Нас с Мэри поселили в комнатушке не больше пивного бочонка. Она была рассчитана на одного младшего офицера – в лабораторию не планировалось приглашать семейные пары. Тесно там было, как на шведском столе, заставленном тарелками, но мы не жаловались.

На следующее утро я проснулся первым и, как обычно, проверил, не добрался ли до Мэри слизняк. Пока я проверял, она открыла глаза и сонно улыбнулась.

– Спи-спи, – прошептал я. – У тебя еще есть полчасика.

Но она не стала засыпать. Немного погодя я спросил:

– Мэри, ты, случайно, не знаешь, какой у бубонной чумы инкубационный период?

– А должна? Слушай, у тебя один глаз чуть темнее другого.

Я слегка встряхнул ее:

– Да соберись же, девчонка. Вчера вечером я был в лабораторной библиотеке и кое-что посчитал. По моим прикидкам, слизняки прибыли к нашим приятелям-коммунистам по крайней мере за три месяца до того, как напали на нас.

– Да, я знаю.

– Знаешь? А почему ты ничего не говорила?

– Никто не спрашивал. Кроме того, это же очевидно.

– О, ради бога! Давай вставать, мы опоздаем на завтрак.

Перед выходом я спросил:

– «Вопросы и ответы» в обычное время?

– Да.

– Мэри, ты никогда не рассказывала, о чем они тебя там спрашивают.

– Я просто этого не помню, – удивленно сказала она.

– Так я и подумал. Глубокий транс, а потом приказание забыть, да?

– Видимо, да.

– Хм… Ладно, тогда мы кое-что поменяем. Сегодня я иду с тобой.

– Хорошо, дорогой, – только и сказала она.

Вся команда, как обычно, собралась в кабинете доктора Стилтона: Старик, сам Стилтон, начальник штаба полковник Гибси, какой-то подполковник, которого я знал только в лицо, и целая орава сержантов-техников, младших офицеров и прочей обслуги. Недаром говорят, что без десятка солдат генерал даже высморкаться не сумеет. И это одна из причин, по которой я оставил службу.

Увидев меня, Старик удивленно поднял брови, но промолчал. Однако сержант, который тут, похоже, работал швейцаром, попытался меня остановить.

– Доброе утро, миссис Нивенс, – сказал он Мэри, а затем добавил, обращаясь ко мне: – А вас у меня в списке нет.

– Я себя сам туда включил, – громко объявил я на всю комнату и пролез мимо него.

Полковник Гибси бросил на меня сердитый взгляд, повернулся к Старику и забурчал что-то типа «какого-дьявола-кто-это-такой». Старик не ответил, но его брови поползли еще выше. Остальные следили за происходящим с застывшими лицами и пытались сделать вид, что их здесь нет, – только одна девица-сержант не сумела сдержать улыбку.

– Минутку, полковник. – Старик доковылял до меня и так, чтобы только мне было слышно, сказал: – Ты же мне обещал, сынок.

– Я забираю свое обещание. Ты не имел права требовать от меня обещаний, касающихся моей жены.

– Но тебе здесь нечего делать, сынок. У тебя нет никакого опыта в подобных делах. Хотя бы ради Мэри оставь нас.

До этой минуты мне и в голову не приходило оспаривать право Старика присутствовать на сеансе, но неожиданно для себя я заявил:

– Это тебе здесь нечего делать. Ты не психоаналитик, так что давай убирайся.

Старик бросил взгляд на Мэри, я тоже, но на ее лице не отражалось никаких чувств. Должно быть, она ждала от меня чего-то подобного.

– Ты что, сынок, сырого мяса объелся? – тихо спросил Старик.

– Опыты проводят на моей жене, и отныне я буду устанавливать здесь правила – или никаких экспериментов не будет, – сказал я.

Тут в разговор вмешался полковник Гибси:

– Молодой человек, вы в своем уме?

– А вы что здесь делаете? – Я взглянул на его руки. – Если не ошибаюсь, на вашем перстне монограмма военно-морской разведки. Есть у вас какая-нибудь другая специальность? Вы кто, врач? Или психолог?

Гибси выпрямился и расправил плечи, пытаясь выглядеть внушительно, что довольно трудно для человека, одетого лишь в собственную кожу, – если это достоинство не прирожденное, как у Мэри.

– Похоже, вы забыли, что это военный объект.

– А вы, похоже, забыли, что ни я, ни моя жена не служим в армии! Пойдем, Мэри. Мы уходим.

– Да, Сэм.

Я обернулся к Старику и добавил:

– Мы сообщим в Отдел, куда переслать нашу корреспонденцию.

Затем направился к двери. Мэри последовала за мной.

– Подожди! – сказал Старик. – В порядке личного одолжения, хорошо?

