Глава шестнадцатая. Посредственность

C с минусом. Моргаю несколько раз, подношу лист поближе к глазам – может, у меня галлюцинация?

Нет. Это не галлюцинация – жирное красное С с минусом по химии красуется на своем месте.

Моя первая оценка за проверочную работу в середине первого семестра в колледже – такая посредственная. У меня никогда еще не было ничего, кроме А.

Никогда.

На меня накатывает тошнота, я сглатываю слюну, в ушах шумит, сердце стучит все быстрее. Наверное, Принстон не для меня. Понимаю: занималась я не слишком усердно, и мысли заняты отнюдь не учебой. Папа был прав. Мальчики высасывают мозги у сообразительных девочек. Другого объяснения нет. Или я пропила все свои мозги. И теперь могу только глупо хихикать и гожусь исключительно для того, чтобы меня тискали в кровати – или в машине.

Выскакиваю из аудитории, и ноги сами выносят меня на прохладный мелкий дождичек. Боль в щиколотке заставляет меня замедлить ход. Если не буду осторожной, снова растяну связки.

Звонит телефон. Коннор всегда звонит мне после окончания занятий. Придется ответить, хотя и не хочется.

– Привет, крошка. Что случилось?

– Завалила итоговую работу по химии! – Пытаюсь сдержать слезы. Не хочу реветь на глазах у всех.

– Правда? Не может быть! – Судя по тону, Коннор мне не верит.

– Ну… почти завалила! – бормочу я, давясь слезами.

– Ливи, успокойся, – говорит он ровным голосом. – Скажи мне, что случилось.

Делаю несколько вдохов и шепчу:

– Я получила С с минусом.

Коннор с облегчением вздыхает.

– Ты меня напугала, Ливи! Не парься! На первом курсе у меня тоже бывали посредственные оценки. Ничего страшного.

Скриплю зубами. Нет, это страшно! Хочется кричать. Это моя первая плохая оценка. За всю жизнь. И это один из моих самых любимых предметов! Судя по боли в груди, подозреваю, что у меня сердечный приступ, хотя мне только восемнадцать.

– Ливи, в другой раз у тебя все получится. Ты же у меня умница.

Прикусив губу, соплю в трубку и киваю.

– Спасибо.

– Тебе получше?

– Да. Спасибо, Коннор.

– Ну, вот и хорошо.

Раздается шум, и я слышу, как Коннор говорит кому-то:

– Тебя подвезти? Давай… – Потом он говорит мне: – Ливи, мне пора. У нас сегодня внеочередная тренировка. Всем опоздавшим тренер пригрозил устроить пятнадцатикилометровую пробежку под дождиком.

– Ясно.

– Потом поговорим, Ливи. – Разговор окончен.

Лучше мне не стало. Ничуть. На самом деле мне еще хуже.

Бреду в общежитие с опущенной головой, борясь со слезами, в горле стоит комок. Коннор так верит в меня – как и все остальные. Неужели он не понимает, что для меня эта оценка так много значит? А что, если это все, на что я способна? Что, если это начало конца?

Прихожу к себе зареванная: мне уже все равно, как я выгляжу в глазах окружающих. Знаю, что могу позвонить доктору Штейнеру, но ведь он опять заведет песню о моих родителях, а сегодня я не в состоянии выслушивать его теорию про жизнь на автопилоте. Надо бы позвонить Кейси, но… я не могу. После всего, что она сделала, чтобы я сюда попала, не имею права ее так разочаровывать.

Итак, у меня остается единственное спасение – запас шоколадного мороженого в морозилке, пополненный накануне хозяйственной Риган. Достаю терапевтическое мороженое из морозилки, переодеваюсь в пижаму, завязываю волосы в хвост и заползаю под покрывало. Вечеринки-поминки начинаются. Лежу и смотрю на белеющий на полу листок с работой. Может, стоит его поджечь? Нет, это перебор. К тому же, говорят, здесь сверхчувствительные противопожарные датчики.

