Глава 8,
в которой черный пес воет перед подворотней
Из бани сплотившееся ядро безобразия вывалилось под матерные частушки в хоровом исполнении. Солировал Ромка, аккомпанировал Киллер, за неимением гармошки насыпавший монет в жестяную банку из-под пива – получились русские маракасы.
Жизнь была прекрасна и удивительна. Витек с Арийцем отлично вписались в команду, Ариец под конец даже смущаться перестал. И Ромкина дурь не стерпела березового веника, выветрилась. Только где-то далеко на горизонте маячил Поц, но сейчас горизонт терялся то ли в питерском вечернем тумане, то ли в банно-пивных парах, и хотелось думать исключительно о приятном. Вроде Маринки, которая обещалась послезавтра, то есть в субботу, прийти с ночевкой. До послезавтра было еще долго, но заманчивая перспектива Дона так грела, что он даже куртку застегивать не стал.
Так, под частушки и анекдоты, всей командой пошли провожать для начала Витька – он жил всего-то через квартал от школы. Рукой подать! Но торопиться не хотелось – хотелось, наоборот, придержать шаг, посмотреть на пламенеющие рыже-красные клены, воробьев, затеявших массовый заплыв в большой луже, словно и не осень на дворе, а самая настоящая весна.
Но прохожие почему-то хорошего настроения компании не оценили. Все куда-то бежали, куда-то торопились…
А Дону было хорошо. Просто так хорошо. Он даже рассмеялся – потому что солнце, воробьи, и вообще здорово!
Его поддержал огромный черный пес. От самой бани увязался с ними, бежал рядом – то подставляя уши Арийцу, то толкая лохматым боком Киллера, то трогая носом Донову ладонь. А тут покосился хитрым глазом, задрал морду и подпел Ромке, да так выразительно! Прям натуральный Шевчук со своей «Осенью». И прилипший к холке рыжий кленовый лист был в тему.
Песий вокал прохожие тоже не оценили. Совсем. Дону даже показалось, что пса не видят и не слышат: черная тварь ростом Дону по пояс нарезала круги вокруг компании, пела во всю собачью глотку, но никто не шарахался и не возмущался, почему собака без намордника.
И без поводка.
И без ошейника.
Какая-то блондиночка в блестящем плащике и с мокрым цветастым зонтиком-тросточкой чуть не наткнулась на пса, недоуменно посмотрела под ноги и его спокойно обошла, словно ей прямо в лицо не выдали настоящую оперную руладу. Компании веселых парней внимания досталось чуть больше: Ромке блондиночка кокетливо улыбнулась и пошла дальше, цокая шпильками по блестящему после недавнего дождя асфальту.
Наверное, желтый лист и блондиночка подвигли Ромку перейти с матерных частушек на ДДТ.
Осень.
Небо.
Корабли.
Романтика!..
И ровно на «жгут корабли» черный пес сел посреди тротуара, поднял морду к небу и тоскливо завыл. Тут же из ближней подворотни со всполошенным карканьем вылетело несколько ворон и послышались странные звуки. Словно удары, приглушенная ругань…
От неожиданности Дон замолк и остановился.
А прекрасный вечер резко перестал быть прекрасным и стал холодным, мокрым и тревожным.
Опасным.
Остальные ребята тоже вмиг замолчали. Остановились. И уставились кто на пса, кто на темный провал подворотни.
Там дрались. И явно нечестно.
А раз нечестно дрались – надо было помочь.
Сжав в кармане тяжелый брелок, Дон рванул на звук. Ариец с Киром – вместе с ним, едва не опережая. Остальные следом.
Прежде чем Дон добежал до подворотни, по ушам ударил вой: на этот раз тоска в нем была такая, что хоть вешайся. И ему откликнулись голоса – низкие, высокие, жалобные и захлебывающиеся. Словно все собаки Питера завыли разом.
Наверное, именно этот вой Дона и спас.
Потому что он затормозил за миг до того, как прямо перед ним пролетел камень, брошенный из подворотни. Дон увидел лишь бесформенный силуэт какого-то оборванца: тот бросил камнем – и нырнул обратно, в темный зев; оттуда послышались ругань и топот нескольких пар ног.
Надо было испугаться.
Но страха не было.
