Глава 9
Пятница 17 марта, 1978, день
Ленинград, Измайловский пр.
Дуло вдоль проспекта немилосердно. По северному злой ветер вымораживал скулы и гнул пешеходов к земле. Я нырнул в долгожданную подворотню, словно солдат в окоп из-под обстрела, и с облегчением перевел дух. Смахнул со щек невольные слезы и заторопился дальше, в свой сумрачный подъезд. Пусть в нем попахивает плесенью из подвала, зато от пузатых батарей щедро расходится жар, а за это я сейчас был готов простить многое.
Взлетел, постепенно отогреваясь, на три с половиной лестничных пролета вверх и замер на полушаге, ошарашенный открывшейся картиной. На уровне моих глаз, на фоне той самой желанной батареи ярким пятном выделялись знакомые финские сапожки с приметно-красным кантом. Я поднял недоуменный взгляд выше. На облупившемся подоконнике сидела, нахохлившись, Софья и остановившимся взглядом смотрела куда-то сквозь стену дома напротив. На полу в углу стояла средних размеров ободранная клетчатая сумка.
— Эй! — я крадучись поднялся по оставшимся ступенькам и осторожно пощелкал пальцами перед ее лицом.
Она медленно повернула голову и посмотрела на меня без всякого выражения.
Я наклонился к ней, разглядывая.
"Да она, похоже, больна!" — сообразил, увидев влажный лоб и покрасневшие склеры.
— Ты это что? — пробормотал растерянно и положил ладонь на лоб.
Ну, точно, горячий. А пальцы — холодные, как лягушки.
— Эй, Софи, — сказал громче, разминая ее ладонь, — ты почему не в кровати?
Она посмотрела на меня, шмыгнула носом и просипела:
— А нету кровати.
— Не понял… Как нету? А в общаге?
— Выгнали. Уж три дня как, — мрачно ответила она.
— Че?! — вырвалось из меня потрясенно, — как выгнали? За что?
— За что, за что, — забормотала Софья, недовольно щурясь вдаль, — да какая теперь разница за что?! Ну, предположим, за дебош…
— О, мать, да ты буйна во хмелю… — растерянно проговорил я.
Она злобно зыркнула и отвернулась.
— Снимать комнату теперь придется? — предположил я неуверенно.
— На что?! — почти простонала Софья.
— Понятно, прогулеванила все, — протянул я, и был награжден за это еще одним недовольным взглядом.
— Иди уж, — сказала она тускло, — я случайно именно в твою парадную зашла согреться.
— Верю, — сказал я, быстро прокручивая в уме варианты, — а с работы вас, сударыня, не турнули?
— Тебе-то какое дело? — сумрачно спросила она.
— Да… Привык уже к лечащему врачу, — развел я руками.
— Не знаю… — Софья обхватила себя руками и начала раскачиваться, — ничего не знаю… Паспорт еще потеряла… Дура…
— Ого, — я в удивлении почесал затылок, — да у тебя талантище! Слушай, Софи… Софи! Ну-ка, золотце, посмотри мне в глаза. Ты, вообще, можешь себя прилично вести? Держать себя в рамках? Или это дохлый номер?
— Не знаю, за кого ты, ребенок, меня принимаешь, — она приняла оскорбленный вид, — но за все время учебы и работы в Ленинграде у меня было только два привода в милицию. Да и то… — она безнадежно махнула рукой, — а! Что теперь говорить…
Я еще чуть поколебался. Ну, не домой же ее такую тащить… Нет, у родителей со здоровьем все в порядке, но сердца-то не железные… Перед моими глазами как живое встало батальное полотно: — "мама, папа, а это — Софочка, наш участковый, теперь она поживет со мной в комнате", — и я гнусно ухмыльнулся.
— Так! — хлопнул в ладоши, — собралась с мыслями. Есть вариант с жильем где-то до июля. Но! — я нацелил на нее палец, — ты должна твердо пообещать мне две вещи. Первая — никаких гостей и выпивки, — она истово закивала, глядя на меня со внезапно вспыхнувшей надеждой, — второе: будешь опекать живущую там девочку. И не дай бог… — я сделал паузу и многозначительно помотал пальцем перед ее лицом, — не дай бог я замечу какое дурное влияние с твоей стороны… Да, и третье — обо всем этом молчать. Даже подружкам. Договорились?
Она резво спрыгнула с подоконника, поморщилась, а потом с подозрением уточнила:
— А что за девочка?
— Да… Сирота практически. Посиди пока здесь, у меня папа после аппендэктомии дома. Я за такси, быстро, — и я побежал вниз, перескакивая сразу через две ступеньки и покачивая в изумлении головой. А еще говорят, что в одну воронку два снаряда не падают. Еще как падают, особенно если воронка дурная.
В машине Софья сразу стала уплывать. Уже на первом повороте она клюнула носом, а еще через квартал завалилась мне на плечо и, протяжно вздохнув в полусне, сладко засопела под негромкие редкие щелчки таксометра.
— Софи, — потеребил я ее, когда такси встало у подъезда, — приехали.
— Ах, — сонно пробормотала она и заозиралась вокруг, болезненно щурясь.
— Улица Фрунзе, — пояснил я ей и протянул водителю рубль, — выходим.
Взял сумку и поволок спотыкающуюся через шаг Софи на третий этаж. Открывать дверь своим ключом не стал — нажал звонок, проверяя Мелкую.
— Кто? — раздалось секунд через двадцать.
— Я.
Дверь мгновенно распахнулась. Мелкая качнулась было ко мне, словно собираясь прыгнуть на шею, но, увидев, что я не один, быстро сделала пару опасливых шагов назад. Взгляд ее потемневших глаз тревожно метнулся с меня на Софью и обратно. Но буквально через несколько мгновений спина ее распрямилась в струнку, подбородок пошел вперед — ни дать, ни взять, молодая хозяйка встречает нежданных гостей.
— Молодец, — похвалил ее за все сразу и зашел в прихожую. Поставил сумку на пол и наклонился, снимая сапоги. — Всегда! Всегда спрашивай "кто?", и лишь потом открывай.
Мелкая моментально вычленила в сказанном главное: она остается здесь и дальше.
— Ты мне уже говорил, — кивнула с улыбкой, в которой в равных пропорциях смешалась легкая укоризна с простодушным лукавством, — мне от тебя одного раза достаточно.
За моей спиной негромко, но многозначительно кашлянули. Я повернулся к Софье. Было видно, что стоит она из последних сил.
— Это — Тома, — представил я уверенно пристроившуюся за моим плечом Мелкую, — она под моей опекой. Тома — это Софья. Мой… Эм… Да, мой товарищ, — кивнул я сам себе и, ухмыльнувшись, добавил, — и мой лечащий врач.
Привалившаяся к косяку Софи молча изобразила, как приветствуют демонстрантов с трибуны Мавзолея.
