21. Но ведь светлячок исчез
После того как Фима спускался утром за газетой, дверь в квартиру так и стояла открытой – слишком он был увлечен телефонными беседами. И когда Фима поднял голову, то вдруг обнаружил перед собой Аннет Тадмор в красном пальто и голубой беретке, на французский лад сдвинутой набекрень. Глаза ее сверкали, щеки разрумянились от утреннего холодка. Она показалась Фиме очень юной, невинной и до боли прекрасной. И в тот же миг он вспомнил, что натворил позавчера, и отвращение к себе окатило его.
Аромат тонких духов, приправленный, возможно, легким запахом ликера, исходил от нее, пробуждая в Фиме раскаяние и вожделение.
– С раннего утра, – сказала Аннет, – пытаюсь дозвониться до вас. Но все время занято, без перерыва. Можно подумать, что вы прямо из дома руководите мирной конференцией. Простите мое вторжение. Поверьте, на две минуты, не более. Нет ли у вас, случаем, водки?
Неважно. Послушайте, я, возможно, потеряла у вас сережку Я была настолько растеряна. Наверняка вы решили, что я психически ненормальная. Но вы, Фима, мне приятны тем, что меня совершенно не волнует, как я выгляжу в ваших глазах. Словно мы брат и сестра. Я почти ничего не помню из того, что я вам здесь наболтала. И вы не смеялись надо мной, потому что человек вы хороший. Не находили вы сережку? Серебряную. Такую продолговатую, с маленьким сверкающим камешком?
Фима, поколебавшись, сбросил с кресла кипу газет и усадил Аннет. Но тут же передумал, поднял ее и, вступив с ней в короткую борьбу, освободил ее от красного пальто. Красавицей, умницей, деликатной, заманчивой виделась она ему в это утро. Фима помчался на кухню, чтобы вскипятить чайник и проверить, не осталось ли немного ликера в бутылке, которую принес ему отец.
Вернувшись, он задумчиво сказал:
– Ночью вы мне приснились. Вы были прелестны, исполнены радости, потому что муж к вам вернулся, и вы ему все простили. Но наяву вы еще прекраснее. Голубое вам очень к лицу. Вам надо чаще носить голубое. Согласитесь ли вы подвести жирную черту под тем, что случилось позавчера? Мне ужасно стыдно. Ваша близость вскружила мне голову, и, похоже, я повел себя как насильник-плакса. Более двух месяцев не было у меня близости с женщиной. Но это никак не оправдывает свинство. Научите, как я могу загладить свою вину.
Аннет ответила:
– Довольно. Прекратите. Снова вы доводите меня до слез. Вы мне очень помогли, Фима, своим умением слушать, отдаваясь собеседнику всем сердцем, проявляя подлинную симпатию. Я думаю, что никто во всем мире еще не слушал меня так, как вы. А я повела себя как спятившая эгоистка, зацикленная исключительно на себе. Сожалею, что я вас обидела.
И добавила, что он сейчас подкрепил ее веру в сны – именно этой ночью, когда Фима видел ее во сне, Ери действительно позвонил из Милана. Голос его звучал жалко. Сказал, что понятия не имеет, чем же это закончится. Дескать, время все излечит. Только постарайся не ненавидеть меня.
– Время… – начал было Фима, но Аннет накрыла ладонью его губы:
– Давайте помолчим. Позавчера мы наговорились с лихвой. Давайте просто посидим молча пару минут, а потом я пойду. У меня намечена тысяча дел. Но мне хорошо с вами.
И они молчали. Фима уселся рядом с ней на подлокотник кресла, рука его едва-едва касалась ее плеча, он испытывал жгучий стыд за окружающий хаос: нижняя рубаха с длинными рукавами валяется на кушетке, незадвинутый до конца нижний ящик выпирает из шкафа, пустые кофейные чашки толпятся на столе, повсюду газетные листы. Он проклинал пробуждающееся вожделение, мысленно клялся, что уж на сей раз поведет себя безупречно.
Аннет произнесла задумчиво, скорее себе, чем Фиме:
– Я причинила вам зло.
От этих слов Фима едва не расплакался. С детства в нем поднималась сладкая волна, когда кто-нибудь из взрослых говорил нечто похожее. С трудом подавил он порыв – рухнуть к ее ногам, как это проделал во сне ее муж. Впрочем, Фима не совсем был точен: это ведь случилось не во сне, а в его мыслях – когда он обдумывал сон. Но какая разница.
– У меня для вас добрая весть. Вашу сережка я нашел. Лежала в кресле, в котором вы сидите. И не поверите, какой я остолоп: увидев сережку утром, я подумал, что это светлячок, позабывший погасить свой фонарик. – И, набравшись мужества, добавил: – Но знайте, я вымогатель. Задаром не отдам вам светлячка.
Аннет расхохоталась. Она не перестала смеяться, даже когда он склонился над ней. Ухватила его за волосы и притянула к себе, чмокнула в кончик носа, как целуют малолетних детей:
– Этого достаточно? А теперь вернете мне мою сережку?
– Это даже больше того, что я заслужил. Вам полагается сдача.
И, к собственному изумлению, Фима обхватил ее колени и с силой потянул ее из кресла, и они упали на пол, и затопило его головокружение от нарастающего вожделения и отчаяния. Без лишних проволочек освободил он ее от одежды, хотя и пролагал себе путь вслепую, с искусностью лунатика, и стремительно проник в нее, ощущая, что не только его естество, но он весь, целиком, погружается в ее лоно. В считаные секунды изверг он из себя семя и протяжный рев. А когда вынырнул из небытия, пустой и невесомый, словно луч света, будто оставил в ней всю тяжесть своего тела, обрушились на него страх и ужас – осознание, что вновь он унизил и ее, и себя. И на этот раз все разрушил навсегда. Но тут нежные пальцы Аннет медленно прошлись по его голове, по затылку, и сладкая дрожь пробежала по всему Фиминому телу, даже кожа пошла пупырышками.
– Плакса-насильник, – прошептала Аннет и добавила: – Тише, тише, малыш. – И спросила: – Так найдется в этом доме капелька водки?
Фима перепугался, что она сейчас замерзнет, и принялся неуклюже натягивать на нее одежду, пытаясь что-то сказать, но ее ладонь снова прижалась к его губам:
– Помолчи же, болтунишка.
Чуть позже, приводя в порядок перед зеркалом свои чудесные волосы, она сказала:
– Я побежала. У меня тысяча дел. Только верни мне сережку, которую я заработала самым честным образом. Вечером я тебе позвоню. Сходим в кино. В “Орионе” идет чудесная французская комедия с Жаном Габеном.
Фима кинулся в кухню, вылил в стаканчик остатки ликера. В самый-самый распоследний момент ему удалось спасти электрический чайник, вода из которого почти полностью выкипела. Но сколько он ни силился, вспомнить, куда же положил сережку, так и не смог. Фима поклялся, что перевернет весь дом и еще вечером вернет ей в целости и сохранности ее волшебного светляка. Провожая ее до двери, он бормотал, что никогда-никогда себе этого не простит.
Аннет смеялась.
