!
Она вновь попыталась что-то сказать, но я не дал.
— Марш вниз! Жди там! Скоро выйду!
Решив, что лучше не спорить, ангел кивнула и ретировалась. Я же, ощущая, внутри себя тряску, опустился назад и потянулся к стакану.
— Налейте что ли…
— Кто это? — откликнулся на мою просьбу невозмутимый Фудзи. — Бывшая?
— Да нет, подруга. Сестренка. Дальняя. Типа, кузина.
— А-а-а-а… — понятливо кивнул он.
— Да не «А-а-а»! — вздохнул я. — Мамочка меня ищет, пытается домой вернуть. Вот и ее за мной послала, напрягла. Вишь, какая психованная — все мозги видать девчонке проела. Вы это, не обижайтесь, она не специально. Знали бы вы мою мамочку — поняли бы!..
Кажется, атмосферу разрядить удалось. Но больше в этой компании лучше не появляться.
— Что, правда, сестра? — подошла сзади феечка. Я стоял и усиленно плескал в лицо водой, пытаясь хоть немного привести себя в порядок. У меня получалось активировать некие таинственные механизмы организма, заметно трезвея в случае опасности или непредвиденных обстоятельств, но теперь я понимал, что позже за это придется расплачиваться. Однако сейчас, хоть меня и шатало, в голове посветлело.
— Зай, — обернулся я к ней, выключая воду. — У нас с тобой все равно ничего не получится. Я человек залетный, сегодня здесь — завтра ушел.
— Жаль. — Она кисло скривилась. Видно, до последнего на что-то рассчитывала. — А то эти — все козлы. Ты не смотри на них, они только с виду хорошие.
— Все мужики козлы, — философски напомнил я вечную женскую истину.
— Но только все по-разному, — не согласилась она.
— И чем же я лучше?
— Ты другой. — Она покачала головой. — Совсем не такой. И хоть ты латинос, я бы с тобой встречалась. Может, пересечемся в городе?
Теперь головой покачал я.
— Извини, не получится.
— Проблемы с «кузинами», да? — Смешок. Из моей груди в ответ вырвался обреченный вздох.
— Даже не представляешь, какие!
— Но с этой ты не спишь, — утвердила она. Мне уже перестала нравиться ее интуиция. — Значит, с другими?
Я счел за лучшее вместо ответа воспроизвести дежурную улыбку Фудзиямы.
— Ну, удачи тебе! С «кузинами»! — огорченно вздохнула она и исчезла в недрах этой огромной по моим меркам квартире. Я не переживал за нее — найдет чем себя занять, все-таки дисбаланс полов в ее пользу. Вышел в коридор. Из кухни уже слышалась незнакомая мелодия, несколько глоток громко пели что-то патриотическое про честь и отвагу. Инцидент исчерпан.
* * *
Спускался по лестнице, тщетно борясь с эффектом штормления. Если бы не пройденные в свое время бои с последствиями «мозговерта», пришлось бы несколько раз растянуться на ступеньках — чувствовать себя трезвым и быть им вещи разные. Но голову занимало совсем другое. Например, таинственная женская интуиция, безошибочно определяющая внутреннее состояние мужчины и причины такового. Ей не нужно знать подробности, что, как, почему, она угадала главное — все из-за женщин, прекрасных сеньорин и сеньорит. И с Жанкой я, действительно, не сплю. И обо мне. Надо же, я — «хороший», не такой, как они, «козлы»! А еще, что я — латинос, хотя весь вечер говорил только по-русски и только с акцентом обратной стороны Венеры. А с виду типичная феечка молодежной тусовки, любящая повеселиться и не особо разборчивая в сексе — никакого намека на продвинутый интеллект! Нет, поистине, женщины — сплошные загадки.
Еще одна загадка ждала меня на выходе. Стояла и пыхтела, понимая, что «спорола косяк», но сама себе не желающая в этом признаваться. Иначе говоря, она отчаянно пыталась найти себе оправдание, чего я не мог позволить ей сделать по тактическим соображениям. Но только открыл рот, как она огорошила:
— Ты в порядке?
И оглядела таими заботливыми глазами…
Судя по взгляду, она действительно беспокоилась, что бы там ни произошло у нее с Катюшей и между нами наверху. Я несколько раз хапнул ртом воздух, злость куда-то пропала.
Мальчишка! Сущий мальчишка! Полгода в женской обители, а каким был, таким и остался! Захотелось выругаться.
— Почти. Жан, как это называется? Что ты себе позволяешь?
Голос мой звучал совсем не грозно. Ей осталось только «виновато» опустить глазки в землю, чтобы довершить разгром.
— Извини, сорвалась, — выдавила она, после чего красочно хлопнула ресницами. Все аргументы застряли в горле. А что тут скажешь?
— Но и ты меня пойми, — продолжила она, чтоб поддержать баланс, не перегнуть палку. — Когда тебе говорят: «Пойди туда, не знаю, куда, приведи то, не знаю что, в каком бы состоянии оно ни было»… Да еще когда у тебя первый за две недели полноценный выходной…
— Что, прямо из-под мальчика вытащили? — ехидно оскалился я, возвращая самообладание. Покраснела она только для вида.
— Ты же понимаешь, мы теперь хранители, выходных почти не бывает. Бесконечные вызовы, усиления…
Я понимал. Хранители — тоже люди, и у них своя цена за льготы и повышенное жалование.
Посчитав инцидент исчерпанным, взял ее под руку и повел вперед, по улице, куда глаза глядят. В караулящую нас машину сесть всегда успеем, пока же стоит просто прогуляться, проветриться, и заодно кое-что прояснить.
— К чему такая спешка? Соглашусь, из диаспоры абы кого не пошлешь, но кончить-то вам дать могли?! — усмехнулся я. — Куда мне деться-то до утра? Что за спецзадание такое?
— Ты хоть понял, где находился? — скривились ее губы в горькой усмешке, а в голосе проступили нотки недовольства. Недовольства не самой умной сеньоры, не считающей себя гением, увидевшей вдруг тупость, по сравнению с которой она сама — верх гениальности.
— Ну, как бы да, — пожал я плечами, сбитый с толку.
— «Как бы»? — поддела она.
— После твоих слов не рискую говорить со стопроцентной вероятностью. Ну, так в чем дело?
— Они — националисты, — мрачно выдавила она.
— Покажи мне в Альфе хоть одного русского с обратной стороны, который не был бы националистом? — парировал я. — Мы ведь тоже с тобой националисты, просто крайне умеренные. Потому, что умные. А они хоть и не настолько умные, но и не агрессивные. Так, песенки поют…
— «Песенки поют»! — перекривила она, губы ее презрительно скривились. — Они все на учете, Хуан! Все «не настолько умные», даже тихие! Любой, мечтающий об отделение сектора, или просто о большей автономии — враг режима. Любой, «поющий песенки» о свободе и патриотизме на чужом языке — подстрекатель. И режим борется с ними, как с врагами и подстрекателями. Это хорошо отлаженная репрессивная машина, ни дай бог попасть в ее жернова. И ты чуть не попал.
Я обалдело покачал головой. Впервые сталкивался с подобным вопросом, оттого многого недопонимал.
— Но почему сразу «враги», Жанн? Они же мирные ребята! Ну, пошумят у себя на кухне, что с того? Таких ведь миллионы!
— Вот именно, Ванюша, — усмехнулась она. — Этих — мало, несколько десятков. Но всего их — миллионы. Чувствуешь количественную разницу?
— Там тридцать миллионов человек, Хуан, — продолжила она разжевывать, видя, что я не в лучшем состоянии для мыследеятельности. — Почти треть населения планеты. И почти четверть промышленных мощностей, в том числе оборонных. И еще десять миллионов раскидано по латинскому сектору, «пятая колонна». Плюс те, кто служит в армии — таких, выходцев из сектора, уйма, и они вооружены. И если рванет — всей планете мало не покажется. Крови прольется столько, что жуть.
Потому они не могут рисковать, вынуждены гонять даже «тихих» и «совсем не агрессивных», дабы случайно не пропустить среди них «буйных», могущих натворить нехороших дел. У них нет иного выхода, пойми.
Я понимал. Но с пресловутым «как бы».
— Ладно, соглашусь, наблюдают. — И что? Это ж не митинг на площади Независимости! Причем тут я? Если Катюша думает, что они могут совратить меня своими идеями, переманить на свою сторону…
— Да разве в этом дело? — воскликнула она. — Хуан, там стукачи! Они занесут тебя в базы данных этой надзирающей машины, которые даже Лея не сможет отредактировать — слишком большой геморрой. Машина работает, и такое вмешательство королевы вызовет закономерный интерес некоторых заинтересованных личностей, которые спросят себя: «А зачем это ее величество удалила данные о принадлежности своего протеже к радикальным националистам?»