— Она гриппует, — продолжил я инструктаж, — поэтому близко к ней не подходи. И, еще, она попала в тяжелую жизненную ситуацию и пока составит тебе здесь компанию.
Мелкая согласно мотнула челкой и деловито уточнила:
— Обед? Я могу лагман подогреть.
— Душ и в койку… — простонала Софья, сдирая с себя куцее пальто, — и не кантовать…
Я принял пальто и кивнул Мелкой:
— Дай ей полотенце. И застели диван, ей не до того сейчас. А твой лагман я и сам с превеликим удовольствием еще раз поем.
Лицо Мелкой словно осветило солнцем. Она застенчиво добавила:
— Я как раз лепешки испекла…
Я восхищенно цокнул:
— Вот же ж достанется кому-то сокровище.
И пошел на кухню. Вслед мне хмыкнули в два носа.
Суббота 18 марта, ранний вечер,
Ленинград, ул. Фрунзе
Софья продрыхла больше суток, но когда выбралась из кровати, ее уже не пошатывало из стороны в сторону. Дошла до туалета, потом жадно выдула несколько стаканов чая и уже собралась даже затеять что-то вроде стирки своего белья: взяла крупную терку и принялась строгать хозяйственное мыло, но тут приехал я и со словами "совсем сдурела" загнал ее обратно под два одеяла.
С легким раздражением посмотрел сверху вниз на неугомонную девицу и честно предупредил:
— Ну, готовься, сейчас буду исполнять свой долг.
Глаза у Софьи начали округляться, и даже зубы перестали мелко постукивать друг о друга.
— Врачебный, — уточнил я после короткой паузы и пошел за помощью.
Мелкая пристроилась за моим плечом с включенной настольной лампой, я нацелил ручку столовой ложки Софьи в рот.
— Деточка, скажи дяде "а-а-а"…
— Да что ты там поймешь?! — слабо отнекивалась она.
— Не упрямься, девонька, — настаивал я.
— А-а-а-аааа… — протяжно сдалась Софья.
— Так… — оживился я, вглядываясь в гиперемированную глотку, — ага…
Убрал ложку и скомандовал Мелкой:
— На зубы посвети, кариес заодно проверим.
Софья торопливо лязгнула челюстями и плотно сжала губы.
— Понятно, — сказал я, распрямляясь, — ну что: ангины, слава богу, нет, честный грипп. Обойдемся без уколов.
— Свет убери, режет, — поморщилась Софья.
Мелкая покосилась на меня. Я кивнул, и в комнате потемнело.
— Пить, пить и пить. И лежать. Есть будешь?
— Я кашу рисовую на молоке сварила, — торопливо вмешалась Мелкая, — жиденькую.
— Спать! — Зубы Софьи опять начали выбивать костяную дробь.
— Спи, — кивнул я и подоткнул одеяло, прикрывая ей плечо.
Пощупал горячий лоб: было где-то чуть за тридцать восемь.
— Спи, — повторил, отступая, — Тома сейчас тебе банку с питьем принесет.
Софья буркнула что-то неразборчивое и, отвернувшись к стене, натянула на голову одеяло.
Мы прошли на кухню. Я приподнял чайник, проверяя, есть ли в нем вода, и поджег конфорку.
— А… — начала Мелкая, указывая на холодильник.
— Не буду, — качнул я головой.
По ее лицу скользнула тень огорчения, и я приобнял ее за талию.
— Ты не забыла, — с легкой улыбкой наклонился к ее виску, — мы сегодня приглашены на ужин? Мне положено быть на нем голодным. Тебе, кстати, тоже. Мама иного не поймет.
Я сложил губы в трубочку и тихонько подул в подставленное ушко. Мелкая хихикнула, поежившись, а потом потерлась скулой о мое плечо и замерла.
Поход в семью ее волновал. Я назвал ее сестрой и даже представил в этом качестве своей Томке, но родители — это ж совсем другое… Заяви им такое, и всем может стать только хуже. Это было понятно мне, это было понятно Мелкой, но все равно такое умолчание отбрасывало на нашу жизнь длинную стылую тень: попав в нее, мы обнаруживали вдруг, что стоим над обрывом.
Подбадривая, я легонько провел ладонью по узкой девичьей спине, от талии к лопаткам, и отпустил. Пообещал, отходя:
— Завтра весь день будем по магазинам бегать, имущество сюда подтаскивать, вот там ты меня и покормишь, да не один раз. А пока — на, сходи, примерь, — и я достал из сумки сверток.
С вещами у Мелкой было туго, особенно с бельем. Я даже успел пожалеть, что нет больше под рукой такого удобного Гагарина. Появляться же на Галёре я себе строго-настрого запретил и теперь долго буду обходить ее по другой стороне Невского. Но был ведь еще "Альбатрос" для морячков, и можно было бы без особого риска купить белую книжечку отрывных чеков ВТБ, в народе называемых бонами, да зайти туда за импортными "недельками"…
Можно… Но меня словно за шиворот держало ощущение какой-то неправильности. Извертелся поздним вечером в кровати, пытаясь понять умом, в чем подвох, а озарило меня уже ночью, в короткой дреме, когда приснилась Мелкая.
Я увидел ее со спины, на фоне уходящих к далеким горам ярко-салатовых рисовых полей. Слегка покачивали под ветерком своими разлапистыми ветками редкие кокосовые пальмы. В придорожной канаве, заполненной ленивой проточной водой, лежали, опустив на красную дорогу тяжелые головы, буйволы.
Мелкая стояла в привычной темно-коричневой школьной форме, лишь на запрокинутой к небу голове была коническая шляпа из пальмовых листьев, потертая и выгоревшая на солнце. Сначала было тихо, и я не сразу понял, куда она смотрит. Потом со стороны гор донеслось слабое жужжание. Я пригляделся — то стайкой зеленых стрекоз летели миниатюрные издали вертолеты. Они пошли на нас по широкой дуге, лопасти винтов вращались с огромной скоростью. Миг, и в жужжание вплелись новые звуки. Я увидел в дверях крошечные вспышки. Пулеметчики стреляли короткими злыми очередями, головы их были не больше карандашных точек.
Стало жутко, словно на ночь глядя начитался Стивена Кинга. Я изо всех сил взмахнул рукой, сметая Мелкую в канаву, и проснулся от боли, саданув кистью по стене.
— Уххх… — с облегчением потряс в воздухе рукой.
Размял ладонь, проверил пальцы. Сквозь зубы обложил Штаты. Вот тут-то ассоциативные цепочки вдруг и замкнуло:
"Охх… Какой, нафиг, воспитатель совершенного советского человека и спекули на Галёре?! Какая перекупка бон у "Альбатроса"?"
Несмотря на ноющую боль, я почувствовал облегчение, словно только что прошел по самому краю замаскированной волчьей ямы и лишь потом узнал о ее существовании.