Ни страха, ни осторожности, только что-то безымянное, что погнало вслед за убегающим бомжом: вперед, догнать гада, помочь жертве!.. Еще бы оружие!
Взгляд упал на ржавый прут, валяющийся перед самой подворотней. Дону остро захотелось поднять его, почувствовать в руке привычную тяжесть шпаги…
О пруте он тут же забыл – потому что увидел, наконец, кого эти гады били.
У решетки, перегораживающей вход во двор, лежал человек.
Уже мертвый.
Живой человек не может лежать в такой изломанной позе и лицом в луже.
Все прочее Дон окинул быстрым взглядом и признал несущественным: распахнутую калитку в решетке, через которую удрали двуногие крысы, заставленный машинами внутренний двор, лезущего через забор в соседний двор бомжа. Удрали – и плевать, а вот тело…
Смотреть на него не хотелось, но не смотреть было невозможно.
Ему проломили голову. Кирпичом. Он валялся тут же, покрытый кровью, грязью и чем-то еще отвратительным.
Это же отвратительное, серо-кровавое, виднелось сквозь дыру в черепе.
Дон с трудом сглотнул вязкую горечь, напоминая себе: блевать не время. Он отвечает за Семью.
– Назад! – скомандовал Дон.
Ребята, не успевшие добежать до трупа, остановились.
Сам же Дон шагнул вперед, медленно и осторожно.
Его смущал запах.
Поверх обычной для подворотен помоечной вони пахло больницей. Хлорка. И кислота. И еще что-то – резкое и совершенно здесь неуместное.
Взгляд метнулся от трупа вокруг.
Хозяйственная сумка – разодранная. Осколки бутылки с яркой этикеткой. Рассыпанный порошок – стиральный, из надорванного пакета.
Распотрошенная пачка сигарет прямо поверх тела.
И – голубой берет с отпечатком грязной подошвы.
Сердце замерло и провалилось куда-то в живот.
Этот голубой берет и знакомые берцы на трупе…
Нет, этого не может быть!
Позади Дона кто-то вдохнул со всхлипом и прошептал:
– Мишаня?..
– Эрик, не трогай его! – велел Дон, не оборачиваясь, и наклонился к телу, стараясь не наступить в едко воняющую лужу. Леший знает, что за ядовитая дрянь тут разлита.
Он с трудом заставлял себя не зажмуриваться и хоть как-то дышать. Очень хотелось прямо сейчас оказаться дома, не видеть и не знать этого ужаса.
Почему-то перед глазами вращалась, стеклянно поблескивая, банка; и в этой банке одноглазый урод смеялся, разевал зубастую пасть, и к запаху хлорки с кислотой добавился формалин…
«Тьфу, чур меня!» – подумал Дон, прогоняя головокружение.
Реальность была хуже глюка.
Там, где лицо трупа – называть его Поцем язык не поворачивался, не могло это тело быть Поцем! – касалось лужи, кожа облезла, оголив кровавые мышцы…
Кто-то толкнул Дона сзади так, что он едва не опрокинулся прямо на тело.
Удержался, обернулся – и встретился взглядом с позеленевшим Киллером. Он смотрел на Дона, замерев и прижимая ко рту какую-то тряпку.
«Платок, наверное», – подумалось отстраненно.
Миг Киллер смотрел, потом раскашлялся, сгибаясь пополам.
Дон бросился к нему, схватил за плечи и оттащил прочь от тела. Успел только заметить, что платок упал, а Ариец его поднял.
Так же отстраненно подумалось, что Ариец молодец. Не надо оставлять улик. Вообще ничего тут трогать не надо, и лучше бы мотать подобру-поздорову, пока кто-нибудь из прохожих не вызвал полицию и их всей компанией не загребли за убийство.
Похоже, о прохожих и полиции сейчас думал только он. Остальные, даже Кир, топтались вокруг в полной растерянности и с таким видом, что сейчас все тут заблюют. Разве что Ариец снова нагнулся что-то поднять…
– Стоять! – рявкнул Дон, не успев подумать.
Ариец замер, разогнулся и недоуменно на него посмотрел. А Дон увидел у его ног брелок с ключами. Потяжелее, чем его собственный, и с выбитым значком десантуры.
Поцев брелок.
– Ничего не трогать. Идем отсюда. Сейчас же.