Если же не удалит, возникнут иные вопросы о твоей к ним принадлежности, но только позже. И это время настанет гораздо раньше, чем кажется, просто поверь мне, как старшей. Жизнь — быстрая штука, особенно обучение. След в любом случае останется на всю жизнь.
Я вновь покачал головой. М-да, об этом я не думал.
— Кто именно стукач, известно?
Она отрицательно покачала головой.
— Ни кто, ни сколько их. Известно только, что есть. Имеются наметки?
Я кивнул. Да, наметки были. И «этих козлов» мне стало немножечко жалко. Хорошие ребята, не заслужили такого отношения со стороны двуличной мрази в юбке. Двуличной, ибо такие как правило работают за идею, а не за деньги. Но сделать я ничего не мог — и так достаточно засветился.
Жанка улыбнулась и подбадривающее похлопала по плечу.
— Вот видишь! Ну что, не злишься? Что я так…?
— А на тебя разве можно злиться? — Я засмеялся, но смех получился какой-то хриплый. — Но на всякий случай, слушай свои ошибки. Первое, когда ты вошла…
И я пустился в пошаговое пояснение ее действий, давая полную раскладку с точки зрения заветов всех сеньор, обучавших меня женской психологии. Неожиданно поймал себя на мысли, а правда, если попаду в базы данных, кто и как со временем сможет этим воспользоваться? Хотя, это преждевременные раздумья, думать надо о «сейчас», а не о «завтра».
Видимо, эту мысль разделяла и Жанка, причем независимо ни от меня, ни от сеньоры де ла Фуэнте, вряд ли потратившей время на подробный инструктаж, как и о чем со мной нужно разговаривать. В Жанкином варианте ценность в импровизации, с нею домашние заготовки не сработают, а вставить мне по первое число она планировала и сама, без всяких сеньор свыше.
— Хуан, можно тебя вытянуть на откровенный разговор? — Лицо ее посерело, вытянулось, глаза опасно сузились.
— В чем же его откровенность? — усмехнулся я.
— В аргументах. Буду говорить обидные вещи.
— Валяй.
— Ты это… — Под моим веселым взглядом она сбилась. Я засчитал себе очко. Но быстро нашлась, коротко сформулировав:
— Достал ты всех уже, добрый молодец! Хуже горькой редьки! Ведешь себя как маленький, даже нам стыдно!
— Озвучь последнее высказывание поподробнее, пожалуйста, — попросил я, раздумывая над уровнем ее осведомленности относительно проводимой операции. Видимо, все-таки импровизация, не заготовка Лока Идальги. Но с другой стороны, не зря в народе говорят: «Если у вас нет паранойи, это не значит, что они за вами не наблюдают».
— Хм…Хуан, ты сам должен понимать. Ну, завалил того типа. Да, соглашусь, полгода подготовки перед первым убийством маловато, только-только КМБ закончил. Нас два года натаскивают, а тебя вот так, с корабля на бал…
— …Но он был подонком! — закричала она, отстранившись. — Подонком, понимаешь? Он заслужил! И не стоит того, чтоб столько убиваться, трястись и страдать, что, дескать, «человека убил»! Не человек он, и свое заслужил! Хватит хандрить, Хуан, это просто смешно!
Я мило улыбнулся, перехватил ее руку и вновь повел вдоль улицы.
— А мне рассказывали, после первого убийства всегда хандрят. Катарина знала людей, которым потребовалось четыре дня запоя. Мишель и подавно ужастики расписывала. И разговор как раз о мужчинах.
— А у тебя уже который день? — ее глаза вновь сузились. — Третий? Почти четвертый. Вот и заканчивай, Ванюша! — вновь взяла она высокую ноту. — Хочешь, поехали к тебе, там мама, наверное, ждет — пообщаешься, успокоишься? Девчонки говорят, она мировая! Она тебе мозги вправит!
Я отрицательно покачал головой.
— Кто же так говорит?
— Не знаю. Девчонки. Кто-то с нею общался. Хочешь, поеду с тобой? В качестве поддержки? Посидим, поговорим, обмозгуем? А уже утром отправимся на базу — все равно раньше девяти там никому не нужны?
Я отрицательно покачал головой.
— Ты все утрируешь. Упрощаешь. Понимаешь, Жанн, все не так просто. И тот моральный урод тут не при чем. Да, это стресс, но само его убийство совсем не такой стресс, как его антураж, который остался для вас за кадром.
— Жанн, скажи, почему Перес поехала убивать мою мать? — перешел я в наступление, чувствуя поднимающуюся волну злости. — Ведь с точки зрения логики, если я — часть корпуса, значит, моя мать неприкосновенна? Что бы между нами ни произошло? Так? Не будем брать во внимание всеобщее мнение, что я принц, возьмем хотя бы тезис, что я — просто часть корпуса. Что получается?
Жанка молчала.
— А получается то, моя дорогая, — продолжил я, — что они не считали меня частью корпуса.
Повторяю медленно, чтоб поняла. Они. Не. Считали. Меня. Частью. Корпуса. Личная вражда тут совершенно не при чем. И только поэтому поехали убивать мою мать. — Теперь я бросил Жанку и оттолкнул в сторону.
— Mierda, ты что, не врубаешься? Для вас есть только вы, части вашего сраного корпуса, и все остальные! Причем остальные — грязь! Мусор! Дерьмо! С остальными не считаются! С ними можно делать все, что угодно, даже убить, и за это ничего не будет! Потому, что они — ЧУЖИЕ! Это ты понимаешь? Перес ехала к моей матери не потому, что жаждала отомстить мне! Она ехала наказать выскочку из «дерьма», указав свое место! Ей вдолбили в голову, что все, кто «за воротами» именно такие, и собиралась сделать единственно верное — наказать это «дерьмо»! Ей даже в голову не могло прийти, что нельзя убивать человека только потому, что это — человек! Людей нет, их не существует!
Я распалялся и распалялся, теряя контроль. Неистовство охватывало с головы до ног, пальцы мелко подрагивали, но каким-то чудом удавалось не сорваться.
— Да, я вынужден был защищать этих сук, — продолжил я, сделав титаническое усилие, чуть придя в себя. — Вынужден был ломать на Плацу комедию, чтобы их не расстреляли. Но ирония в том, моя дорогая, что на их месте могла оказаться любая из вас. Просто с ними мы поцапались, а с другими — нет, и вся разница. Эти шмары ничем не отличаются от тебя, твоего взвода, моего взвода, вашей диаспоры, да и всех остальных ангелочков. Просто с тобой и с другими мы дружим, нашли общий язык, остальные меня приняли, а «сорок четвертые» — нет!
— А если бы не приняла ты, mia cara, что было бы? А было бы то, что ты точно так же, или как-то иначе, слила бы меня в вашем корпусном сортире! Мне просто повезло найти с вами общий язык, найти ключики, понимаешь? Но это — индивидуальное!
А вот его! — я принялся тыкать пальцами в стороны, в идущих в отдалении немногочисленных прохожих. — Или его! Или ее! Всех их вы кончите, не задумываясь! Потому, что они — никто! И даже не подумаете, что в чем-то не правы!
Это лицемерие, Жанна! Ваше долбанное ангельское высокомерие, презрение к окружающим! Я ненавижу того урода, которого грохнул, но вас ненавижу больше, гораздо больше! Ибо он хотя бы был честным подонком, в отличии от вас!
Я развернулся и почти побежал по улице. Но, посчитав разговор неоконченным, нехотя вернулся.
— Я ненавижу вас, понимаешь? И даже то убийство, к которому меня «не готовили»… Его убили не потому, что подонок, а потому, что так было нужно ВАМ, корпусу. Нужно было кого-то убить, чтобы не поднялась шумиха. Вам плевать на его личность, плевать, что подонок, равно как плевать, что человек. Вам не важна его вина перед обществом. Это просто удобный кандидат с точки зрения заметания следов, чтоб не съела общественность.
А охрана? Почему никто из вас, включая Лока Идальгу, не спросил, что я чувствую после избиения, как на бойне, тех ни в чем не виноватых парней, просто делавших свою работу? Они ведь точно не были бандитами, и любой порядочный киллер, уничтожив цель, оставил бы их в живых не будь в обратном особой необходимости! Но вы не оставили, и даже не обратили на это внимания. Подумаешь, пять человек больше, пять меньше — кто они такие, чтоб считать их?!