"Не-не-не… Хорошо, что не успел лично злоупотребить перед Томками. Хорошо, что начал шить", — я выдохнул, расслабляясь. Боль начала отступать, и я подвел итог внезапному озарению: — "Все! Никаких больше спекулянтов и перекупщиков. Никакого выпендрежа с западными шмотками. Это будет в основе нашей аксиоматики".
То было позавчера. Вчера же, сразу после школы, еще до неожиданной встречи с Софьей, я побежал в универмаг за бельем на девочку-подростка. Оно было, и вполне приличного качества, но в соседнем отделе я обнаружил советскую кулирную гладь с эластаном и, не удержавшись, купил сразу четыре метра. Вечером долго колдовал над выкройками, пытаясь на глазок угадать размеры, и строчил в своей комнате до полуночи. Мне нравилась эта спокойная работа руками — под нее хорошо думалось.
Мелкая развернула сверток, достала первый предмет и бурно покраснела.
— Иди, меряй, — повторил я, — там три варианта. Скажешь, какой лучше других подошел.
— Шил? — Мелкая уже обнаружила отсутствие фабричной бирки и незнакомый фасон "шортиками".
— Шил, — признался я.
Она обхватила меня руками и прижалась, уткнувшись носом в шею. Забавное, должно быть было зрелище со стороны: трусики из рук Мелкая так и не выпустила.
Я еще чуть побаюкал ее в объятиях. На душе было светло, словно после долгих блужданий я наконец-то выбрел на верную дорогу. Теперь все шло правильно.
Тот же день, позднее,
Ленинград, Измайловский пр.
Зря я опасался — ужин шел по-домашнему расслаблено.
Мама прихватила Мелкую сразу на пороге: приобняла, потом взяла за подбородок и пристально посмотрела в глаза, выглядывая там что-то ей одной известное. С облегчением выдохнула невнятное "ну, слава богу!" и увлекла за собой на кухню.
Мелкая и правда за эти дни изменилась: движения округлились, смех теперь звучал чисто и беззаботно, а глаза часто искрили улыбкой. Это было заметно. Меня даже сегодня на перемене отловила ее классная — Биссектриса, указала взглядом на щебечущую с подружками Мелкую и шепнула негромкое "спасибо". Я долго потом чесал в затылке, пытаясь понять, осталось ли еще в нас что-нибудь такое, что на самом деле было бы секретом для наших учителей.
За столом, когда перешли к чаю, я сообщил родителям о предстоящей на майские экспедиции. Сделал это без излишних деталей, и в такой форме это было воспринято благожелательно: папа и сам недавно еще любил прихватить летом дней десять для сплава на плотах по северным рекам.
— И немного пошьем тут, — добавил я, — сумки походные для участников и еще кое-чего по мелочам.
Мелкая встрепенулась и посмотрела на меня с недоумением.
— Ты, если захочешь, участвуешь, — успокоил ее я.
Она часто-часто закивала, а мама торопливо пригубила чашку, пытаясь скрыть невольную улыбку.
— А чем магазинные рюкзаки-то не нравятся? — тут наконец заговорил папа.
Он почти весь вечер промолчал, но не замкнувшись в себе, а как-то уютно и доброжелательно. Смотрел в основном в телевизор и лишь изредка скользил по нам почти невесомым взглядом, что-то про себя отмечая такое, что становилось ясно: еще одного разговора тет-а-тет на задушевные темы мне не избежать.
Было, было у меня подозрение, на чем мы сыпемся — на невербалке. Мелкая порой глубоко ныряла в мое личное пространство и чувствовала себя там комфортно и уверенно, поглядывая вокруг с легким неосознанным вызовом: точь-в-точь так из зарослей актиний смотрит в беспокойный океан рыбка-клоун. Да и я время от времени забывался: то заправил ей выбившуюся прядку за ушко, то сцепил под столом наши пальцы.
— Рюкзаки нам особо не нужны: мы же не в поход идем, у нас будет стоянка, — пояснил я, — а вот именно походных сумок, чтоб большого объема, из плотного материала, с ремнем для наплечного ношения — нет. Да и пофорсить хочется.
— А! Вот это — понятно, — усмехнулся папа и опять перенес внимание на экран: там царил Ираклий Андроников, непостижимый и неподражаемый, носитель эталонной русской речи.
Мама с Мелкой опять завели свой безобидный треп о кулинарии. Похоже, им было чем поделиться друг с другом.
Я выдохнул с облегчением и потянулся за очередным ромбиком земелаха.
— Я бы на твоем месте так не расслаблялся, — вполголоса заметил мне папа, доверительно наклонившись к моему уху.
Я сначала не понял. Потом взглянул повнимательней на довольную чем-то маму. Сильно довольную…
А вот и правда, что это она порой так странно смотрит то на Мелкую, то на меня?
Папа ухмыльнулся в кулак:
— Не спи, боец — враг не дремлет.
— Эй, — несильно ткнул я его вбок, — она же это не серьезно, правда?
Вышло как-то жалобно.
— А вот с этим ты уже сам разбирайся, — и папа сладко потянулся в кресле, — сам. Ты же этого хотел?
Тот же день, вечер,
Ленинград, Невский пр.
Ни Карл, ни Джордж не испытывали иллюзий: в КГБ за безобидных чудаков-архивистов их уже давно никто не держит. Да и в фокусе с надувной куклой советская контрразведка, безусловно, разобралась, было на то у них и время, и возможности. Теперь любой выезд сотрудников Станции приводил в действие сложную "вертушку" из полутора-двух десятков автомобилей наблюдения, и оторваться от них на время в "мертвую зону" стало задачей, по сложности своей сопоставимой с полетом на Луну.
Вот и сейчас, стоило только оперативникам свернуть с Литейного на Невский, как на хвост к ним бойко, всего через одну машину, пристроилась уже запримеченная сегодня в районе Полюстрово красная вазовская "тройка", а светло-серая "Волга", что издали вела их предыдущие три квартала, ушла прямо, в сторону Владимирской площади.
Джордж негромко присвистнул, провожая взглядом в зеркале чрезмерно резво стартовавшую машину:
— А двигатель-то у нее форсирован.
— Не думаю, — глаза Карла блеснули из-под широкополой шляпы, — капот вниз провисает, багажник, наоборот, задран вверх. Чуть-чуть, конечно, но если приглядеться, то видно. Спецмашина… На них, вероятно, сразу на заводе двигатель помощней ставят.
— Может быть… — вместо ожидаемого спора Джордж снова вгрызся в ноготь на большом пальце.
— Джорджи, перестань, — попросил Карл с мягкой укоризной.
— А!? Да, чертова привычка… — Джордж недовольно отплюнул что-то в сторону, — знаешь, верно кто-то сказал, что наша работа — это недели скуки, перемежаемые минутами ужаса.
