Пролог

– Эй, muchacho, ты совсем совесть потерял?

Боец встал метрах в трех сзади меня. Руки у него чесались, но надо отдать должное, свое мокрое дело он мне доделать дал. То ли брезговал, то ли по доброте? Я склонялся к последнему.

– Кать, если будет возможность, оставьте этого в живых? – произнес я полушепотом и медленно обернулся.

– Так точно! – раздался в берушах голос, принадлежащий одной из "виоланчелисток". Все, моя совесть чиста, большего я для парня сделать не смогу.

Искомый объект уже шел к подъезду, в сопровождении еще троих охранников, работающих по схеме "треугольник". Меня всерьез не воспринимали – задумка Катюши была выигрышной. "Да и как не быть выигрышной, когда ты в таком дурацком прикиде?" – одернул я сам себя, искоса бросив взгляд на потертую куртку отморозка из трущоб.

– Камаррадо!.. Я это!… А идите вы в жопу, буржуи чертовы! – воскликнул я, входя в роль. Естественно, тут же был грубо схвачен, а рука моя оказалась выгнута за спину под большим углом.

– Я тебе не camarrado, щенок! – сквозь зубы процедил охранник. – Вали отсюда, и чтоб тебя здесь больше не видели!

Он несильно, скорее обозначая, стукнул меня по спине и потащил прочь, к шлагбауму, к выходу на улицу. Но главное, в сторону от траектории движения сеньора Торетто к подъезду.

– Сволочи! Крысы буржуйские! – орал я, играя свою роль и пытаясь пихаться. – Ничего, настанет еще день, и мы всех вас замочим! Вырежем, повесим, гадов! Отольются вам еще слезы простого народа, капиталисты проклятые!

Боец надавил на руку сильнее, меня пронзил острый приступ боли, но я все равно продолжал, ибо внимание своим выкриком привлек – сеньор Торетто и его охрана остановились и наблюдали за развитием событий. На губах искомого объекта играла довольная улыбка.

– Дайте только время! Мы вам всем устроим! Живете тут, в хоромах! Дворцах! Когда остальные ютятся в четырех метрах на человека! Жрете, небось, натуральное мясо, гады! С Земли привезенное! Скоты буржуйские!

В следующий момент я получил тычок гораздо более сильный, чем первый, и окрик:

– Заткнись!

В голосе бойца я не услышал злобы, он просто старательно исполнял работу. Издеваться надо мной у него намерений не было. И я еще больше пожелал ему выжить после сегодняшнего.

– Нас не заткнуть! – не унимался я и попробовал побрыкаться еще. Боец справился со мной, но все же я получил несколько секунд для эффектной "трибуны". – Вы можете заткнуть меня, заткнуть еще кого-то, но всех не перезатыкаешь! Жополизы! Подзвездыши буржуйские! Вылизываете у своих хозяев! Вам не стыдно?!…

– Я сказал, заткнись! – В следующий удар было вложено гораздо больше эмоций. Боец потащил меня с новой силой, чуть не выломав мне руку, и я был вынужден "подчиниться".

Ситуация набирала обороты. Мы удалялись, и удалились на достаточное расстояние от объекта. Да и сам он, насладившись представлением, тут же потерял ко мне интерес, процессия вновь двинулась к подъезду. Тем временем мы сами поравнялись с тяжелым планетарным броневиком, припаркованным прямо здесь, во дворе, и я начал действовать.

Рывок. Еще рывок. Удар. И вот я освобожден из немыслимой для моего конвоира, оставившего за плечами всего лишь армейский контракт, позиции. Сам же он принялся медленно оседать на землю без сознания. Есть, у меня получилось – парень выживет.

Следующие три секунды я не делал ничего, ибо так было нужно. Нужно согласно МОЕМУ замыслу, ведь сейчас именно я был "рулевой": это была моя и только моя операция. Я встал во фронтальную стойку, опустил руки и… Показал в сторону Торетто и его охраны до ужаса неприличный жест.

– Выкусите, ублюдки! Хрен вам!

Естественно, тот, кто пытается совершить покушение, так себя не ведет. Так могут действовать только полудурки с улиц, отстаивающие какие-то мифические идеалы. Социалисты, например, националисты, разные иные "исты". Однако, я вырубил одного из них, а это серьезно. То есть, я – придурок, невооруженный придурок, решивший в порыве бзика нагадить в доме, в котором проживают люди, имеющие восьми – девятизначный доход, но придурок опасный.