— Все вы — высокомерные дряни, — подвел я итог выплеснутой волне, чувствуя, что начинает отпускать. — Дряни, кторым плевать на других. И я не хочу «домой» не потому, что колбасит от убийства, а потому, что воротит от вас. Я не хочу становиться таким подонком и отморозком, как вы. Мне противно, и я еще не выпил столько, чтобы забыться и все это принять.
— Хуан!.. — попыталась она что-то возразить, но что могла сказать?
— А еще я тебе секрет открою, — продолжал я, — меня именно для этого сорвали с катушек. Чтобы перегорел и принял. Но пока этого не случилось, я буду гулять, пить и трахаться с НОРМАЛЬНЫМИ девочками! А еще танцевать!
— Да-да, именно, танцевать! — сосредоточил я взгляд на виднеющуюся вдалеке яркую вывеску ночного клуба. — Танцевать и развлекаться! А вы, и в том числе ты, идите в жопу!
Теперь, чувствуя, что сказал всё, обернулся и со спокойной совестью зашагал к клубу. Действительно, пора бы познакомиться с нормальной, НАСТОЯЩЕЙ девочкой. Не то, что эти.
* * *
Дорогу преградил охранник, здоровенный шкаф выше меня головы на полторы и раза в два толще в обхвате.
— Куда?
— Туда, — указал я ему за спину. Он лаконично покачал головой.
— Не сегодня.
— А когда?
— Не знаю.
Плохо, лучше бы знал.
Я предполагал, что меня не пропустят — «контроль лица» на входе в подобные заведения никто не отменял. Даже будь я как огурчик, в своем лучшем костюме, имелась бы ненулевая вероятность быть завернутым, прямо пропорциональная статусу клуба и уровню благосостояния отдыхающей внутри публики. А теперь, небритому, пьяному, да еще в откровенно бандитской куртке, и подавно.
Я попробовал пройти еще раз, нахрапом, но был грубо отброшен.
— Куда?
Вновь кивок за спину. Хорошо, пойдем по кругу.
— Туда.
— Нельзя.
— Почему?
— Потому.
Да уж, прирожденный вышибала. IQ соответствующий.
— А подробней можно?
— Нельзя.
Возможно, если б я хотя бы не был пьяным, он объяснил в более корректной форме. Сказал бы: «Парень, вали отсюда, не твоего размаха тусовка»! Но с другой стороны, презрения высшего к низшему в его глазах было бы столько же, а я последние дни не выношу высокомерия.
Вновь попытался пройти, и когда он привычным жестом попытался отпихнуть, сделал неуловимое движение, перехват… И вот уже он летит мордой в асфальт с вывернутой за спину рукой. Бум!
— Ах ты ж…
Я надавил. Какой надавил, рванул изо всех сил, вкладывая в рывок всю свою злость. Ненавижу уродов!
— А-а-а-а-а! — заорал он. Дальше шла неразборчивая тирада, разбирать которую я и не пытался. Вместо этого развернулся навстречу второму охраннику, выскочившему ко мне из-за ленточки с дубинкой-шокером в руке. Уход, перехват…
…Да, в силушке парням не откажешь. Но какие же они неповоротливые! Девчонки справились бы с ними в два счета! Бум. Второй охранник, лишенный дубинки, проскочил пару метров по инерции, но не упал, удержался. Я, перехватив поудобнее вырванную из его кисти дубинку, прыгнул, пытаясь достать его шею рубящим ударом. Достал. Хрясь!!!
Да уж, скорее испорчу дубинку, чем нанесу вред такой шее. Но противник покачнулся. В обычной драке это был бы маленький ничего не значащий нокдаун, я же воспринял эту пару секунд, как вечность.
Два шага вперед, подныривание. Выныривание, апперкот. Не вышло, гад увернулся — перехвалил я себя. Тем временем вскочил первый охранник, и с красными наполненными злобой глазами набросился сзади.
Ситуация становилась опасной. Я был вынужден кончать валять дурака и встретить его, как полагается порядочному бойцу, имеющему в руках боевой шокер. То есть, тычком активированного наконечника в шею.
Хорошо, что мозг мой в ускоренном режиме восприятия. Это было незабываемое ощущение, смотреть, как дергается от удара током тело одного здоровенного увальня, держа под контролем действия второго. Вот второй пришел в себя, вот начал атаку. Не мудрствуя, я ушел в сторону и проделал тот же финт — несильно ткнул шокером и его.
Вот это эйфория! Я стоял и смотрел, как второй охранник дергается, как глаза его, готовые вылезти из орбит, наполняются страхом. Так вам, ребята! Отпустив, вновь вернулся к первому, оказавшемуся настолько здоровым, что даже удар током не вырубил его, лишь дезориентировав — пришлось сию оплошность исправить. Это вам, козлы, за все клубы, в которые мне не удалось попасть, за всех таких же подонков у них на входе! Кушайте, не обляпайтесь!
Только теперь я огляделся. Вокруг стояла молодежь, человек пятнадцать, и ошарашено взирала на происходящее. Видно, не пустили почти всех из них, потому, как симпатии были явно на моей стороне. Я улыбнулся, настроение улучшилось. Не бросая дубинку, развернулся, пересек линию входа и аккуратно повесил за собой ленточку. Всегда нужно быть аккуратным, что бы ни происходило вокруг.
Меня уже встречали. Тип, почти не накаченный, с осмысленным лицом и бейджем менеджера. Сам он не представлял угрозы, находился тут скорее для мебели, по должности положено, но за его спиной ко мне бежали еще два орангутанга-силовика, видимо следивших за порядком в вестибюле.
Естественно, менеджер героически отступил, пропуская силовиков вперед. Те же утруждать себя ведением переговоров не стали, молча ринулись в атаку. Их было двое, атаковали они вместе, и это представляло опасность даже для меня. Но на волне адреналина и эйфории я чувствовал, что готов встретить. Итак, активация дубинки, бросок тела в сторону. А теперь вперед, навстречу противникам.
…Все правильно, ребят, и численный перевес на вашей стороне, и мышечная масса, вот только не гоняла вас донья Августа по прозвищу Норма, ох не гоняла! Да и с сеньорой Рамирес, по прозвищу «просто Рамирес», вы, к сожалению, не знакомы. Вашему сожалению. Фум. Фум. Я уклонился от первого удара, затем встретил одного дубинкой на дубинку, словно фехтовальщик, и подло пихнул ногой в незащищенное место другого. Да-да, меня так учили, никакого благородства, пинать — так пинать. Но первый оказался крепче, чем я предполагал, и завладел инициативой. Мне удалось выбить у него дубинку, но при этом я потерял свою, лишившись козыря. Ну, ничего, вот теперь все и решится, на кулаках, как в старые добрые времена. Атака. И еще одна. Уход, блок. И снова атака. Есть, момент истины — противник открылся. Правой его, с разворота, со всей дури, в открытое лицо!
Есть! Ошеломление! А теперь добить, левой-правой, левой-правой.
Первый противник из второй партии осел. Второй же, подло отпихнутый, пришел в себя и вновь атаковал, но у него больше не было козыря в виде напарника, отвлекающего мое внимание. Я пропустил его мимо себя, немного ускорив движение и изменив траекторию в сторону ближайшей стенки, после чего вновь подло ударил, сзади, боковым в ухо. И когда он по инерции развернулся, засадил ногой в прыжке. Красивый удар, из разряда тех, что можно провести либо недобитому противнику, чтоб добить, либо отличающемуся от тебя классом на порядок. Ну, а теперь, на десерт, кулаком в лицо — не признаю я ножной бой. Удар должен от сердца идти, от души, от плеча.
Есть, второй осел, и это надолго. Обернулся к менеджеру, мудро воздержавшемуся от участия в драке. Тот стоял ни жив, ни мертв, с выпученными глазами, не зная, что делать. Возможно, вышибалы в заведении еще имелись, но все были рассредоточены и не могли прийти на помощь немедленно. Коварный же я находился прямо перед ним, и, судя по зверским глазам берсерка, щадить не собирался никого.
Желая развеять последнее заблуждение и навести хоть какой-то мост, я подошел и спокойно произнес:
— Не возражаете, я у вас тут немного потанцую? С девочками познакомлюсь? Обещаю вести себя прилично! Честно-честно! И ни с кем не драться!
Тот ошарашено кивнул и попятился, медленно, шаг за шагом. Я же, демонстрируя, что бить точно не буду, развернулся, и, напевая веселую песенку по мотивам доносящейся из зала на первом этаже мелодии, зашагал вперед. Но вдруг сзади раздался звук, который трудно с чем-либо спутать. «У-у-у-и-и-и-и…»!