Первый осмысленный взгляд принадлежал Киру. Сначала – на Дона, потом – на улицу. Там, всего в десятке метров, шли люди. Нормальные, озабоченные и веселые, всякие-разные. И никто, ни единый человек не заглянул в подозрительную подворотню – которая с улицы, если стоять напротив, вся была как на ладони.
Нет, неправда.
Вот мальчишка с мороженым, лет семи – самый любознательный возраст! – глянул прямо на Дона… и на Киллера… на труп…
Дон замер.
Вот он, момент истины. Сейчас мальчишка заорет, дернет за руку маму, она завизжит на всю улицу…
Но мальчишка скользнул взглядом дальше, словно перед ним были красоты архитектуры, никому на фиг не нужные, и вернулся к своему мороженому.
Дон выдохнул и переглянулся с Киром.
Мистика?
Плевать. Хоть сериал «Сверхъестественное», натурные съемки. Надо пользоваться, что бы там ни было, и валить. Быстро. Вот только Фильке позвонить. Если тут мистика – это по ее части. И вообще, иногда совет не помешает.
Дон только успел достать мобильник, как почувствовал, что рядом кто-то делает то же самое.
Обернулся.
Рядом Киллер трясущимися пальцами что-то набирал.
Дон закрыл его экран ладонью.
– Кому?..
– Полиция… – тихо и хрипло ответил Киллер. – Убийство же, надо…
– Не надо. Спрячь.
– Но?.. – в зеленых, под цвет лица, глазах плескалось такое наивное недоумение, что Дон чуть не рассмеялся.
То есть с трудом сдержался, чтобы не заржать, гнусно и неуместно.
Истерика, мать ее. Не вовремя.
– Совсем одичал в своих Европах. Хочешь поближе познакомиться с русской тюрягой и самым справедливым и гуманным судом?
Киллер все так же недоуменно покачал головой, но спорить не стал, а мобильник спрятал.
– Нужно расследовать, это же… человек… – На «человеке» Киллер явственно запнулся. Наверняка тоже не может сказать про труп «Поц». И «Миша» тоже не может.
– Сейчас мы позвоним Фильке, а она свяжется с полицией.
«Или не свяжется, но правильным европейцам об этом лучше не задумываться».
– Еще Сенсею, – тихо встрял Кир: как всегда, собранный, разумный и холодный, словно не его тут только что рвало в уголочке.
– И Твердохлебову? – спросил Ариец, уже доставший телефон.
Дон кивнул.
– Быстро звоним и уходим.
И тут же в трубке откликнулась Филька. Такая встревоженная, словно сердцем почувствовала неладное.
– Что случилось, Дон?
– Поца убили. Мы нашли труп.
– Где?
Дон назвал адрес, сам даже удивился, что способен трезво мыслить и ориентироваться в пространстве, несмотря на панику и истерику. Словно паниковал и истерил один Дон, а руководил ребятами и звонил Фильке – другой.
Филька помолчала секунду.
– Возвращайтесь к бане, ждите меня там, никому не звоните. Я скоро буду.
Тому, что Филька знает про баню, Дон даже не удивился, не до того было. Дождался только – еще целых несколько секунд, – пока Кир и Ариец закончат докладывать Сенсею и Твердохлебову, и махнул «на выход».
* * *
Филька появилась действительно скоро. Через каких-нибудь пять минут. Так торопилась, что даже переобуться не успела: ее выпендрежные, совсем не по строгим школьным правилам, сабо на деревянной платформе дробно цокотали по асфальту. И переодевалась в спешке. Дон снова чуть не заржал, так она смешно смотрелась в своем строгом черном пальто, ярко-красной широкополой шляпе – и в этих сабо!
Не истерить, напомнил он себе. Ржать, плакать и пить боржоми потом. Когда все закончится. А пока – на мне Семья.
Филька явилась не одна. Привела на поводке здоровенную волкоподобную псину. Бурую, с черной полосой вдоль хребта и крокодильими зубами.
Подумалось мельком – не сцепятся ли собаки? Черный-то так никуда и не ушел. Дождался на выходе из подворотни, довел до бани, а теперь сидел на ступенях – охранял. Их охранял, кого же еще?
Но нет, драться псы не стали. И рычать друг на друга тоже.