Кляксой яростного мрака на подсвеченных облаках явился и уплыл назад бунтующий конь, потянулись покрытые мохнатой изморозью решетки Аничкова моста.
— Меня больше погода волнует, — поежился Карл, — минус десять и северный ветер. Они называют это весной.
— Ничего, я не сахарный, — Джордж натянул кожаные перчатки, а потом добавил: — Ты там не молчи в зале как истукан, смейся со всеми.
Карл поиграл желваками и включил поворотник. Вызывающе длинный "Бьюик Регал" с дипломатическими номерами нахально свернул под "кирпич" на Малую Садовую и, прокатив немного, встал напротив служебного выхода из театра Комедии.
Машина затихла, но еще секунд пять они сидели в ней неподвижно и молча, словно задумавшись о чем-то важном.
Впрочем, так оно и было — вот уже полтора часа как в городе раскручивалась тугая пружина шпионской операции. Сначала резко, продемонстрировав специальные навыки, сошли с привычных туристических маршрутов и рассыпались по дальним районам сразу полтора десятка резвых "интуристов", что прибыли на пароме этим утром. Потом откуда-то из Купчино выстрелил короткую серию в эфир подпольный передатчик. Как-то вдруг все сразу, в театры и концертные залы направились сотрудники консульства и приехавшие к ним в гости коллеги из Москвы. А полчаса назад на Васильевском острове из машины консула выскочила, оставив за себя обманку, и помчалась темными проходными дворами в сторону Смоленского кладбища Синтиция Фолк.
Растянуть, разорвать плотную опеку Комитета, исчерпать контрразведывательные ресурсы оппонента — вот их задача.
Но эпицентр операции был здесь.
— Вперед, — Карл с неторопливым достоинством выбрался из массивного седана.
Из-за поворота с улицы Ракова осторожно высунулись темно-зеленые "Жигули". На морде у машины, казалось, застыло выражение неловкой застенчивости.
— Да здесь мы, здесь, — Карл приветливо помахал сидящим в салоне.
— Знаешь, забавно, на историческом месте встали, — Джордж притормозил у капота "Бьюика" и провел рукой поперек тротуара, словно намечая на асфальте линию, — вот прямо здесь местные террористы провели подкоп из подвала Елисеевского до середины улицы и заложили заряд на пути у государя-императора. Он по воскресеньям обычно присутствовал на разводе караула в Михайловском Манеже, — Джордж махнул в сторону Зимнего стадиона, — а возвращался тут, выезжая через Малую Садовую на Невский.
— И как, взорвали? — вяло обозначил интерес Карл и вздернул воротник своего пальто повыше.
— Не здесь, — с каким-то сожалением ответил Джордж, — он в тот день изменил маршрут и поехал в Михайловский дворец, в гости к кузине, Екатерине Михайловне. Тут два квартала всего — пока он там чаи гонял, заговорщики успели переместиться и занять новые позиции вдоль Екатерининского канала. Там всего два моста в направлении Зимнего дворца, никак не объехать. Перед одним из них бомбами и забросали.
— Пошли, — Карл закатил глаза к небу, — у нас сегодня своя история. Хочется верить, что она будет не столь трагична.
Они неторопливо зашагали к цели — две мужские фигуры вызывающе нездешнего вида.
Зимой для похода в театр Карл признавал только приталенный коверкот благородно горчичного цвета и светло-бежевую борсалино с чуть заломленными набок полями. Одеваясь на выходы, он становился занудой:
"Джорджи, пальто ниже колен — удел богемы", — наставлял Карл сегодня своего партнера, — "а у людей, вообще не признающих пальто, всегда есть и множество других недостатков — постараемся же ни в чем не быть на них похожими".
Гардероб Джорджа с трудом умещался в трехстворчатый шкаф, и на выбор одежды под настроение у него порой мог уйти и час. Но в этот раз он молча снял с вешалки уже примелькавшееся на Невском белое двубортное пальто, а потом еще и повязал поверх броский шарф канареечного цвета: зимние сумерки, когда народ уже повалил с работы, для наружки самое тяжелое время, и совершенно не к чему напрягать их сегодня сверх необходимого минимума.
А вот под пальто у него пошла "стерильная" одежда, доставленная в вализе прямиком из Лэнгли и прежде никем не ношенная: на ней гарантированно не было ни вмонтированных отслеживающих устройств, ни запахов, которые могли бы учуять служебные собаки.
Для одиночки обыграть наружное наблюдение в родном для тех городе практически невозможно. Контрразведчиков банально намного больше, они работают натренированными командами и знают местность как свои пять пальцев. Только неожиданная домашняя заготовка могла дать — нет, не успех, а лишь некий шанс на него. Такие приемы готовятся кропотливо, порой годами, и лежат в запасниках до особо важных случаев, как дебютные варианты у гроссмейстеров для решающих матчей.
И вот такой случай настал.
Еще прошлой осенью резидентуры ЦРУ в Западной Европе активизировали налаженные "в темную" контакты с ленинградцами, регулярно выезжающими за рубеж. В Киле и Гамбурге, Роттердаме и Стокгольме давние партнеры по небольшому теневому бизнесу обращались к морячкам и дальнобойщикам с благовидной просьбой: помочь своим знакомым найти затерявшегося в СССР младшего родственника.
Знали о том пацане немного: лишь то, что он был усыновлен совсем мелким и живет теперь в семье, что где-то пару лет тому назад перебросили по службе из Москвы в Ленинград. Еще был известен возраст "потеряшки", впрочем, от слушателя к слушателю он менялся, то опускаясь до четырнадцати, то поднимаясь до восемнадцати.
"Понимаешь", — звучало от такого "партнера" где-то между второй и четвертой кружкой пива, — "там вопрос наследования подвис. Надо помочь, они за это хорошо отблагодарят, и тебя, и меня. Только ты сам, если найдешь похожего, к нему с разговором не лезь, там есть юридические тонкости. Их человек туристом потом приедет, сам поговорит. Тебе надо будет лишь показать парня, и все — деньги твои. Причем платят, даже если пацан окажется в итоге не тот. Главное, чтоб возраст совпал да переезд из Москвы. Но смотри, чтоб без обмана — там люди серьезные, запросто навсегда закроют для тебя Европу".
Месяц назад заброшенные таким образом "сети" подали сигнал, и в Лэнгли, чуть поколебавшись, дали отмашку на операцию.
Поэтому Карл с Джорджем и шли сейчас вдоль помпезного фасада, за которым скрывался старый хитро-скроенный дом. За пару столетий и множество перестроек соседние здания в этом немаленьком квартале проросли друг в друга внутренними переходами, сцепились пожарными лестницами и притерлись стыками крыш — сложился трехмерный лабиринт, позволяющий пройти от любого входа к любому выходу. Все, что для этого было надо — умение договариваться с замками да, в паре мест, знание начальных приемов альпинизма.