Я прыгнул в сторону, на ходу начав разворот, но не успевал, фатально не успевал. Тело сделало только пол-оборота, а ухо уловило уже другой звук, следствие первого — высокое «пи-ри-ри-рим»! А затем «ти-и-и-и-ир»! «Чи-ри-ир»! «Чир»! — звуки выстрелов и царапания игл о бетонопластиковый пол.
Есть, упал на землю. Вроде жив. Поднял глаза. Точно, жив, и всё уже закончилось. Охранник, вырубленный мною только что первым, сидел на коленях, схватившись за безвольно повисшую плетью руку, из которой вывалился «Abejorro», «Шмель», игольник малой мощности для частной охраны.
— А-а-ай! Ах ты ж…
— Не чисто работаешь! — покачала головой стоящая у самого входа Жанка, убирая свой профессиональный сто девятый AEG в кобуру под пиджак. — А если б меня не было?
— Спасибо!.. — выдавил я. Но это было и всё, что я мог сказать — злость все еще играла, не смотря ни на что. И, обернувшись, продолжил движение в сторону главного зала, предоставляя ей самостоятельно вести переговоры с менеджером по поводу случившегося. Это их работа, разберутся.
* * *
Музыка оглушила. На сцене пела группа, лабала что-то до ужаса классическое латиноамериканское в современной обработке. Интересная культура у этих латинос, прошли века, а у них та же музыка, те же традиции и обычаи, те же имена, что и тысячу лет назад. Изменилась Европа, колыбель прогресса человечества, пав под натиском «новых варваров» с востока. Ушла в тень Америка, ныне представляющая собой больше североамериканскую латиноамериканскую страну, чем коварную ненавистную совершенно чуждую державу гринго прошлого. Изменилась Россия, вместо патриархальной православной империи с доминирующим славянским этносом прошлого став державой, вобравший в себя все, что только можно — все окружающие этносы, все культуры и религии. И только латинос как плясали под свои зажигательные мелодии, так и пляшут до сих пор. И сам черт им не страшен.
Первым делом я подошел, естественно, к бару.
— Что сеньор желает? — профессионально улыбнулся мне человек за стойкой. Он не знал, что произошло у входа, знать об этом не его работа, но судя по тому, что меня пустили в таком состоянии, сделал вывод о принадлежности к людям небедным. Просто «замороченным» очередным молодежным движением, оттого такие явно диссонирующие с окружающим небритость и куртка.
— Выпить, — коротко сформулировал я.
Внимательно оглядев с ног до головы, подметив во мне каждую деталь, он исчез, а через минуту поставил на стойку белесый мутный напиток. Я попробовал. М-да, крепко, но ароматно. Какой-то коктейль, кажется, со вкусом аниса. От водки и марсианского пойла отличается, как небо от земли, при том, что крепость не намного ниже.
— Повтори, — попросил я, мигом опрокинув содержимое. Бармен улыбнулся и моментально исполнил требуемое. Вот за это я и люблю профессионалов — сами все видят и понимают, что нужно человеку, ни о чем не спрашивая
— Я еще подойду, сказал я, забирая карточку, с которой, во избежание, тут же расплатился за пойло, осматривая зал, с какой бы стороны начать охоту. Ибо то, что я собирался делать, иначе не назовешь — самая настоящая охота.
Я бродил по залу, борясь с ослепляющим действием световой аппаратуры, и одновременно с алкоголем в крови. После встряски у входа немного расслабился, и опьянение снова начало отвоевывать сантиметр за сантиметром пространства моего тела; выпитый же у стойки напиток только ускорил процесс. Выбирал я придирчиво; как, по каким критериям — не могу ответить, это что-то внутреннее — интуиция, усиленная полученными не так давно знаниями и точным расчетом. Та сеньорита не понравилась тем, та — этим. Эта слишком вульгарна, эта — законченная стерва. Та явно сама ведет охоту, и держаться от нее надо подальше, а вон та не одна, с парнем, к ней лучше не подходить.
Пару раз объектом охоты становился я сам. Один раз подошла девочка-профи, занимающаяся разводом «клиентов» с последующей обчисткой, один раз тупая шавка, ищущая приключений на переднее место. Последних тут было много, невероятно много, но выглядел я слишком уж… нестандартно, и подойти рискнула только она. Видно, совсем уж отчаялась. Первую же, которая профи, я послал, переведя на испанский одну из Тимуровых коронных фраз: «Девочка, рамсы не путай!» Отстала без вопросов!
Еще, хоть я и был нетрезв, заметил одну важную особенность. Я и раньше любил наблюдать за людьми, делать выводы относительно них, оценивать, но то, что получалось сейчас, можно назвать одним словом — высший пилотаж. Я не просто оценивал всех по различным малозначащим признакам, я чувствовал каждого человека насквозь — все, что творится в душе. Этот — подонок, этот — работяга, выбрался отдохнуть впервые за незнамо сколько времени. Тот на распальцовке, пускает пыль в глаза двум милашкам, которых тактично обжимает, предвкушая грядущую ночь любви с не совсем стандартным соотношением участвующих, не понимая, что обе они его разводят и в душе смеются. Как понимал, что разводят? Если скажу, по глазам, не опишу той гаммы чувств, что возникла, когда смотрел на них. Я просвечивал словно рентген, и каждая черточка лица говорила о людях куда больше, чем все органы чувств обычного человека вместе взятые. Я был всевидящ и всезнающ, и мне начинало это нравиться.
Нет, злость на Катарину и корпус оставалась слишком сильна, чтобы отдать им должное и мысленно сказать «спасибо». Но даже в таком состоянии не мог не отметить их заслуг в моих возможностях. Прежний я никогда бы не прошел даже через охрану, которая, скорее всего, завернула бы на входе и трезвого. Прежний я никогда бы не справился с одним из мордоворотов, не говоря о четырех. Было дело, вырубил охранника дона Кампоса, но то просто счастливый случай, стечение обстоятельств, не стоит себя переоценивать. И это только что касается охраны, а как насчет происходящего здесь, в зале? Как оценить то, что я читаю людей, как голограммы на козырьке визора? Особенно девчонок, безошибочно определяя, кто они такие и с чем их едят?
Да, все это уроки Катарины, Лопес, Рамирес, Гонзалес, Очень Важной Сеньоры, и, конечно, Нормы. А так же всех остальных моих учителей и тренеров, в той или иной степени. С невероятным практикумом в уникальной среде — обществе королевских амазонок. Девочек, отличающихся интеллектом, характером, силой, волей и претензиями к жизни. Местные стервочки никто по сравнению с той же Жанкой или Камиллой, школьницы, хотя видел я тут и опытных респектабельных сеньорин, прошедших огонь и воду. При том, что и Жанка, и Камилла — покладистые овечки по сравнению с некоторыми тамошними волчицами.
Корпус — школа, школа жизни, и именно там, в клубе, я, наконец, понял, что она не прошла для меня даром. Меня многому научили, и я могу свободно пользоваться этими знаниями не только для нужд ее королевского величества, но и для своих собственных. И осознание этого стало главной эйфорией того вечера, на мгновение даже затмившей мою ненависть.
Эту девочку заметил издалека. Она двигалась… Плавно, изящно, как кошка. Хищница. Пантера. Хотя движения ее носили не профессиональный характер — танцевать она явно не училась — но получалось восхитительно. Подошел ближе, включил все доступные новоприобретенные способы оценки.
…Нет, почему не стерва? Стерва, конечно! Все они стервы. Но вменяемая, адекватная, а таких не много. Я чувствовал в ней что-то правильное, какой-то стержень, отсутствующий у подавляющего большинства окружающих сеньорин, что сразу выгодно отличало ее и притягивало, как магнит. Да, она стреляла глазами в мальчиков, как и другие, но и тут я чувствовал, что это не взгляд прожженной до мозга костей шлюхи.
Это был именно мой вариант, интуиция кричала, буквально вопила об этом, а я никогда не мог устоять натиску этой сеньоры. А еще эта девочка была красивой, восхитительно красивой! Жесткая смуглая брюнетка-латинос с шикарными густыми волосами, спускающимися ниже лопаток, с редкими для латинос чертами лица. Видно, есть в жилах еще чья-то кровь в количестве, дающем красоту, но не забирающем расовые черты. И это мне так же нравилось.
