Поднявшись рано утром со своего ночлега близ Вифании, Иисус вознамерился возвратиться снова в город и храм, но на дороге почувствовал голод. Понедельник и четверг у тогдашних мелочных религионистов считались днями поста для желающих. Фарисей, в притче, намекая на этот обычай, говорит: пощусь два раза в неделю. Но пост этот был делом сверхобязательным, а не заповеданным, не получившим освящение в законе или у пророков, не необходимым для Того, Кто пришел с полной преданностью своей Божественной безгрешностью возвысить обыкновенную людскую жизнь. Может быть, что из жалости к народу и ревности научить его, Он пренебрегал простыми житейскими нуждами; может быть, что среди полей, где Он проводил ночи, не было иногда средств достать пищи; может быть и то, что еще не прошел час молитвы и утренней жертвы, прежде которых иудеи не принимали никакой пищи: но какая бы ни была причина, однако же Иисус взалкал так, что, желая поддержать свои силы и освежить себя для дневного труда, обратил внимание на стоявшие близ дороги плодовитые деревья. Несколько фиников или фиг, кусок хлеба, глоток воды были бы достаточны для неприхотливого Его требования.

Лесов там было много; но не столько пальм, фиг и орешника, как вблизи Иерусалима, до вырубки их Титом для удобства осадных работ. Местность, прилегающая к Иерусалиму, казалась тенистым парком, но фиговые деревья сажались в особенности пр краям больших дорог, потому что пыль, по предположению, увеличивала их рост, а освежительный плод их считался общею принадлежностью. Иисус заметил невдалеке одинокую смоковницу (фиговое дерево) и, хотя обычное время поспевания фиг еще не наступило, но так как она была одета зеленью, а плоды фиг выходят прежде роспуска листьев, то вид дерева обещал многое. Роскошные, огромные листья служили, по-видимому, достаточным ручательством, что на нем есть плоды, а необыкновенно ранняя зелень — что их очень много. Одним словом, смоковница подавала большие надежды найти на ней или запоздалые фиолетового цвета кермоусес (осенние плоды, которые часто остаются висеть на дереве целую зиму, даже когда уже появляются весной свежие листья), или превосходные баккоороф, фиги-скороспелки, которые в особенности нравятся восточным жителям. Таким образом затруднение найти смоквы, как будто вытекающее из выражения св. Марка, ибо еще не время было собирания смокв, не имеет особого значения. Если верить Иосифу, то Иисус на долинах Геннисаретских привык видеть спелые фиги, висящие на дереве в течение десяти месяцев в году (кроме января и февраля). Даже и нынче в Палестине есть ообый сорт белых, или ранних, фиг, которые поспевают весной, гораздо прежде обыкновенных или черных. Следовательно, по многим основаниям, Иисус мог ожидать найти на этом многообещающем, покрытом листвой дереве несколько фиг для утоления мучившего Его голода, хотя обычное время собирания смокв еще не начиналось.

Но, подошедши к смоковнице, Он был обманут в ожидании. Сок в ней обращался; листья давали прекрасную тень, а плодов не было: верная эмблема ханжи, наружный вид которого обольщает святостью; верная эмблема народа, в котором наружное исповедание религии не приносило плодов добродетельной жизни, — дерево было бесплодно. А сверх того оно было и безнадежно, потому что если бы на нем были плоды в прошлом году, то осталось бы несколько кермоусес, скрытых под широкой листвой, а если должны были быть в настоящем, то давно бы уже, прежде листьев, показались завязи баккоороф. Но с этого дерева не было сборов в прошедшем, нельзя было ожидать ничего в будущем.

А так как смоковница была обманчива, бесполезна и составляла бесплодную ношу для земли, то Иисус, желая обратить ее в вечное предостережение для лицемеров, в услышание своих учеников, высказал ей торжественный приговор: отныне да не вкушает никто от тебя плода во век! От одного Его слова бесполезная жизнь, которой жила смоковница, остановилась и начала истощаться быстро.

