2
Выйдя из здания компании, я спустился к автомобильной стоянке по Першинг-сквер, где утром оставил свою машину. Бросил в счетчик несколько монет, включил автопилот, набрав код западной магистрали, выпустил Пита из сумки на сиденье и расслабился. Вернее, попытался расслабиться – движение в Лос-Анджелесе интенсивное до жути, а я не очень доверял автоматике. Давно собирался переделать систему: она немного устарела, чтобы соответствовать своему названию «идеально надежной». К тому времени, как мы миновали Западное авеню и можно было переключиться на ручное управление, я уже весь извелся и меня тянуло промочить горло.
– А вот и оазис, Пит!
– Вер-р-р-но?
– Прямо перед нами.
Пока я искал, куда бы приткнуть машину (Лос-Анджелесу не грозит вторжение – захватчики просто не найдут куда припарковаться), я вдруг вспомнил, что доктор запретил мне прикасаться к спиртному. Тут я очень образно и доходчиво растолковал ему, как он может поступить с подобными советами, – жаль только, что он не мог этого услышать. Интересно, сумеет ли он сутки спустя определить, пил я или нет? Я что-то читал на этот счет, но тогда меня интересовало совсем другое, и я пролистал статью, не вникая в смысл написанного.
Черт, а ведь он может не допустить меня в анабиоз! Буду-ка я похитрее и отложу выпивку до лучших времен.
– Ннну-у? – спросил Пит.
– Нет, потом. А сейчас поищем-ка придорожную закусочную.
Я вдруг с удивлением обнаружил, что к выпивке меня совсем не тянет. Вот поесть и выспаться я бы не отказался. Да, доктор оказался прав – я был совершенно трезв и впервые за много недель чувствовал себя хорошо. Может, и вколол-то он мне в корму всего лишь какой-нибудь B1; но если так, то доза была реактивная. Так что мы нашли придорожную закусочную и заехали во двор. Себе я заказал цыпленка по-кентуккски, Питу – полфунта рубленого шницеля и немного молока. Пока не принесли заказ, я выпустил Пита поразмяться. Мы с ним часто перекусываем в придорожных заведениях – там не надо то и дело загонять Пита в сумку.
Полчаса спустя машина вывезла нас из деловой части города. Я выключил зажигание, закурил, почесал Пита за ухом и задумался.
Дэн, старина, а ведь доктор был прав. Ты пытался утопиться в бутылке, и у тебя почти получилось – голова пролезла, да вот плечи застряли. Сейчас ты трезв как стеклышко, твой желудок полон, и впервые за несколько дней еда спокойно там улеглась. И чувствуешь ты себя нормально.
Что еще? А может, док прав и в отношении всего остального? Может, ты просто избалованный мальчишка? Или тебе не хватит пороха плюнуть на все и начать по новой? Почему ты идешь на это? Приключений захотелось? Может, ты просто пытаешься откосить от службы и сбежать к мамочке?
Но я действительно хочу этого, сказал я себе. Ведь это же двухтысячный год!
Ладно, хочешь – живи. Но вот можешь ли ты сбежать и не свести кое с кем счеты здесь?
Хорошо, хорошо! Но как я могу свести с ними счеты? Не буду же я добиваться, чтобы Белл вернулась после всего, что она сделала! А как я еще могу поступить? Подать на них в суд? Не будь идиотом, у тебя нет доказательств. И в любом случае от судов не выигрывает никто, кроме адвокатов.
– Му-у-у-у-р-р-ра-а-а! – подтвердил Пит.
Я взглянул на него: вся морда в шрамах. Уж он-то не станет подавать на кого-то в суд. Не понравится ему, скажем, форма усов у какого-нибудь кота, так Пит просто предложит ему выйти и зубами да когтями растолкует, что к чему.
– А пожалуй, ты прав, Пит. Навещу-ка я Майлза, руки-ноги ему повыдергиваю и выколочу из подонка всю правду. А Долгий Сон подождет. Должны же мы выяснить в конце-то концов, как они это обстряпали и кто из них истинный автор этой подлой затеи.
Из ближайшей телефонной трубки я позвонил Майлзу и велел сидеть дома и ждать.
* * *
Мой старикан дал мне имя Дэниел Бун Дэвис, чем на свой лад выразил отношение к таким понятиям, как «свобода личности» и «вера в собственные силы». Я родился в 1940 году, когда все в один голос утверждали, что незаурядные личности находятся на грани вымирания и будущее – за средним человеком. Отец отказывался верить этому и, назвав меня так, бросил вызов обществу. До последнего вздоха он стремился доказать свою правоту – и умер, когда ему прочищали мозги в Северной Корее.
Когда началась Шестинедельная война, я служил в армии и у меня уже имелся диплом инженера-механика. На призывной комиссии о дипломе я умолчал; единственное, что я унаследовал от отца, – неудержимое желание быть независимым, не отдавать и не выполнять приказов и не подчиняться предписываемым распорядкам. Я хотел тихо-мирно оттрубить свой срок – и свалить. Когда холодная война вдруг закипела и превратилась в горячую, я был техником-сержантом на складе боеприпасов в городе Сандиа, штат Нью-Мексико, и набивал атомами атомные бомбы, раздумывая между делом, чем бы заняться после дембеля. В тот день, когда Сандиа перестала существовать, я находился в Далласе, куда меня послали за новыми запасами Schrecklichkeit. Радиоактивные осадки отнесло к Оклахоме, поэтому я выжил – чтобы затем получать все положенные по службе бонусы.
Пит выжил по той же причине. У меня был приятель – Майлз Джентри, из резервистов. Он был женат на вдове с ребенком, но к тому времени, как его призвали, жена умерла. Он жил вне казармы, в Альбукерке, чтобы у падчерицы (ее звали Фредерика) был свой дом. Маленькая Рикки (мы никогда не называли ее полным именем) позаботилась о Пите для меня. Спасибо кошачьей богине Бубастис, Майлза, Рикки и Пита в те страшные дни также не было в городе – они все уехали на выходные: Пита я им подбросил, потому что не мог взять с собой в Даллас.
Я не меньше других удивился, когда выяснилось, что у нас были целые дивизии, запрятанные в Туле и других местах, о которых никто не подозревал. Еще в тридцатые годы стало известно, что человеческое тело можно охладить до состояния, при котором все жизненные процессы организма замедляются до предела. Но до Шестинедельной войны такое охлаждение было всего лишь лабораторным фокусом и использовалось как крайнее терапевтическое средство. Для военных исследований работает простое правило: если люди и деньги в принципе способны сотворить нечто, это будет сотворено наверняка. Напечатай еще миллиард долларов, найми еще тысячу ученых и инженеров – и любую задачу можно решить независимо от того, каким необычным, почти неправдоподобным и даже сомнительным способом осуществят решение. Стазис, «холодный сон», гибернация, гипотермия, замедленный метаболизм – называйте как хотите – позволил исследовательским группам решить проблему логистики: теперь они могли хранить людей в штабелях и размораживать по мере надобности.
Сначала объекту дают наркотик, затем гипнотизируют, охлаждают и содержат при температуре ровно четыре градуса Цельсия. То есть при максимальной плотности воды, когда в ней не образуются кристаллы льда. Если «замороженного» потребуется срочно разбудить, его подвергают диатермии, затем снимают гипноз – и все за каких-то десять минут (в Номе управились и за семь!). Но такая спешка ведет к моментальному старению тканей, и «размороженный» может до конца дней остаться тупым на голову. Если у вас нет особых причин спешить, то лучше растянуть процесс до двух часов минимум.
Ускоренный метод профессиональные военные называют «просчитанный риск». И эта штука оказалась тем риском, который противник не принял в расчет. Поэтому, когда война кончилась, меня не расстреляли и не отправили в лагерь для рабов, а демобилизовали и выдали расчет.
На гражданке мы с Майлзом тут же занялись коммерцией. И как раз в то время страховые компании стали предлагать «холодный сон».