На ней было синее платье, гармонирующее с цветом волос, переливающееся из оттенка в оттенок, сияющее в свете клубного ультрафиолета. Не слишком жесткое, чтоб казаться вульгарным, но и не слишком длинное, чтоб выглядеть скромницей — эдакая золотая середина. И танцевала она так же — с одной стороны ее движения отдавали сумасшедшим эротизмом, заводили с полоборота, но с другой в них не было фальши охотящейся на самцов шлюхи. В танце она принадлежала себе, наслаждалась эффектом самой себя, не ставя перед собой никаких дополнительных целей. И главное, ей катастрофически не хватало партнера.
— Привет! — спустился я ей как снег на голову, перехватывая после очередного па. — Ты здесь самая красивая!
— Правда? — она опешила, отстранилась, но руку ее я не выпустил, намекая, что не просто так, что собираюсь вести, и ее мнение меня не особо интересует. Однако, двигался я плавно, школа танцев давала о себе знать, и она решила попробовать — какой-никакой кабальеро лучше его отсутствия.
— Да. Я тут всех обошел, осмотрел. Ты — лучшая. А в красоте я разбираюсь, можешь поверить!
Она верила. И любая на ее месте поверила бы. Во всяком случае, это был убойный комплемент, который мало какую сеньориту на ее месте оставит равнодушной.
Итак, первый удар я нанес, слегка ошеломил, теперь включить обаяние и не выходить из образа нагловатого жесткого… Нет, не мачо. На мачо ведутся одни шлюхи, а я собирался не просто трахнуть, а покорить сей экземпляр. И включил образ царя вселенной — спокойного, все знающего и умеющего сеньора, которому по плечу любой вопрос и любая проблема. Мечта любой сеньорины, а не мужчина! И она поплыла, поддалась на магию, я видел это по ее хлопающим ресницам и смятению в душе.
— Я хочу танцевать с тобой! — озвучил я намерения, закрепляя успех. — Я танцую только с самой красивой девушкой, а здесь это ты! — После чего закрутил ее, прижав в итоге к себе, перехватил другой рукой и легкостью, изяществом раскрутил в другую сторону. Бахвальство, конечно, но в небольших дозах оно идет только на пользу. — Ты ведь не против? — закончил я, повесив на лицо улыбку Роберто Альенде, секс-символа прошлого поколения, по которому до сих пор убиваются многие совершенно взрослые состоявшиеся сеньорины.
— Не против. — Она оценила меня правильно и приняла игру, стрельнув глазами. Глазки ее загорелись ехидным и для кого-то определенно пакостным огнем, и мысленно засчитал себе очко — просто так подцепить такую красавицу, и увести ее у кого-то — совершенно разные вещи, с совершенно разным уровнем эндорфинов в крови.
— Ты красиво двигаешься, — снова раскрутил я ее, но на сей раз она не отдала инициативу, а пошла в наступление, еще более походя на дикую кошку. Спинка выгнута, ручки, словно лапки, только когтей не хватает, и взгляд соответствующий, вызывающий. — Хищная! Грациозная! Опасная! Можно, я буду называть тебя Пантерой? — Я перехватил ее и опрокинул назад. Встретился с нею глазами. Получился короткий, но емкий зрительный контакт. Так, теперь поднять, перехватить за руку и назад, от себя. — Ну, так что?
— Меня так никто не называл. — Ей нравилось, она буквально млела от удовольствия. Пошла в атаку, закружилась. Я поддержал ее, но в результате движения ее тело оказалось в моих объятиях, а губы в нескольких миллиметрах от моих. Так, дорогуша, опасность, на грани фола — вот во что я тебе предлагаю поиграть. Ты согласна?
Да, она была согласна. Глазки ее заискрились, и вновь отстранившись, она начала наш танец-игру, пересыщенную энергетикой.
— Называй! — благосклонно прошептали ее губы, когда она, вновь сделав круг, оказалась в моих объятиях.
— А не боишься? — усмехнулся я. Она поняла, о чем я.
— Не боюсь.
— Тогда, поехали? — процитировал я своего кумира и вновь закрутил ее.
Что ж, девочка собиралась устроить здесь такое, что в аду чертям должно было стать жарко. И, видно, у нее были на то свои причины. Я же походил на роль эдакого таинственного незнакомца из женских романов, неожиданно появляющегося, как правило на балу, от которого все героини как минимум до утра теряют голову. И она собиралась побыть таковой героиней, и тоже минимум до утра — а чем она хуже других?
Но не мне судить. Более того, в тот момент мне нужна была именно такая сеньорина — свободная, раскованная, дергающая судьбу за хвост и достаточно безумная, чтобы соревноваться с моим собственным безумием. Вместе мы полетели, будто на крыльях ветра.
Это была борьба, наш танец. Битва. Но главная интрига битвы заключалась в ее полной непредсказуемости. Да уж, бедные черти!
* * *
Дальше меня накрыло. Внешне это проявилось не заметно, силы, не дававшие ощущать опьянение, работали и здесь, но соображать перестал. Я продолжал танцевать, бороться с Пантерой языком, древним, как сам мир, но совершенно не помню этот отрезок времени. Возможно, качался, движения мои не были такими ловкими, как в нормальном состоянии, но и того, что выдавали инстинкты, усиленные приобретенными способностями, хватало.
Следующий момент, который помню, словно кадр, вырванный из контекста небытия, это ощущение ее восхитительного тела. Мы зажимались за колонной: я прижимал ее к мрамору отделки и целовал, руки путешествовали по всему ее телу, сама она, обхватив меня ногами, не уступала, обдавая горячим дыханием. Помню вкус ее губ — теплых, страстных; она постоянно фолила кусала меня, но мне это безумно нравилось.
Затем провал. Следующее воспоминание — мы с нею на лестнице. Маленькой узкой полутемной, ведущей на второй этаж и к туалетам. Она наклонилась вперед, обняв перила, я же, пристроившись сзади и задрав платье… Скажем так, любил ее. Она стонала, пребывая где-то далеко-далеко, я же испытывал ощущение тупого счастья — это когда в голове нет ни одной мысли, кроме того, как тебе хорошо. Мимо ходили люди, что-то говорили, кто-то посмеивался, но было плевать — нам они не мешали.
Снова провал, и снова вспышка. Здоровенный тип в форме охранника что-то усердно мне втолковывающий. Что — я не понимал, зато чувствовал его страх. Не знаю, что наговорили администрации про меня девчонки, но тип боялся не столько не справиться со мной физически, сколько последствий того, что скрутит вашего покорного слугу в бараний рог и вышвырнет. Какие последуют санкции. Тогда я еще не понимал, это пришло гораздо позже, что для обывателей ангелочки не могут охранять абы кого. Для всех, кто в курсе, кто они, а после инцидента внизу администрация вряд ли не в курсе, я автоматически превращался в члена королевской семьи, пускай и неизвестного широкой публике.
Затем его лицо исчезло, вместо него возникла физиономия менеджера — того самого, которого я видел внизу. Этот не боялся, наоборот, чувствовал себя в родной стихии, повесив на лицо рабочее-сосредоточенное выражение. Он был эмоционален, давил аргументами, уговаривал, однако, это не помогло — я так и не понял, чего он хочет.
Потом была Пантера, вначале тоже попытавшаяся объяснить что-то словами, но затем молча меня куда-то потащившая. В руках у нее блестела карта-ключ от номера, одного из тех, что располагаются над любым уважающим себя ночным клубом (или под, где как) и сдаются разгоряченным парочкам. В ушах звенели последние брошенные ею слова: «Подарок от заведения!».
Снова вспышка. Она, снявшая платье, видимо, чтобы я в горячке не разорвал его в клочья, набрасывается на меня. Я рычу, издаю совсем уж животные звуки, швыряя ее на подушки и подминая под себя. Вновь борьба, и эта борьба так же вечна, как язык танцев. Пантера рычит, кричит, кусается, царапается, стонет. Выгибается дугой, словно настоящая кошка. Ей тоже нравится, она сходит с ума от этой борьбы. И вот он пик, оргазм — крик, которому позавидует любая порноактрисса. Только настоящий, не наигранный. Искренний. И вновь провал.
..Мы лежали на кровати. Я обнимал эту девушку, гладил ее бедра, живот, ласкал груди. Какая же она красивая! Ее головка доверчиво покоилась на моей руке, рука же обнимала мою шею. Нам было хорошо и ничто на Венере не имело значения. Не нужно было даже ничего говорить — все и так понятно без слов.
— Как тебя зовут? — ее голос в полутьме. В другой ситуации я бы как минимум улыбнулся, но сейчас просто ответил, чуть больше развернув ее к себе, проводя пальцами по лицу, будто пытаясь запомнить его черты
— Это так важно?
