Глава 8
Когда мы оказались в конце концов на борту «Милосердия Калра», я поручила своим Калр устроить «Титанита» и отправилась проконсультироваться с врачом. Она уже ужинала в одиночестве, конечно, компанию за столом ей обычно составляла Сеиварден.
— Сэр. — Врач собиралась было встать, но я показала движением руки, что в этом нет необходимости. — Лейтенант Сеиварден спит. Хотя, возможно, вскоре проснется.
Я села. Приняла чашку чая, предложенную Калр.
— Вы завершили анализ.
Врач не сказала на это ни да, ни нет. Она понимала, что я не спрашивала, но констатировала факт. Понимала, что я могла узнать результаты анализа, просто пожелав, и, возможно, уже так и поступила. Доктор взяла в рот еще кусочек пищи, отпила чаю.
— По просьбе лейтенанта я сделала так, что, если она примет кеф — или любой из ряда других незаконных наркотиков, — это на нее не подействует. Достаточно просто. Но проблема, которая лежит в основе, разумеется, остается. — Еще глоток пищи. — Лейтенант… — Врач подняла взгляд на Калр, обслуживавшую ее за столом. Га, поняв намек, вышла из каюты. — Лейтенант Сеиварден… сосредоточила все свои эмоции на вас, сэр. Она… — Врач умолкла. Сделала вдох. — Не знаю, как те, кто проводит допросы или испытания, это делают, сэр, погружаются в самое сокровенное в людях, а потом смотрят им в глаза.
— Лейтенант Сеиварден, — сказала я, — привыкла к уважению и восхищению всех, кого считала значимыми. Или по крайней мере, к внешним их проявлениям. Она знала, что у нее есть свое место в обширной вселенной, и это место окружали и поддерживали другие люди, которые были вокруг нее. А когда она вышла из того анабиозного отсека, все это исчезло, и у нее не нашлось своего места, и вокруг нее не осталось никого, кто мог бы сказать ей, кто она. Внезапно она оказалась никем.
— Вы знаете ее очень хорошо, — заметила врач. И тут же добавила: — Разумеется. — Я подтвердила это едва заметным жестом. — Потому, когда вы с ней или по крайней мере недалеко от нее, она чувствует себя прекрасно. По большей части. Но когда вас нет рядом, она… словно рассыпается. То, что недавно мы чуть не потеряли вас, вызвало у нее такое напряжение, с которым ей едва удалось справиться. Простое решение проблемы с ее пристрастием к кефу ничего с этим не поделает.
— Да, — согласилась я.
Врач вздохнула.
— И не исправит также ситуации с Экалу. Дело там было вовсе не в наркотиках и ни в чем другом, кроме как в самом лейтенанте. Ну, еще неудача несколькими днями позже, возможно. Но сам тот спор — там все дело заключалось в Сеиварден.
— Это так, — согласилась я. — Я ведь видела, как она делала это прежде, когда еще несла службу на «Справедливости Торена», но никто никогда не продолжал с ней спорить, когда она настаивала на том, что люди неправы и безосновательно требуют, чтобы она обращалась с ними лучше.
— Вы меня не удивили, — сухо заметила врач. — Итак, как я сказала, было достаточно просто сделать так, чтобы она оказалась физически неспособна вернуться к кефу. Понадобилось лишь установить шунт. А вот стремление к нему и… эмоциональная нестабильность — с этим сложнее. Мы не можем сейчас даже проконсультироваться со специалистами на базе Атхоек.
— Не можем, — согласилась я.
— Я могу предпринять различные — не очень масштабные — меры, которые могли бы помочь. Могу лишь надеяться на то, что все это не принесет серьезных последствий, было бы прекрасно, если б у меня оказалось достаточно времени, чтобы обдумать все и обсудить с кораблем. Она уже размышляла над этим и обсуждала с кораблем. А я, возможно, не смогу ничего сделать, поскольку здесь мой лорд, и не та ее часть, которая к нам расположена.
Я заметила это нам, но оставила без комментариев.
— Я — на борту корабля на обозримое будущее. Позаботьтесь о Сеиварден. Я займусь всем остальным.
Сеиварден лежала на койке в медчасти, голова и плечи ее были приподняты, она уставилась куда–то перед собой.
— Отчего–то это кажется неверным, — заметила я. — Нам следует поменяться местами.
Она отреагировала чуть–чуть медленнее, чем показалось бы мне нормальным.
— Брэк. Брэк, мне так жаль, я облажался.
— Да, — согласилась я.
Это ее удивило, но ей понадобилась доля секунды на то, чтобы осознать это удивление.
— Полагаю, корабль в самом деле на меня рассердился. Не думаю, чтоб он говорил со мной так, если бы ты была здесь. — Она чуть нахмурилась. — Экалу тоже на меня рассердилась, и я так и не понимаю за что. Я извинился, но она по–прежнему сердится. — Она нахмурилась сильнее.