Мы сняли пустующий дом на базе ВВС в пустыне Мохаве, открыли там небольшую фабрику и стали изготовлять «Горничных». Техническую сторону дела взял на себя я, а Майлз занимался юридическими вопросами, благо опыта в сфере бизнеса у него хватало. Да-да, это я изобрел «Горничную» и все ее семейство – «Стэна-стекломоя» и прочих, – хотя в технических паспортах моего имени вы не найдете. В армии я много размышлял о том, что делать человеку с дипломом инженера. Работать на «Стандарт ойл», «Дюпон» или «Дженерал моторс»? Спустя тридцать лет в вашу честь устроят торжественный ужин с речами и спровадят на пенсию. Вам гарантирован размеренный режим дня и регулярное питание, а еще полеты на самолетах компании. Но вы никогда не будете хозяином самому себе. Другое тепленькое местечко для инженера – это госслужба; с самого начала хорошая зарплата, потом приличная пенсия и никаких забот. Тридцать дней отпуска и хорошая страховка. Свой оплачиваемый отпуск я уже отгулял и желал теперь только одного – быть самому себе хозяином.
Что мог найти для себя инженер-одиночка? Что-то достаточно компактное, что не требует шести миллионов человеко-часов для того, чтобы выпустить первую модель на рынок. Все твердили, что времена изобретателей с кустарными мастерскими и смехотворным начальным капиталом, вроде того, с чего начинали Форд и братья Райт, миновали. Но я не верил этому. Начинался бум автоматизации: на химическом заводе теперь хватало двух наладчиков и охранника; машина продавала билет в одном городе, а в шести других тут же появлялась отметка «место занято»; стальные кроты добывали уголь, а горнякам на станции контроля оставалось лишь присматривать за ними, развалясь в кресле. Поэтому, пока я был на зарплате у Дяди Сэма, я от корки до корки проштудировал все засекреченные материалы по связи, электронике и кибернетике, на какие смог раздобыть допуск.
Как вы думаете, что автоматизировалось в последнюю очередь? Ответ прост: труд домохозяек. Я не собирался разрабатывать научно-спроектированный дом; женщинам он не нужен. Все, чего хочет женщина, – это новая и хорошо обустроенная пещера. Правда, домохозяйки до сих пор жалуются на проблему прислуги, хотя прислуга давно ушла в область преданий, следом за мастодонтами. В каждой женщине есть что-то от рабовладельца: они, похоже, до сих пор верят, что где-то должны существовать здоровенные деревенские девки, почитающие за счастье скоблить полы по четырнадцать часов в день, питаться объедками с хозяйского стола и получать гроши, до которых не унизился бы и ученик лудильщика.
Поэтому-то мы и назвали нашего монстра «Горничной». Это слово должно было напоминать о старых добрых временах, когда наши бабушки помыкали юными иммигрантками, словно рабынями. Вообще-то, «Горничная» была всего лишь пылесосом улучшенной конструкции. Мы собирались выбросить его на рынок по ценам, ненамного превышавшим стоимость обычной метлы. Наша «Горничная» (первая модель, а не мыслящий робот, в которого я ее потом превратил) могла драить полы – любые полы. Делала она это весь день с утра до вечера, не нуждаясь в присмотре. А где вы видели полы, не требующие, чтобы их время от времени драили? «Горничная» их мыла, протирала, пылесосила и полировала, а что именно надо делать, ей подсказывала ее убогая электронная память. Любой предмет размером больше горошины она поднимала с пола и клала в лоток, вмонтированный в верхнюю крышку, чтобы кто-нибудь поумней решил – выбрасывать его в мусорное ведро или нет. Она неторопливо разъезжала целый день по квартире в поисках грязи, проникая в самые дальние закоулки. Стоило в комнате оказаться людям, она, как вышколенная прислуга, тут же давала задний ход, если только хозяйка не успевала догнать ее и повернуть переключатель, чтобы сообщить бедному созданию, что его никто не гонит. Ближе к обеду «Горничная» направлялась в «стойло» – быстро подзарядиться. Но так было, пока мы не установили ей «вечные» блоки питания. Первая модель «Горничной» не многим отличалась от обычного пылесоса. Но как раз «немногое» – работа в автоматическом режиме – и обеспечило ее сбыт.
Принцип автономного патрулирования я содрал из журнала «Сайнтифик Америкен»; там в конце сороковых годов была описана схема «электрической черепахи». Блок памяти я «вынул» из электронного мозга управляемой ракеты. (У этих сверхсекретных штучек есть одна замечательная особенность – их не патентуют.) Ну а чистящее устройство и другие узлы я «позаимствовал» из дюжины разных машин, таких как полотер из армейского госпиталя, автомат по продаже безалкогольных напитков или манипулятор, который применяют на атомных станциях, когда работают с «горячими» объектами. В нашей машинке не было ни одного принципиально нового узла, и весь фокус заключался в том, чтобы их скомпоновать. А «искру гениальности», что требовалось в соответствии с «Положением о патентах», мог обнаружить хороший юрист по патентному праву.
Но настоящая гениальность заключалась в нашей технологии производства: «Горничную» можно было собрать из стандартных деталей, заказанных по каталогу «Свит»; исключение составляли пара эксцентриков и одна печатная плата. Плату нам поставляли по договору, а эксцентрики я сам вытачивал на станке (излишки военного оборудования) в том сарае, который мы громко именовали «наша фабрика».
Сначала как было? Майлз да я – вот и весь «сборочный конвейер»: плоское – тащи, круглое – кати, ржавое – закрась. Опытный образец обошелся нам в 4317 долларов 9 центов; первая сотня моделей – по 39 долларов за штуку. Мы сдали всю партию фирме в Лос-Анджелесе с сетью магазинов, торговавших со скидкой, по 60 долларов за штуку; продавали их уже по 85 долларов. Нам пришлось отдать весь товар на реализацию, потому что ни я, ни Майлз не могли себе позволить заниматься сбытом, и мы чуть с голоду не подохли, пока дождались первых денежных поступлений. Потом журнал «Лайф» дал целый разворот с «Горничной»… и нам срочно понадобились помощники, чтобы собирать наших монстров.
Белл Даркин появилась вскоре после этого. Мы с Майлзом отстукивали наши деловые письма одним пальцем на ундервуде образца 1908 года; Белл стала нашей машинисткой и бухгалтером. Мы взяли напрокат электрическую пишущую машинку со стандартным шрифтом и свежей лентой, а я разработал фирменный бланк. Мы все горячо принялись за дело; Пит и я спали прямо в мастерской, а у Майлза и Рикки была хибара поблизости. Чтобы защитить свои права, мы создали акционерное общество. Для этого требовалось три человека, и мы взяли в долю Белл, назначив ее секретарем-казначеем. Майлз стал президентом и генеральным директором, а я – главным инженером и председателем правления… ну и владельцем пятидесяти одного процента акций.
Хочу, чтобы было понятно, почему я сохранил контрольный пакет у себя. Я не жлоб, просто мне хотелось быть хозяином самому себе. Конечно, хотя Майлз, надо отдать ему должное, и вкалывал как лошадь, но больше шестидесяти процентов начального капитала принадлежали мне; и все сто процентов идей и их воплощения были мои. Майлз вряд ли смог бы сделать «Горничную», тогда как я мог бы сделать ее с кем угодно в качестве партнера, а то и в одиночку. Но мои попытки превратить «Горничную» в деньги потерпели бы неудачу: Майлз был бизнесменом, а я – нет.
Но я хотел сохранить за собой контроль над производством и предоставил Майлзу такую же свободу в бизнесе. Слишком большую свободу, как выяснилось позже.
Первую модель «Горничной» раскупали, как пиво на стадионе. Какое-то время я был занят ее модернизацией, установкой сборочной линии и подбором управляющего фабрикой. А потом я с радостью погрузился в изобретение других гаджетов для работы по дому. Просто поразительно, как мало внимания уделялось домашнему труду, хотя он составляет пятьдесят процентов всей работы, производимой в мире. Женские журналы толковали об «облегчении домашнего труда» и «функциональных кухнях», но это была пустая болтовня; на глянцевых картинках красовались приспособления, в сущности мало чем отличавшиеся от домашней утвари времен Шекспира. Техническая революция, заменившая карету реактивным самолетом, еще не коснулась труда домохозяек.
Я убежден, что домохозяйки – народ весьма консервативный. Они не признают никаких машин для работы по дому – только приспособления для уборки, приготовления пищи и по уходу за детьми, чтобы заменить труд вымершей породы домашних слуг.
И я задумался о грязных окнах и рыжем налете на эмалированной поверхности ванн: чтобы соскоблить этот налет, надо согнуться в три погибели. Оказалось, что электростатическое устройство моментально удаляет грязь с любой гладкой силикатной поверхности: с оконных стекол, ванн, унитазов и тому подобного. Вот так и появился «Стэн-стекломой», и я только диву давался, почему никто до меня не додумался сконструировать его. Я не пускал его в производство, пока не сделал настолько дешевым, что люди покупали его не задумываясь. Кстати, а вы знаете, во сколько вам обойдется нанять мойщика окон?