Джордж не был новичком в высотно-штурмовой подготовке, а проблему замков решили еще два года назад — специалистка на контракте, заехавшая из Франции в составе группы таких же старушек-одуванчиков, виртуозно орудовала отмычками и сняла за свою непростую жизнь отпечатки с тысяч сувальд.
Так в самом центре Ленинграда была проложена тайная тропа. Начавшись с Невского, от входа в Театр Комедии, она вела мимо темных по вечерам окон учреждений к задам кинотеатра "Аврора" и, оттуда, из глубины глухих дворов, на улицу Ракова. Месяц назад передовая группа заезжих оперативников ЦРУ прошла по маршруту, проверив все еще раз, и заодно оборудовала основной и резервный тайники со сменной одеждой, обувью и кое-каким альпинистским снаряжением для Джорджа.
Все было настроено на успех. Оставалось воплотить его этим вечером в жизнь.
Карл с Джорджем пристроились в жидкий пока ручеек театралов. Седенькая бабулька на входе оторвала контрольки, и оперативники неторопливо прошли в вестибюль. Скрытная покупка билетов была отдельной операцией ЦРУ — нельзя было позволить Комитету подготовиться к работе в театре заранее, но точно так же сейчас было важно не волновать следующих позади топтунов, оставаясь постоянно в их поле зрения. Поэтому американцы шли к гардеробу вальяжно, легко позволяя обогнать себя спешащим к буфету зрителям.
Вычислить двух наблюдателей, заскочивших в вестибюль почти сразу за разведчиками, не составило бы труда и для неопытного практиканта, но и Карл, и Джордж знали, что это обманка: прямо сейчас на одной из соседних улиц в каком-нибудь "рафике" с закрашенными стеклами, что выполняет функцию разъездной реквизитной для наружки, торопливо переодевается в "приличную" театральную одежду та команда, что на самом деле будет пасти их здесь до конца спектакля.
"Пять-шесть минут еще есть", — прикинул Джордж, пристраиваясь в недлинную очередь.
Сухонькая гардеробщица с почтением приняла дорогие пальто. Джордж отошел к ростовому зеркалу и придирчиво осмотрел себя с ног до головы. Шерстяной костюм глубокого синего цвета, ослепительно-белая рубашка, яркий лиловый галстук… Да, определенно, он будет хорошо заметен издали, даже в толпе.
Из-за спины накатил запах дорогого одеколона и хорошего табака — это подошел и встал чуть позади Карл. Провел пальцами по волосам над ушами, одернул манжету.
Серые глаза смотрели из зеркала серьезно. Слишком серьезно для этого театра.
— Я хочу советского бренди, — капризно заявил Джордж, — комедия будет мертва без него! И икры!
Карл отмер и криво усмехнулся:
— Тогда вперед?
Джордж чуть повертел головой, словно растягивая чрезмерно тугой ворот рубашки.
Наблюдатели, как и предполагалось, разделились, взяв их в "коробочку": один, чуть приотстав, увлеченно изучал программку, второй же прошел вперед и занял позицию около лестницы, ведущей наверх, к залу и буфету.
— Да, — согласился Джордж, — вперед, и да поможет нам Бог.
— О! — всплеснул он руками, завидев впереди вход в мужской туалет, — я быстро, ты не успеешь и соскучиться.
— Я здесь подожду, — сообщил ему в спину Карл и подпер стену напротив.
Джордж миновал курительную комнату, уже успевшую наполниться клубами едкого дыма, нашел свободную кабинку и зажурчал, негромко насвистывая тему из "Казанова" от Нино Рота. Почти сразу кто-то чихнул, потом тихонько пробормотал "goddamn".
(англ. — проклятье)
Джордж завершил свои дела и оглядел узкое пространство, в котором он заперся — ему предстояло провести тут почти час. Сейчас из какой-то кабинки неподалеку выйдет его хорошо загримированный двойник, в таком же синем костюме, с приметным галстуком на шее, выйдет и пойдет пить с Карлом коньяк, уводя подошедшую команду наблюдателей на второй этаж. Джордж же вывернет костюм-хамелеон, явив неприметную изнанку, снимет галстук и приладит парик. Чуть поработает с макияжем, и, выждав немного после начала спектакля, поднимется через служебную часть здания на шестой этаж. Там, в тесной кладовке под крышей, за сложенными вдоль стены кумачовыми транспарантами, что выносятся на улицу два раза в год, в тайнике ждет его сменная одежда. Переодевшись, он протиснется через узкое окно на пожарную лестницу (пальто надевать придется уже там) — и в путь, по крышам. По дороге придется спуститься по веревке на два этажа вниз. С этим он справится, в том нет сомнений.
Самое сложное будет потом.
Тот же день, полтора часа спустя,
Ленинград, Невский пр.
Этот город не уставал напоминать Джорджу давно забытое: что такое холодный злой ветер в лицо, от которого горят уши и покалывает щеки. Хотелось, наконец, уйти из выстуженного подземного перехода в тепло, но упрямый прибалт продолжал торговаться, нудно растягивая гласные:
— Я понимаю, что было две, — говорил он, уныло мигая белесыми ресницами, — но я потратился. Надо еще пятьсот пятьдесят.
Американец с отвращением изучил немолодое лицо напротив: узкий костистый нос, бледные тонкие губы и впалые, словно у туберкулезника, щеки.
— Да на что ты мог столько потратить?! — Джордж был живым воплощением скепсиса.
— Следил же. Не сам. Там опасно — черная "Волга" забирает. И отца, и сына.
Рогофф постарался скрыть невольно вспыхнувший интерес. Впрочем, собеседник упорно смотрел ему куда-то в грудину, словно никак не мог оторвать взгляд от крупных пуговиц на темно-сером пальто. Это нервировало — в одной из них был скрыт объектив.
— Надо было узнать распорядок, где учится, привычки, — продолжал долдонить моряк.
Голос у него был зыбкий, дрожащий, словно оконная занавеска на ветерке. Корявые пальцы мелко подрагивали, и круглились под кожей узловатые кости.
— И что выяснил? — скучно проскрипел Джордж.
— Две пятьсот пятьдесят, — глухо повторил прибалт и упрямо насупил жидкие брови.
Холодный и влажный сквозняк вновь протянул подземную трубу, лишая Джорджа остатков тепла.
— Arsehole, — процедил американец с ненавистью в голосе и полез во внутренний карман пальто.
(англ., ругат. — задница)
На лице моряка проступил намек на довольство. Так могла бы улыбаться обгаженная олушами скала в Северном море в те редкие дни, когда ее ласкает солнечный свет.
— На, — Джордж сунул ему в руки конверт.