— Помнишь, когда я сказала, что, если ты собираешься покончить с кефом, тебе придется сделать это самостоятельно? Что я не собираюсь нести за тебя ответственность?
— Думаю, да.
— А ведь на самом деле ты меня не слушал, так ведь?
Она вздохнула. Моргнула. Вздохнула еще раз.
— Я думал, что слушал. Брэк, я могу вернуться сейчас на вахту. Я чувствую себя гораздо лучше.
— Не сомневаюсь, — сказала я. — Тебя по уши накачали препаратами. Врач с тобой еще не закончила.
— Не думаю, что врач способна для меня что–то вправду сделать, — возразила Сеиварден. — Она говорила со мной. Она может только самую малость. Я сказал, пусть делает, но не думаю, что это сильно изменит что–нибудь. — Она закрыла глаза. — Я и правда думаю, что могу вернуться на вахту. Сейчас не хватает людей.
— Я привыкла, — сказала я. — Все будет в порядке.
По моему приказу лейтенант Экалу пришла в мою каюту. Лицо ее было лишено всякого выражения, как у вспомогательного компонента, и не только потому, что она проснулась всего лишь десять минут назад. Я могла бы спросить корабль, из–за чего страдает Экалу, но не стала этого делать.
— Лейтенант. Доброе утро. — Жестом я предложила ей сесть за стол напротив меня.
— Сэр, — сказала лейтенант Экалу и села. — Я бы хотела извиниться. — Голос ее был ровным, лицо — по–прежнему невыразительным.
Калр Пять поставила перед ней розовую чашку с чаем.
— За что, лейтенант?
— За эту проблему с лейтенантом Сеиварден, сэр. Я понимала, что она имела в виду комплимент. Мне просто нужно было воспринять его таковым. Мне не следовало проявлять такую чрезмерную чувствительность.
Я отпила чаю.
— Пусть так, — сказала я, — но отчего же лейтенант Сеиварден не восприняла как комплимент то, что вы доверяли ей настолько, что сообщили о том, что чувствовали? Почему бы ей не извиниться за проявление чрезмерной чувствительности?
Лейтенант Экалу открыла рот. Закрыла его.
— Это не ваша вина, лейтенант. Бы не сделали ничего безрассудного. Напротив, я рада, что вы высказались. И вы никак не могли знать, что это произошло в то время, когда лейтенант Сеиварден находилась на грани некоего эмоционального срыва. А те… те трудности, что она испытывала и что проявились недавно столь драматическим образом, не были вызваны вашими словами. И не они породили то поведение, на которое вы жаловались. Между нами — ну, и кораблем, конечно, — я бросила взгляд на Пять, и она тут же покинула каюту, — Сеиварден поступала подобным образом с очень многими людьми: и с возлюбленными, и с другими — в прошлом, задолго до появления проблем, которые привели к тому, что она не несет больше вахту и отлеживается в медчасти. С самого рождения она была осыпана богатством и привилегиями. Она думает, что научилась подвергать это сомнению. Но на самом деле она научилась не столь многому, как ей кажется. И когда ей указали на это, она отреагировала нездорово. У вас нет никаких обязательств проявлять в таком случае снисходительность. Я думаю, ваши отношения были полезны и для нее, и для вас, по крайней мере в какой–то степени. Но мне не кажется, что у вас имеются обязательства продолжать их, если они будут для вас мучительны. И вы определенно не должны извиняться за то, что настаиваете на разумном обращении с собой.
Пока я говорила, лицо Экалу не менялось. Теперь, когда я закончила, мышцы вокруг ее рта стали едва заметно подергиваться. На мгновение я подумала, что она вот–вот заплачет.
— А теперь, — продолжила я, — к делу. Мы будем сражаться, и довольно скоро. На самом деле, я собираюсь открыто выступить против Анаандер Мианнаи. Конечно, той ее части, что противостоит Анаандер, давшей мне эту должность командующего, но, в конце концов, обе они — лорд Радча. Любой на борту, без всяких исключений, кто не хочет противодействовать Анаандер Мианнаи, волен покинуть корабль на челноке. Через два часа мы уйдем через шлюз, и за это время вам нужно принять решение. Я знаю, что члены экипажа испытывают некоторые опасения насчет исхода всего дела и насчет того, вернутся ли они опять в родные места, а я не могу дать таких обещаний. Вообще никаких.
Я не могу гарантировать, что если они уйдут, то окажутся в безопасности. Все, что я могу, — предложить выбор: сражаться со мной или нет.
— Не могу представить себе сэр, что кто–нибудь…
Я остановила ее, подняв руку.
— Я ничего не представляю себе и ничего не ожидаю. Любой член команды волен покинуть корабль, если не хочет этом участвовать.
Сохраняя полную невозмутимость, Экалу молча размышляла. Я испытала искушение связаться с кораблем, чтобы видеть, что она чувствует. И осознала, что не пользовалась той возможностью с той минуты, когда Тайзэрвэт столь разозлилась, поняв, что я так делаю. Ее слова, должно быть, обожгли меня сильнее, чем хотелось бы признать, а почему — не вполне ясно.