Даже не посмотрели, так, скользнули взглядами около и мимо и сделали вид, что второго тут нет и не было никогда. В точности как Филька и Эльвира, когда у них разногласия по поводу учебного процесса. Нет, не было, не знакомы – но слишком подчеркнуто.
Вот так и тут. Псы явно имели друг друга в виду.
Что удивило Дона куда больше, так это откуда вообще у Фильки взялся пес. Не было у нее никакого пса! Никогда! Ни псов, ни кошек, ни хомячков она не держала в принципе. Не любила. И они ее не любили – то есть не в том смысле, что недолюбливали и пакостили, а в смысле игнорировали. Как мебель.
А этот шел рядом, словно всю жизнь так и ходил.
И еще эта странная расцветка, что-то она Дону напоминала просто до ужаса. Но что – он не мог вспомнить. Что-то левое, совершенно не имеющее отношения к Поцу и убийству.
Тьфу ты. Так хорошо было об этом не думать!
А Филька же наверняка начнет расспрашивать…
Дон ошибся.
Не стала она ни о чем расспрашивать. Только оглядела Семью, сбившуюся в кучку около бани, потрепала пса по бурой шерсти и спросила:
– Ничего оттуда не брали? – промедлила мгновение, сама себе кивнула. – Вижу, что не брали. Значит – домой. И держитесь вместе не только сегодня. И помните: вас там не было, вы ничего не видели и не слышали. Если будет что-то, что вас касается, – сама расскажу. В понедельник. А теперь брысь спать.
Особенно хорошо Фильку понял черный пес. Выслушал, поставив торчком лохматое ухо, им же покивал, вскочил со ступеней, встряхнулся – и потрусил вперед, то и дело оглядываясь на Семью, мол, ну вы идете?
Несколько мгновений Семья продолжала смотреть вслед Фильке – та словно растворилась в вечернем тумане вместе со своей красной шляпкой и зверюгой на поводке.
Вместе с ней растворились и страх с тошнотой, и недоумение: как же так, сегодня Поц был живой, сегодня с ним чуть не подрались, весь вечер строили планы – и тут вдруг нет Поца, а есть объеденный кислотой труп.
Нет трупа.
Не было, приснился.
А есть теплый питерский вечер, друзья рядом.
Друзья, о которых Дон должен позаботиться, потому что если Филька сказала, что нужно держаться вместе, значит – в самом деле нужно. Кто у нас рядом живет, Витек и Ариец?
На вопросительный взгляд Дона Витек смущенно повел плечом.
– У меня родители и маленькая сестренка. Ко мне не выйдет.
– Эрик?..
Ариец промедлил, явно сомневаясь в радости родителей, когда он приведет домой компанию одноклассников.
– Я тоже близко живу, – вклинился Ромка. – Дон, давай ты ко мне, а ребята… к кому?
– Пойдемте ко мне, а? – предложил все еще бледный Киллер. – Я все равно один живу, и недалеко… А? Собаку, опять же, покормим. У меня все поместимся.
– Отлично!.. – ответил Дон, обнимая Ромку за плечи. – Значит, все вместе и пойдем.
Ромкины плечи под его рукой напряглись.
– Мне домой надо, у бабушки день рождения, – буркнул Ромка настолько фальшиво, что даже пес недоуменно поднял ухо: как и Дон, он впервые слышал про день рождения бабушки и в этот день рождения не верил ни на грош. – Я пойду байк заберу.
Мгновение Дон колебался. Отпускать Ромку одного, тем более его снова понесло куда-то не туда, было нельзя. Это было совершенно очевидно, логично и понятно.
Но оставлять Киллера с ребятами тем более было нельзя. Именно сейчас, именно сегодня Дон должен был быть рядом, иначе случится что-то ужасное.
Почему ужасное и что может быть хуже, чем убийство Поца, и откуда он знает, что будет еще хуже, Дон даже не задумывался. Просто знал.
Он крепче обнял Ромку, сжал его плечо.
– Ты мне нужен. – Ромка чуть расслабился, показалось, сейчас согласится, и Дон позвал: – Пошли вместе к Киллеру.
Зря сказал про Киллера. Ровно когда назвал имя – понял, что зря: Ромка вывернулся и отошел на полшага. Но слов обратно не возьмешь.
Как же некстати Ромку снова заело, что там его заедает! И ведь сейчас не переубедишь, не уговоришь – по глазам видно, закусил удила.