Съем эту упаковку, примусь за другие две. Налопаюсь мороженого до смерти. За пять минут уговариваю половину банки – Риган меня точно прибьет – и тут раздается стук в дверь.

Делаю вид, что меня нет. Тот, с кем бы я хотела поговорить, на тренировке. Чуть не ору «Уходите!», но соображаю, что таким образом выдам себя. Сижу тихо и облизываю ложку. А в дверь все стучат. И уходить не собираются. Не иначе доктор Штейнер явился лично: он же обещал, а он свое слово держит.

Со стоном слезаю и тащусь к двери с ложкой во рту и пластиковой коробкой в руке.

Открываю дверь – и вижу Эштона.

Разеваю рот – и ложка падает. У Эштона отменная реакция – он успевает схватить ее на лету.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я, глядя на его спортивный костюм. У него же сейчас тренировка.

Он обходит меня, заходит в комнату и шепчет, с многозначительным видом кивнув на мороженое:

– Пришел помешать тебе заедать стресс.

Закрываю дверь.

– Но ведь у тебя сейчас тренировка?

– Да. А ты чем тут занимаешься?

Бреду к кровати и бормочу:

– Объедаюсь мороженым в пижаме на кровати. В темноте. Ясно?

Эштон подходит к столику, включает ночник, и в комнате сразу становится уютнее.

– Коннор сказал, ты переживаешь из-за оценки?

Его слова возвращают меня к реальности, и у меня начинает дрожать нижняя губа. Не могу заставить себя произнести это вслух и молча киваю на листок на полу. Оценка скажет все лучше любых слов.

Он наклоняется поднять листок – и у меня перехватывает дыхание. Не могу оторвать глаз от его задницы. И мне плевать, даже если он поймает меня на месте преступления. Пусть я буду не только неудачницей, но и извращенкой.

– Ни хрена себе, Ирландка. А я-то думал, ты у нас гений.

Это была последняя капля. Слезы льются рекой, и остановить их выше моих сил.

– Ирландка, ты что! Я же пошутил! Господи! – Засунув листок под локоть, он берет мое лицо в свои ладони и большими пальцами нежно смахивает слезы. – Ну, ты и плакса!

– Тебе лучше уйти, – говорю я между всхлипами, понимая: сейчас окончательно разревусь, лицо распухнет, и пусть меня лучше похоронят заживо, чем Эштон увидит меня в таком виде.

– Ну, хватит уже! – Он берет меня за плечи. – Уходить я не собираюсь, не для того я пропустил тренировку. Опля! – Берет мороженое у меня из рук и ставит на столик. Кладет руки мне на талию и одним движением поднимает на мою койку. – Устраивайся поудобнее, – говорит он, берет мороженое и лезет по лесенке.

– Боюсь, нас двоих она не выдержит, – бормочу я между всхлипами, а он ложится рядом, прижимая меня к стене.

– Ты себе представить не можешь, что этой конструкции приходилось выдерживать. – Он лукаво улыбается, и я не решаюсь уточнять детали. Молча смотрю, как он натягивает покрывало на нас обоих, подминает под себя подушки, а потом просовывает мне под голову руку – и вот я уже лежу рядом с ним, уткнувшись лицом ему в грудь.

Эштон не говорит ни слова. Просто лежит молча, а его пальцы не спеша рисуют круги у меня на спине, давая возможность успокоиться. Закрываю глаза, слушаю биение его сердца – медленное, ровное – и мне становится легче.

– У меня еще никогда не было С с минусом. Я же отличница.

– Ни разу?

– Ни разу. Ни одной.

– Твоя сестра права. Слишком уж ты правильная. – От этих слов я напрягаюсь. – Ирландка, я шучу. – Он вздыхает. – Знаю, ты мне не поверишь, но тебе не надо быть совершенством. Люди не бывают совершенными.

– А я и не пытаюсь. Просто хочу отличаться, хочу быть… самой собой, – чуть слышно шепчу я.

– Что?

Вздыхаю.

– Да так, ничего. Просто… – Мой отец так говорил. – Что, если на этом все не закончится? Что, если я все время буду получать плохие отметки? Что, если не смогу поступить в медицинский? Что я тогда буду делать? Кем я стану? – Меня снова охватывает страх.