— Прошу вашего снисхождения, капитан флота, — прозвучал голос Амаат Один в моем ухе. — Переводчик Пресгер Зейат здесь и просит разрешения подняться на борт.
— Извините, Амаат?
Это было просто невозможно. Когда мы покинули базу Атхоек, крошечный кораблик переводчика оставался там пристыкованным. Если бы он последовал за нами, мы бы знали.
— Сэр, простите, корабля переводчика не было, а потом он просто возник. И теперь она просит разрешения подняться на борт. Она говорит… — Сомнение. — Она говорит, что на базе никто не подаст ей устриц в таком виде, как она хочет.
— У нас здесь вообще нет устриц, Амаат.
— Да, сэр, я осмелилась только что сказать ей это, сэр. Тем не менее она хочет подняться на борт.
— Хорошо. — Я поняла, что отказ переводчику не приведет ни к чему хорошему, раз уж она решила сюда попасть. — Скажите ей, что она должна полностью пристыковаться в течение двух часов; при всем нашем уважении, мы не можем изменить время нашего отправления.
— Сэр, — ответила Амаат Один впечатляюще ровным голосом.
Я посмотрела на лейтенанта Окалу. Та сказала:
— Я не ухожу, сэр.
— Рада слышать это, лейтенант, — ответила я. — Потому что мне нужно, чтобы вы приняли на себя командование кораблем.
Я не бывала на корпусе корабля в шлюзовом пространстве с того самого дня, двадцать лет назад, когда оказалась разделена сама с собой. Тогда я находилась в отчаянии, паниковала. Подтягивалась от одной рукоятки к другой, добираясь до челнока, чтобы сообщить лорду Радча о том, что произошло на борту «Справедливости Торена».
На сей раз дело происходило на «Милосердии Калра», и я была хорошо привязана, и не только в скафандре, но и в броне, причем теоретически непробиваемой. Она почти не отличалась от той, что защищала военные корабли радчааи. Пули уж точно не могли ее пробить.
И у меня было единственное способное на такое оружие: я держала тот пистолет Пресгер, который мог пробить все что угодно во вселенной. Во всяком случае, на глубину один и одиннадцать сотых метра. И я не пробиралась по корпусу корабля, не паниковала, никуда не убегала. Но я чувствовала себя отрезанной, как и тогда. Я знала, что внутри корабля все в безопасности. Убрано и закреплено. Каждый солдат — на своем посту. Доктор присматривала за накачанной препаратами и находящейся без сознания Сеиварден. Экалу была в командной рубке в ожидании. Тайзэрвэт — в своей каюте, также в ожидании. Ждала и я. «Титанит» и переводчик Зейат, когда я видела их в последний раз, сидели в кают-компании подразделения, где «Титанит» пытался объяснить, как играть в шашки, но без особого успеха, отчасти — потому что доска и дюжины стеклянных шашек были убраны во время подготовки к боевым действиям, а отчасти — потому что переводчик Зейат — это переводчик Зейат. Меня просто поразило то, что «Титанит» вообще с ней разговаривал. Сейчас, я была уверена, оба они лежали в безопасности в своих койках. Но я не связывалась с кораблем, не просила его подтвердить это. Я находилась в одиночестве, в каком не бывала неделями, с тех нор как исправили мои имплантаты, с тех пор как приняла на себя командование «Милосердием Кадра».
Мы лишились одной Калр, двух Амаат, трех Этрепа и Бо. Я поблагодарила их за службу и проследила, чтобы они благополучно отбыли. Экалу, услышав, что трое из ее подразделения покидают корабль, посуровела и застыла верный признак охватившего ее сильного чувства. Зная ее, я догадывалась: она ощутила себя преданной. Но она больше никак этого не показала.
Я могла узнать наверняка. Все, что было необходимо, связаться с кораблем. Делать сейчас было нечего, кроме как пялиться в удушающую и даже не вполне черную тьму шлюзового пространства. Но я не стала.
Думал ли корабль, что он найдет во мне то, чего лишился, когда утратил своих вспомогательных компонентов? Возможно, он уяснил, что я была худшей заменой, чем его команда из людей, которую, как я знала, он уже любил. Что почувствовал корабль, когда ушли те солдаты? И стоит ли мне удивляться, что корабль, вероятно, обнаружил: он не хочет вспомогательного элемента в качестве капитана?
О, я знала, что корабль испытывал ко мне привязанность. Он не мог не симпатизировать до какой–то степени любому капитану. Но я знала с той поры, когда была кораблем, что существовала разница между капитаном, о котором ты заботишься только по тому, что это твой капитан, и любимчиком. И, думая об этом здесь, в одиночестве, снаружи корабля, в полной пустоте, я поняла, что полагаюсь на поддержку и повиновение корабля и, да, на его привязанность, даже не спрашивая, чего хочет он. Более того, я полагала, что любой капитан–человек бездумно требует — или может потребовать — показать ему самые интимные мгновения жизни экипажа. Я вела себя в некоторых отношениях так, словно была на самом деле частью корабля, но в то же время требовала — ожидала, как кажется, — такого уровня преданности, какого не имела права ни требовать, ни ожидать и которого корабль, вероятно, не мог дать мне. И я даже но осознавала этого, пока корабль не попросил Сеиварден говорить за него и не сказал мне: ему нравится думать, что он мог бы быть капитаном, что привело меня в смятение.