Я не пускал «Стэна» в производство гораздо дольше, чем это устраивало Майлза: он хотел начать продажи, как только мы сведем себестоимость к минимуму, но я настаивал на еще одном условии: я хотел, чтобы его было легко ремонтировать. Самый большой недостаток подобных приспособлений в том, что они выходят из строя как раз в тот момент, когда нужны больше всего. И чем они лучше, чем больше операций способны выполнять – тем больше вероятность их поломки. А в этом случае требовался специалист для их починки, с оплатой не менее пяти долларов в час. На следующей неделе случалось то же самое – теперь с мойкой или кондиционером – и, как правило, в субботу поздно вечером, когда на улице снежный буран и машины стоят в пробках. А я хотел, чтобы мои приспособления работали – работали долго, не доводя их владельцев до инфаркта.
Но всем машинам свойственно ломаться, даже моим. И так будет продолжаться, пока в них имеются движущиеся части. Если у вас в доме полно техники, что-нибудь непременно будет не в порядке.
Но военные уже много лет назад решили эту проблему. Нельзя же проигрывать сражение или даже войну, терять миллионы человеческих жизней только потому, что в каком-то механизме полетит деталька величиной с палец. Для этих целей придумано множество уловок – «отказоустойчивость», «резервирование цепей», «военная приемка». Но из того, что они использовали, для производства приспособлений, облегчавших домашний труд, годился только модульный принцип.
Сама идея проста до глупости: не чинить, а заменять. Я задумал превратить те узлы, которые могли выходить из строя, в сменные блоки, а затем укомплектовать каждого «Стэна» набором запчастей. Замененные части можно будет или выкинуть, или отправить в ремонт. Зато сам «Стэн» простоит только то время, которое понадобится на замену вышедшего из строя блока новым.
Тут и возникла первая ссора между мной и Майлзом. Я заявил, что принимать решение о том, когда перейти от опытного образца к производству, должен инженер, а Майлз настаивал, что это чисто вопрос коммерции. Согласись я на это – «Стэн» поступал бы на рынок таким же капризным и подверженным простудам, как и все прочие непродуманные и недоделанные приспособления «для облегчения домашнего труда».
Помирила нас Белл Даркин. Если б она на меня нажала, я, может, и позволил бы Майлзу начать продажу «Стэна» прежде, чем сам считал необходимым, потому что я сходил с ума по Белл – настолько, насколько это вообще возможно для мужчины.
Она не только была превосходным секретарем и офисным менеджером, но и обладала к тому же формами, которые вдохновили бы и Праксителя, а ее духи действовали на меня, как валерьянка на Пита. Девушка-администратор высшего класса – а Белл была именно таковой – нынче большая редкость. И если одна из лучших вдруг соглашается работать за гроши в завалящей фирме вроде нашей, то должен возникнуть естественный вопрос: почему? Но мы даже не поинтересовались, где она работала прежде, – так обрадовались, что кто-то освободит нас от потока бумаг, связанных со сбытом «Горничной».
А немного погодя я бы и сам с негодованием отверг любое предложение проконтролировать работу Белл, потому что к тому времени на мои суждения серьезно влияли размеры ее бюста. Она милостиво разрешила мне рассказывать, как одинок я был до встречи с нею, и ласково отвечала, что ей хотелось бы узнать меня получше, ибо она испытывает ко мне нечто большее, чем простую симпатию. Наконец Белл согласилась соединить свою судьбу с моей. Это случилось вскоре после того, как она помирила меня с Майлзом.
– Дэн, милый, у тебя задатки великого человека… и мне кажется, я именно та женщина, которая поможет тебе им стать.
– Конечно ты – и никто больше!
– Ну-ну, милый. Но я не собираюсь тут же выскакивать за тебя замуж. Мне не хочется обременять тебя детьми и всем, что сопутствует семейной жизни. Я стану работать вместе с тобой и добьюсь, чтобы наша фирма процветала. А уж потом мы поженимся.
Я попытался возражать, но она оставалась непреклонной:
– Нет, дорогой. Впереди у нас – долгий путь. Фирма «Горничная» станет такой же известной, как «Дженерал электрик». И тогда мы поженимся, я плюну на бизнес и целиком посвящу себя заботам о тебе. Но сначала я должна подумать о твоем благополучии – ради нашего общего будущего. Верь мне, милый.
Ну я и верил. Она не позволила мне приобрести дорогое обручальное кольцо, что я присмотрел для нашей помолвки; вместо этого я переписал на ее имя часть моих акций в качестве подарка к нашей помолвке. Разумеется, при голосовании я считал их своими. Вспоминая сейчас, я уже не уверен, что это была моя собственная идея.
После этого я стал работать усерднее, чем раньше, придумал самоопорожнявшееся мусорное ведро и мойку, укладывавшую вымытую посуду в кухонный шкаф. И все были счастливы… все, кроме Пита и Рикки. Пит игнорировал Белл, как и все, что он не одобрял, но изменить не мог. А вот Рикки была по-настоящему несчастна.
И виной тому был я. Рикки лет с шести считалась «моей девушкой» – еще в Сандиа, когда я служил в армии, а она была смешной девчушкой с бантиками в волосах и большущими темно-карими глазами. И я обещал «жениться на ней», когда она подрастет, чтобы мы вместе заботились о Пите. Мне-то все представлялось забавной игрой, да так оно в самом деле и было. Я считал, что во всем этом самое важное для малышки – заботиться о нашем коте. Но кто может узнать, что происходит в детской душе?
Честно говоря, к детям я особой нежности не питаю. Большинство из них – маленькие чудовища, которые превратятся в цивилизованных людей, только когда вырастут, да и то не все. Но маленькая Фредерика напоминала мне мою родную сестру, а кроме того, она любила Пита и относилась к нему должным образом. По-моему, я ей нравился за то, что никогда не говорил свысока (сам ненавидел такое в детстве) и серьезно относился к ее скаутским делам. Рикки была молодцом: она вела себя с достоинством – не зазнавалась и не хныкала, не лезла на колени. Мы были друзьями, вместе заботились о Пите и играли в «жениха и невесту».
После того как мама и сестренка погибли под бомбежкой, я прекратил игру. Не потому, что я принял сознательное решение, просто мне больше не хотелось шутить, да и вообще возвращаться к прошлому. Тогда ей было лет семь, а ко времени, когда мы с Белл обручились, все одиннадцать.
Наверно, я один и сознавал, как сильно Рикки ненавидела Белл, хотя внешне неприязнь проявлялась только в отказе разговаривать с ней. Белл называла это застенчивостью, и Майлз, думаю, был с нею согласен.
Но я-то догадывался, в чем дело, и пытался подействовать на Рикки. Вы когда-нибудь пробовали обсуждать с подростком тему, на которую тот не желает разговаривать? Пользы столько же, сколько от крика под водой. Я утешал себя, что все еще может измениться, едва Рикки поймет, какая Белл замечательная.
А тут еще и Пит.
С ним, правда, дело обстояло иначе. Если бы я не был по уши влюблен, то его поведение меня давно бы уже насторожило. И я понял бы, что нам с Белл никогда не понять друг друга.
Белл – конечно же! – «нравился» мой кот. И вообще она обожала кошек, ей нравилась моя намечавшаяся лысина, и ее приводил в восторг мой выбор блюд в ресторанах – словом, все, что касалось меня, вызывало у нее восхищение.
Но кошек не обманешь – они прекрасно чувствуют, кто их любит, а кто нет. Вообще, человечество делится на кошатников и прочих (этих прочих, видимо, большинство), которые «не выносят таких безобидных и полезных кошек». Даже если они и прикидываются из вежливости (или по другим причинам), будто любят кошек, то тут же выдают себя с головой; надо знать, как обращаться с кошками! Кошачий протокол гораздо строже дипломатического – в его основе чувство собственного достоинства и взаимное уважение. В нем есть что-то от dignidad de hombre латиноамериканцев, на что посягнуть можно только с риском для жизни.
Кошки напрочь лишены чувства юмора, они непомерно эгоистичны и очень обидчивы. Если кто-нибудь спросит меня, зачем вообще возиться, чтобы им угодить, я вынужден буду признать, что логических причин для этого нет. Мне проще будет объяснить человеку, который ненавидит острые сыры, почему он «должен любить», например, лимбургер. Тем не менее я очень хорошо понимаю китайского мандарина – того, кто отрезал рукав халата, покрытого бесценной вышивкой, потому что на нем спал котенок.