У Кира и не получилось. Вместо того чтобы успокоиться и пойти со всеми, Ромка чуть в драку не полез: отстаньте, мне уже не два года, да что вы привязались с вашей Филькой! Даже забыл про свежевыдуманный день рождения бабушки.
Клиника.
– Вы тут еще подеритесь, – оборвал его Дон. – Надо домой – поезжай домой. Завтра поговорим.
Ромка что-то обиженно побурчал под нос, запахнулся в куртку и ушел к школе. А Дон оглядел насупленных и растерянных ребят, про себя обругал Ромку козлом и бодро скомандовал:
– Пошли, что ли.
Прозвучало немножко фальшиво, а плевать. И на страх, который вернулся, тоже. И на тошноту. Вон, Киллеру хуже – губы дергаются, словно не может решить, то ли заржать, то ли разреветься.
Скорее заржет, он же марку держит, наш Леон Киллер. Шапочку ему подарить, что ли? И Растение.
Дон не ошибся. И в самом деле, через пару минут молчаливой спортивной ходьбы Киллер делано веселым голосом принялся травить байку про пса по имени Рауль. Байка была дурацкая, в лучших европейских традициях, но Семья дружно смеялась – поначалу натужно, а потом и в самом деле отпустило.
Видимо, все так старались расслабиться и не думать о плохом, что немножко переборщили.
А может, недовыветрившиеся остатки алкоголя забродили в головах.
Как бы то ни было, к дому Киллера подошли этакой разудалой компанией, разве что частушек больше не пели, ограничились анекдотами и байками из тырнета. Про школу, что характерно, никто не упомянул. Даже Ариец, который выглядел потерянным и несчастным, словно это он предал, не уберег и во всем виноват, и тот начал кривовато, но улыбаться и чесать уши черному псу. Зверюга так и шла рядом с ним, как привязанная.
Анекдоты закончились аккурат к тому моменту, как дошли до Киллерова двора. Не сами по себе закончились, а от удивления.
Поначалу Дон подумал, что они заблудились. В прошлый раз – то есть вчера вечером – это был самый обыкновенный старый двор-колодец. Грязноватый, обшарпанный, по-советски неуютно-монументальный: по углам красовались бетонные вазы-клумбы, полные окурков; посередине корячилась помесь горки с песочницей; дополняли картину покосившиеся качели, тронутые ржавчиной и забвением, доисторические лавочки и доминошный стол.
Теперь же двор сиял чистотой и разноцветными фонариками, волшебными в голубых сумерках. Бетонный монстр превратился в руины замка, увитые диким плющом и расцвеченные все теми же фонариками; разумеется, его уже оккупировали дети – штук шесть лазило по лесенкам, каталось с горки и рыло подкопы. Еще двое детишек, мальчик и девочка, качались на аккуратных ярко-желтых качелях, расписанных маргаритками. В мозаичных вазах пушились яркие астры, они же нагло вытеснили с газона автомобили – те растерянно жались к стенам, не смея ступить на цветы и зелень. Почти так же растерянно сидели на расписных лавочках несколько завсегдатаев доминошного стола, робко пряча под полами извечные бутылки и тюльку в томате.
А стол был занят. Скатертью-самобранкой и семью гномами. То есть не гномами, а старичками – разными, совершенно непохожими друг на друга, в них общего только и было – седина и небольшой рост. И любовь к вкусным пирогам.
О, этими пирогами можно было останавливать армии! Они благоухали так, что у Дона тут же забурчало в животе. Впрочем, он слишком увлекся разглядыванием вышитой скатерти, медного самовара с сапогом на трубе, чашек в красный горох и восседающей на чайнике бабы, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
Но самым интересным была не баба и даже не пироги.
Любопытнее всего были старички.
Одним из них, что совершенно не удивило Дона, оказался Франц Карлович. Профессор кулинарии в своем неизменном красном колпачке и с полудюжиной французских медалей занимал почетное место во главе стола, у самого самовара. Рядом сидел кругленький, розовенький, но какой-то неухоженный дедуля в черном пиджаке поверх косоворотки, с седым казацким чубом, торчащим из-под сдвинутого на затылок картуза. С другой стороны – интеллигентнейшего вида носатый дед в галифе и сизой гимнастерке, его фуражка с красным околышем возлежала на столе, под левой рукой.