Тогда я подумала, что он пытался выразить свои чувства к Сеиварден, которые ему как кораблю трудно высказывать напрямую. Но возможно, он пытался также сообщить нечто и мне. Быть может, я не слишком отличалась от Сеиварден в отчаянных поисках, на кого бы опереться. И не исключено, что корабль обнаружил, что не хочет стать для меня такой опорой. Или не может. Это было бы совершенно понятно. Корабли, в конце концов, не испытывают любви к другим кораблям.
— Капитан флота, раздался голос «Милосердия Калра» в моем ухе. — Вы в порядке?
Я сглотнула.
— Все прекрасно, корабль.
Вы уверены?
Снова сглотнула. Сделала вдох, чтобы успокоиться.
— Да.
— Не думаю, что вы говорите мне правду, капитан флота, — сказал «Милосердие Калра».
— Мы можем поговорить об этом позже? — Хотя, конечно, никакого позже могло и не случиться. Все было за то, что его не будет.
— Как хотите, капитан флота. — Не прозвучала ли в голосе корабля нотка осуждения? — Одна минута до обычного космоса.
— Спасибо, корабль, — сказала я.
Этот поток информации, который передавал мне корабль, когда бы я с ним ни связалась: окружающая среда, медицинские данные, эмоции всех и каждого члена экипажа, их интимные мгновения — приносил утешение и вместе с тем, как это ни странно, причинял боль. Вероятно, и сам корабль испытывал сходные чувства: ведь все данные получала одна я, а не его вспомогательные компоненты, их больше не было. Я никогда не спрашивала. Ни о том, хотел ли он показывать мне все это, ни о том, испытывал ли он в большей степени боль, чем утешение, оттого что все воспринимала я одна. Я не запрашивала у корабля этой информации более суток. Почти двое. Но — я осознала теперь — пусть я и лучше управляла запросами данных, чем недели назад, просто невозможно, чтобы я смогла отстраниться от потока информации в столь полной мере и так внезапно. Я не видела и не чувствовала сейчас экипаж «Милосердия Калра» потому, что корабль не давал мне этих данных. Я никогда не приказывала кораблю показать мне информацию, я просто хотела увидеть и тут же получала ее. В какой степени это происходило по желанию самого «Милосердия Калра»? Он показывал ее мне потому, что так хотел, или потому, что я являлась его капитаном и он был вынужден повиноваться?
Внезапный солнечный свет, звезда Атхоека, маленькая и далекая. «Милосердие Калра» показал в поле моего зрения корабль, находящийся примерно в шести тысячах километров от нас, яркие, резкие очертания «Меча». Я уперлась в корпус «Милосердия Калра» и навела пистолет Простер. В поле моего зрения мягко засветились цифры: временные характеристики, координаты и орбиты. Я прицелилась. Выждала ровно две с четвертью секунды и выстрелила. Чуть подкорректировала прицел и выстрелила еще три раза подряд. Затем сделала еще десять выстрелов, слегка меняя прицел после каждого из них. Пройдет около двух часов, пока пули достигнут того «Меча». Если они доберутся до него, если он не изменит неожиданно свой курс, увидев, как мы возникли в космосе и потом, менее чем через минуту, снова исчезли.
— Вход в шлюзовое пространство через пять секунд, — сказал корабль мне в ухо.
И через пять секунд мы исчезли из вселенной.
Мы могли бы атаковать более традиционными способами: «Милосердие Калра» имел вооружение, хотя и не столь тяжелое, как «Меч» или даже «Справедливость». Мы могли бы выйти из шлюза в опасной близости от каждого из кораблей Анаандер из Тстура, выстрелить ракетой или выпустить мины и тут же убраться из космоса. Вполне возможно, хоть и не наверняка, что мы причинили бы таким путем серьезный ущерб.
По «Милосердие Калра» был в единственном числе, и мы могли бы причинить ущерб лишь одному кораблю. Как только другие суда Анаандер узнали бы, что мы атаковали, они начали бы двигаться, чем затруднили бы нам прицеливание. Конечно, это не стало бы вовсе невозможным. Перемещение в шлюзовом пространстве происходит но определенным правилам, и корабль мог бы сообщить, куда они, вероятно, отправились. Но то же самое относилось и к нам — и тогда соотношение сил в лучшем случае стало бы три против одного.
Наиболее простым способом защиты было бы открыть собственный шлюз, чтобы все, что они выпустили в нас, попало туда, а затем закрыть его, оставив все ракеты запертыми навеки в шлюзовом пространстве. Но «Милосердие Калра» не смог бы уловить все, что выпустят в нас три военных корабля.