Ее глаза, спокойные, умиротворенные, любопытные. Я поцеловал их. Она ответила, подавшись вперед. Но я еще не был готов к подвигам. Да, она возбуждает, будит во мне самые животные инстинкты, я постоянно хочу ее, но не так же быстро! Надо же хоть немного отдохнуть! Она тоже поняла это, отстранилась, усмехнулась.
— Должна же я как-то называть тебя, таинственный незнакомец?
— Называй меня Хуан, улыбнулся я. — Или Ангелито.
— Ангелито? — Ее бровки взлетели вверх.
— Это прозвище, — пояснил я. — Рабочий псевдоним, под которым меня знают в банде.
Она понимающе кивнула.
— Не скажешь, из какой ты банды?
— А вот это точно тебе лучше не знать! — улыбнулся я. Она рассмеялась, легко и непринужденно, все понимая.
— Это точно. Здесь соглашусь. А как меня зовут, не спросишь, Ангелито?
Я отрицательно покачал головой.
— Зачем? Оставайся Пантерой. Так интереснее.
По ее мимике я понял, что она не привыкла к подобному обращению, но игра ей нравилась.
— Ну что, ты отдохнула? — поднялся я на кровати, сел. Она приподнялась на локте.
— Отдых? Что такое отдых? А ты хочешь что-то предложить?
Как же я обожаю этот бесстыжий огонек в женских глазках! Бесстыжий… И совершенно честный. Ей нравилось, безумно нравилось происходящее, и для нее оно было в диковинку — она не привыкла вести себя вот так: дерзко, нагло, развратно, совершенно без тормозов. Серая тихая домашняя мышка, дорвавшаяся до свободы, обнажившая свою истинную сущность. Как же я обожаю серых мышек!
— Говорят, хорошее красное вино помогает потенции… — многозначительно произнес я.
— Помогает, — согласилась она. — На время.
— Нам хватит. А тут как раз такой симпатичный барчик…
Я встал, открыл номерной бар. Действительно, выбор богатый — под стать уровню самого номера, достойного, чтобы приютить на несколько часов кого-нибудь из аристократов. Бар вряд ли входит в стоимость «подарка», но ее величество оплатит, не думаю, что для нее это такие уж большие деньги.
Автоштопор и бокалы стояли тут же, наготове, и я без усилий разлил напиток вишневого цвета по бокалам. Протянул один из них ей.
— За встречу?
Мы чокнулись, она пригубила.
— За встречу!
— Хуан, расскажи о себе?
Мы сидели в ванной. Да, это классный, великолепный номер: огромная комната с кроватью-космодромом, увенчанной балдахином с занавесками, с пластиковой, но очень хорошо сделанной под старину под дерево мебелью, большим баром, кухней и невероятной розовой ванной с джакузи в форме сердечка. Эту ванную мы в данный момент изучали, пробуя, каково это, жить красивой жизнью. По ее глазам, которыми она смотрела на утекающую воду, я понял, что она тоже отдыхает в таких условиях в первый раз. И хоть всячески крепится, ей не по себе. Это радовало — от девочки одного с тобой круга хотя бы знаешь, что ожидать. Гораздо сложнее с богатыми — они привыкли не обращать внимания на важные для тебя вещи, просто не представляю, что бы было, будь она аристократкой, как некоторые.
…И, mama Mia, как же забавляло, как она смотрела на безумное с ее точки зрения количество бесценной воды, используемой только для того, чтобы красиво потрахаться!
— Зачем? — вяло ответил я, расслабленный после последнего секса. И ни на что не способный, кроме созерцания потолка, стен и ее грудей, выделяющихся под гладью воды. Кажется, на некоторые вещи можно смотреть до бесконечности, и месяцы общих душевых с самыми разнообразными представительницами слабого пола эту охоту не отобьют.
— У тебя что-то произошло. Что-то серьезное, — сосредоточенно произнесла она, выводя своим тоном из состояния ленивой созерцательности. — И ты пытаешься забыться. Только вот пошел не самым мудрым путем. Напиться и учудить что-то эдакое… — Пантера покачала головой. — Это неправильно, Хуан.
— А как правильно? — Она предпочитала называть меня по имени, не приветствуя «рабочий псевдоним» как таковой, в принципе. Именно из-за «рабочести». И если честно, мне такая позиция тоже нравилась.
— В каждом конкретном случае по-разному, — пожала она плечами. — Но сказать как, не зная причину, увы, я не могу.
— Ты психолог? — Я усмехнулся. Она покачала головой.
— Нет, хирург. Военный. Будущий.
— Будущий?
— Военно-медицинская академия. Третий курс. — Довольная улыбка. Видно, девочка гордилась этим, считая достижением. И еще, видно, учится она хорошо, как и должна учиться настоящая пай-девочка.. — Осталось полтора года, затем два года практики и защита. Так что считай, я врач! — Она засмеялась. — А врач — он и есть врач, должен не только лечить, но и чувствовать пациента, воздействовать на него психологически. Ибо если человека не успокоить, не вселить уверенность, что все будет хорошо, все твое лечение не стоит ломаного центаво.
— Значит, ты меня в данный момент прощупываешь, — я покачал головой. — Допустим. А как же то, что ты — девушка? Девушка — военный хирург? Я еще пойму, просто хирург, но ВОЕННЫЙ?
Ее брови нахмурились.
— Я вообще хотела идти на гинекологию. Но у меня грант, и выбирать не пришлось. Меня поставили перед фактом: иду я туда-то и туда-то.
— Комиссия ДО? (z) — Кривая усмешка.
— Если бы! Сами военные. Они входили в состав комиссии, и их слово, похоже, обсуждению не подлежало. ДО-шники только кивали им и молча подписывали все бумаги.
— А ты? Пыталась? Объяснила позицию? Что девушка и все такое?
— Конечно, а как же! — Вздох. — Мне ответили, что военно-медицинская — предел мечтаний любого будущего врача, туда берут только лучших из лучших, и они не понимают сути претензий. А когда пригрозила, что все равно подам документы в другое учебное заведение, мне открыто, в лицо, сказали, что в таком случае больше никто никуда меня не возьмет. И со своим грантом я смогу лишь сходить в туалет. Догадайся, зачем.
Я присвистнул.
— Жестоко.
— Я тоже так думала. Но знаешь, они сказали, что я не пожалею, и оказались правы. Я не жалею. Теперь, сейчас. Правда, для этого понадобилось два года, но это, правда, здорово.
— Здорово быть ВОЕННЫМ врачом? — округлил я глаза. — Хирургом? Хрупкой девушке?
— Ну, не такая я и хрупкая! — довольно улыбнулась она. — Выдержу. Ведь главное в армии — это свобода, Хуан! — с энтузиазмом воскликнула она, глаза ее загорелись. — Независимость!
— Независимость от чего? От личной жизни и свободного времени?
— От такой жизни, как у меня, — зло парировала, будто выплюнула. — Я устала, ты не поверишь, как сильно я от нее устала. И контракт станет избавлением. Какие-то полтора года — и уже начнется практика. А там и полноценный военный контракт. А если повезет — то и флотский.
Я молчал, чувствуя, что смогу, наконец-таки побыть лекарем души. Просто слушая.
— На мне сестра и родители, — начала она свою исповедь. — Отец — инвалид, получил увечье на шахте, вот уже много-много лет не может найти нормальную работу. Мать… — Вздох. — Она пытается, но этого мало. Нас двое, я и сестра, а она одна. И еще отец… — Снова вздох. — А еще столько вопросов! Столько проблем! Их не решить так просто, Хуан. И как только я подпишу контракт, выдерну их оттуда, из всех передряг. Так что это стоит того.
— Плохой район? — усмехнулся я под нос, задумавшись. Точно.
— Хуже некуда. Северный Боливарес. Бывал там?
Я присвистнул.
— Ты понимаешь, что, возможно, придется летать на корабле по шесть-восемь месяцев? А то и больше? Или служить на Меркурии, в условиях пониженной гравитации? Или вообще за орбитой Юпитера?
— А что тебе не нравится в кораблях и пониженной гравитации? — мило улыбнулась она, и я понял, что продолжать не стоит. Я не прав. Не за тем ли самым я сам пересек порог бело-розового здания с колоннами? Не мне ее судить, и тем более не мне давать советы. К тому же, она живет в самом что ни на есть бандитском анклаве, в отличие от моего более-менее спокойного района космонавтов, на ней сестра и родители. Каждый выживает, как умеет.