Еще один дедуля был артистично небрит, одет в косуху с заклепками и бандану, но с тренировочными штанами и кедами. Другой поминутно утирал сверкающую лысину цветастым платком и совал его в карман шелкового жилета в турецких огурцах. А между ними жался совсем маленький старичок, какой-то обтрепанный и неуместный в своей выцветшей спецовке. Он придерживал ногой деревянный ящик с инструментами с таким видом, что сейчас подхватит его, вскочит и примется извиняться, что ненароком сел на чужое место…
Кого-то этот старичок Дону напомнил.
Какое-то старое неслучившееся чудо…
Ну точно же! У неслучившегося чуда было масляное пятно на кармане, такая же пегая острая бородка и такой же ящичек с инструментами. Дон его отлично помнил!
В детстве этот старичок-сантехник постоянно попадался ему в подъезде, когда у соседей прорывало трубу или засорялась канализация. Однажды Дон почти пригласил его домой – видно же было, что старичок устал, хочет выпить чаю. У него были такие одинокие глаза! И он бы наверняка рассказал много интересного о том, кто по ночам бурчит, рычит и трясет трубу на кухне, а иногда даже высовывает мохнатую морду из слива раковины.
Но пригласить старичка помешала мама. Дон только и успел спросить, любит ли он домашнее печенье – как мама выглянула и спросила, с кем это Дон разговаривает? Дон хотел было сказать, что с дедушкой, обернулся, а того уже не было. Застеснялся, наверное. Мужчины часто стеснялись мамы, мялись, говорили всякие глупости и выглядели полными дураками. Потому что мама была очень красивая.
Только потом, когда вырос, Дон понял, насколько она была красива и почему мужчины дурели.
Но о том, что не удалось тогда накормить старичка печеньем и поболтать, Дон жалел очень долго. До того самого времени, как переехали с Васильевского и он перешел в школу к Фильке…
Все это удивление вместе с воспоминанием промелькнуло в короткий миг, который понадобился черному псу, чтобы с радостным лаем помчаться на запах пирогов.
Без поводка.
Без намордника.
Прямо через полную детей песочницу!..
Сердце екнуло: вот сейчас мамаши как завопят! Ведь на их детей несется монстр!
Но воплей не последовало.
Ни мамаши, ни тоскующие доминошники, ни дети словно не заметили, как басовито гавкающая зверюга длинным прыжком, достойным призового жеребца, перепрыгнула копошащуюся в песочнице малышню. Никто даже головы не повернул!
Кроме старичков. Вот они и услышали, и увидели, и заулыбались. Франц Карлович даже встал из-за стола, взял тарелку с надрезанным мясным пирогом и поставил на землю перед псом. И поклонился.
– Приветствуем вас, милостивый государь, – сказал.
Видимо, на сегодня Дон исчерпал лимит удивления. Государь, да еще милостивый? И ладно. Пусть пес – государь. Хоть горшок.
Пес тоже повел себя нетипично для пса. Не набросился на пирог, а ведь так к нему стремился!
Первым делом он обнюхал Франца Карловича, задумчиво посопел, благосклонно лизнул профессору руку и вильнул хвостом. И только потом одним движением языка смел пирог с тарелки.
Прямо не пес, а удав какой-то!
Сел копилкой, застучал хвостом и гавкнул.
Только тогда старички отмерли и снова загалдели, глядя теперь уже на сгрудившихся в устье двора парней.
Тот, что в косоворотке, улыбнулся и помахал платочком, добытым из рукава. И вообще старички выглядели так, словно хотят позвать, но не решаются.
И парни вроде хотят подойти к столу, но как-то без приглашения невежливо.
Положение спас снова Франц Карлович. Церемонно склонил голову и позвал:
– Судари мои, окажите честь отужинать с нами!
Остальные старички сделались такими изумленными, что Дон едва не засмеялся. Словно Франц Карлович пригласил к столу случайно проходившую мимо английскую королеву.
Парни тоже растерялись.
Нет, Кир-то просто обрадовался, Киллер и вовсе просиял – а что ему, Киллеру! Не чужой же дедушка приглашает, а сосед.
Зато Ариец и Витек чуть не попятились. Не привыкли к такой старорежимной вежливости. Пришлось их подпихнуть, чтобы стронулись с места. Не обижать же дедушек!