Краем глаза я увидел, как со стороны стоянки к нам вышло еще два охранника дона Торетто, из едущей сзади машины – подкрепление. С другой стороны, из подъезда, показался тот, что юркнул туда перед тем, как я нагло начал его "метить", напарник вырубленного мной. Итого шесть, но все в ужасных, просто фатальных для себя позициях.

Двое из "треугольника" почти одновременно сделали шаг вперед и направились ко мне, на ходу отстегивая дубинки. Оставшийся, придержавший рукой плечо своего дона, положил руку на кобуру, как и трое других присутствующих во дворе охранников.

– Что, выкусили? Выкусите-выкусите, ублюдки! – доигрывал я роль. – Продажные шкуры! Всю задницу своему боссу облизали?

Эти слова предназначались конкретно двум бойцам, идущим ко мне, но вот вступать со мной в дискуссию они не собирались – намерения у них были крайне серьезные. Но ребята были обречены, ибо уже совершили самую страшную ошибку для телохранителя – недооценили угрозу.

– Давай! – громко сказал я, подался назад и прыгнул за машину, за которой, даже если кто-то и успеет выстрелить, меня не достать. Через секунду в груди одного из шедших ко мне засияла сквозная дыра, в стороны же полетели кровавые ошметки. Второй начал оборачиваться к напарнику, но сообразить, что происходит, не успел – его постигла та же участь. Мои "виоланчелистки" не мелочились, использовали возможности рельсовой винтовки на полную катушку. Если бы не многочисленные тренировки, от вида крови и мяса меня бы стошнило.

Слава богу, я успел спрятаться за броневиком и не видел, как та же участь постигла третьего охранника из "треугольника", а затем обоих, шедших на подкрепление. Выжить сумел лишь тот, что высунулся из подъезда – успел заскочить обратно. А рельсовая пушка, какая бы мощная ни была, стрелять через сверхпрочный материал, способный выдержать внешние атмосферные условия планеты, не способна. Однако, высунуться ему мои "виоланчелистки" не дадут, а это однозначно победа.

Я активировал козырек с заранее выведенными на него выходами со всех трех прицелов "виоланчелей" и осмотрел поле боя. Торетто оказался не из слабых духом. Как только начали стрелять, быстро подался назад, отбежал к противоположному концу двора и прыгнул за машину, стоящую с той стороны. Тоже броневик, еще более мощный, чем мой. Конечно, если бы приказ был стрелять в него, а не в охрану, никуда бы он не делся, но вот его собственная персона – моя забота, а не "виоланчелисток".

– Все, Хуан. Он твой. Действуй, – раздался в ушах голос Катарины. Я выглянул из-за машины и огляделся.

Итак, искомый объект затаился за броней. Один из прицелов показывал машину – высунуться ему не дадут, однако и достать его там нельзя, ни им, ни мне. Вторая иконка показывала выход из подъезда, оттуда угрозы ждать так же не стоило – вся входная дверь была испещрена отверстиями от снарядов винтовки, и под звонкое "клац, клац" там добавлялись все новые и новые дырки. Шансов высунуться у оставшегося бойца нет. Третья же иконка, погуляв по телам поверженных двоих, ехавших сзади, поднялась и перекрыла выход со стороны стоянки – больше никто из потенциальных противников сюда не войдет. Действительно, мой выход.

Я хмыкнул и поднялся, поправляя во внутреннем кармане куртки то, ради чего и затевалась эта операция. Затем кошачьей походкой направился к поверженному охраннику, лежащему посреди двора – его тело почти не было разворочено. Меня все равно чуть не вывернуло, но другие были в гораздо худшем состоянии.

– Почему ты скомандовал оставить в живых того, который тебя тащил? – подала голос Катюша, но удивление в нем было показное.

– Он дал мне… Закончить. Он неплохой человек, – ответил я, вытаскивая из уже расстегнутой кобуры пистолет. Двадцатишестизарядный "Armado"? Неплохо!

– Но работает этот "хороший человек" на подонка! – возразила она.

– Это вопрос глубокой философии, тебе не кажется? – Я усмехнулся. – И твоя точка зрения не есть абсолютная истина. Как и моя. Я попросил оставить – дальше решайте сами.

– Вопросов нет, он будет жить, – она усмехнулась в ответ. – Ты прав, философские споры нам ни к чему: сказал и сказал, это не принципиально.