А если бы они решили открыть огонь по базе Атхоек или по планете? Опять–таки мы смогли бы закрыть систему от нескольких таких атак, но не справились бы со всеми.
Нули пистолета Пресгер маленькие, и внутри радчаайского военного корабля не так уж много опасно уязвимого находится на глубине один и одиннадцать сотых метра. Но многочисленные пробоины корпуса могли причинить серьезное беспокойство, и всегда существовала возможность, что они поразят нечто опасно уязвимое. Например, герметичные цистерны, которые могли взорваться. Двигатель… На самом деле все, что мне было нужно, — пробить тепловой щит двигателя.
— Тринадцать минут, — сказал корабль мне в ухо.
С первым все было очень просто. Мы обладали преимуществом неожиданности. Вполне вероятно, что оно по-прежнему будет на нашей стороне, когда мы выйдем из шлюзового пространства во второй раз и я открою огонь. Но к тому времени, когда мы выйдем, чтобы стрелять но третьему из этих четырех кораблей, они будут нас ждать. Они все еще не поймут, что мы делаем. Пули, которые я по ним выпускала, были так малы, что, даже если, бы какие–нибудь корабельные сенсоры могли их заметить — а они не могли, — то не определили бы их как угрозу. Любой возможный урон первому «Мечу», по которому я стреляла, будет причинен лишь через час. С их точки зрения, мы просто появились, а затем менее чем через минуту исчезли. Странно, но никакого повода для немедленных действий. Никакого повода для внезапного изменения курса.
Но размышлять над этим они будут и, несомненно, забеспокоятся. И много времени не понадобится, чтобы рассчитать, куда мы, с наибольшей вероятностью, направимся дальше и где, скорее всего, выйдем в космос. И если они не выяснят этого вовремя, чтобы предвидеть нашу атаку на третий корабль, то, несомненно, к нашему выходу на четвертый корабль они будут готовы. Каждое последующее появление в реальном пространстве будет более опасным, чем предыдущие. Особенно для меня, уязвимой снаружи «Милосердия Калра», несмотря на броню.
Лейтенант Экалу с несвойственной ей смелостью выступала против третьей и четвертой атаки. Если я не отказываюсь от третьей, сказала Экалу в конце концов, то она просит меня отказаться от четвертой. Я не стала. Я напомнила ей, что эта Мианнаи — та самая, что продолжала считать верным свое злобное, мстительное решение уничтожить гарседдиан, истребить население целой системы за непростительный грех — слишком активное сопротивление аннексии. Другая часть Анаандер — другая со часть, о которой мы знали, по крайней мере, казалось, сожалела о том, что сотворила такое, и, похоже, решила избегать подобного в будущем. Но сражаться с этой нужно любой ценой. И кроме того, я рисковала главным образом только собой. Я бы никому не отдала пистолет Пресгер, и, даже если бы я была к этому готова, никто на борту «Милосердия Калра» не мог стрелять так хорошо, как я. И Экалу прекрасно понимала, что помощи ждать неоткуда. Я отправила капитану флота Уэми сообщение о том, что Анаандер из Тстура прибыла с крупными силами, но мы обе осознавали, что, скорее всего, как только Уэми об этом узнает, она возьмет большую часть флота системы Храд в Тстур, чтобы воспользоваться там возможным преимуществом. Как бы то ни было, мы не получили никакого ответа к тому времени, как ушли в шлюзовое пространство от базы Атхоек.
Снаружи «Милосердия Калра», пристегнутая к его корпусу, окруженная абсолютным ничто, я вытащила из пистолета пустой магазин, прицепила его к своей привязи. Отстегнула полный магазин, вставила его. Все же лучше, чем просто ждать десять минут. И думать.
Похоже, я не только полагала, что буду любимицей корабля, но, даже не осознавая, считала, что это само собой подразумевает добровольное и старательное подчинение с его стороны. В противном случае отчего же я испытала такое смятение, что утратила на мгновение ориентацию в пространстве, когда он напомнил мои слова: он мог бы стать сам себе капитаном? Словно, если бы он смог этого добиться, я чего–то лишилась бы? Будто исчезло нечто такое, что прежде делало мир для меня осмысленным? И оказалось ли это неприятным сюрпризом для «Милосердия Кадра», который вполне обоснованно мог ожидать, что именно я из всех людей пойму и поддержу его желание?
Я настаивала на том, чтобы Сеиварден приняла ответственность за себя и не надеялась, что я приведу в порядок ее жизнь, не рассчитывала, что я всегда буду рядом, чтобы обеспечить ее существованию ту основательность, которой его лишила тысяча лет в анабиозе. Разумно с моей стороны. Я сама, в конце концов, утратила столько же, возможно и больше, и не расклеилась так, как она. Но с другой стороны, я никогда не заглядывала в будущее дальше того, чтобы застрелить Анаандер Мианнаи, если бы мне даже удалось это сделать. У меня не было никаких представлений о жизни, которые стоило бы воплотить, я могла лишь непрестанно двигаться вперед, пока смогу. Понадобится ли мне что–то еще, могу ли я захотеть чего–то другого — этот вопрос был неуместным. Хотя я и не умерла, как предполагала, все равно он вовсе не имел значения. Он бессмысленен, да, поскольку я никогда не смогу получить то, что мне нужно или хочется.