Про дедушек Дон подумал, а про доминошников – нет. И зря.
Когда Семья расселась за столом и приступила к пирогам и чаю, на лавочке у подъезда началось недовольное бурление. Послышалось что-то на тему наглой молодежи, которая законных жильцов, коренных питерцев, выгоняет от их же стола!..
С чего такие странные заявления, Дон не понял и обдумать не успел.
Трое доминошников, явно ядро местного безобразия, поднялись с лавочки и, подбадривая друг друга тычками, пошли к столу. На лицах, носящих следы былого интеллекта и мужественности, читалось желание поскандалить пополам с желанием сбежать. Страшная смесь, гарантия полной неадекватности, особенно если карман жжет невыпитая бутылка. Дон уже приготовился объяснять господам коренным питерцам, что скандалить с почтенными дедушками – нехорошо и для распития спиртных напитков можно бы найти и другое место, чисто на сегодняшний вечер.
Но не успел.
Его опередила соседка Киллера с верхнего этажа. Дон ее узнал по голосу: это она вчера матерно ругалась то ли на байк, то ли на кошку, то ли на жизнь такую жестянку.
Соседка выскочила из подъезда, потрясая скалкой, и с разбегу огрела одного из доминошников по спине.
– Ах вы, алкаши позорные! – разорвал волшебный вечер пронзительный, как сирена «Скорой помощи», голос. – Куда намылились? Зенки-то протрите, пьянчуги! А ну, пошли отсюда! Бегом, бегом, я сказала!..
Доминошники переглянулись, попятились… развернулись. И предприняли стратегическое отступление. Бегом.
Связываться со скандальной мегерой никто не желал.
Да что там, и Дон не желал – уж больно смертоубийственно выглядела теткина скалка! Хоть сам удирай. Но не бросать же старичков на растерзание!
Но тетка, погрозив скалкой удирающим доминошникам, как-то разом успокоилась. Поправила косынку, завязанную «ушками», как у Бабы-яги в старом советском мультике, и направилась к столу. Подошла с неумелой и запылившейся от долгого неупотребления, но все-таки улыбкой.
Вот тут Дон удивился, несмотря на исчерпанный лимит.
У тетки-мегеры оказались добрые карие глаза и пушистые ресницы, а ее «здрасьте» прозвучало смущенно и даже самую малость кокетливо.
– А я смотрю, такие приличные мужчины собрались, а наши-то как зальют зенки, так и… – тетка горестно махнула рукой. Сунулась в оттопыренный карман и вытащила жестянку с чаем. Хорошим чаем, настоящей Lady Grey. – Вот… у меня тут стоит, а попить-то и не с кем, так, может…
Старички засияли. Тот, что в спецовке, вскочил, усадил тетку, примостился рядышком. Тут же пододвинул к ней блюдо с клубничными плюшками, принялся заваривать принесенный теткой чай.
Тетка смущенно улыбалась, хлопала ресницами и что-то ворковала глубоким, с джазовой хрипотцой, меццо-сопрано.
Наверное, это выглядело смешно. Старая тетка в бабкиной косынке, потрепанный сантехник, чай с сахаром вприкуску и воркование голубым осенним вечером…
Нет, не смешно. Трогательно. Особенно трогательно выглядел не верящий своему счастью старичок. Показалось, или он даже прослезился, когда тетка робко проворковала что-то о подтекающем кране, и, может быть, вы, Кузьмич, пойдете со мной и глянете?
Они удалились вместе: подобревшая мегера, счастливый и больше не одинокий сантехник и его неизменный чемоданчик. Старички за столом провожали их такими умиленными улыбками, словно случилось что-то, о чем они уже сто лет мечтали.
– От огонь-баба! Свезло Кузьмичу-то, при доме будет, – вздохнул старый казак и дернул себя за чуб. – Помню, как-то моя Солоха…
Казак что-то рассказывал о своем житье-бытье в Малороссии, откуда он неведомыми путями, чуть ли не с рыбным обозом, прибыл в Петербург. Вроде с родней, и вроде задолго до революции. Другие тоже что-то вспоминали: странное, древнее, совсем не подходящее гудящим неподалеку машинам и доносящемуся из раскрытой форточки футбольному матчу. Но Дон уже ничему не удивлялся. Сил не осталось удивляться – даже когда прямо на стол вскочил толстый серо-белый кот, лакнул чаю с молоком из оставленного казаком без присмотра блюдца и одышливо пожаловался на какого-то нехорошего Ефрема. Хорошо поставленным баритоном.