Ну, хоть здесь мое мнение что-то значит! Я облегченно вздохнул и направился к дальнему броневику, ставшему убежищем, а заодно и ловушкой команданте Торетто, одного из известных наркобаронов Альфы.

– Выходи, Торетто! – произнес я, храбрясь от предстоящего. – Тогда умрешь быстро.

Ответом мне стала тирада на непереводимом испанском и выстрел из точно такого же пистолета, как у меня в руке. Выстрел в "молоко", воздух – он прекрасно понимал, что из рельсовой снайперки ему отстрелят руку, если попытается ее высунуть. Я же в уме подсознательно произнес: "Один". "Осталось двадцать пять, если у него нет запасной обоймы".

– Ты, сукин сын! На кого ты работаешь? – раздалось с той стороны машины. Естественно, отвечать в мои планы не входило.

Итак, он вооружен. Вооружен и очень опасен, потому, как обложен. Ему нужно тянуть время, которое работает на него, так как визит гвардии в наши планы не входит. И выкурить его из укрытия будет делом непростым. Но не невозможным.

– Что задумал? Что будешь делать дальше? – усмехнулась наблюдающая из машины за операцией Катарина.

– Если попробует высунуть руку, чтоб выстрелить – отстрелите ему ее! – произнес я в сердцах, пригнулся и покрался в обход машины со стороны ближней к подъезду стены. Со стороны боковой стены позиция для меня была выгоднее, но там я мог стать мишенью того типа, что спрятался в подъезде, если "виоланчелистка" вдруг его проморгает.

– Хуан, три минуты! – сказала вдруг Катюша спокойным, но тревожным голосом. Вот так так, началось. Гвардия в пути. – Время пошло, начинай!

То есть, примерно через три с половиной минуты здесь будет патруль, а то и не один, в штурмовой броне и с иглометами. И ему будет по барабану, чья здесь ведется операция. Значит, мне нужно выполнить задание и убраться к чертям собачьим в озвученное ею время, и ни секундой позже. Под ложечкой у меня засосало.

– Так точно! – прошептал я и приготовился. Ну, вот он, выход один на один, проверка всех полученных навыков. Или я, или он.

Торетто услышал, почувствовал меня, и сработал на опережение, высунув руку из укрытия так, чтобы попасть в меня, но чтобы снайперы не попали в него. И не глядя выстрелил в место, где я должен был находиться. Ключевая ошибка – "не глядя", в момент выстрела меня там не было. Подожди он долю секунды, у него были бы шансы, а так…

А так через секунду я стоял на заднем капоте машины и спокойно всаживал одну за одной пули в его руку. "Armado" – слабенькое оружие, одной пули может не хватить.

Раздался вой, пистолет из его руки выпал. Окровавленная рука одернулась и прижалась к груди. Понимая, что больше нечего опасаться, я спрыгнул и грозно встал перед этим человеком.

– Сеньор, не надо! Прошу вас! – пролепетал он. – Сколько они заплатили? Я заплачу больше. Гораздо больше!

Я молчал. Сердце мое билось со страшной силой от мысли о предстоящем.

– Хотите, в два раза? Нет? – Глаза Торетто лихорадочно заблестели. – Три! В три раза больше!

Я молчал.

– Хуан, ну же! Время! – раздался недовольный окрик Катарины.

– Нет? Сколько? Назовите цену! Пять миллионов?! Хотите пять миллионов?! Семь?! Десять?! Сеньор, десять миллионов!!! – почти кричал мой противник, точнее, теперь уже моя жертва.

Я вытащил из кармана куртки и расчехлил то, что лежало там, ожидая своего часа. Небольшой трехгранный стилет с белой костяной ручкой и выгравированным на ней ангелочком. Скорбящим ангелочком.

– Ее величество Лея Первая Веласкес недовольна вами, Сеньор Торетто!.. – наконец, выдавил я. Голос мой дрожал. – Вы приговорены к смертной казни. Приговор приводится в исполнение немедленно, обжалованию не подлежит.

– Нет сеньор!.. – зарыдал сидящий передо мной человек. – Не убивайте меня! Пожалуйста!

– Хуан, ну ты чего? – почти кричала Катарина. – Кончай его!

– Пожалуйста!.. Я не буду больше!.. Все брошу и уеду! Оставлю все деньги, все золото Короне!.. – Слезы лились и лились из его глаз ручьем. Да, я не должен был его слушать, мне нужно было просто воткнуть в него "скорбящего ангела" и бежать, но я не мог сделать этого. Рука не поднималась.

– Бей, Хуан! – заорала Катарина, теряя терпение.