Суждения об этом чуде были особенно дики, особенно непочтительны, потому что основывались большею частию на невежестве и предрассудках. У тех, которые отвергали божественность Иисуса, оно называлось чудом уголовным, чудом мести, чудом недостойного озлобления, детским выражением нетерпения при обманутом ожидании, негодованием необразованности против невинной природы. Но я думаю, что никто из тех, — кто верует, что эта история представляет истинное и чудесное событие, — не дерзнет осуждать побуждения Того, кто был совершителем чуда. Многие берутся доказывать, что эта история неверна и ошибочна, потому что рассказывает то, на что они смотрят как на недостойное выражение злобы при малейшем обмане в ожидании, — как на чудо несправедливости, нарушавшее права собственности владельца дерева или общества: я считаю достаточным высказать, что каждая страница Нового Завета доказывает невозможность вообразить себе, чтобы апостолы и евангелисты имели такое жалкое и ложное понятие об Иисусе и приписали это действие Его мщению за мимолетное неудовольствие на безответный предмет. Можно ли Того, кто на предложение искусителя отказался удовлетворить свой голод обращением камней пустыни в хлебы, представить себе разгорячившимся до гнева на бессознательное дерево? Такая непочтительная нелепость могла еще найтись в апокрифических евангелиях, но если бы евангелисты были способны увековечить такое событие, тогда неоспоримо, они не имели бы ни способности, ни желания написать то божественное и вечное изображение Господа Иисуса, которое их знание истины и наитие св. Духа дало им возможность передать миру, как бесценное наследие. Что же касается до того, что дерево, по слову Иисуса, иссохло, то неужели надо подвергнуть жестокому осуждению хозяина за то, что он сказал относительно своего бесплодного дерева: «Срубите его: к чему оно тяготит землю?» Разве кто-нибудь обвинил Иоанна Крестителя в насилии и желании все сокрушать, потому что он восклицал: уже и секира при корне дерева лежит; всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь? Был ли древний пророк обвинен в неумении изображать свойства Божии, когда говорил: и узнают все дерева полевые, что Я, Господь, высокое дерево понижаю, низкое дерево повышаю, зеленеющее дерево изсушаю, а сухое дерево делаю цветущим: Я, Господь, сказал и сделаю? Кто кроме крайне невежественных и грубых людей решится произнести хулу на Бога, когда град побьет виноградные побеги, когда молния опустошит оливы и расколет не надтреснувший, здоровый дуб? Разве можно назвать преступлением уничтожение, при известных обстоятельствах, бесполезного дерева? Если нет, то неужели большее преступление сделать это посредством чуда? Почему же Спаситель мира, — при величии которого Ливан мал для принесения жертвы всесожжения, — может быть осуждаем требовательными критиками за то, что поспешно иссушил бесплодную смоковницу и уничтожением этой бесполезной вещи преподал три вечных урока, — сделав ее символом гибели для нераскаянного грешника, предостережением против лицемерия и изъяснением могущества веры? Многосторонний символизм иссушения смоковницы живо напоминает древних пророков. Даже в этом случае, говорит профессор Вескотт, когда в минуту неприятно обманутого ожидания Он обратился к ученикам, то вслед за словом осуждения высказал слово обещания: имейте перу Вожию, и все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, и будет вам. Я остановился подольше на этом чуде, потому что люди способные и благомыслящие представляли себе некоторые затруднения к его объяснению. Те, которые не сочтут возможным допустить указанные мной выводы, могут глядеть на это событие, как на буквальное толкование притчи о силе веры, которая таинственно разъяснена чудом. Гораздо лучше принимать ее таким образом, нежели осмеливаться сомневаться в правильности действий Того, которого послал Отец, но если мои суждения справедливы, то я не вижу в этом событии никаких непреодолимых затруднений.

Следуя от смоковницы своей дорогой, они подошли к храму и едва только успели войти, как получили новое указание на сильнейший и неутомимый дух преследования, который действовал в начальниках иерусалимских. Согласно текста св. Матфея и принятого им порядка изложения (которые я на этот раз избираю предпочтительно потому, что в Евангелии от Матфея вслед за событием с фиговым деревом изложены прямо обстоятельства дня), при входе в храм Иисус встречен был огромной депутацией, знаменательной по количеству и выбору состава, в который входили главные священники, старейшины двадцати четырех порядков, ученые книжники, начальствующие раввины, представители званий, составляющих синедрион, — для того, чтобы в презираемом ими бедном, невежественном пророке из презренного Назарета возбудить страх сборищем всего того, что так глубоко уважалось в этом веке и считалось величайшей мудростью, или предать Его во власть великого народного совета. Народ, который Он пригласил к поучению, с почтением дал им дорогу, боясь своим прикосновением осквернить их волнующиеся одежды и широкие бахрамы. Окружив Иисуса, они строго и отрывисто спросили Его: какою сластию Ты это делаешь и кто Тебе дал такую власть? Они требовали таким образом от Него письменного удостоверения на право публичного исполнения обязанностей равви или пророка, на право торжественного входа в Иерусалим среди кликов «Осанна», раздавшихся в народе, на очищение храма от продавцов, получивших от них дозволение производить там торговлю.