Я остановился, и он подошел к Гибси:

– Полковник, можно вас на минутку? Я бы хотел переговорить с вами наедине.

Полковник Гибси одарил меня взглядом, в котором отчетливо читались слова «военный трибунал», но вышел вместе со Стариком. Все ждали. Сержантский состав сохранял каменные физиономии, подполковник немного нервничал, а маленькую девицу с сержантской повязкой буквально распирало от смеха. Только Стилтон ничуть не волновался. Он достал бумаги из корзины с входящей корреспонденцией и спокойно принялся за работу.

Минут десять или пятнадцать спустя появился еще один сержант.

– Доктор Стилтон, командир распорядился, чтобы вы начинали работу.

– Отлично, сержант, – откликнулся тот, посмотрел на меня и сказал: – Прошу в операционную.

– Стоп! – сказал я. – Не так быстро. Что насчет остальных… статистов? Вот он, например. – Я показал на подполковника.

– А? Это доктор Хазелхерст. Два года на Венере.

– Хорошо, он остается. – Тут мне на глаза попалась смешливая девица-сержант, и я спросил: – Эй, сестренка, а у тебя тут какие обязанности?

– У меня-то? Ну, я тут типа сопровождающей.

– Я сам займусь ее сопровождением. Доктор, может быть, вы сами решите, кто из них вам на самом деле нужен, а кто нет?

– Хорошо, сэр.

Оказалось, что, кроме подполковника Хазелхерста, ему на самом деле никто не нужен. У меня сложилось впечатление, что он был только рад избавиться от галерки. Так что в операционную пошли только Мэри, я и двое специалистов.

В операционной стояла обычная кушетка, какие можно встретить в кабинете любого психиатра, и кресла, расставленные полукругом. С потолка глядело двойное рыло стереокамеры. Микрофон, видимо, был скрыт в кушетке. Мэри подошла к кушетке и легла. Доктор Стилтон достал шприц.

– Попробуем начать с того места, где мы остановились в прошлый раз, миссис Нивенс.

– Минуточку, – сказал я. – У вас есть записи предыдущих сеансов?

– Разумеется.

– Давайте сначала прокрутим их. Я хочу знать, что вы уже успели.

Он несколько секунд думал, потом сказал:

– Как пожелаете. Миссис Нивенс, вы подождете в моем кабинете? Нет, это займет довольно много времени. Я вызову вас попозже.

Возможно, во мне еще бродил дух противоречия: победа над Стариком добавила мне в кровь адреналина.

– Давайте сначала узнаем, хочет ли она уходить, – предложил я.

Стилтон удивленно вскинул брови:

– Вы просто не понимаете, о чем говорите. Эти записи могут нарушить эмоциональное равновесие вашей жены, даже нанести вред ее психике.

– Это весьма сомнительный способ терапии, молодой человек, – добавил Хазелхерст.

– Терапия здесь ни при чем, и вы прекрасно это понимаете, – отрезал я. – Если бы вашей целью была терапия, вы использовали бы не наркотики, а эйдетическую технику восстановления памяти.

– Но у нас нет времени, – озабоченно сказал Стилтон. – Ради быстрого получения результатов нам приходится применять грубые методы. Боюсь, я не могу разрешить объекту видеть эти записи.

– Я с вами согласен, доктор, – снова вставил Хазелхерст.

– А вас, черт побери, никто не спрашивает! – взорвался я. – И нет у вас никакого права разрешать ей или не разрешать. Записи надерганы из мозга моей жены, и они принадлежат ей. Мне надоело смотреть, как вы разыгрываете из себя Господа Бога. Я ненавижу эти замашки у паразитов и точно так же ненавижу их у людей. Она сама за себя решит. А теперь потрудитесь узнать ее мнение.

– Миссис Нивенс, вы хотите увидеть записи? – спросил Стилтон.

– Да, доктор, – ответила Мэри. – Очень.

Он явно удивился.

– Э-э-э… как скажете. Вы будете смотреть их одна? – Он покосился на меня.

– Вместе с мужем. Вы и доктор Хазелхерст можете остаться, если хотите.

Они, разумеется, остались. В операционную принесли стопку кассет, каждая с наклейкой, где значились дата записи и возраст объекта. Чтобы просмотреть их все, нам потребовалось бы несколько часов, поэтому я сразу отложил в сторону те, что относились к жизни Мэри после 1991 года: они вряд ли могли помочь. Мэри посмотрит их позже, если захочет.

Мы начали с ее раннего детства. В начале каждой записи объект эксперимента – Мэри – стонала и задыхалась, через силу произнося слова, сопротивляясь, как все люди, которых вынуждают мысленно возвращаться к событиям, которые они предпочли бы забыть. Затем начиналась реконструкция событий – звучал ее голос и голоса других людей. Больше всего меня поразило лицо Мэри – я имею в виду, на стереоэкране. Мы увеличили изображение, так что оно придвинулось почти вплотную к нам, и могли следить за мельчайшими изменениями в выражении лица.