— Десять секунд, — сказал корабль мне в ухо.
Я уперлась в корпус. Подняла пистолет.
Свет. Солнце, сейчас оно дальше. «Справедливость» в пяти тысячах километров. Корабль показал мне другие данные, и я выстрелила четырнадцать раз, размеренно, тщательно рассчитав.
— Пять секунд, — сказал корабль мне в ухо.
Темнота. Я удалила второй пустой магазин. В том перечне смертей, который составлял мою историю как «Справедливости Торена», эти четыре корабля и их экипажи — ничтожно малая величина.
— Хотела бы я знать: тот корабль, любой из тех кораблей или кто–то из людей на них, — желали ли они на самом деле оказаться здесь.
Или быть может, я этого не хотела. Возможно, этакое знание отнюдь не помогло бы.
— Это вис нашей власти, — ответил спокойно корабль. — Они — боевые суда и солдаты. Так же как и мы. Лорд Радча появилась здесь не потому, что это на пользу ее большой битве с самой собой. Она пришла из–за своей ярости, из–за стремления навредить вам. Она выберет любую доступную мишень, если вы будете вне ее досягаемости. Если бы мы ничего не делали, то жизни всех, кто был связан с вами, оказались бы в опасности. Не говоря уже о ваших союзниках. Садовод Баснаэйд. Администратор базы Селар. Ее дочь Пайэт. Обитатели Подсадья. Полевые рабочие в горах, на самом Атхоеке. База Атхоек.
Верно. И та, другая Анаандер, которая послала меня сюда, знала себя достаточно хорошо, чтобы догадаться, что ее противник — она сама — сделает это. Возможно, она и направила меня сюда по этой самой причине. Среди прочих.
— Двадцать три минуты, — сказал «Милосердие Кадра». — И врач закончила с лейтенантом Сеиварден. Она говорит, что лейтенант скоро проснется и через час или около того будет более или менее здраво мыслить.
— Спасибо, корабль.
Через двадцать три минуты мы вышли в реальный космос. Еще один «Меч». Интересно, что же оставила эта Анаандер во Дворце Тстур, чтобы удержать его за собой. Но узнать я никак не могла, к тому же это была не моя проблема. Я сделала свои четырнадцать выстрелов на «Милосердии Калра» у меня лежала целая коробка магазинов. Я могла опустошить по одному на каждый корабль Анаандер из Тстура, и у меня еще останется несколько на будущее. Допуская, что у меня было будущее.
И снова — в шлюзовое пространство.
— Двенадцать минут, — сказал мне корабль.
— Лейтенант Экалу.
— Да, сэр.
— Вы готовы?
Если они не вычислили, когда и где мы выйдем из шлюзового пространства на сей раз, им уже ничто не поможет. Единственный настоящий вопрос заключался в том, приняли ли они решение по этому поводу: надо ли им что–то делать и что именно.
— Как и буду всегда, сэр.
Хорошо.
— Если со мной что–нибудь случится, вы будете командовать «Милосердием Калра». Сделайте все, что необходимо, чтобы обеспечить безопасность корабля. Обо мне не беспокойтесь.
— Есть, сэр.
Я не хотела висеть здесь в раздумьях еще десять минут.
— «Титанит».
— Кузина? — прозвучал его голос в моем ухе.
— Спасибо за то, что развлек переводчика.
— Пожалуйста, кузина. — Пауза. — Я совершенно уверен, что знаю, что ты делаешь, но мне интересно, чем это ты стреляешь в корабли Узурпатора. Не ожидаю, что ты расскажешь мне прямо сейчас, но, если ты выживешь — честно говоря, кузина, мне не нравятся твои шансы, — мне хотелось бы спросить тебя об этом.
— Мне тоже не нравятся мои шансы, кузен, — ответила я. — Но я никогда не останавливалась из–за этого прежде.
Молчание почти семнадцать секунд.
— Твоя догадка была неверна. Мои двигатели в порядке. Я просто не могу больше создавать шлюзы. — Итак, «Титанит» мог двигаться, но фактически оказался заперт в той системе — единственной возможностью выйти оттуда для него был Призрачный шлюз. — Около ста пятидесяти лет назад твоя кузина — Узурпатор — попыталась создать что–то вроде базы в моей системе. Но она встретилась со всевозможными необъяснимыми трудностями. Оборудование неожиданно выходило из строя или исчезало, случались внезапные разгерметизации: и все в таком духе. Полагаю, это принесло больше проблем, чем дело того стоило.
— Все будет так, как возжелает Амаат, — ответила я.