Белл стремилась показать, как она «любит» Пита, обращаясь с ним словно с собачкой… и он ее, конечно, царапал. Затем, как и всякий благовоспитанный кот, он по-быстрому смывался и где-то отсиживался некоторое время. Он поступал весьма мудро, иначе я бы ему врезал; а Пита никто никогда не наказывал, даже я. Бить кота совершенно бесполезно; чтобы вразумить его, нужно огромное терпение.
Я смазывал Белл царапины йодом и старался объяснить, в чем ее ошибка.
– Мне ужасно жаль, что так получается, поверь! Но если будешь продолжать в том же духе, он тебя снова поцарапает.
– Но я только хотела приласкать его!
– Да, но… ты ласкала его, как ласкают собак. Никогда не похлопывай кошку, а только поглаживай. И не делай резких движений в пределах досягаемости его когтей; когда ты гладишь Пита, ему нужно видеть, что у тебя добрые намерения. Ты всегда должна быть уверена, что ему это нравится. Если ему не хочется, чтобы его гладили, он потерпит из вежливости – коты ведь очень вежливы, – но только недолго. Так что очень важно оставить его в покое, прежде чем у него лопнет терпение. – Я помолчал. – Ты же не любишь кошек?
– Что? Фу, какие глупости! Конечно же люблю. Просто мне не приходилось часто иметь с ними дело. Она у тебя очень обидчивая?
– Он. Пит – кот. Вообще-то, он не обидчив, с ним всегда хорошо обходились. Но повторяю, с кошками надо уметь обращаться. И никогда не надо смеяться над ними.
– Что? Почему, ради всего святого?
– Потому что они действительно забавны, даже очень комичны пожалуй. Но у них отсутствует чувство юмора – насмешка их обижает. Однако упрекать тебя за то, что ты смеешься над ним, он не станет, а просто удалится, и завоевать его дружбу снова будет непросто. Но это не так важно. Гораздо важнее знать, как найти к нему подход. Когда Пит вернется, я научу тебя, что нужно сделать.
Но в тот день Пит так и не вернулся, и мне не пришлось учить ее. С тех пор Белл ни разу к нему не прикоснулась. Она разговаривала с ним и вообще вела себя так, будто любила его, но держалась от него подальше. Пит тоже соблюдал дистанцию. Я вскоре забыл о случившемся – не мог же я из-за такой ерунды позволить себе сомневаться в женщине, которая была для меня дороже всего на свете.
Но вопрос о Пите вновь возник и чуть не стал камнем преткновения. Мы с Белл обсуждали, где будем жить, когда поженимся. Правда, тогда она не назвала дня нашей свадьбы, но мы тем не менее тратили массу времени, обсуждая всякие подробности. Я хотел приобрести небольшое ранчо неподалеку от фабрики, а Белл предпочитала квартиру в городе, пока мы не сможем позволить себе приобрести виллу в районе Бель-Эр.
– Дорогая, это непрактично, – уверял я ее. – Мне необходимо жить поближе к работе. А кроме того, как в городской квартире держать кота?
– Ах вот ты о чем. Я рада, что ты сам упомянул об этом. Я тут подзанялась кошачьим вопросом серьезно, прочитала пару книг. Мы его кастрируем, тогда он станет более покладистым и будет вполне счастлив, живя в квартире.
Я уставился на нее, не веря своим ушам. Превратить старого бойца в евнуха? Сделать из него украшение для камина?
– Белл, ты сама не понимаешь, что говоришь!
– Не спорь, мамочке лучше знать, – нетерпеливо перебила она.
И принялась выкладывать обычный набор доводов, свойственных тем, кто считает кошек лишь частью интерьера. И что ему, мол, не будет больно, и что это для его же блага, и что она знает, как он мне дорог, и что у нее в мыслях не было лишать меня общества Пита, и что это на самом деле очень простая и безопасная операция, и от этого всем будет только лучше.
Я прервал ее:
– А почему бы тебе не устроить это нам обоим?
– Что ты имеешь в виду, дорогой?
– Себя. Я стал бы послушным, всегда бы ночевал дома и никогда с тобой не спорил. Как ты заметила, это совсем не больно, и я даже стал бы намного счастливее.
– Ты говоришь глупости, – покраснев, сказала Белл.
– Ты тоже.
Больше она об этом не заговаривала. Белл никогда не допускала, чтобы разногласия приводили к ссоре. Она замолчала и затаилась, ожидая подходящего случая. В ней, пожалуй, тоже было что-то кошачье… поэтому, наверно, я и не мог бы от нее отказаться.
И я рад был случаю замять дело, поскольку по уши был занят «Феноменальным Фрэнком». «Стэн» и «Горничная» должны были принести нам кучу денег. Но я был помешан на идее создать совершенный многоцелевой домашний автомат-слугу. Можете назвать его роботом, хотя такое определение не совсем точно, да и я не имел намерения конструировать механического человека.
Мне хотелось создать агрегат, который мог бы выполнять любую работу по дому – не только уборку и приготовление пищи, но и более сложную: менять грудным детям подгузники или заправлять новую ленту в пишущую машинку. Я хотел, чтобы вместо одноцелевых «Горничных», «Стэнов-стекломоев», «Нянек Нэнси», «Неленивых Ленни» и «Садовников Сэнди» любая семья была бы в состоянии купить одну машину по цене… ну, скажем, хорошего автомобиля. А делать такая машина могла бы все – как те слуги-китайцы, о которых все читали, но которых никто в наше время уже в глаза не видел.
Создание такой машины было бы равносильно появлению второй «Прокламации об освобождении рабов», освобождающей женщин от их векового рабства. Мне хотелось опровергнуть старую истину: домашнюю работу никогда не переделаешь. Нудная, тяжелая, однообразная работа по дому оскорбляла мои чувства инженера.
Чтобы отказаться от посторонней помощи, «Феноменального Фрэнка» я хотел сделать из стандартных частей и на основе уже известных принципов. Фундаментальные исследования не проводят в одиночку, мне придется использовать прежний научно-технический опыт, иначе ни черта у меня не выйдет.
К счастью, прежнего опыта было полным-полно в оборонной промышленности, и, имея доступ к секретным сведениям, я времени в армии даром не терял. Да моему агрегату и не требовалось выполнять столь же сложные задания, что и управляемой ракете.
Чего я добивался от «Феноменального Фрэнка»? Только одного: он должен был производить любую работу по дому, которую до сих пор делала женщина. Он не должен был уметь играть в карты, заниматься любовью, есть или спать, но должен был прибирать за картежниками, готовить, застилать кровати, нянчить детишек – по крайней мере, следить за их дыханием во сне и звать кого-нибудь, если что не так. Не было необходимости «учить» его отвечать на телефонные звонки – такой прибор уже выпускала «Эй-ти-энд-ти». На дверные звонки он тоже мог не отвечать – большинство квартир в новых домах оборудовалось системой ответчиков. Но чтобы заниматься теми вещами, которые я хотел ему поручить, у него должны были быть руки, глаза, уши и мозг… достаточно вместительный мозг.
«Руки» я мог заказать у компании, изготовлявшей оборудование для атомной промышленности, – они же поставляли «руки» для «Горничной». Но на этот раз мне требовались приборы лучшего качества, с многоцелевым сервомеханизмом и хорошей обратной связью, – те, что использовались при отмеривании радиоактивных изотопов. Та же компания могла поставлять и «глаза», – правда, они могли бы быть более простой конструкции, ведь «Фрэнку» не требовалось видеть и действовать из-за бетонных укрытий, как на атомных станциях.
«Уши» я мог приобрести у любой из десятка компаний по производству радиотелевизионной техники, хотя мне, возможно, придется спроектировать кое-какие контуры, чтобы он мог контролировать свои руки с помощью зрения, слуха и сенсорной обратной связи – так же как контролируется человеческая рука.
Но, используя транзисторы и печатные схемы, в небольшой объем можно запихнуть много чего.
«Фрэнку» не придется пользоваться стремянкой, чтобы, скажем, покрасить потолок. Я сделаю так, чтобы шея у него тянулась, как у страуса, а руки раздвигались, как складной метр. Но вот нужно ли, чтобы он умел подниматься и спускаться по обычной лестнице?