А через минуту откуда-то, чуть ли не с неба, послышался дребезжащий окрик: «Калиостро!»
Кот ойкнул, спрыгнул со стола и пропал невесть куда. Как не бывало.
Вслед коту раздался смешок Арийца, и какая-то мамаша, тщетно зовущая свое сокровище домой, раздраженно обругала «торчков малолетних». Ну еще бы не торчки, нормальные-то парни не сидят за пустым столом и не слушают вечерней тишины.
Дон даже пожалел тетку, не замечавшую ни старичков, ни самовара. Зато замечали дети – сокровище бдительной мамаши прибежало от песочницы, подергало Франца Карловича за полу сюртука и получило целую горсть конфет. Домашних, в шоколадной глазури и миндальной крошке, с вишенками внутри.
А потом удрало в песочницу, пока не поймали.
Остальные карапузы тут же налетели на добытчика и рассовали конфеты за щеки, как хомячки. Так что бдительной родительнице осталось лишь вытирать шоколад с довольной мордахи и качать головой на новые детские придумки: не бывает Деда Мороза осенью в обычном питерском дворе.
Стемнело.
Мамаши с детьми разошлись по домам.
С верхнего этажа, откуда вчера доносился мат-перемат, потянуло борщом и тихой, на два голоса «Рябиной».
Дедули вперемешку с вечером воспоминаний расспрашивали ребят о школе, а строгий владелец энкавэдэшной фуражки осторожно интересовался у Кира, не желает ли его матушка небольшой помощи в хозяйстве? А то у них тут, понимаете ли, опять новое начальство новой метлой повымело все что можно и что нельзя, и опытные кадры никому не нужны – везде эти ужасные автоматические агрегаты, видеонаблюдение, старому служаке и пайка никто не даст!..
Кир сочувственно кивал, обещал поговорить с матушкой и расспрашивал об архивах, каких-то старых делах, упомянул фамилию своего расстрелянного деда.
Ариец с Витьком тоже слушали старого служаку, растопырив глаза и уши.
А вот Киллер в общей беседе участия не принимал, как и сам Дон. Сидел рядышком с Францем Карловичем, подперев сложенными руками подбородок, и дразнил Дона. Не нарочно, нет. Просто в этом трепещущем свете фонариков, рядом с самоваром и чудными дедками, он снова казался девушкой Виолой в зеленом берете с перышком. Виолой с гитарой и серенадой. Просто Виолой-гитарой. Дон видел, какая она настоящая, – и сейчас ему плевать было на то, что у Киллера в паспорте, потому что единственно важным было желание ее вылепить. Виолу. Волшебство.
На миг ему даже показалось, что в его руках глина, и вокруг никого нет, только они вдвоем, и под его пальцами начала оживать Она…
– Дон, проснись! – вырвал его из грез голос Арийца.
Белобрысый тряс его за плечо и смотрел с любопытством.
Дон зажмурился, резко открыл глаза и обернулся.
– Ты чего? Я не сплю.
– Ага. Что это у тебя?
Дон опустил взгляд на то, что держал в руках: фигурку из хлебного мякиша. Он сам не успел разобрать, что именно вылепил, – такое вдруг напало ощущение, что Ариец подглядел за чем-то слишком личным, почти интимным. Рука сама собой сжалась в кулак, сминая нечаянное творение.
– Так, ерунда. – Дон кривовато улыбнулся Арийцу и перевел взгляд на дремлющего с открытыми глазами Киллера. В руке у него было недоеденное пирожное, на губах блаженная улыбка дорвавшегося сластены. – Пора бы спать. Вон, некоторые уже почти носом в салате.
Его услышал Франц Карлович, закивал, засуетился…
И как-то так получилось, что через пару минут они все уже оказались у Киллера дома, на двух единственно пригодных для спанья поверхностях: на кровати в спальне – Дон, Киллер и Ариец, а Кир с Витьком на разложенном диване в гостиной, где он сам проснулся всего лишь сегодня утром.
Какой был длинный день, подумал Дон и провалился в сон.