Сначала Мэри превратилась в маленькую девочку. Нет, черты лица остались прежними, взрослыми, но я знал, что вижу жену именно такой, какой она выглядела в детстве. Мне сразу подумалось, как хорошо будет, если у нас тоже родится девочка.

Затем выражение ее лица менялось – это начинали говорить другие люди, чьи слова сохранились у нее в памяти. Мы словно смотрели на невероятно талантливого актера, играющего подряд сразу несколько ролей.

Мэри воспринимала записи достаточно спокойно, только незаметно для других сунула свою руку в мою. Когда мы добрались до тех жутких кассет, где ее родители превратились в рабов титанцев, она сжала мои пальцы с такой силой, что раздавила бы, не будь у меня рука такой крепкой. Однако больше Мэри никак себя не выдала.

Я отложил в сторону кассеты с надписью «Период анабиоза» – их было удивительно много, никогда бы не подумал, что можно что-то выкопать из памяти человека, который находится в таком состоянии. Что бы там ни было, очевидно, за этот период она не могла узнать ничего для нас полезного. Поэтому я отложил их, и мы перешли к следующей группе – от ее пробуждения до спасения на болотах.

Сразу стало ясно, что паразит оседлал ее, едва Мэри пришла в себя после анабиоза. Мертвое выражение лица – это титанец, которому незачем притворяться. Последние передачи из красной зоны были полны таких кадров. А скудность воспоминаний за этот период лишь подтверждала, что Мэри находилась во власти паразита.

Затем совершенно неожиданно кошмар прекратился, и она вновь стала маленькой девочкой, очень больной и очень испуганной маленькой девочкой. Сохранившиеся в памяти мысли путались, как в бреду, но потом возник новый голос, он прозвучал громко и ясно:

– Да чтоб я сдох! Пит! Смотри – здесь маленькая девчонка!

Еще один голос:

– Живая?

И снова первый:

– Не знаю.

Дальше на пленке шли воспоминания о Кайзервиле, ее выздоровление и еще много новых голосов и образов. Спустя какое-то время запись закончилась.

– Я хотел предложить вам прокрутить еще одну запись из того же периода, – сказал доктор Стилтон, вынимая кассету из проектора. – Они все немного отличаются друг от друга, а период этот для нас ключевой.

– Почему, доктор? – поинтересовалась Мэри.

– А? Нет, если не хотите, можем, конечно, не смотреть, но именно этот период мы сейчас исследуем. Нам нужно восстановить события и понять, что же случилось с паразитами, почему они умерли. Если мы сумеем узнать, что за болезнь убила титанца, который… э-э-э… управлял вами, – убила титанца, но пощадила вас, – тогда нам, возможно, удастся найти оружие против паразитов.

– А вы не знаете? – удивленно спросила Мэри.

– Что? Пока нет, но мы непременно узнаем. Человеческая память хранит на удивление подробные записи, даже если извлечь их довольно трудно.

– Но я могу сказать прямо сейчас. Я думала, вы и так знаете. Это девятидневная лихорадка.

– Что? – Хазелхерст выскочил из кресла как ошпаренный.

– Ну да. Вы разве не поняли по моему лицу? Это очень характерная деталь – я имею в виду «маску». Я много раз ее видела. Дома… в смысле, в Кайзервиле, меня отправляли ухаживать за больными девятидневной лихорадкой, потому что я уже переболела и у меня был иммунитет.

– Что вы на это скажете, доктор? – спросил Стилтон. – Вам приходилось видеть таких больных?

– Больных? Нет. Ко времени второй экспедиции уже появилась вакцина. Но я, разумеется, хорошо знаком с клиническими особенностями.

– А можете вы сделать вывод на основе этой записи?

– Хм… – Хазелхерст осторожничал. – Я бы сказал, что увиденное согласуется с этой версией, но не доказывает ее.

– Какая еще версия? – резко спросила Мэри. – Я же сказала, что это девятидневная лихорадка.

– Мы должны быть уверены на все сто процентов, – извиняющимся тоном произнес Стилтон.

– А какие еще доказательства вам нужны? У меня нет на этот счет никаких сомнений. Мне сказали, что, когда Пит и Фриско меня нашли, я была больна. А после я ухаживала за другими больными, но ни разу не заразилась. Я помню их лица перед смертью – точь-в-точь как мое на пленке. Любой, кто хоть однажды видел больного девятидневной лихорадкой, ни с чем другим эту болезнь не спутает. Что еще вам нужно? Огненные письмена в небе?