Тот повернулся в пол-оборота к стене, прикрывшись корпусом, и отогнул клапан. Открылась нетолстая пачка светло-бежевых купюр.
— Simts dalas — пробормотал прибалт и начал неторопливо пересчитывать уголки.
(латыш. — сотки)
— Латыш? — уточнил, постукивая ботинком о ботинок, Рогофф.
— Это неважно, — пальцы заработали быстрее.
Джордж еще раз принюхался. Все вроде сходилось: одежда на морячке была чистая, городская, но сквозь нее все равно пробивался легкий запах машинного масла и солярки.
— Две тысячи, — подвел черту прибалт и торопливо засунул деньги за пазуху, — еще.
— Пффф… — ЦРУшник обреченно выдохнул и достал портмоне, — раз, два…
— Вот теперь хорошо, — приняв доплату, моряк принялся с тревогой озираться, — пошли, где люди.
Они поднялись по ступенькам, и Рогофф невольно оглянулся, а потом озадаченно цыкнул — да, как Синти и сказала, на мраморном козырьке над спуском действительно была невероятная надпись: "Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина".
Американец задумчиво посмотрел сквозь возвышающуюся на противоположной стороне улицы пятигранную башню и пробормотал под нос:
— Непостижимо… Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью.
— Что? — переспросил прибалт.
— Да, — экспрессивно взмахнул рукой Джордж, — говорю, действительно наступило то самое таинственное время, когда лампы на Невском дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет.
В водянистых глазах попутчика на короткий миг мелькнуло странное. Потом взмах бесцветных ресниц все стер, и Джорджу осталось только гадать, почудился ему или нет этот призрак узнавания.
На углу Гостинки было почти безлюдно: могучее племя спекулянтов и фарцовщиков уже разошлось, кто домой, кто по кабакам. Джордж остановился, поворачиваясь к своему проводнику:
— Ну, и что ты выяснил о парне? И где он?
— Да выяснил немного… Юра зовут. Студент второго курса. Университет. Восточный факультет.
Джорджа непроизвольно подался вперед.
— Отчим… Не знаю кто. И знать не хочу, — оказавшись с деньгами на Невском, прибалт заметно приободрился, и в речи его стали проскальзывать интонации.
— Так… — разведчик потер замерзшие ладони, — и где он?
— В "Метрополе". День рождения друга. Это рядом, сразу за Гостинкой. Если зайдем, я покажу. Но говорить с ним будешь без меня, — жесткий рот прибалта словно выстругивал короткие фразы.
— Хорошо, — согласился Рогофф, — веди.
Шли молча, все было сказано, и Джордж приступил к восхождению на пик своей формы.
Еще в театральном туалете он прокапал в нос боевой коктейль из трех анксиолитиков, и мир вокруг теперь играл свежими красками. Сейчас наступило время для расширения достигнутых эффектов, и в рот отправилась пластинка жевательной резинки. В этом "Ригли" от оригинала был только логотип, даже этикетку для них делали под заказ, легендируя резкий кисло-терпкий вкус сказкой о пробном выпуске. Впрочем, никакой специальной химии тут не было. Жевание само по себе разгоняет мозговое кровообращение; кислинка придает зрению дополнительную остроту и ночную чувствительность — это хорошо знают снайперы; терпкость вкусу дарил концентрат боливийского тримате.
Когда спутники миновали центральный вход в Гостиный Двор, Джордж запрокинул голову до упора, словно вдруг заинтересовавшись облачным небом, а через несколько секунд резко кивнул. На миг мир вокруг поплыл, затем по затылку, ушам прошла волна тепла и наступила необычайная ясность мысли.
Еще через десять шагов Джордж, наконец, впал в то воистину волшебное состояние расслабленной боевой готовности, когда тело словно плывет само по себе, а мир вокруг ощущается одновременно и предельно детализированным, и целостным.
Со всех сторон стали проступать ранее не замечавшиеся детали. Город начал слоиться, будто здесь и сейчас вдруг истончилась грань времен: Петербург его бабушек отчетливо просвечивал сквозь Ленинград, словно некий утонувший в камне Китеж, который надо непременно освободить и очистить.
Джордж невольно сжал кулаки и решительно зашагал к показавшемуся из-за угла "Метрополю".
Монументальный седоусый швейцар, скучавший до того за роскошным дверным стеклом, чуть довернул голову, отслеживая целеустремленно приближающуюся пару. Словно крупный сом, оценивающий из-под приросшего к берегу плавуна проносимые темной водой специалитеты, он на одних инстинктах выделил в вечернем уличном потоке возможную добычу, и даже неброская одежда обоих не смогла сбить его с толку. За шесть шагов до двери Джордж коротко взмахнул ладонью с зажатым между пальцами червонцем, и страж ворот скупо улыбнулся, довольный своей наблюдательностью.
— Прошу, — чуть склонившись, он открыл дверь и походя принял банкноту, — мест нет, но я позову старшего.
Вернулся он быстро, следуя за невысоким властным армянином. Еще не доходя до претендентов на обслуживание, метрдотель завершил привычный анализ: на сколько их можно будет обсчитать, чтоб не сильно обидеть, и остался приятно удивлен получившимся результатом.
— Мы дополнительный столик поставим, — доверительным тоном сказал он, — подальше от сцены, чтобы вам оркестр не мешал. Я распоряжусь. Раздевайтесь и поднимайтесь в зал, я вас встречу.
— Действуйте, — брякнул, не подумав, Джордж, и по хищно сверкнувшему взгляду главы халдеев понял, что эта неосторожно вылетевшая команда встанет ему позже рублей в пять-десять дополнительных расходов. Не то, чтобы его это на самом деле заботило — досаду скорее вызывало то, что он на миг выпал из принятой им на вечер роли жучка средней величины.
"С другой стороны", — подумал он, — "и швейцар, и метрдотель аутентичны. Уже хорошо".
Откуда-то издали неслось задорное "потолок ледяной, дверь скрипучая…", и Джордж понял, что всерьез голоден.
— Я закажу, а ты пока осмотрись, — дал он на ходу негромкое указание молчаливому прибалту.
Хорошо разогретый зал уже вовсю танцевал. Заставленные едой столики сиротели без посетителей.
— Прошу, — ловкий официант стремительно сервировал новые места, — вот меню.
— Эээ… — Джордж вальяжным жестом остановил суету, — тебя как зовут?
— Рома.
— Рома, просто сделай красиво, — Рогофф провел рукой над столом, — сможешь?
Тот довольно осклабился:
— Мясо, рыба, птица? Вино, водка?
Джордж на миг задумался.
— Вино. Красное, сухое, грузинское. Остальное под него.
— Сейчас все будет, — официант с уважением поклонился и быстрым скользящим шагом устремился на кухню.