Ответ удивил и поразил депутацию. С беспредельным присутствием духа, которому не представляет ничего подобного даже всемирная история и который остается спокойным при самых сильных внезапных столкновениях, Иисус сказал им, что ответ на их вопрос зависит от ответа, который они дадут на Его вопрос: крещение Иоанново откуда было: с небес или от человеков? Последовало внезапное молчание. Ответьте мне, повторил Иисус. Не может быть, чтобы те, которые посылали депутацию публично допросить Иоанна об его правах, небыли в состоянии отвечать на этот вопрос. Но ответа не было. Они понимали всю его важность. Им нельзя было ни под каким видом отозваться незнанием. Иоанн открыто и прямо свидетельствовал об Иисусе, признал Его перед их депутатами за большего, нежели он сам пророка и даже за Мессию: следует или нет признать такое свидетельство? Ясно и то, что Иисус имел право предложить им этот вопрос, прежде чем отвечать на то, что они желали знать от Него. Но они не могли и не хотели отвечать. Не хотели сказать «с небес», потому что это противно их убеждениям; не смели сказать «от людей», потому что верование в Иоанна, как мы видим из свидетельства Иосифа, было так сильно и единодушно, что открытое отвержение его было бы небезопасно для их жизни. Таким образом, они, учители израильские, принуждены были унизиться до того, что сказали: незнаем.

Есть превосходная еврейская пословица: «учи свой язык говорить: «я не знаю». Но в этом случае сказать «не знаю» было чуждо их нравам, неблагоприятно для их видов, убийственно для их претензий. Эти присяжные толковники закона и народные учители, эти известные монополисты в учении Св. Писания и устным преданиям были доведены, вопреки своих убеждений, до необходимости сказать при таком стечении народа, что не могут определить: был ли действительно Боговдохновенным вестником или обманщиком и самозванцем человек, с громадным и священным влиянием, знавший Писание, которое объяснял и вводил в жизнь? Разве пограничная линия между вдохновенным пророком (Наби) и злостным обольстителем (месиф) так сомнительна и неясна? Это было унижение, и притом такое, которое они не могли ни забыть, ни простить. Наказание, которое они предназначали другому, по справедливости обрушилось на них. Вопрос, который должен был послужить средством для сокрушения Иисуса, отброшен назад возвратным ударом к их же стыду и посмешищу.

Но Иисус не настаивал на окончательном поражении, хотя, как видно из формы ответа, хорошо знал, что их «не знаем» означало «не выберем, что сказать». Зато неудачный ответ избавлял Его самого от необходимости рассказывать о власти, относительно которой они, по собственному сознанию, оказались вполне несведущими. Окончив все одним разом, Он прибавил: и Я вам не скажу, какою властию это делаю.

Таким образом, они отошли прочь, а Он стал продолжать прерванное ими наставление, говоря притчами, значение которых было ясно как для народа, так и для оставшихся там членов синедриона. Чтобы обратить особенное внимание на последующие слова свои, Он спросил, потому что теперь настал Его черед спрашивать: а как вам кажется? и затем рассказал о двух сыновьях, из которых один, дерзко отказавши в просьбе отцу, потом раскаялся и сделал приказанное, а другой ласково обещал послушание, но не исполнил. На вопрос Его: который из двух исполнил волю отца? был конечно один ответ: «первый». После того Он высказал им полный и торжественный смысл своего собственного ответа. Он заключался в том, что мытари и блудницы, несмотря на явное, по-видимому, бесстыдство непослушания, укажут им, этим мелочникам, гордецам, слывущим за законников святого народа, путь в Царствие Божие. Да, эти грешники, которых они презирают и ненавидят, устремятся прежде их в двери, которые теперь не заперты. Потому что Иоанн пришел к иудеям путем праведности, т. е. сохраняя их принципы и обычаи, но они не приняли его, мытари же и блудницы подчинились его голосу. Следовательно, несмотря на их широкие бахрамы и слишком заметные филактерии, они, эти священники, сепаратисты, равви своего народа, пред очами Господа хуже грешников, прикосновение пальца которых для них отвратительно.