За исключением одного случая, я никогда не видел Мэри такой рассерженной – и сейчас я сказал про себя: «Внимание, джентльмены, все в укрытие!»

– Хорошо, я думаю, вы доказали свою точку зрения, – сказал Стилтон, – но объясните пожалуйста: мы считали, что у вас нет сознательных воспоминаний об этом периоде жизни, и моя проверка это подтвердила, а теперь вы говорите так, словно все помните.

– Да, теперь помню, – произнесла Мэри несколько озадаченно. – И очень отчетливо. Я не думала об этом долгие годы.

– Кажется, я понимаю. – Стилтон повернулся к Хазелхерсту. – Ну, доктор? У вас есть культура девятидневной лихорадки? Ваши люди с ней уже работали?

Хазелхерст ошеломленно посмотрел на него.

– Работали?! Нет, конечно! Это исключено! Девятидневная лихорадка… С таким же успехом мы можем применять полиомиелит или сыпной тиф. Все равно что заусенцы рубить топором!

Я тронул Мэри за руку:

– Пойдем, дорогая. Кажется, мы уже испортили им все, что можно.

Она дрожала, и в глазах у нее стояли слезы. Я тут же увел ее в кают-компанию и выписал ей дозу своего фирменного терапевтического средства – неразбавленного.

Позже я уложил Мэри вздремнуть, присел рядом и дождался, пока она заснет. Затем отыскал отца в выделенном ему кабинете.

– Привет!

Он бросил на меня задумчивый взгляд:

– Ну, Элихью, я слышал, ты сорвал-таки джекпот.

– Я предпочитаю, чтоб меня называли Сэм, – ответил я.

– Пусть будет Сэм. Победителей, конечно, не судят, но твой джекпот оказался до обидного мал. Девятидневная лихорадка… Неудивительно, что вся колония вымерла вместе со слизняками. Видимо, мы не сможем воспользоваться этим открытием. Нельзя рассчитывать на то, что все обладают столь же неукротимой волей к жизни, как Мэри.

Я понимал его разочарование: при девятидневной лихорадке смертность среди невакцинированных землян составляет девяносто восемь с лишним процентов. Среди вакцинированных – ноль, но к нашей ситуации это не относилось. Нам нужна была болезнь, от которой помирали бы паразиты, а не люди.

– Видимо, это и не имеет значения, – заметил я. – Месяца через полтора в долине Миссисипи наверняка начнется эпидемия тифа или чумы – может быть, и то и другое сразу.

– Если только паразиты не извлекут урок из неудачи, которую потерпели в Азии, и не введут жесткие санитарные меры, – ответил Старик.

Об этом я не подумал. Его мысль меня настолько напугала, что я едва не пропустил мимо ушей его следующую фразу:

– Нет, Сэм, тебе придется разработать план получше.

– Мне? Я всего лишь рядовой сотрудник Отдела.

– Был. Теперь ты его возглавляешь. Я не против. Так или иначе, я готов был уйти в отставку.

– Что? Черт возьми, о чем ты говоришь? Я никогда ни за что не отвечал и не собираюсь. Ты у нас руководитель Отдела.

– Руководитель – это человек, которому дано руководить. Звания и знаки отличия, как правило, приходят позднее. Как по-твоему, Олдфилд мог бы меня заменить?

Я подумал и покачал головой. Первый папин заместитель был обычным администратором типа «входящие-исходящие», а не «мозговой центр».

– Я знал, что рано или поздно ты займешь это место, – продолжал он, – и теперь это произошло. Выступил против моего решения по важному вопросу, навязал свой собственный вариант и в итоге оказался прав.

– О боже, чушь какая! Я просто уперся и продавил одно свое решение. Почему-то вам, умникам, так и не пришло в голову задать свои вопросы единственному настоящему эксперту по Венере, который у вас был, – я имею в виду Мэри. И я совсем не ожидал, что мы что-то узнаем от нее. Мне просто повезло.

Старик задумчиво покачал головой:

– Я не верю в удачу, Сэм. «Удача» – это ярлык, который посредственность наклеивает на достижения гениев.

Я оперся руками о стол и наклонился к Старику:

– Хорошо, пусть я гений, но в эту телегу ты меня не запряжешь. Когда все закончится, мы с Мэри отправляемся в горы растить детишек и котят. Я не собираюсь тратить лучшие годы жизни на свору чокнутых агентов.

Он только сдержанно улыбнулся, и я добавил:

– Пропади она пропадом, такая работа!

– То же самое сказал Богу дьявол, когда занял его место. Но оказалось, у него не было выбора. Не принимай это близко к сердцу, Сэм. До поры до времени я останусь в своем кресле и буду помогать тебе, чем смогу. А пока… какие будут указания, сэр?