Закончилась очередная песня, и к соседнему, стоящему почти вплотную столику, двинулась парочка разогретых спиртным и танцами мужчин. Автоматизм разведчика, и без того не выключающийся ни на мгновение, принял новую задачу к исполнению, к тому же один из идущих — фасонистый молодой человек в потертых, несколько коротковатых джинсах и клетчатой рубашке, носил затемненные очки-авиаторы, и тем вызывал настороженность: свет в зале был и так приглушен.
Расширившееся периферическое зрение Джорджа позволяло следить за объектами, не поворачивая головы, поэтому он даже не удивился, когда приземистого усача пьяно мотнуло в сторону разведчика.
— Извини, брат, — просипел обладатель пышных усов, резко опершись на спинку стула.
Он улыбнулся виновато, выдохнул, и сквозь густые винные пары свою печальную историю кратко поведал разошедшийся в желудке жирный холодец.
— Ничего страшного, — великодушно ответил Рогофф, поворачиваясь в пол-оборота.
— Прошу прощения, — проговорил чуть в нос фасонистый, — Вилли сегодня немного испачкал свои пальцы в грязи.
— Правда? — Джордж недоверчиво покосился на лакированные штиблеты усатого.
— Да, — кивнул парень и приобнял собутыльника, — Вилли, пошли, нас ждет еще путь к себе.
Но вцепившийся в спинку стула усач проявил неожиданную самостоятельность:
— Брат! — он наклонился к Джорджу почти вплотную, — ты как к братьям относишься?
Глаза его за толстыми линзами пьяно косили.
— Да для меня все братья — сестры, — важно сообщил Джордж.
Усатый застыл в наклоне, смешно вытаращив глаза.
— Колоссально, — воскликнул, забыв о манере говорить в нос, фасонистый, — Вилли, а ведь это — колоссально!
— Да? — удивленно обернулся усач и покачнулся.
— Да, — в голосе парня послышалось и волненье, и восторг, — пойдем, я тебе сейчас все объясню.
— Лонглив! Мы еще повоюем! — возбужденно взмахнул сжатым кулаком тот, кого назвали "Вилли", и, поддерживаемый своим более трезвым собутыльником, неуверенно отпустил спинку.
Рогофф с интересом следил за ним: был немалый шанс, что при попытке сесть усач или перевернет столик, или промахнется мимо стула. Но тут латыш вдруг дернул Джорджа за рукав:
— Вон. Вон, наверху, на балконе, — в голосе его появились признаки возбуждения, и речь потекла чуть быстрее, — спиной. В темно-синей рубашке.
Джордж задрал голову. Этажом выше, в небольшом отдельном зале за пышной балюстрадой веселилась, точно мальки в аквариуме, молодежь возраста лишь чуть старше школьного. Оркестр на сцене во всю наяривал "ах, Одесса, жемчужина у моря", но обострившийся слух разведчика улавливал развеселые голоса наверху даже сквозь громкую музыку.
Обладатель темно-синей рубашки ввинтился в стайку танцующих девиц и скрылся из виду.
"Если подстава, то сделано тонко", — оценил Рогофф, — "с детишками такого возраста работать всегда тяжело. А уж в подпитии…"
Примчался официант и принялся метать на стол тарелки с закусками.
Джордж благосклонно обозрел композицию и потянулся за графинчиком с вином:
— Чтоб все у нас получалось.
Прибалт, заметно повеселевший в ресторане, с удовольствием поддержал.
Следующие полчаса Джордж неторопливо насыщался (овечий сыр и буженина были неплохи, а бастурма так и вовсе отлична), время от времени пробуя маленькими глотками Мукузани. Вино было чуть перегрето и проявляло из-за этого свой строптивый нрав.
Разведчик не торопился. Если перед ним силки противника, то его дождутся в любом случае; если же там веселится настоящий молодняк, то их будут выгонять по закрытию ресторана на пинках. Пока же следовало продумать подход к объекту. Насколько Джорджу было видно, этажом выше располагалось несколько небольших залов (в одном из них гуляла свадьба, и невеста с женихом уже несколько раз мелькали наверху) и общий холл, куда выходили покурить из-за столов.
"Да", — кивнул сам себе Джордж, — "курилка. Точка смешения незнакомых между собой компаний — это самое то".
— Я схожу, подымлю, — негромко сообщил он прибалту и встал из-за стола.
От балюстрады зал внизу просматривался великолепно. По центру, в танцевальном круге колыхались в такт музыке потные тела, время от времени мелькали мужские и женские плотоядные улыбки, кто-то совал лабуху купюру, заказывая следующую песню. Вяло бродили между брошенными столами официанты, измученные сумасшедшим напором веселящегося люда. Джордж не поймал на себе ни одного взгляда снизу, и это внушало надежду.
Он повернулся к залу спиной, закурил и приготовился ждать. Но тут ему повезло: буквально через минуту на балкон вынесло двух не совсем трезвых девушек. Они остановились рядом, разминая сигареты.
Джордж щелкнул зажигалкой:
— Позвольте, сударыни, — в речи его вдруг появился заметный акцент.
— Спасибо, — прощебетали, расстреливая любопытными взглядами, девицы, — а вы — иностранец?
— Даже и не знаю, — Рогофф выпустил струйку дыма в потолок, — по рождению и воспитанию я — русский, но в России раньше не бывал.
— Сын эмигрантов? — пискнула одна.
— Внук, барышня, внук, — усмехнулся Джордж, вертя в руках пачку сигарет.
— Значит, иностранец, — одна из девиц уверенно поставила на него штамп.
Другая с интересом посмотрела на необычную, в иероглифах, упаковку.
— Китайские, — пояснил Рогофф, — был в поездке, прихватил в Пекине. По правде говоря, так себе. Но, может, хотите попробовать?
— В Китае?! Правда? И как там, плохо? Ой, погодите чуть-чуть, я Юрку приведу, он китайский учит, — затараторила та, что покоренастей, и, сунув недокуренную сигарету подруге, исчезла.
— Георгий, — Джордж слегка поклонился оставшейся.
— Юля… — чуть покраснела та, — и как вам у нас в СССР?
— Как? — переспросил Джордж, задумчиво разглядывая тлеющий кончик сигареты, — не так плохо, как пишут у нас в прессе. Но и до совершенства далеко. Впрочем, как и у нас, как и у нас…
Вернулась убежавшая девица, волоча за собой парня в синей рубашке.
— Вот, — подтолкнула его вперед, — Юра, он учится на китаиста. Расскажите нам, пожалуйста, как там, мы же об этом почти ничего не знаем. Ну, хоть чуть-чуть!
Джордж невольно поскучнел. Ухо у парня было прикрыто волосами на две трети, но мочка… Пусть он не вырос, как Синти, в гроссмейстера по ушам, но отличить отстоящую мочку от приросшей был способен.
Впрочем, некоторые шансы еще оставались.
