В тот момент я не понимала, зачем это дяде Алексу.

Почему он хотел, чтобы я увидела Дэниела после операции?

Мы спустились на два лестничных пролета вниз, в ту часть дома, где я никогда раньше не была — в операционную. Там в горизонтальной капсуле под оболочкой из аэрогеля лежал Дэниел, и он был в сознании.

И тут я догадалась, зачем мы здесь. Все дело было во власти. Для дяди Алекса она решала все. Агрессивные бизнес-стратегии, огромный дом в Хэмпстеде, картины Матисса и Пикассо, голографические скульптуры — все это нужно было, чтобы показать его могущество. Жаль, что папа так мало рассказывал мне о том, каким дядя Алекс был в детстве. Возможно, это кое-что объяснило бы. Может быть, когда-нибудь я узнаю правду.

Власть была для него важнее всего. Ему нужно было показать власть над своими созданиями, одним из которых был Дэниел, а заодно и надо мной. Потому что именно в тот момент в отношениях между мной и дядей все изменилось. Притворство закончилось. Я больше не могла убеждать себя в том, что дядя в первую очередь печется о моих интересах. Возможно, это были последствия шока, но, как бы то ни было, теперь маски были сорваны.

Мы вошли в пустую, идеально чистую белую комнату.

— Открыть капсулу, — и ее стенки раздвинулись.

Дэниел лежал, глядя на нас снизу вверх. Но его глаза изменились. Они казались пустыми и тусклыми, какими и должны быть у Эхо.

— Хорошо, — сказал дядя Алекс, приглаживая волосы. — Я оставлю тебя, и ты сможешь задать ему вопросы. А сам я пойду посмотрю, как там восстанавливается дом.

И он оставил нас там. Одних.