– Все равно это будешь ты. И поверь мне, ты всегда будешь собой. Расслабься.

– Не могу. – Утыкаюсь лицом ему в грудь. – А ты когда-нибудь заваливал тест или экзамен?

– Нет, но ведь я очень умный, не забыла? – Он притягивает меня к себе, давая понять, что просто поддразнивает меня. – У меня было несколько С. И даже D один раз. Психология – наука мутная. – Эштон зачерпывает полную ложку полурастаявшего мороженого и отправляет в рот. – А какие результаты по другим предметам? Уже сообщили?

Вместо ответа молча качаю головой.

– А какие у тебя ощущения?

– До сегодняшнего дня я не волновалась. А теперь… – Рука сама тянется и обнимает его за плечо, чтобы прижаться ближе и насладиться чувством защищенности, хотя бы временным. – Ужас. Если я так плохо справилась с проверочной работой по любимому предмету, то по английской литературе точно завалила.

– Понятно… – Отправляет в рот еще одну ложку. – А как ты готовилась? Ты вообще занималась?

– Конечно, занималась, – выпаливаю я.

– Спокойно. – Слышу, как он глотает. – Может ты… отвлекалась?

Закрываю глаза и шепчу:

– Да.

После долгой паузы он спрашивает:

– На что?

Хороший вопрос. На тебя. Не могу же я это сказать. Эштон не виноват в том, что мои гормоны взбунтовались и взяли верх над разумом.

– На многое. – Моя рука машинально опускается ему на грудь – туда, где под татуировкой прячется шрам.

Чувствую, как у меня под щекой напряглись его мышцы.

– Я же говорил, я хочу, чтобы ты забыла об этом.

Довольно долго я слышу только биение его сердца, а мои пальцы осторожно скользят по этому месту, запоминая шрам. И я почти что засыпаю.

– Отец Даны – важный клиент моего отца, и если она счастлива, то и ее отец счастлив. – Услышав это имя, я на миг замираю от чувства вины, и моя рука тоже. Но я снова заставляю ее двигаться и стараюсь успокоить дыхание. – А если отец Даны счастлив, то счастлив и он. А если он счастлив… – Эштон говорит так, как будто это все объясняет. А я понимаю лишь одно: этот человек, его отец, издевался над сыном, когда тот был маленьким, и до сих пор управляет жизнью взрослого человека.

Стараясь двигать рукой медленно, спрашиваю шепотом:

– Значит, ты по-прежнему с ней… но не по своей воле.

– Для делового соглашения Дана – идеальный вариант. Она милая и красивая. И живет далеко отсюда.

Эштон не будет бунтовать. Я чувствую это. Он принял условия.

– А Дана знает, что это деловое соглашение?

Эштон насмешливо хмыкает.

– Она думает, что мы поженимся. А если… – Он замолкает, сжав зубы. Думаю, что я знаю, что он хотел сказать. Если отец захочет, чтобы Эштон женился… Меня пробивает дрожь – от затылка по позвоночнику, вдоль ребер, – в горле встает ком, и всю меня заполняет страх. Господи, что еще он уготовил своему сыну?

Мое тело инстинктивно прижимается к нему. Отклоняю голову и целую его в грудь, выражая свое сочувствие. Или, скорее, свое облегчение? Оказывается, я не разрушаю чужую жизнь, потому что все это притворство.

– А ты сможешь выйти из-под его контроля?

– Со временем смогу. Но на это могут уйти месяцы, а то и годы. Кто знает? Впрочем, я жил вполне себе прекрасно. – Он выдерживает эффектную паузу. – Пока в один прекрасный вечер самая красивая девушка на этой планете не заехала мне кулаком в челюсть.

Не выдерживаю и хихикаю.

– Сам напросился, Похититель джелло.

Эштон смеется, и по моему телу проходит сладкая дрожь.

– Ирландка, еще ни одна девушка не дрожала вот так у меня в объятиях, будучи полностью одетой.