— Они будут в безопасности, Хуан, — расплылась в улыбке Пантера. — Через три года. И этот шанс я не упущу.
И вообще, не переводи тему. Я первая спросила, что с тобой не так, а ты выудил из меня всю подноготную. Так не честно.
Я загадочно улыбнулся. Девочка, ты даже не представляешь, что будешь способна сделать и сказать, если я начну испытывать на тебе вложенные навыки. Пока ведь использую только то, что въелась, что на уровне подсознания, автоматизма. Но если речь пойдет о науке…
— Я убил человека, — произнес я, понимая, что эта девушка не сможет навредить мне сим знанием. — Это было испытание кровью. Знаешь, что это такое?
Пантера нахмурилась, кивнула. Да, знала. Специфика жизни девочки из трущоб.
— Я ненавижу их. Ненавижу так… Даже слов нет, чтобы описать, как! Но понимаю, что без них я — никто. Они уже защитили меня, от конкурирующей банды, и теперь… В общем…
— Ты не хочешь возвращаться, но у тебя нет выбора, — произнесла она. Я кивнул. Да уж, точно, врач! Самый настоящий лекарь!
— Не переживай, Хуан, — продолжила она с улыбкой и мягкостью в голосе. — Ты не первый. И не последний. Нужно принять это. Просто принять.
— Но я их…
— Хуан, от нас в этой жизни мало что зависит, — продолжила она, и мне становилось легче от одного звука ее голоса. — Мы должны идти тем путем, который уготовил всевышний. А на этом пути мало достойных людей, поверь.
— Верю, — качнул я головой.
— Надо уметь уживаться, уметь работать с теми, что есть. Находить общий язык. Искать компромиссы с собой и с совестью. Искать выходы. Ненавидеть может каждый, не каждый может понять и сделать так, чтобы эта ненависть шла на пользу.
— Они жестокие, — попробовал найти аргументы я, понимая, что те рушатся прямо у меня на языке, еще не воплотившись в звук. — Для них жизнь человека — ничто.
— Но для тебя ведь все не так, правда? — она вновь улыбнулась. — Главное, кто ты, кем ты остаешься после общения с ними. Если подстроишься, изменишься, станешь, как они — это одно. Если подчинишь, изменишь сам, или хотя бы просто научишься использовать их жестокость во благо — это другое.
И еще, Хуанито. Они были и будут, независимо от тебя и твоих желаний. Они просто есть. Потому или ты принимаешь это, или уходишь. Но так, как уходить тебе некуда, ты прошел испытание кровью, то дорога у тебя только одна. — Она показала на вены на запястьях, но я в тот момент подумал о веревке и потолке. — Потому, что они сделают это гораздо болезненней. Я встречалась с разными мальчиками, в том числе плохими, а сейчас мой парень вообще из эскадрона — знаю, что говорю.
— Так что взрослей, Хуан, — подвела она итог. — И решай для себя, как ты будешь это принимать, на каких условиях. Совесть не абсолют, с нею можно договориться, и я больше скажу, нужно. Иначе в этой жизни дорога будет только одна.
А теперь иди ко мне, я соскучилась… — томно выгнулась она, и я почувствовал, что соскучился тоже. — Там вроде еще осталось вино, неправда ли?..
* * *
Мне было хорошо, хорошо душой. И так хорошо не было никогда.
Мы разговаривали. О чем, что именно обсуждали — не помню, но я все больше и больше успокаивался. Злость и безудержная ярость, что гнели меня последние несколько дней, уходили, будто их и не было. Один раз заговорили на скользкие темы, и я было сорвался, но произошло чудо — Пантера уперла руки в бока и заорала на меня. Кричала не голосом, интонацией, с напором. И я вдруг пришел в себя, ощутив пустоту, тряску рук и горький привкус во рту, как обычно бывает после приступа.
Такого со мной никогда не происходило. Ярость берсерка бывала сильной, бывала не очень; иногда я мог с нею справиться, удержаться, иногда для этого требовались внешние факторы, как то скручивание или укол успокаивающих препаратов. Но никогда, НИКОГДА приступ берсеркизма не проходил от простого крика хрупкой девушки.
Время шло, покинуть эту таинственную обитель никто из нас не торопился, и события в памяти постепенно размывались — мы перестали ощущать происходящее. К тому же, в номере было много выпивки, не пить ее причин никто из нас не видел, сдерживающие ранее тормоза не работали, и мне хватало одной капли, чтобы развезло до беспамятства. Потому дальнейшее пребывание в номере превратилось в сладостный бред, из которого я периодически вываливался, но вскоре проваливался вновь.
Секс и ласки сменялись долгими разговорами по душам, переходящими в социально-философские диспуты. Разговоры — сном. Сон — сексом. Несколько раз мы заказывали в номер еды — одним сексом сыт не будешь, и еще вина. Крепче ничего не пили, но, повторюсь, мне хватало и этого. Моя компанейро не единожды порывалась уйти, но я всякий раз останавливал, и она оставалась, будто опасаясь той жизни, что ждала за гермозатвором. Убегала от нее. И мы вновь занимались любовью, купались, пили, ели и разговаривали.
Сколько так прошло времени — не знаю. Но в один момент уединение наше было нарушено: я проснулся, услышав в коридоре крики и ругань. Какой-то женский голосок возмущенно выдавал истеричные рулады, ей возражал злой раскат Пантеры, при этом моя компанейро явно оправдывалась, защищалась.
Я поднялся, решил посмотреть, что происходит. Судя по аргументам, незнакомка укоряла мою спутницу, призывала к ответственности, та же отвечала, что сыта ответственностью и хочет хоть раз в жизни отдохнуть сама для себя, а не для кого-то. «И вообще никуда я не денусь! — кричала она. — Закончим, и приду! А кому не нравится — adios, chico!»
Это о ком они так? О ее… Хм… Парне? Если бы у нее был настоящий парень, он уже открутил бы ей голову. Но быть обезглавленной она не боится, следовательно, я ничего в происходящем не понимаю.
Однако, выяснять ничего и не хотелось. Мне вообще было плевать на ее личную жизнь там, за пределами номера.
Я вышел в коридор и оглядел истеричку, с которой она спорила. Это оказалась молодая красивая девушка лет шестнадцати. Латинос, но с гораздо более светлой, чем у моей компанейро кожей, светло-русыми, почти золотыми волосами и голубыми глазенками. Либо мод, либо полукровка.
— Привет! — улыбнулся я. С моим появлением ругань затихла, девушка уставилась на меня совершенно дикими недоумевающими глазами. — Я Хуан. — А ты кто?
— Я… — Наша гостья растерялась. Ах да, забыл добавить, что вышел я к ним как лежал, совершенно обнаженным. Естественно, взгляд ее был направлен совсем не на мои руки или плечи.
— Это моя сестра, знакомься, — выдавила Пантера, не скрывая раздражения их спором.
— Сестра — это хорошо! — многозначительно произнес я и подошел к девушке вплотную. Пользуясь ее растерянностью, откинул волосы, поднял подбородок и посмотрел в глаза.
— У тебя очень красивая сестра!
После чего наклонился и поцеловал ее в губы. Крепко. Та попыталась вырваться, но не сразу, и это выглядело как игра, а не защита.
— Хуан, что ты делаешь? — раздалось сзади. Без злости, с ленивым интересом.
— Успокаиваю ее, — обернулся я, вешая на лицо недоуменное выражение. — Вы так шумели, кричали, а я не сторонник громкого выяснения отношений.
— Ты!.. Ты!.. — попыталась выдавить нечто членораздельное гостья, на глазах ее выступили слезы. — Ты что себе позволяешь?
— Она пришла напомнить, что мы тут с тобой заигрались, — спокойно продолжила Пантера. — Что у нас есть дела снаружи.
— А они у нас есть? — я сделал лицо еще более недоуменным. Ответом мне стало пожатие плеч.
— Заинька, — обратился я к вошедшей, — не ругай сестру. Она всего лишь снимает напряжение. И более того, ей это нужно, чтоб не сорваться. — Здесь я ни капли не кривил: не только я «лечился» у Пантеры, она так же воспринимала что-то от меня; в душе ее от наших разговоров так же устанавливался мир и порядок. — И, между прочим, тебе самой понравится! — Я подмигнул и обернулся к Пантере. — Ты не против?
— Не против чего? — непонимающе нахмурились та.
— Того, что я завербую ее? Покажу, что не стоит тебя ругать?
Вновь пожатие плеч вместо ответа. Кажется, она поняла, что я задумал, но воспринимала все равнодушно.