Вообще-то, аналог уже имелся – инвалидное кресло на колесах с мощным приводом. Стоило, наверно, приобрести одно из них и использовать как основу для шасси, подогнав под него размеры и вес опытной модели, – так я получил бы необходимые параметры для разработки. Управлять передвижением будет «мозг» «Фрэнка».
С «мозгом» мне пришлось помучиться. Можно собрать агрегат, соединить отдельные части наподобие человеческого скелета или даже более функционально. Можно собрать достаточно тонкую координационную систему – так, чтобы этот агрегат забивал гвозди, соскребал грязь с пола, разбивал яйца или, наоборот, не разбивал. Но пока у него нет такой штуки, как у человека между ушами, это не человек. Это даже не труп человека. К счастью, человеческий мозг мне и не требовался: я хотел создать послушного идиота, годного только для однообразной домашней работы.
Вот где пригодились торсеновские трубки памяти. Они применялись в межконтинентальных ракетах, которыми мы нанесли ответный удар, и их упрощенный вариант – в системах регулирования уличного движения, в Лос-Анджелесе например. Нет нужды углубляться в теорию электронных трубок, поскольку даже в лабораториях «Белл корпорейшн» в этом не очень разбираются. Суть заключается в том, что, если подключить трубку Торсена к цепям управления и заставить машину выполнить нужную операцию с помощью ручного управления, трубка «запомнит» ее и сможет в дальнейшем управлять операцией без участия человека. Для автоматизированных станков этого вполне достаточно. Но для более хитроумных механизмов – управляемых ракет и «Функционального Фрэнка» – необходимо добавить вторичные цепи, которые дадут возможность машине «рассуждать». Конечно, рассуждать, как человек, машина, по-моему, не сможет никогда, вторичные цепи – это обычный следящий контур с простой программой: следить за тем-то и тем-то в таких-то пределах; обнаружив то-то и то-то, действовать по программе. Сложность программы зависит от возможностей трубки памяти – а они практически неограниченны! Можно так запрограммировать, что вторичные «цепи рассуждения» (по сути, их функция – давать водителю идиотские советы с заднего сиденья) в любое время прервут цикл, если возникнет несоответствие с тем, что было изначально заложено в торсеновскую трубку.
То есть смысл в том, что нужно лишь однажды научить «Феноменального Фрэнка» вытирать со стола, очищать тарелки от остатков пищи и загружать их в мойку – и после этого он справится с любой грязной посудой, если понадобится. Что еще лучше, можно электронно скопировать торсеновскую трубку и вставить в голову любой машины, и она тоже справится с грязной посудой – с первого раза… и даже не разобьет ни одной тарелки.
Если вставить другую «записанную» трубку рядом с первой, машина сможет менять пеленки младенцу и никогда не выбросит в мусорное ведро вместо использованных пеленок ребенка.
В квадратную голову «Фрэнка» легко могла бы вместиться хоть сотня таких трубок, каждая с электронной «памятью» какой-то работы по дому. Затем вокруг всех «рассуждающих» цепей монтируется защитный контур, цепь блокирования на случай, если «Фрэнк» столкнется с чем-то, что не вложено в его память, – в этом случае цепь сработает, он остановится и «позовет на помощь». Так что и дети, и посуда будут в безопасности.
Итак, я смонтировал своего «Фрэнка» на каркасе инвалидного кресла. Выглядел он как осьминог в любовной схватке с вешалкой… но, боже, как он полировал столовое серебро!
* * *
Майлз с недоверием осмотрел первого «Фрэнка». Он внимательно наблюдал, как «Фрэнк» смешал мартини и подал нам стаканы, потом вытряхнул и тщательно протер пепельницы (не прикоснувшись к тем, что стояли чистыми), открыл окно и закрепил рамы, подъехал к книжному шкафу, вытер пыль с книг и снова аккуратно расставил их по полкам.
– Много вермута, – сказал Майлз, сделав глоток мартини.
– Именно так мне и нравится. Но можно научить его смешивать и в твоем вкусе. У него еще не задействовано много трубок.
Майлз сделал еще глоток.
– Как скоро его можно пустить в производство?
– Ну, лет десять с ним надо повозиться, – отвечал я. И, не ожидая, пока он взвоет, добавил: – Однако упрощенную модель можно будет запускать уже лет через пять.
– Чушь! Мы обеспечим тебя всем необходимым, но опытный образец должен быть готов через полгода.
– Черта с два! Ведь это мой magnum opus. И я не собираюсь отдавать его, пока он не станет произведением искусства: во-первых, размером в три раза меньше, во-вторых, у него должны полностью заменяться блоки, кроме торсеновских трубок. Он будет настолько ловким, что сможет не только выпустить на прогулку кошку и искупать ребенка, но даже играть в пинг-понг, если покупатель заплатит за дополнительное программное обеспечение. – Я взглянул на «Фрэнка»: тот методично вытирал пыль с моего стола и при этом возвращал каждую бумажку на то же место, откуда брал. – Правда, играть с ним в пинг-понг мало радости – всегда будешь проигрывать. Хотя, думаю, его можно научить изредка «мазать»… Да, это можно сделать. Из этого получится хорошая презентация.
– Год. Один год, Дэн, и ни днем больше. Я найму какого-нибудь в «Лоуи», чтобы помог тебе с дизайном.
– Майлз! Когда ты наконец запомнишь, что технической стороной дела командую я. Твой черед наступит, когда я передам тебе готовую модель… но не раньше.
– И все-таки вермута многовато, – ответил Майлз.
* * *
Я ковырялся потихоньку с помощью наших механиков, пока не добился, что «Фрэнк» стал меньше походить на гибрид газонокосилки с игральным автоматом, а стал выглядеть как машина, которой не грех и перед соседями похвастаться. Между делом я устранил множество неполадок в его системе контроля. Я даже научил его гладить Пита и почесывать его за ухом именно так, как тому нравилось. А для этого, поверьте мне, нужна была система обратной связи не хуже тех, что использовались в приборах атомных станций. Майлз на меня не давил, хотя и заходил ко мне время от времени посмотреть, как продвигается дело. Бо́льшую часть работы я делал по ночам, поужинав с Белл и проводив ее домой. Днем отсыпался, потом приезжал на фабрику, подмахивал не глядя бумаги, подготовленные Белл, и шел смотреть, что успели сделать за день механики. Потом вез Белл куда-нибудь ужинать. Днем я не выкладывался: не встречаться же с любимой женщиной, когда от тебя несет по́том, как от козла. После напряженной работы ночью в лаборатории фабрики вряд ли кто-нибудь вынес бы мое присутствие. Кроме Пита, конечно.
Как-то раз мы с Белл, как обычно, ужинали в ресторане. Когда подали кофе, Белл спросила меня:
– Возвращаешься на фабрику?
– Конечно. А что?
– Это хорошо. Потому что Майлз собрался встретить нас там.
– А…
– Он хочет провести общее собрание акционеров.
– Общее собрание? Для чего?
– Не беспокойся, оно будет коротким. Ты, милый, последнее время так мало внимания уделяешь делам фирмы. Майлз хотел подвести итоги и определить нашу дальнейшую политику.
– Я вплотную занимаюсь инженерными вопросами. Что еще от меня требуется?
– Ничего, милый. Майлз сказал, собрание долго не продлится.
– Да что случилось-то? У Джейка неполадки со сборочной линией?
– Милый, ну пожалуйста! Майлз мне не говорил зачем. Допивай быстрей кофе.
Майлз и впрямь ожидал нас на фабрике. Он торжественно пожал мне руку, словно мы месяц не виделись.
– Майлз, в чем дело? – спросил я.
Он не ответил, а, повернувшись к Белл, спросил:
– Повестка дня готова?
Уже одно это должно было меня насторожить: ведь Белл явно лгала, утверждая, будто Майлз ни о чем ее не известил. Но тогда я ничего не заметил. Ведь я верил Белл, черт меня подери! Да к тому же я отвлекся на другое: Белл подошла к сейфу, нажала ручку и открыла дверцу.
– Кстати, дорогая. Вчера ночью я пытался открыть сейф и не смог. Ты что, изменила шифр?
Она, не оборачиваясь, вынимала бумаги из сейфа.
– Разве я тебе не говорила? На прошлой неделе кто-то пытался его взломать, и в полиции нам посоветовали изменить шифр.
– Тогда неплохо бы и мне знать его, а то придется названивать кому-нибудь из вас ночью, в неурочный час.
– Конечно-конечно. – Она закрыла сейф и положила папку на стол, за которым мы проводили заседания.