– Заткнись и дай мне мороженое. – Я приподнимаюсь и хочу взять у него ложку, но рука у него слишком длинная, и мне не дотянуться.

– Думаю, ты уже нанесла себе достаточно вреда за один вечер.

– Это мне решать. Так почему ты здесь, а не на тренировке?

– Потому что знал, что здесь меня ждет горячая штучка с обалденными формами и лицом, измазанным шоколадным мороженым.

Замираю от ужаса. Опускаю глаза и понимаю: моя поношенная белая пижама не может скрыть того, что я без лифчика. А мое лицо? Если судить по футболке Эштона, он говорит чистую правду.

– Сильно испачкалась?

– Ну, как тебе сказать… Знаешь, как клоуны накладывают грим?

Боже праведный! Толкаю его ладонью в солнечное сплетение и пытаюсь подняться.

Он держит меня за плечи.

– Куда ты собралась?

– Хочу умыться!

Эштон в один миг легко укладывает меня на лопатки, придавив своим весом и удерживая за запястья.

– Позволь, я тебе помогу. – Он наклоняется и кончиком языка неспешно водит вокруг моего рта, сначала сверху, потом слева направо, а потом снизу, слева направо, аккуратно слизывая шоколадное мороженое.

Если есть такое явление как девственница-шлюха, то это мой случай.

Как я опять довела до такого? Закрываю глаза и сдерживаюсь из последних сил, чтобы не захихикать и не закричать во все горло. Этим утром я проснулась и, как и всегда, после последней нашей с ним встречи, сказала себе: перестань думать об Эштоне и держись выбранного курса. Оставайся с Коннором, который не торопит события.

Тогда каким образом я лежу в постели, тяжело дыша, а Эштон слизывает с моего лица шоколадное мороженое, и я мечтаю о том, чтобы повторить нашу ночь в машине? Я ни слова не сказала, чтобы остановить его, а ведь могла. Могла остановить его. Могла назвать его озабоченным придурком. Могла сказать, что из-за него чувствую себя шлюхой.

Но я ничего не сказала, потому что не хочу, чтобы он останавливался.

Эштон чуть отстраняется, и я слышу свой тихий недовольный стон.

– Ну вот, уже лучше, – шепчет он, прерывисто дыша. Снова наклоняется и проводит языком по верхней губе, слева направо, потом по нижней, слева направо. Не могу сдержаться и приоткрываю губы, а язык сам проскальзывает к нему в рот.

Тогда Эштон отстраняется и смотрит на меня своими печальными глазами.

Думаю, я знаю, в чем дело, но хочу услышать это от него, и спрашиваю:

– Зачем ты пришел? Только честно.

Он вздыхает.

– Не мог не прийти, зная, как ты расстроилась. Но… – Он прикрывает глаза и опускает голову. – Ирландка, я не могу играть с тобой в эту игру. Я сделаю тебе больно.

Приподнимаю его голову за подбородок, чтобы посмотреть прямо в глаза, и ладонь колет щетина.

Мне все равно. Пусть меня гложет чувство вины и в голове полный сумбур. Вижу по его глазам, что в нем идет мучительная борьба. Мне все равно. Хочу забыть свое вечное чувство неуверенности, а его заставить забыть темные чуланы, клейкую ленту, ремень и безмолвную тюрьму.

Мне все равно. Я обхватываю его за шею и притягиваю к себе, целую, а потом провожу языком по его нижней губе. У Эштона перехватывает дыхание, мышцы под моими пальцами напрягаются, а рука сжимает подушку: он борется со своим желанием.

А я не хочу, чтобы он боролся. Я отчаянно хочу снова увидеть его слабым. Хочу снова чувствовать его близость. Хочу доставить радость ему. Хочу доставить радость себе. Хочу… ни о чем не думать.

Вот что я всегда чувствую, когда Эштон со мной рядом.

Пусть все будет, как будет.

Вот почему я смотрю на него не мигая и тихо говорю:

– Помоги мне на время забыть обо всем.

И он перестает с собой бороться.