— Знаете, грязно там. Хуже, чем в Афганистане. Смог, почти как в Токио. И все люди одеты похоже. Мне не понравилось. Впрочем, сами виноваты, что так живут.
— Ну что вы, — вступил в разговор парень, — им же английский империализм долго мешал, а потом — Мао.
— Кхм… — Рогофф посмотрел на него с легкой улыбкой, — знаете, как говорил Конфуций: "стрельба из лука учит нас, как надо искать истину. Когда стрелок промахивается, он не винит других, а ищет вину в самом себе". Ему можно верить, ведь он сам был учителем стрельбы.
— Правда? — поразился парень, — здорово, не знал. Расскажу брату: он у меня лучник.
— Понятно… — протянул Джордж и посмотрел вниз, — о, а мне горячее принесли. Молодые люди, приятно было познакомиться.
Спустившись, Джордж с аппетитом навернул шашлык — вот под него Мукузани шло прекрасно.
"Похоже, все-таки ведут — слишком гладко на меня вышел объект, слишком складно, в пять фраз, прошло подтверждение ключевого признака", — думал разведчик, — "но все-равно — тонко. Если бы не ухо, мог бы скушать. Хотя все равно будем отрабатывать дальше, надо еще на брата посмотреть", — решил Джордж, допивая вино, — "задвинем сюда Синти, пусть с ней играются".
Напряжение, незримо нависавшее над ним весь вечер, ушло. Стало понятно, что при любом раскладе спать он сегодня будет не в камере, и оттого душа Джорджа пела, словно птичка на ветке, что возносит, от наплыва весенних чувств, хвалы полноте жизни.
Еще спустя час Рогофф ввалился в кабинет Фреда.
Резидент был ощутимо раздражен: вчера, на своем тридцатилетии, из-за подготовки к этой операции он почти не пил.
— Ну, как, не зря? — поднял на вошедшего покрасневшие глаза.
— Конечно, нет, — после бутылки вина Джордж был само добродушие, — подстава, вероятно. Но надо дорабатывать до упора.
— Как мы и предполагали, — в голосе Карла проскользнула горечь.
— Синти вернулась? — повернулся к нему Джордж.
— Прямо домой отвезли.
— Совсем хорошо, — оперативник присел за стол и отодвинул в сторону вазу с цветами. Почесал по-простецки затылок, довольно потянулся и продолжил: — Красиво работают. Если бы не ухо — я б, наверное, повелся. Да еще и денег дополнительно с меня слупили.
— Русисты протекли? — желчно уточнил Фред.
— Да, подставили один в один под описание для них. Конечно, может быть нам повезло, и КГБ тут нет, и все просто так удачно совпало… Но я б на это не надеялся.
— Найду, какой скот продался, удушу.
— Удуши, — легко согласился Джордж.
— Давай, рассказывай, как все прошло, — Карл отложил трубку в сторону и подался вперед, — а потом прикинем вчерне, что будем им лить и с чем мешать. Я все равно часа три еще не усну.
— Прикинем, — кивнул Джордж. Откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди и упер взгляд в потолок, прокручивая в памяти сегодняшний нелегкий вечер, — контрольки на тайниках были нетронуты. По крышам я прошел гладко. При проверках на улицах признаков наружного наблюдения обнаружить не удалось…
19 марта, воскресенье, два часа ночи,
Ленинград, Литейный пр., Большой Дом
— … ну что, вроде неплохо получилось, парни? — донесся из динамика узнаваемый голос Вудроффа, и Блеер согласно кивнул: и правда, неплохо, голова у противника варит что надо — дезу, хоть и на ходу, но сварганили приличную.
— Тогда все, — продолжил голос резидента, — пошли по норам, спать. Завтра обточим.
Раздались звуки двигающихся стульев, чей-то протяжный зевок. Щелчок выключателя, и в комнате наступила тишина.
— А я б сказал, что и вовсе отлично получилось! — Минцев жмурился от удовольствия, — поздравляю, Владлен Николаевич.
Разговор в кабинете на Литейном на время умолк. Тонко зазвенело стекло, запахло коньяком.
— Грильяж в шоколаде, — генерал выложил на стол коробку, поднял рюмку: — Чтоб все у нас получалось — неплохой тост. За успех!
Все эти месяцы Станция ЦРУ держалась как Козельск перед монголами. Американцы перекрыли все возможные пути внедрения спецсредств в отсек резидентуры, а поддерживаемый Фредом жесткий контрразведывательный режим не позволял агентам Комитета из числа технического персонала просочиться туда с акустическими радиозакладками.
Решение, как это порой бывает, пришло неожиданно. В январе кто-то в Управлении припомнил прошлогоднюю суету Синтиции Фолк, которой вдруг, в середине марта, понадобилось нечто "этакое" из цветов, и сопоставил это с днем рождения Фреда Вудроффа. Тут же возникла почти безумная идея подсунуть на предстоящий юбилей резидента букет с вмонтированными в цветоложе микрофонами.
Приехал, оторвавшись на время от проектирования "восьмиэтажного микрофона" на бульваре Новинского, Вячеслав Асташин.
— Нет, тут микрофон не подойдет, — сказал, выслушав Блеера, — даже самый мелкий будет крупноват.
— А как же… — начал было Жора, но конструктор спецтехники его прервал:
— Я лучше дам вам аудиотранспондеры — они с булавочную головку, не требуют питания и не ловятся нелинейными локаторами. Эх, от сердца отрываю… Я так понял от Юрия Владимировича, что у вас тут как бы не интереснее, чем в посольстве США. Но учтите, букеты-то мы сделаем, но цветы будут неизбежно травмированы и долго не простоят. Дня три максимум, и все. Вам надо как-то подогнать события так, чтобы в эти дни резидент обязательно провел совещание, иначе все будет зря.
Уже через неделю сигнал о "найденном москвиче" поплыл к "партнеру" в Осло; пять дней назад на дежурство в рядах Кузнечного и Некрасовского рынков, цветочном магазине в Ботаническом Саду встали сотрудники Комитета… Вчера, когда Синти самолично занесла букет подготовленных в лаборатории КГБ роз в кабинет Вудроффа, в Управлении с умилением слушали ее поздравление юбиляру.
Блеер вернул рюмку на стол и задумчиво потер подбородок:
— Расшифровку завтра почитаем. Да, кстати, если с рыженькой будет что-то получаться, то надо как-то раскрыться перед ЦРУ, кто именно из русистов был нами куплен. Иначе влепят черную метку всем двадцати, и дальше университетов им будет не подняться. Напомни мне потом, — повернулся он к заму.
— Хорошо, — кивнул тот, и забросил в рот розовое полукружье докторской.
— И еще… — Блеер устало потер глаза, — Стунжасу из этих пятисот пятидесяти рублей выпишите премию. Рублей, эээ… сто. За артистизм.