Майлз прочистил горло и сказал:
– Давайте начнем.
– Ладно, – согласился я. – Если у нас деловое совещание, стенографируй, милая. Итак… Среда, восемнадцатое ноября тысяча девятьсот семидесятого года, двадцать один час двадцать минут. Присутствуют все держатели акций – запиши наши имена. Председательствующий – Д. Б. Дэвис, вице-председатель правления. Какие вопросы, рассматривавшиеся на прошлой встрече, остались нерешенными?
Таковых не оказалось.
– Отлично. Валяй, Майлз, это твое шоу. Возникло что-нибудь новенькое?
Майлз прокашлялся.
– Я хочу проанализировать политику фирмы, представить программу на будущее и обсудить финансовое положение с советом директоров.
– Финансовое? Не дури. Мы ведем дело с прибылью, и с каждым месяцем она возрастает. В чем дело, Майлз? Недоволен своим текущим счетом в банке? Мы могли бы тебе кое-что подкинуть.
– Новая программа потребует от нас значительного расширения структуры капитала. Мы можем лишиться прибыли.
– Что за новая программа?
– Подожди, Дэн. Я взял на себя труд записать все подробно. Пусть Белл нам прочтет.
– Ладно… пусть.
Если отбросить цветастые юридические обороты, а Майлз обожал сложносочиненные предложения, дело сводилось к следующим трем пунктам: 1) забрать у меня «Феноменального Фрэнка», передать мастерам-производственникам и незамедлительно выпустить в продажу…
– Нет! – остановил я Белл.
– Погоди минутку, Дэн. Как председатель и генеральный директор, я, естественно, имею право в процедурном порядке высказать свои мысли. Оставь замечания при себе. Дай Белл дочитать до конца.
– Ну ладно… хорошо, хорошо. Только ответ все равно один – нет!
Пункт 2 гласил, что нам пора задуматься о расширении дела. У нас в руках оказалась перспективная вещь, не менее перспективная, чем автомобиль в свое время, и мы были впереди всех. Поэтому нам надо срочно расшириться и основать компанию по продаже и продвижению нашего товара на общенациональный и мировой рынок.
Я нервно забарабанил пальцами по столу. Представляю, каково быть главным инженером такой компании, – они и до чертежной-то доски меня не допустят, а главной моей заботой будет, чтобы профсоюз не объявлял забастовок. С таким же успехом я мог бы остаться в армии и попытаться дослужиться до генерала.
Но я не стал прерывать чтения.
В пункте 3 говорилось, что грошами тут не обойтись, нужны миллионы. Финансировать нас берется «Мэнникс энтерпрайзес», конечно под обеспечение нашими акциями и патентом на «Фрэнка». Мы же превращаемся в дочернее предприятие. Майлз становится управляющим отделением, я – главным инженером-разработчиком. Но нашей свободе – конец: мы оба будем работать по найму.
– Всё? – спросил я.
– Мм… да. Давайте обсудим и проголосуем, – сказал Майлз.
– Ну что же… Надеюсь, нам хотя бы гарантируется право сидеть по вечерам перед лачугой и распевать спиричуэлс?
– Тут не место шуткам, Дэн. Выход у нас только тот, что я предложил.
– А я и не шучу. Чтобы невольник не бунтовал, должна же быть у него хоть какая-то привилегия. Да ладно. Теперь моя очередь?
– Говори, говори.
Я внес контрпредложение – оно родилось у меня, пока я их слушал: мы полностью отстраняемся от производства.
Джейк Шмидт – наш управляющий производством – был неплохим парнем, тем не менее меня постоянно отвлекали от проектирования по всяким производственным пустякам: из теплого тумана творчества – в ледяную воду действительности. Поэтому я работал в основном по ночам, а днем старался держаться от фабрики подальше. А если расширяться, занять еще несколько зданий, ввести вторую смену, то наступит время, когда о творческой работе придется забыть, даже при условии, что осуществится этот совершенно неприемлемый план – стать в один ряд с «Дженерал моторс» и «Консолидейтед». Я не един в двух лицах и не смогу, естественно, быть и изобретателем, и управляющим производством.
Поэтому я предложил не расширяться, а, наоборот, сократиться. Запатентовать «Горничную» и «Стэна-стекломоя», продать лицензии на их производство и сбыт какой-нибудь фирме, а самим только загребать денежки. Когда «Фрэнк» будет готов, мы его тоже запатентуем. Если «Мэнникс» купит лицензию на его производство и будет продавать «Фрэнка» по более высоким ценам – черт с ними! Тем временем мы изменим название на «Дэвис и Джентри. Исследовательская корпорация». В нее войдут трое: мы сами – Белл, Майлз и я – да пара наемных механиков мне в помощь, чтобы ковыряться с новыми агрегатами. Майлз и Белл останутся сидеть в конторе и подсчитывать денежки, которые к нам потекут.
Майлз медленно покачал головой:
– Нет, Дэн. Продажа патента даст нам кое-какую гарантированную прибыль. Но мы получим много больше, если будем производить товар сами.
– К черту, Майлз! Да не будем мы сами производить – вот в чем штука. Ты что, хочешь запродать наши души «Мэнниксу»? Ну сколько тебе надо? Ты же не сможешь одновременно пользоваться больше чем одной яхтой и одним бассейном, верно? Не пройдет и года, как у тебя будет и яхта, и бассейн, если тебе уж так хочется их иметь.
– Они мне не нужны.
– А что тебе нужно?
Он поднял на меня глаза:
– Дэн, ты хочешь изобретать. Мой план позволяет тебе заняться любимым делом – мы обеспечим все необходимое: оборудование, помощь, любые деньги. Что касается меня – я хочу вести большое дело. Большое. У меня призвание. – Он взглянул на Белл. – И мне вовсе не улыбается до конца жизни торчать здесь, в самом центре пустыни Мохаве, и быть управляющим при изобретателе-одиночке.
Я в изумлении уставился на него:
– Раньше, в Сандиа, ты говорил по-другому. Хочешь выйти из дела, папаша? Нам с Белл будет чертовски неприятно, если ты так поступишь… Но уж если ты надумал… Я заложу землю или еще что-нибудь и откуплю твою долю. Не хотелось бы, чтобы кто-то чувствовал себя обиженным.
Я был потрясен до глубины души. Ну что ж, если старина Майлз так настойчив, я не считал себя вправе заставлять его делать по-моему.
– Нет, из дела я не хочу выходить, – упрямо заявил Майлз. – Я хочу его расширить. Ты же слышал, о чем я говорил: у нас есть официальное предложение от корпорации. И я считаю, мы должны его принять.
Думаю, вид у меня был несколько озадаченный.
– Ты настаиваешь на своем? Ладно. Белл, пиши: я – против. Не стану торопить тебя с рассмотрением моего контрпредложения. Обсудим все в ближайшее время. Хочу, чтобы ты остался доволен, Майлз.
Но Майлз продолжал упорствовать:
– Проголосуем как положено. Поименно. Начнем, Белл.
– Хорошо, сэр. Майлз Джентри голосует пакетом акций… – она перечислила номера и серии, – и отдает свой голос…
– За.
Она сделала отметку в блокноте.
– Дэниел Б. Дэвис голосует пакетом акций… – она снова зачитала список телефонных номеров; я пропустил мимо ушей эти формальности, – и отдает свой голос…
– Против. Ну вот и все. Сожалею, Майлз.
– Белл С. Даркин, – словно не слыша, продолжала она, – голосует… – перечисление цифр, – за!
У меня отвисла челюсть; перестав ловить открытым ртом воздух, я наконец промямлил:
– Но ты не вправе так поступать, детка… Конечно, акции твои, но ведь ты прекрасно знаешь, что…
– Объявите результаты голосования, – прорычал Майлз.
– Большинство – за. Первое предложение проходит.
– Внесите в протокол.
– Слушаюсь, сэр.
Некоторое время я пребывал в полном замешательстве. Потом начал орать на нее, потом пытался образумить, потом бессильно зарычал и заявил, что то, что она сделала, просто подло. Действительно, я переписал акции на ее имя, но она-то прекрасно знала, что это всего-навсего подарок к нашей помолвке. Что я всегда голосовал этими акциями и даже в мыслях не держал терять контроль над делом! Тьфу ты, я ведь даже в апреле уплатил за них подоходный налог. И если она выкинула такое, пока мы помолвлены, чего же от нее можно ожидать, когда она станет моей женой?
Она смотрела на меня не мигая – лицо ее показалось мне совершенно чужим.