— Честно говоря, — продолжал «Титанит», словно я ничего не сказала, — похоже было на то, что она хотела построить верфь. Что на самом деле довольно глупо, поскольку люди с Атхоека время от времени ходили через этот шлюз и определенно обратили бы внимание на что–то столь заметное.
Конечно. Если только она не была вполне уверена в том, что может держать под контролем, кто именно пользовался тем шлюзом. Я подумала об Айми, более двадцати лет назад, когда эта самая Анаандер катастрофически переоценила свои силы и ее раскрыли. Там, где она складировала вспомогательные компоненты. Быть может, она намеревалась строить корабли и на Айми, но об этом так и не стало известно? И конечно же, она складировала тела для использования в качестве вспомогательных компонентов здесь, на Атхоеке. Как на Айми.
— Она покупала мигрантов–самирендов, не так ли, кузен? Что с ними случилось?
— Я старался не повредить их, — ответил «Титанит». — Я хотел их для себя. Но не успел я что–то взять, как кто–то пришел и забрал их. И очень старательно искал меня, я в этом уверен, потому что они понимали, что у них не возникло бы никаких проблем без чьей–то помощи.
— Корабль, — безмолвно сказала я, — пожалуйста, спроси об этом лейтенанта Тайзэрвэт. — А затем вслух обратилась к «Титаниту»: — Спасибо за то, что доверился мне, кузен.
Можно спросить, почему ты выбрал для признания именно эту минуту?
— Любой, кто стреляет в Узурпатора, хорош для меня.
— Знай я это, прояснила бы свои намерения раньше, кузен, — заметила я.
— Что ж, а когда Калр Пять убеждалась в том, что я надежно пристегнут, она извинилась и попросила меня помочь собрать чайный сервиз. И на самом деле я думал, что ты уже знала насчет той попытки соорудить верфь или подозревала это. Нет смысла строить корабли и привозить вспомогательные компоненты, если нет процессорных ядер ИИ, которые должны быть в основе.
Я не знала, где или как производятся процессорные ядра ИИ, хотя мне было известно, что некоторые из них содержались где–то в строго охраняемом хранилище. Мое неведение, несомненно, было предрешенным.
В течение нескольких столетий не строили никаких военных кораблей, и вряд ли они будут строиться. Если бы я вообще думала о том, что будет с имеющимися неиспользуемыми процессорными ядрами, я бы предположила, что их применят на новых больших базах.
— То, что у них было, — продолжал «Титанит», — то, вокруг которого они начинали строить, перед тем как оказались вынуждены покинуть свою базу, привезли через шлюз из системы Атхоек. Я предположил, что там, откуда появилось это, были и другие, а еще я подумал, что у тебя имелась причина взяться за Подсадье, как только ты приехала.
Подсадье, которое столь долго пребывало в забвении, — любые попытки изменить положение терпели неудачу или пресекались. Ее преосвященство Ифиан, сидящая на главной площади, намеренная остановить ремонт Подсадья, невзирая на то что это осложнит жизнь немалому числу обитателей базы. Процессорное ядро ИИ до начала строительства — лишь немногим больше анабиозного отсека. Его довольно легко спрятать внутри стены или в пол. Но зачем привозить процессорное ядро ИИ через шлюз? Почему не доставить его на корабле, который сам может прокладывать себе путь сквозь шлюзовое пространство?
— «Титанит», — сказала я, — пожалуйста, продолжи этот разговор в ближайшем будущем с одним из моих лейтенантов или с «Милосердием Калра».
— Я подумаю над этим, кузина.
— Десять секунд, — сказал корабль мне в ухо.
Я подняла пистолет. Уперлась в корпус. Голос «Титанита» произнес в моем ухе:
— Я просто хотел сказать, кузина, то, что ты делаешь, — невероятно глупо. Хотя я не думаю, что ты глупа, поэтому я подозреваю, что ты совсем сошла с ума. Что заставляет меня сожалеть, что я не узнал тебя получше.
Свет. Никакого корабля, но полдюжины мин (других я не могла видеть, но ощутила, как завибрировал корпус «Милосердия Калра», когда одна из них взорвалась от его приближения). Одна мина взорвалась в нескольких метрах от меня, привязанной к корпусу корабля, и, прежде чем я осознала это, произошла вспышка, а затем — белизна и боль. И больше ничего, даже голоса корабля в ухе.
Боль не стихала, но слепота, вызванная вспышкой, прошла. Я по–прежнему была привязана, но — лишь к опаленной пластине корпуса. Больше ничего. Я не видела никаких мим, только несколько обломков. Капитан того четвертого корабля оказалась умна, как я и опасалась, — она рассчитала, где с наибольшей вероятностью мы выйдем из шлюзового пространства, и выпустила достаточно мин, чтобы наверняка нанести ущерб. Она никак не могла догадаться, что я пользовалась пистолетом Пресгер, и, вероятно, была озадачена тем, что мы делали, появляясь, а затем — вновь исчезая, но не хотела рисковать. И конечно, из всех капитанов у нее было больше всего времени подумать о том, чем мы могли заниматься, и больше всего времени, чтобы решить, как поступить.