Он обрушивается на мой рот со всей страстью. Отвечаю ему так, словно без воздуха в его легких я погибну. Часть меня боится. Я чувствую это в глубине души. Не знаю, к чему это приведет, и не знаю, готова ли я ко всему этому.

Но вряд ли я остановлюсь.

Такое ощущение, будто Эштон читает мои мысли. Он отстраняется, смотрит на меня и шепчет:

– Мы не будем… Ирландка, сегодня я не зайду слишком далеко. И вообще не зайду далеко, пока я. не свободен.

Отмечаю про себя, что он не говорит такие привычные для него слова, как «трахаться» или «перепихнуться». Сегодня рядом со мной другой Эштон. Тот, который скрывается от всех остальных.

Закрываю глаза, он целует меня в горло, а я удивляюсь, какие у него губы – одновременно нежные и страстные. Когда он опускается к ключице, грудь у меня вздымается. Эштон задирает мою пижаму и без труда стаскивает ее через голову. Швыряет на пол, приподнимается и смотрит на мою голую грудь так, что в каждой ее клеточке покалывает от возбуждения.

– В то утро я проснулся здесь… – Он ловит мой взгляд и снова на меня опускается. – Я был готов встать на колени и умолять тебя показать мне ее. – Он берет в ладонь и ласкает сначала одну грудь, потом другую, словно хочет запомнить их форму и размер, и из меня вырывается стон. Большим пальцем поглаживает затвердевший сосок, и меня захлестывает волной желания. Когда Эштон начинает ласкать грудь языком, я с трудом сдерживаю крик. Не в силах совладать с эмоциями, обвиваю его за шею руками и притягиваю к себе, а когда он прикусывает сосок зубами, вскрикиваю от наслаждения.

Я заметила: когда издаю подобные звуки, даже непроизвольно, Эштон реагирует. На этот раз он отрывается от меня и снимает с себя футболку. Сбрасывает ее, и тут же его рука начинает ловко стаскивать с меня пижамные штаны вместе с трусиками. Через пару секунд я абсолютно голая, а он снова ласкает губами мой сосок.

Снова обнимаю его голову и откидываюсь на подушку, наслаждаясь ощущением жаркой кожи рядом с моей и затвердевшей плоти у моего бедра. Мне хочется протянуть руку и обхватить ее ладонью, но для этого придется двигаться, а мне так приятно и комфортно сейчас. Поэтому лежу и представляю себе, что бы я почувствовала, если бы Эштон вошел в меня. От одной только мысли мои бедра расслабляются и напрягаются одновременно, и внутри меня начинает скапливаться влага.

Именно в этот момент рука Эштона проникает в меня.

– Ирландка, горячая штучка… – бормочет он, и я еще крепче прижимаю к себе его голову, а моя голова мечется по подушке, я издаю стон за стоном и в душе благодарю своего препода по химии за плохую отметку.

– Так не пойдет… – Эштон резко отрывается от меня и слезает с кровати.

Во мне растет паника. Наверное, я сделала что– то не так. Он что, хочет меня вот так бросить?

– Садись, Ирландка.

Я повинуюсь, и он со стоном поворачивает меня лицом к себе и спускает мои ноги с кровати, а потом оглядывает меня всю.

– Откинься назад, опираясь на локти.

Переведя дыхание, я выполняю его команду. Думаю, я знаю, что он собирается делать. Эштон подходит вплотную к кровати, его глаза не отпускают мои, а руки ложатся мне на бедра.

– Эти хреновые кровати… – Чувствую, как он раздвигает мне ноги. Задерживаю дыхание, внезапно почувствовав страх.

Я знаю, что он делает, и меня охватывает паника.

Но глаза Эштона всё еще удерживают мой взгляд, поэтому я не сопротивляюсь.

– …Совершенно не пригодны… – Он быстро подтягивает меня к краю кровати. Его пальцы скользят по моим ногам, и он забрасывает их себе на плечи. Впервые он отпускает мои глаза и начинает покрывать поцелуями внутреннюю поверхность бедер, медленно подвигаясь к цели, и его горячее дыхание распаляет мой жар. – …Для подобных занятий.