– Дэн Дэвис, если вы думаете, что после всего, что здесь наговорили, я считаю себя помолвленной с вами, то вы еще глупее, чем я предполагала. – Она повернулась к Джентри. – Отвезешь меня домой, Майлз?
– Обязательно, дорогая.
Я хотел было что-то сказать, но махнул рукой и вымелся оттуда, даже не захватив шляпу. Самое время было убраться, а то я, пожалуй, прикончил бы Майлза; Белл-то, конечно, я и пальцем тронуть не смог бы.
В ту ночь мне было не до сна. Часа в четыре утра я вылез из кровати и сделал несколько телефонных звонков, согласившись заплатить больше, чем дело того стоило. К пяти тридцати я уже был у ворот фабрики с грузовичком. Я намеревался открыть ворота, подогнать машину к разгрузочной платформе и перетащить «Фрэнка» в кузов – он весил четыреста фунтов.
На воротах висел новый замок.
Обдираясь о колючую проволоку, я перебрался через забор. Запертые ворота меня не беспокоили: в мастерской наверняка найдутся инструменты, чтобы их открыть.
Но замок входной двери мастерской тоже был заменен.
Я стал прикидывать, что лучше – разбить стекло монтировкой или достать из грузовика домкрат, загнать его между дверной рамой и ручкой и отжать им дверь, как вдруг кто-то заорал:
– Эй, ты! Руки вверх!
Рук я не поднял, но обернулся. Средних лет мужчина направил на меня револьвер размером с осадную пушку.
– Вы кто такой, черт возьми!
– А вы кто?
– Я Дэн Дэвис – главный инженер этого предприятия.
– Ох… – Он немного обмяк, но миномет свой не опустил. – Ну да, мне вас так и обрисовали. Но если при вас есть какой-нибудь документ, лучше вы его мне предъявите.
– Чего ради? Еще раз спрашиваю, кто вы такой?
– Я-то? Да вы меня не знаете. Звать меня Джо Тодд из Мохавской службы охраны. Работаем по частным лицензиям. Уж вы-то должны знать нашу контору: ваша фирма уже несколько месяцев наш клиент. Но сегодня ночью я на спецзадании.
– Да ну? Тогда, если вам доверили ключ, отоприте дверь. Мне нужно войти в мастерскую. И бросьте целиться в меня из вашего мушкетона…
Дуло по-прежнему смотрело мне прямо в живот.
– Не могу сделать этого, правда. Первое дело – у меня нет ключа. Второе дело – у меня насчет вас приказ: не пускать вас внутрь. Вот за ворота я вас выпущу.
– Ладно, открывайте ворота. Но мне-то надо как раз внутрь. – Я оглянулся в поисках камня, которым можно было бы разбить окно мастерской.
– Прошу вас, мистер Дэвис…
– Ну?
– Сожалею, что вы настаиваете. В ноги вам я стрелять не стану: стрелок из меня никудышный. Придется стрелять в живот. Пули в моей пушке разрывные, так что если пальну – от вас куча дерьма останется.
Последний довод заставил меня отступить, хотя хотелось бы верить, что сделал я это по другой причине. Например, потому, что, заглянув в окно мастерской, я не увидел «Феноменального Фрэнка» там, где обычно его оставляли.
…Выпроводив меня за ворота, Тодд как ни в чем не бывало вручил мне конверт:
– Велено передать вам, если, мол, вы тут появитесь.
Письмо я прочел в кабине грузовика. Это было вполне официальное извещение.
18 ноября 1970 г.
Уважаемый мистер Дэвис!
На состоявшемся сегодня очередном заседании совет директоров проголосовал за прекращение всех Ваших отношений с корпорацией в соответствии с параграфом третьим Вашего контракта. При этом вы остаетесь нашим акционером. Убедительно просим Вас не посягать на собственность компании. Ваши личные вещи и бумаги будут направлены Вам заказной почтой.
Совет выражает Вам благодарность за оказанные услуги и сожалеет о разногласиях относительно политики компании, которые вынудили нас пойти на этот шаг.
Искренне Ваш,
Майлз Джентри,
председатель правления
и генеральный директор
Письмо подготовила: Б. С. Даркин, секретарь-казначей.
Я дважды перечитал письмо, прежде чем до меня дошло, что никакого контракта с «нашей фирмой» у меня никогда не было; тогда откуда ссылка на третий или какой-либо другой параграф?
К концу того же дня посыльный доставил запечатанную коробку в мотель, где я снимал номер. В посылке я обнаружил шляпу, настольный письменный прибор, логарифмическую линейку, книги, мою личную переписку и несколько документов. Но там не было ни описаний, ни чертежей, сделанных мною в ходе создания «Фрэнка».
Зато там было несколько весьма любопытных документов, таких как мой «контракт», например. Третий параграф действительно позволял им уволить меня без предупреждения, выплатив пособие в размере трехмесячного жалованья. Но седьмой параграф был еще любопытнее. Это была новейшая модификация кабального договора, согласно которому уволенный не имел права в течение пяти лет работать по своей специальности в любой конкурирующей фирме, не предложив свои услуги в первую очередь своему бывшему нанимателю. За это фирма выплачивала мне некоторую компенсацию. То есть, другими словами, я мог вернуться на работу в любой момент, когда захочу, придя в фирму со шляпой в протянутой руке, умоляя Майлза и Белл взять меня обратно. Может, для этого они и вернули мне шляпу?
А иначе все пять лет я не мог бы заниматься бытовой техникой нигде, не спросив у них разрешения. Да мне легче было горло себе перерезать.
Среди документов имелись и копии всех моих зарегистрированных патентов (на «Горничную», «Стэна-стекломоя» и прочую мелочь), право на владение которыми, как оказалось, я передал фирме «Горничная, инкорпорейтед»; оформлено было все как положено. «Феноменальный Фрэнк», конечно, не был запатентован. Так я тогда думал, а как на самом деле – выяснилось позже.
Но я никогда не передавал никакого права на патенты фирме; даже не давал формального разрешения на их использование. Я не видел смысла в этом, ведь «Горничная, инкорпорейтед» была моим детищем.
В последних трех папках находились мои сертификаты на мою долю акций (те, что я еще не успел переписать на имя Белл), чек и письмо, в котором расписывалась по пунктам вся сумма: накопленная «зарплата» – за вычетом издержек по текущему счету, трехмесячный оклад за увольнение без предупреждения, компенсация по «седьмому параграфу»… и премия в тысячу долларов «за особые услуги, оказанные фирме». Что ж, очень мило с их стороны.
Перечитывая эту изумительную подборку, я осознал наконец, как неумно вел себя, подписывая не глядя все, что мне подсовывала Белл; подлинность моей подписи не вызывала сомнений.
На следующий день я полностью пришел в себя и решил посоветоваться с адвокатом, очень умным и очень жадным до денег, из тех, что не стесняются бить противника ногами и рвать его зубами и когтями. Поначалу он согласился заняться моим делом, однако, ознакомившись с бумагами и выслушав все подробности, он откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы на животе и мрачно изрек:
– Дэн, позвольте дать вам бесплатный совет.
– Да?
– Ничего не затевайте. У вас нет никаких шансов выиграть дело.
– Но вы же говорили…
– Я помню, что говорил. Они вас надули. Но как вы это докажете? Они были слишком умны, чтобы не красть все ваши акции или оставить вас без единого цента в кармане… И они дали вам то, на что вы могли бы рассчитывать, если бы уходили из фирмы при нормальных обстоятельствах. Или если бы вас уволили – как они сформулировали – «из-за несогласия с политикой компании». Они выплатили вам все, что причитается, да еще кинули жалкую тысчонку в придачу – как знак того, что не держат на вас зла.
– Но у меня не было контракта! Я никогда не передавал никому свои патенты!
– Но бумаги-то говорят другое. Что подпись ваша – вы признали. Кто-нибудь может подтвердить ваши претензии?
Я призадумался. Нет, подтвердить не сможет никто. Даже Джейк Шмидт вряд ли знал, что происходит в конторе фирмы. Единственные свидетели – Майлз и Белл.
– Теперь об акциях, которые вы ей отписали. Тут можно найти зацепку. Если вы…
– Но как раз это – единственная законная сделка. Я действительно переписал акции на ее имя.