Что ж, это действительно больше не моя проблема. Я сделала все, что могла. Корабль и лейтенант Экалу, очевидно, повиновались моему приказу. Через час — чуть больше — те первые четырнадцать пуль должны долететь до «Меча», в который я стреляла, правда я никогда не увижу результатов, если только мне не повезло в невероятной степени пробить тепловой щит корабля. Хотя даже тогда я могу не увидеть их. У меня оставалось воздуха на несколько часов, ныло все тело, а левая нога и бедро жутко болели. Я сама загнала себя в такое положение, понимая, что это весьма вероятно. Том не менее умирать я не хотела.
Но особого выбора, казалось, у меня не было. «Милосердие Калра», как я надеялась, благополучно убрался отсюда. Я находилась на значительном удалении от посещаемых зон системы. Возможно, не так далеко, как самые дальние внешние базы, но они были сейчас с другой стороны от солнца. У меня по–прежнему имелся пистолет и некоторый боезапас. Я могла использовать его, чтобы оттолкнуться в том или другом направлении, могла отпихнуть от себя пластину корпуса. Но потребовались бы годы, чтобы добраться таким образом до чего–нибудь стоящего.
Оставалась одна надежда — призрачный шанс, что за мной вернется «Милосердие Калра». Но каждая уходящая секунда — я чувствовала, как они одна за другой уносятся из настоящего в неизменное прошлое, — каждое мгновение, в котором корабль не появлялся, делало его возвращение все менее вероятным.
Или нет? Наверняка найдется подходящее мгновение для того, чтобы корабль вернулся, если он собирался это сделать. Я смогу рассчитать — где и когда.
Я попыталась дышать спокойнее. Я должна суметь сделать это легко — более или менее, но не получалось. Вероятно, у меня кровотечение в ноге, возможно довольно сильное, и у меня наступает шоковое состояние.
Ничего. Я ничего не могла сделать. Я ничего никогда не могла сделать, тем все и должно было закончиться. Я избегала этого так долго, зашла так далеко благодаря крайней решимости, но это мгновение всегда было передо мной, всегда поджидало меня. Никакого смысла в том, чтобы пытаться рассчитать, когда корабль сможет вернуться за мной и вернется ли вообще, я не могла этого сделать, не смогла бы, даже будучи в состоянии думать ясно, если б в моих ушах звучало что–нибудь другое, помимо собственных отчаянных вдохов и яростного барабанного боя пульса.
Это шок от потери крови, я почти уверена. И на самом деле, может, и хорошо, уж лучше потерять сознание через минуту или две, чем провести часы в ожидании, когда закончится воздух, и думая, вернутся ли они за мной, когда ото было глупо, ведь я приказала Экалу заботиться о безопасности корабля и экипажа, а не о моей. Мне пришлось бы сделать ей выговор, если б она пренебрегла этим.
Делать нечего, кроме как подумать о песне. Короткая ли, длинная, не важно. Закончится, когда закончится.
Что–то врезалось мне в спину, сотрясло все тело, подбросило поврежденную левую ногу, боль пронзила и оглушила меня на мгновение, а затем все погрузилось во тьму. Я подумала, что это побочный эффект боли, но затем увидела внутренности воздушного шлюза, почувствовала силу тяжести и чуть не рухнула на пол, но кто–то или что–то удержало меня. Голос в моем ухе сказал:
Буфера Аатр, она пытается петь? Двенадцать. Это был голос Калр Двенадцать.
И я оказалась вне шлюза, в коридоре, лежа на спине, шлем стянули, скафандр сняли.
— Иначе я бы забеспокоилась. — Врач. Хотя в ее голосе звучала тревога.
— Экалу, — сказала я. Или попыталась, я все еще хватала ртом воздух. — Я приказывала…
— Прошу прощения, сэр, — прозвучал голос лейтенанта Экалу в моем ухе, пока с меня срезали одежду, пока врач и Двенадцать быстро накладывали восстановители на мое тело, по мере того как оно открывалось, — вы сказали, что, если с вами что–нибудь случится, командовать буду я и мне следует делать то, что нужно, сэр.
Я закрыла глаза. Боль стала отступать, и мне показалось, что я начала управлять своим дыханием.
— Вы по–прежнему командуете, лейтенант, — заметила врач. Я не открыла глаза, чтобы видеть, что она делает. — Капитан флота направляется на операцию. Нота потеряна. — Кому было адресовано последнее — не знаю. Мои глаза все так же оставались закрыты, я сосредоточилась на дыхании, на отступающей боли. Я хотела сказать, что они, возможно, зря старались и не следовало за мной возвращаться, но не смогла. — Лежите спокойно, капитан флота, — изрекла врач, будто я пошевелилась или что–то сказала. — У Экалу все под контролем. — И больше я ничего не помнила.