Его язык касается меня, и я с шумом перевожу дыхание. Сначала я смущаюсь и чувствую себя беззащитной. Лицо Эштона, так близко к моим тайным местечкам, что мне неловко. Но это так… так удивительно приятно. И благодаря совместным стараниям языка и пальцев Эштона, скоро меня захлестывает то самое состояние, когда весь окружающий мир перестает для меня существовать. Откидываю голову, со стоном закрываю глаза и стараюсь запомнить это невероятное ощущение. Похоже, это сигнал для Эштона: его рот становится все яростнее, а руки сжимают мои бедра, притягивая еще ближе.

Когда я чувствую, что волна наслаждения вот– вот накроет меня снова, я приподнимаю голову и смотрю на Эштона. Его глаза смотрят в мои, и я опять вижу в них странное умиротворение.

И я не выдерживаю и кричу его имя.

Я как безвольная кукла в руках Эштона: он бережно приподнимает меня за спину и укладывает в постель. Накрывает одеялом, а потом кладет руки на бортик.

– Разве ты не хочешь меня?.. – Прикусываю губу и чувствую, как щеки заливает краской смущения.

Он улыбается мне особой улыбкой и откидывает со лба влажные волосы.

– Последние дни я не высыпался, надо было подогнать курсовую. Пойду еще поработаю.

Закрываю глаза и предаюсь ощущениям: большим пальцем Эштон поглаживает мою щеку, и я наслаждаюсь чувством глубокой близости, которое растет между нами. И проваливаюсь в сладкое забытье.

В одиннадцать вечера в комнату тихо заходит Риган. Я успела одеться до ее прихода, но по-прежнему лежу в постели, зарывшись лицом в подушку, вдыхаю запах лосьона Эштона и раз за разом прокручиваю в памяти сегодняшнюю встречу. Держусь за эти сладкие воспоминания двумя руками, стараясь отогнать чувство вины, сомнения и смятение, которые висят надо мной черной тучей.

– Привет, Риган. Как дела?

Она плюхается на кровать.

– Меня выставили из библиотеки. Потому что я слишком шумела.

– Шумела? – повторяю я с усмешкой. – Что же ты там делала? – Как выяснилось, Риган в библиотеке не ограничивается исключительно чтением книг.

– Готовилась к занятиям. Что же еще?

Я хихикаю. На самом деле, у Риган привычка читать вслух: так легче запоминается. Лично мне эта привычка кажется милой, но многих раздражает.

– Пострадала ни за что… – Пауза, а потом как бы между прочим: – Вечером видела Коннора.

– Да? – Пытаюсь изобразить легкий и непринужденный тон, а кругом виноватая «девственница-шлюха» прячется поглубже.

Внизу скрипит кровать – Риган устраивается поудобнее.

– Спрашивал, как твои дела. Ну, переживаешь ли ты из-за плохой отметки.

Вздыхаю.

– Мне уже… лучше.

– Хорошо.

Делаю вдох и ни с того ни с сего выпаливаю:

– Думаю, мне надо порвать с Коннором.

– Да? Думаю, стоит подождать, когда пройдут выходные.

Внизу снова скрипит кровать и шуршат простыни, как будто Риган никак не может устроиться.

Странно, она не спрашивает, почему я хочу порвать с Коннором, и ничуть не удивлена моим заявлением. Я сама себе удивилась. Если бы я написала на листке бумаги все качества, которыми должен обладать идеальный мужчина в моем понимании, а потом бы нарисовала шарж, то у меня бы была страница с Коннором.

– Он хочет познакомить меня со своими родителями. – Ну как теперь это возможно? Его мама сразу все поймет! У мам на такие вещи особый нюх. Она разоблачит меня при всех. И меня впервые в истории соревнований по гребле в Принстоне публично забьют камнями.

– Ну вот и познакомься с его родителями, а потом порвешь с ним. Ты же не обещаешь ему выйти за него замуж. Иначе ты только осложнишь все и Коннору, и себе в день соревнований. А денек и без того обещает быть трудным.