После того Он повелел им выслушать другую притчу о возмутившихся в винограднике работниках, которые не хотели выдать хозяину плодов. Виноградник есть дом Израилев; мужи Иудины лучшие его растения, а вожди и учителя — те виноградари, от которых хозяин требовал возврата плодов. Но несмотря на то, что Он сделал все для своего виноградника, — гам не было гроздов или, если были, то только дикие. Он хотел суда, а встретил притеснение, хотел справедливости, а услыхал крик. Но так как они не отдали плодов и не осмелились обнаружить бесплодия, — лежавшего на их ответственности, — то оскорбили, избили, изранили и убили одного за другим посланных, которые приходили к ним от господина. Наконец Он послал Своего Сына: они избили, прогнали, убили Сына, которого знали и не могли не узнать. Когда придет Хозяин винограда, что сделает Он с виноградарями? Народ ли, в восторге честного убеждения, или слушавшие фарисеи, чтобы доказать свое презрение к тому, на что указывала притча, отвечали, что хозяин злодеев сих предаст злой смерти, виноградник же отдаст другим, более верным виноградарям. И вот во второй раз они вынуждены были сделать невольное сознание; должны были произнести над собой суд, высказав лично, что согласны с правосудием Божиим, которое лишит их исключительных прав и передаст те права язычникам.

Что бы доказать им, что Св. Писание пророчествовало об их поведении, Он спросил их, разве они не читали в псалмах о камне, которым пренебрегли строители и который все-таки, вследствие дивных предначертаний Господних, сделался главным угольным камнем (соединившим две стены)? Как же они будут оставаться долее строителями, когда все их соображения по реместу легко отвергнуты и отменены? Не исполняется ли видимым образом их древнее пророчество о Мессии, что Бог призовет других строителей созидать Ему храм? Горе тем, которые, как они, споткнулись об этот отброшенный камень; но есть еще время избежать более сокрушительного уничтожения тем, на кого упадет он. Отвергнуть Иисуса в Его человечестве и унижении было печальной потерей, но встретить возвращающегося в славе будет окончательной гибелью. Стать на седалище в суде и осудить Его значило призвать бедствия на себя и народ, но быть осужденным Им значило обратиться в прах.

Теперь они яснее, нежели когда-нибудь, сообразили содержание и цель этой притчи; теперь более, чем когда-нибудь, пожелали ускорить час мщения! Но их сдерживал страх, потому что для большинства Христос был пророком.

В этот же день высказал Иисус притчу о царском браке. В основаниях и построении она чрезвычайно сходна с притчей о большом пире, — сказанной вовремя последнего путешествия, в доме фарисея, — но различна во многих подробностях и в последних выводах. Здесь неблагодарные подданные, получив приглашение, не только предаются спокойно своим мирским занятиям, но некоторые из них оскорбляют и убивают приглашавших их вестников. Поэтому проповедь переходит в пророчество, что все эти непослушные подданные будут рассеяны и город их истреблен огнем. Конец истории касается дальнейших обстоятельств, полных еще более глубокого значения. Вместо ослушников приглашены были на брачный пир другие; собраны были и злые, и добрые. Входит царь и замечает, что один явился на пир в своем рубище, не запасшись брачной одеждой, какой требовал самый обыкновенный обычай.

Грубый, дурно одетый гость был изгнан ангелами в тьму кромешную, где будет плач и скрежет зубов, а затем следует предостережение, по широкому значению своему легко применяемое к различным случаям: много званных, прибавил Он, а мало избранных.

Но поучения, важность которых была очевидна, поднимали сильнейшую и сильнейшую бурю негодования в сердцах начальствующих священников и книжников. Он начал день отказом отвечать на их диктаторский вопрос и полнейшим доказательством такого отказа. Встречный вопрос не только доказал Его спокойствие духа и превосходную силу ума, — важные по их влиянию на народ, с которым они обращались надменно, — но заставил постыдно замолчать их лицемерие, которое было вынуждено прикрыть себя неведением. Затем последовали притчи. В первой из них Он укорял их в лицемерном исповедании, которое не сопровождается делами; во второй Он описал доверие к их званию и ответственность за него, назначив страшное наказание за такой жестокий и преступный захват; в третьей определил наказание, которое последует за пренебрежением к Его воззваниям, по невозможности обмануть всеведение Его Небесного Отца принятием этих воззваний только для вида. Уважение на словах, возмутительное неверие, сильная гордость, — вот грехи, которые Он пытался напомнить их совести. Этот поверхностный очерк глубокого исследования их сердец, в соединении с Его словами, был для них духовным оружием, проникающим кости до мозга. Но для дурного человека нет ничего досаднее, как обличение его ошибок. Бешенство иудейской иерархии было так мало скрыто, что они рады были схватить Его в ту же минуту. Но их останавливал страх, и Иисус имел возможность удалиться беспрепятственно в более покойное место. Однако же или в эту самую ночь, или рано на следущее утро враги Его держали новый совет: не могут ли они сделать соединенное, систематическое надежное усилие, уловить его в словах, обвинить в незнании закона или отступлении от него, подорвать доверие к Нему в народе, поставить Его в опасное положение в отношении гражданских властей? В следующей главе мы узнаем результат их отвратительных замыслов.