— Видишь, твоя сестра не против, — вернулся я к стоящей передо мной девушке, руки мои пошли в атаку, надежно ее обнимая. — Пойдем?
— К-куда? — я чувствовал ее дрожь и желание как можно скорее ретироваться. Потому поудобнее перехватил и снова притянул к себе.
На сей раз она сопротивлялась. Укусила губу до крови, пихалась, извивалась всем телом. Учитывая, что руки мои походили на гидроцилиндры, смотрелось это забавно. Я усмехнулся, немного отпустил ее и вновь откинул волосы.
— Ну вот, еще одна кошка! Я буду звать тебя Тигренком.
— Я… — Она вновь опешила, чем я вновь воспользовался.
— Ну, ну! Ты чего?! Чего брыкаешься?
— Но ты же?.. А ты?.. — Она перевела взгляд на сестру. — Марина, что происходит?
— Хуан, это моя сестра! — раздался все еще мягкий, но с примесью стали голос сзади. Как намек. Я внял и продолжил интонацией, которой объясняют что-то важное маленьким детям.
— Послушай, Тигренок. Ты девственница? Была с мужчиной?
Та растерянно хлопнула ресницами.
— Была. А что?
— Тебе есть шестнадцать?
— Семнадцать. А что?
— Ничего. Пойдем. — И я потащил ее следом за собой, по пути прихватив за талию и Марину. — Будем учить тебя отдыхать.
— Но я же… Я тебя не знаю! — взбрыкнула она и вырвалась.
— Так давай познакомимся? — улыбнулся я и посмотрел ей в глаза.
Это не был гипноз, не думайте. Я только-только вплотную подошел к нему на «особых способностях». Это было нечто большее, или наоборот, меньшее, совершенно другое. Она тонула в моих глазах, пыталась выплыть, сопротивляться, но сил для этого не хватало. Я растворял ее взглядом, подавлял. Это не было подчинение — она оставалась вольна делать все, что захочет. Но где-то подсознательно хотела она именно этого, и именно «это» под действием моего взгляда захватило в ней власть.
Я сорвал ей тормоза, как и ее сестре какое-то время назад. Но если ту пришлось как-то обрабатывать, вести в танце, ездить по ушам, то сейчас… Пик формы, знания, помноженные на интуицию — я не знаю, как это объяснить.
— Меня зовут Хуан, — подвел я ее к кровати, руки тут же начали ловко орудовать с застежками ее кофты. — Для друзей — Чико. Для врагов — Ангелито.
— Ангелито… Хуан… Слушай… — Она задрожала, попыталась остановить мои руки, но всего лишь оттянула процесс оголения. — Но так же нельзя!
— Почему?
— Потому, что… — Она не нашлась с ответом.
— А твоей сестре понравилось. И тебе понравится! И если понравится, обещай, что не будешь кричать на нее? Обещаешь? — я повернул ее головку к стоящей сзади сложив руки перед грудью Пантере.
— Она твоя сестра, — продолжал давить я. Додавливать. — Ты же не думаешь, что она позволит сделать тебе плохо? Или больно? Глянь, какая она грозная! Да она порвет меня, как собачка грелку!
— Это безумие!.. — прошептала девушка.
— Безумие, — согласился я, откидывая кофту и принимаясь за лиф. — Но это — свобода. Мы скованы оковами бытия, мы рабы, шестеренки этой жизни. И только в безумии можем открыться, побыть собой. Не бойся, mia cara, все будет хорошо…
Я перешел на особую загадочную интонацию, от которой девки буквально млеют. Более того, которую уже испробовал на Камилле — стопроцентный верняк. Нет, с Камиллой у нас ничего не было, но она единственная во всем корпусе, кто мог позволить проделать такое с собой и не обидеться.
Разомлела и Тигренок — ее лиф отлетел в сторону, освобождая небольшую, не под стать сестре, но аккуратную симпатичную грудку.
— Иди ко мне, mia cara! Моя маленькая красавица!.. — шептал ей на ушко. — Моя кошечка, мой Тигренок!.. — Я обнял ее и потянул на кровать. Девушке было не по себе, она дрожала, но больше не сопротивлялась.
Я открыл глаза. Пантера-Марина лежала рядом. Не спала, о чем-то думала, неподвижно глядя в потолок. Тигренка не было.
— А где твоя сестра? — потянулся я. Она пожала плечами.
— Убежала.
— Испугалась?
— А что ты от нее хочешь? Ей и восемнадцати нет.
Помолчали.
— Ты страшный человек, Хуан, — осуждающе произнесла вдруг она.
— С чего ты взяла? — подобрался я. Не понравился такой переход.
— Я думала, что это моя вина. Я ХОТЕЛА этого. Хотела отдаться безумию, переспав с первым встречным. Ты же всего лишь создал антураж, подошел в нужное время в нужное место. Как я думала. Но сегодня поняла, что сделала бы это, даже не будь у меня соответствующих обстоятельств. Просто сделала бы, и плевать, что будет потом.
— Даже если бы не было причин, по которым ты хотела ему изменить, — перевел я. Она кивнула.
— То, как ты обработал Беатрис… Две минуты! Хуан, две минуты!
— Рядом стояла ты, — возразил я. — Она чувствовала твою поддержку, не боялась, что ее обидят. Это важно.
Марина покачала головой.
— Я всегда учила ее обратному. Нельзя доверять первому встречному. Нельзя отдаваться абы кому. Она ругала меня с таким исступлением именно потому, что я нарушила в ее глазах все те законы, что сама же прививала. А тут ты… За пару минут!
То есть, сеньор Шимановский, присутствие ее докторского превосходительства влияло лишь на сроки охмурения, но никак не на результат — перевел внутренний голос. — По крайней мере она так считает.
От этого откровения мне стало не по себе.
Зачем я это сделал? Что мною двигало? И главное, кто я после этого?
Ощущая приступ тихой паники, поднялся, сел, тяжело задышал. Включил комплекс упражнений для самоконтроля. Помогло, немного успокоился, но не достаточно, чтобы чувствовать себя уверенно.
— Стыдно, да? — приподнялась на локте она и даже немного улыбнулась. Слава богу, а то напрягать стал этот ее ровный взгляд в потолок.
— Не то, чтобы стыдно. Ничего ж такого не произошло. Но как теперь будешь ты? Вы?
Она пожала плечами.
— Тебе важно, как будем мы?
— Да.
Она хмыкнула, но не стала цепляться. Мне ведь, действительно, было не все равно.
— Мы — сестры, — проговорила она. — Как-нибудь договоримся. Насилия ведь не было, все добровольно. И ей урок — не следует доверять мужчинам, некоторые из них на многое способны, даже против твоей воли.
Я покачал головой.
— Слушай, все равно не пойму. Почему ты не вмешалась? Почему позволила? Это же твоя сестра! И прямо на твоих глазах!
— Потому, что завтра, Хуан, — грустно произнесла она, — мы проснемся и разойдемся, каждый своей дорогой. Ты забудешь обо мне и о ней, мы — о тебе. И все, что останется после этого безумия — лишь наши воспоминания. Ты никак не повлияешь на нашу жизнь, не испортишь ее, а мы с ней, повторюсь, общий язык найдем.
И вообще, она не просто так пришла. Друзья и родные не знают, где я, ей сказали об этом твои. Видно, нервничают. Потому, что передали вот это. — Она потянулась к прикроватной тумбочке и показала… Запаянный шприц из стандартной армейской аптечки. Детоксин.
— Ввиду того, что это шприц, без иньектора, они знают, кто я, и что могу сделать укол самостоятельно. Уже раскопали. Так что это намек и тебе, чтобы закруглялся. Нам обоим.
— Такова жизнь, Хуан, — с сожалением улыбнулась она. — Но одно могу сказать: с тобой было весело.
Я встал, открыл бар, плеснул себе чего-то покрепче, что стояло в дальнем углу. Выпил, не чувствуя вкуса. Да, я знал, что все заканчивается, закончится и это безумие. Марина сделала невероятное, успокоила меня, остепенила, вправила мозги. Завтра я вернусь, но это заслуга не прославленных психологов корпуса, не взрослых многомудрых наставниц, а простой девочки из Северного Боливареса, обучающейся всего лишь на военного хирурга.
Мне придется возвращаться и принимать свой бой с жизнью. Ей — свой. И наши дороги вряд ли когда-то пересекутся. Это закон жизни, и более того, нам обоим от этого станет только лучше. Но, господи, как же не хотелось ее отпускать!
Второй бокал. Прозрачная отдающая этанолом жидкость устремилась в мой пищевод. Но я знал, пей, не пей — легче не станет.