– …У меня есть дочь! Маленькая дочь!.. – продолжал лепетать этот человек, такой крутой и сильный всего пять минут назад, но такой жалкий сейчас. – Пожалейте хотя бы ее! Не делайте ее сиротой!..

Его трясущиеся пальцы здоровой руки залезли во внутренний карман и извлекли кожаный бумажник, который тут же выпал из его рук на землю.

– Вот она, сеньор! Она еще маленькая! Совсем маленькая!

– Хуан, не слушай! Бей! Это приказ! – раздавалось откуда-то издалека.

– Вот она!..

Рука развернула бумажник и достала мне пластинку-голограмму с изображением маленькой кудрявой девочки. На вид ей было года четыре, может, пять. Тут его рука вновь дрогнула, и голограмма упала на землю, от удара активировавшись. "Двойная молния", статическая голограмма со встроенной динамической, высокого разрешения.

Активированная встроенная голограмма изображала эту же девочку в натуральный размер, сидящую на полу на коленях и обнимающую большую, просто огромную собаку, высунувшую язык и тяжело дышащую. Девочка засмеялась и помахала мне свободной рукой:

– Папа, мы тебя любим! Мы с Хорхе очень-очень сильно тебя любим! Возвращайся домой, поскорее! Ладно?

Мне стало нехорошо. Девочка же, следуя записи, идущей по кругу, начала вновь:

– Папа, мы тебя любим!..

Я посмотрел в глаза Торетто. Тот уставился на меня с мольбой, и вновь прижал к себе окровавленную руку. Из глаз его все текли и текли слезы.

– Не надо! Он сможет! – донесся голос Катарины, как будто из-за границ вселенной. – У него получится!

Я не был уверен в этом. Одно дело убивать в бою, когда тебе угрожает опасность. Как на их гребанном Полигоне. Или как сейчас, но в перестрелке с охраной, в живом противостоянии. Но всаживать стилет в человека раненого, безоружного, не сопротивляющегося?.. Совсем другое дело.

– Папа, мы тебя любим!.. – продолжала девочка. – …Возвращайся домой поскорее!

– Не стрелять! Он сможет! Он справится! – продолжала Катарина. Моя рука задрожала.

– Пожалуйста, сеньор… – зашептал сидящий передо мной человек. – Не надо!..

– Я сказала не стрелять! Отставить! Я командую операцией, я решаю, что делать! – донесся до меня новый крик. Слишком энергичный, гораздо более эмоциональный, чем предыдущие. И я перевел глаза на визор, на показывающие перекрестья прицелов "виоланчелей" выходы.

Нет, они целились не в него, да и не могли бы при всем желании – Торетто все еще сидел за машиной. Два из трех возможных перекрестьев сходились на мне, на моей голове.

– Не стрелять! – вновь закричала Катарина, почти истерически. – Дайте еще время! Оно есть!

Я поднял голову, поднял глаза. И посмотрел на самого себя, видя свое лицо через перекрестье снайперской винтовки.

Это не просто тест. Тест контрольный, и это слабо сказано. В случае непрохождения его – утилизация, без условий и оговорок. Да, Торетто умрет все равно, он обречен, но если убью его не я…

…То опережу этого человека всего на несколько мгновений.

У меня нет выбора. Как бы я ни хотел уйти, не нырять в эту воняющую дерьмом кашу, я не могу. Обратной дороги нет. Или с ними, или вперед ногами. Я знал, что придется платить, я дважды, отдавая в этом отчет, подошел к дверям бело-розового здания добровольно… Но не думал, что цена будет ТАКОВА.

В этот момент меня спас инстинкт самосохранения. Я не хотел убивать Торетто, не хотел становиться палачом, не хотел лишать девочку отца… Но жить я хотел сильнее.

Через мгновение моя рука размахнулась и всадила-таки ненавистный стилет в горло живого плачущего человека. Ангел, выгравированный на ручке, все так же скорбел, как ему и было положено, но только теперь я осознал, ПОЧЕМУ он это делает.

– Хуан, время! Эвакуация! Срочная! Бегом к машине! – орала Катарина, но я не слышал ее. Я молча брел к выскочившему на полном ходу во двор "Мустангу", ненавидя себя. За спиной мне смеялась и улыбалась маленькая девочка, обнимающая большую, размером с ее саму, собаку:

– Папа! Мы с Хорхе очень-очень сильно тебя любим! Возвращайся домой, поскорее! Ладно?..