– Почему?

– Потому что там будет Дана.

Это имя для меня как удар в солнечное сплетение.

– Ну а мне-то что? Между мной и Эштоном ничего нет. – Лгунья! Лгунья! Лгунья!

Пауза, а потом:

– Вот и хорошо, что нет. Потому что до завтра Эштон вряд ли дотянет.

– Что? – чуть не кричу я от страха.

– Он сегодня пропустил тренировку. Отец его выследил. И теперь бедолага наматывает круги на пробежке, а на улице холодно.

Не знаю, что я должна по этому поводу чувствовать. Определенно чувство вины: ведь Эштона наказали за то, что он был со мной. Но… руки мои прижаты к животу, а сердце выпрыгивает из груди от восторга. Он знал, что так и будет, но он все равно пропустил тренировку.

А Риган все говорит и говорит:

– И не забудь про вечеринку по поводу Хэллоуина. Ты же не хочешь все еще больше усложнить. Ведь вы с Коннором пока еще не спите… так?

– Так… А Дана там будет?

– Нет. Я слышала, как Эштон говорил, что она собирается в Куинс, навестить своих.

С облегчением перевожу дыхание.

– В любом случае, мой тебе совет: потерпи до следующей недели, а потом можешь кинуть своего красавчика.

Вздыхаю.

– Да, ты права. – Подумаешь, поживу еще несколько дней с чувством вины. Хорошая мысль. Накажу себя. Я это заслужила. Поворачиваюсь на бок, продолжаю истязать мозг тяжелыми мыслями. – Спокойной ночи, Риган.

– Спокойной ночи, Ливи.

Пауза.

– Ливи? Не спишь? – Риган прокашливается, и я понимаю, что она с трудом сдерживает смех. – В следующий раз, будь добра, повесь на ручку двери красный носок, чтобы я была в курсе. Договорились?

– Они такие красивые, – шепчу я в телефон Коннору, свернувшись клубком на кровати с букетом лиловых ирисов. И я их не заслуживаю. И тебя тоже.

– Помню, ты сказала, что любишь ирисы. А ты знаешь, что осенью ирисы здесь не цветут?

Улыбаюсь, а по щекам текут слезы. Помню, папа ранней весной делал сюрприз маме: дарил ей букет лиловых ирисов. Правда, на самом деле это не было сюрпризом: он дарил их каждую пятницу пять недель подряд – пока они цвели. Каждый раз мама расцветала в улыбке, и от волнения обмахивала лицо, словно он делает ей предложение. А мы с Кейси переглядывались и гримасничали, изображая мамину бурную реакцию.

А теперь лиловые ирисы будут напоминать мне о моем предательстве.

– Знаю, не цветут. – Значит, Коннор потратил на букет астрономическую сумму: они либо импортные, либо из оранжереи на заказ. – А по какому поводу?

– Тебе нужен повод? – Коннор какое-то время молчит, и я представляю себе, как он стоит, опершись на рабочий стол на кухне. – Просто хочу, чтобы ты знала, что я думаю о тебе, и больше не расстраивалась из-за той плохой отметки.

– Спасибо тебе. – Из-за той плохой отметки. После того С с минусом я получила еще несколько С за все проверочные работы, кроме английской литературы, которую я сдала на В. Профессор даже отметил, что ему понравилось, как я разобралась со сложной темой. И я поняла, что В это тоже неплохо. Профессора впечатлил мой подход к моральным дилеммам, стоящим перед персонажами «Грозового перевала» Эмили Бронте, и к их выбору.

Может, именно потому, что я окончательно запуталась в своих собственных моральных установках, мои рассуждения о жизненных перипетиях других людей получились интересными. У меня такое ощущение, словно я вошла в какую-то странную сумеречную зону, где все, что мне знакомо, перевернуто с ног на голову. Я подумала, не написать ли эсэмэску Эштону, что меня не помешает еще разок подбодрить, но устояла перед этим искушением.

– Предки будут рады с тобой познакомиться.

Зажмурив глаза, я вру:

– Я тоже.