– Хорошо, пусть так. Но почему? Вы сказали, что преподнесли ей акции в качестве подарка, рассчитывая на будущий брак. Как она ими воспользовалась при голосовании – к делу не относится. Если вы сможете доказать, что дарили ей акции по случаю помолвки в твердой надежде на брак и что она знала условия, принимая подарок, вы можете заставить ее или выйти за вас замуж, или вернуть вам контроль над акциями. Вспомним дело Макнолти против Роудса. Тогда вы сможете вернуть себе контроль над фирмой и вышвырнуть их из бизнеса. Итак, вы можете это доказать?
– На черта теперь она мне сдалась, не собираюсь я на ней жениться…
– Дело ваше. Но давайте по порядку. Есть у вас свидетели или доказательства – ну, там, письма или нечто в этом роде, – которые подтверждали бы, что она принимала акции, зная: вы дарите ей их как будущей жене?
– Конечно есть свидетели… все те же двое: Майлз и Белл.
– Теперь вам ясно? У вас нет ничего, кроме вашего слова против их слов, плюс куча официальных бумаг – не в вашу пользу. Вам не только нет смысла что-нибудь затевать; больше того, вас вполне могут упрятать в психушку как параноика. Мой вам совет – найдите себе работу в какой-нибудь другой области… Или в крайнем случае ломитесь напропалую, организуйте конкурирующую фирму, чтобы оспорить их паршивый контракт. Хотел бы я посмотреть, как эти параграфы осуществляются на деле, тем более что защищать вас буду не я. Но не пробуйте обвинить их в заговоре. Они выиграют иск и будут судиться с вами, пока не заберут у вас все, что оставили поначалу. – Он поднялся с места, давая понять, что беседа закончена.
Я внял его совету, но частично. На первом этаже дома, где помещалась его контора, был бар. Я зашел туда и надрался.
* * *
У меня было достаточно времени, чтобы все это вспомнить, пока я ехал на встречу с Майлзом. Когда фирма начала приносить прибыль, он арендовал маленький домик в долине Сан-Фернандо и перебрался туда с Рикки, спасаясь от убийственной мохавской жары. Он ежедневно ездил до работы и обратно автобусом-экспрессом ВВС. И тут я вспомнил, что Рикки, к счастью, сейчас была далеко – в скаутском лагере для девочек на Большом Медвежьем озере. Мне вовсе не хотелось, чтобы она стала свидетельницей ссоры между мной и своим отчимом.
В туннеле Сепульведа машины шли бампер в бампер; тут мне пришла в голову мысль, что, прежде чем встретиться с Майлзом, неплохо бы пристроить куда-нибудь сертификат на акции «Горничной». Я не ожидал, что дойдет до применения силы (если только я сам не начну), но я решил, что это будет разумная предосторожность; как кот, однажды прищемивший хвост дверью, я постоянно был настороже.
Оставить бумаги в машине? Предположим, меня повяжут за нападение и побои, – будет глупо хранить их в машине, которую потом отбуксируют и конфискуют.
Я мог бы отправить бумаги по почте на свое имя, но последнее время я получал корреспонденцию в отделе доставки главпочтамта, поскольку вынужден был переезжать из одной гостиницы в другую. Меня выставляли, как только обнаруживалось, что я держу в номере Пита.
Лучше было отправить их кому-то, кому я мог доверять.
Но список таких людей был весьма коротким.
Потом я вспомнил, кому можно верить.
Рикки.
Может показаться, что я опять лезу на рожон: только что меня надула одна особа женского пола, а я собираюсь довериться другой. Но тут был совсем другой случай. Я знал Рикки пять лет – половину ее жизни, и если есть среди людей хоть один кристально чистый человек, так это она… и Пит был того же мнения. Кроме того, Рикки пока не могла своими женскими прелестями лишить мужчину здравого смысла. Женственность проявлялась только в ее лице и еще не повлияла на ее фигуру.
Выбравшись из туннельной пробки, я свернул с магистрали и вскоре обнаружил, что искал, – аптеку. Там я купил бумагу для письма, марки и пару конвертов – большой и маленький. И начал писать:
Дорогая Рикки-тикки-тави!
Надеюсь скоро увидеть тебя, но, пока я не приехал, прошу тебя сохранить вложенный в письмо конверт. Пусть это будет нашей тайной.
Тут я задумался. Проклятье! А если со мной что-нибудь случится?.. Автомобильная катастрофа или еще что-то… и меня не станет?.. Акции останутся у Рикки и в конечном счете попадут к Майлзу и Белл. Если я не придумаю, как это предотвратить. Пока я так рассуждал, до меня дошло, что подсознательно я уже принял решение отказаться от «холодного сна». Трезвая голова и прочитанная доктором лекция укрепили мою решимость. Я раздумал убегать и хотел остаться и дать им бой; и этот сертификат станет моим главным оружием. Он дает мне право проверять всю документацию фирмы, на законном основании совать нос во все дела компании. А если они попробуют вновь выставить меня с помощью наемных охранников, то я вернусь обратно с адвокатом, помощником шерифа и постановлением суда. Можно и к суду их привлечь. Не смогу выиграть процесс – так хоть устрою такой скандал, что отпугну «Мэнникс» от покупки нашей фирмы.
А может, вовсе не надо посылать сертификат Рикки?
Нет, случись что со мной… Пусть он останется у нее. Ведь Рикки и Пит – теперь вся моя семья. И я продолжил письмо:
Если нам не удастся встретиться в течение года, то знай, что со мной что-то случилось. Тогда позаботься о Пите, если сможешь его отыскать. После этого возьми маленький конверт, что внутри письма, и, не говоря никому ни слова, отнеси его в любое отделение Американского банка, а там обратись к кому-нибудь, кто занимается доверительной собственностью, и попроси вскрыть конверт.
Люблю, целую.
Дядя Дэнни
Я взял еще один лист и написал:
3 декабря 1970 г., Лос-Анджелес, Калифорния
Передаю все свои наличные сбережения и прочее имущество (тут я привел опись акций «Горничной, инкорпорейтед» с указанием серийных номеров) на доверительное хранение в Американский банк в интересах Фредерики Вирджинии Джентри для передачи в ее собственность по достижении ею двадцати одного года.
И подписал.
* * *
Думаю, что яснее выразить свои намерения я вряд ли смог бы, учитывая, что написано было все на аптечном прилавке, а в ухо мне орал музыкальный автомат. Не должно быть и тени сомнения, что в случае, если со мной что-то стрясется, деньги и ценные бумаги достанутся Рикки, и ни Майлзу, ни Белл не удастся их у нее отнять.
Но если все пройдет нормально, я попрошу Рикки вернуть конверт, когда мы встретимся. Я не стал делать передаточную подпись на обороте сертификата, где была типографским способом отпечатана форма. Тем самым я надеялся избежать бумажной волокиты, когда придет время вернуть акции в свою собственность, – для этого мне достаточно будет просто порвать свое заявление.
Я вложил сертификат и заявление в маленький конверт, запечатал его и вместе с письмом Рикки засунул в большой конверт. Потом написал на нем адрес лагеря скаутов, приклеил марку и бросил в почтовый ящик рядом со входом в аптеку. Из надписи на ящике свидетельствовало, что корреспонденцию заберут минут через сорок; у меня словно гора с плеч свалилась, и я забрался в машину с легким сердцем… не потому, что сохранил свои сбережения, нет. Просто я решил свои самые важные проблемы.
Ну не то чтобы решил их, но, по крайней мере, больше не убегал от решения, не прятался в нору, изображая Рипа ван Винкля, и не пытался утопить проблемы в этиловом спирте различных вкусовых оттенков.
Конечно же, я все еще хочу увидеть 2000 год, но просто сидя на своем месте. И я обязательно увижу его – когда мне стукнет шестьдесят и я еще буду достаточно молод, чтобы свистеть вслед проходящим красоткам. Куда торопиться? Прыжок в следующее столетие за один Долгий Сон нормальному человеку вряд ли понравится. Словно увидишь конец фильма, не зная, что же произошло в середине. Последующие тридцать лет мне стоит просто радоваться течению жизни, и тогда я, наверное, лучше сумею понять 2000 год, когда он наступит.
А сейчас я собирался дать бой Майлзу и Белл. Может, я проиграю, но им встреча со мной тоже даром не пройдет. Так мой Пит в старые добрые времена, возвращаясь домой весь в крови после очередного боя, все-таки громко заявлял:
– Посмотрел бы ты на моего противника!
От вечерней встречи многого я не ожидал, она была просто официальным объявлением войны. Я намеревался испортить Майлзу сон… а он мог позвонить Белл и испортить сон ей.
