22

Я слышу слабый гул, напоминающий звук аркана.

Пытаюсь открыть глаза, но веки неподъемные. Язык опух, и глотать приходится с усилием.

– Она просыпается, доктор.

Голос герцогини просачивается сквозь густой туман тьмы. Я чувствую, что в моей руке что-то сидит. Хочу пощупать, но не могу пошевелиться.

– Не беспокойтесь, моя госпожа. Мы почти закончили.

Доктор Блайт. Медицинский кабинет. Игла. Стремена.

Сознание возвращается стремительно, и я заставляю себя поднять тяжелые веки. Сначала я ничего не могу различить кроме ярко-белого свечения. Но наконец мир обретает очертания.

Лучше бы я оставалась без сознания.

Мои руки привязаны ремнями, ремень тянется и по плечам. В сгибе локтя торчит внутривенная игла. Ноги полусогнуты и широко расставлены, жесткая белая простыня накинута на колени, словно шатер.

Легкие как будто сдавлены, и я никак не могу отдышаться.

Лицо герцогини встает надо мной.

– Успокойся, – говорит она, вытирая мой лоб влажной салфеткой. – Иначе тебе будет трудно дышать.

Мне не хватает воздуха. Сердце отчаянно бьется, слишком быстро, слишком быстро.

– Что… происходит? – вырывается у меня хрипом.

– Дыши глубже, – доносится из-за белой простыни голос доктора Блайта. – Расслабься. С тобой все в порядке.

– Я не… я не… чувствую ног… – Я задыхаюсь, перед глазами появляются белые вспышки. Сердце вот-вот взорвется.

– Моя госпожа, слева от вас кислородная маска. Не могли бы вы приложить ее к носу и рту?

Что-то твердое и пластмассовое ложится на мое лицо, и я вдыхаю удивительно чистый, свежий воздух. Сердцебиение замедляется.

– Вот видишь? Все хорошо. – Герцогиня снова промокает мой лоб салфеткой. – Ты проснулась слишком рано, – говорит она, как будто это моя вина.

– Все готово, – говорит доктор Блайт, выныривая из-за простыни и снимая с лица светло-голубую хирургическую маску. Я съеживаюсь от щелчка латекса, когда он стягивает с себя перчатки. – Все прошло просто замечательно, моя госпожа.

– Отлично, – резко бросает герцогиня. – Мне пора заняться вечеринкой по случаю помолвки.

Я слышу, как открываются и закрываются двери лифта. Доктор осторожно высвобождает из стремян мои ноги, и они безвольно свисают с кушетки.

– Я дал тебе мягкое успокоительное, – говорит он, прижимая пальцы к моему запястью, чтобы проверить пульс. – Его эффект уже проходит. – Он берет маленький фонарик и светит мне в глаза, затем делает какие-то пометки на экране. – Думаю, это нам больше не понадобится, – говорит он, расстегивая ремни на моих руках и плечах. Я пытаюсь сесть, но комната наклоняется, и меня сбивает волной головокружения.

– Ляг обратно, Вайолет, – говорит доктор Блайт. У меня нет выбора. Я смотрю на ровный белый потолок и жду, пока утихнет головокружение. В локтевом сгибе ощущается слабое жжение, когда доктор вынимает внутривенную иглу. – Тебе еще нужна кислородная маска?

Мотаю головой. Я хочу выбраться отсюда. Слезы закипают в моих глазах. Доктор Блайт снимает маску. Я чувствую покалывание в пальцах ног, будто утыканных булавками и иголками. Я хочу знать, что это было, но вопрос стоит комом в горле. Я не хочу слышать ответ. Доктор Блайт сидит напротив, смотрит на меня, ждет.

Покалывание поднимается выше, к икрам и бедрам. Головокружение исчезает. Очень медленно я опускаюсь обратно на кровать, вытягиваясь в струну. Тело как мертвый груз, движения неуклюжие.

Доктор Блайт улыбается.

– Хочешь воды?

Я киваю. Он держит в руках чашку с соломинкой, и я делаю маленький глоток, смачивая пересохшие губы.

– Сегодня вечером у тебя могут возникнуть легкие судороги, – деловито сообщает доктор, – но завтра ты уже будешь чувствовать себя нормально, обещаю. Результаты мы узнаем примерно через неделю.

– Результаты? – хриплю я.

– Да, Вайолет. Результаты. – Доктор Блайт сжимает мою руку. – Через неделю мы узнаем, беременна ли ты.

Беременна.

Слово звучит странно, как будто на чужом языке, и чем чаще я повторяю его, тем меньше в нем остается смысла. Вечером я лежу в своей постели, разглядывая кружевной балдахин, и пытаюсь уловить какие-то перемены в себе. Прижимаю руки к животу, словно могу почувствовать слабое сердцебиение или небольшую выпуклость. Ничего. Ровным счетом ничего.

– Пожалуйста, сделай так, чтобы ничего не получилось, – шепчу я, как будто желание, произнесенное вслух, может осуществиться. – Пожалуйста…

Я чувствую себя заразной. В меня запихнули что-то без моего разрешения, против моей воли. Одно дело – знать, что это произойдет, и совсем другое – это пережить.

По крайней мере, я больше не плачу. Я проплакала весь день, пока не иссякли слезы, а потом из моей груди рвались лишь сухие, хриплые рыдания. Я снова и снова звала Люсьена через аркан, пока молчание не разозлило меня настолько, что я швырнула камертон об стену. Теперь он опять в своем тайнике.

Я очень стараюсь не думать об Эше. Как глупо было переживать из-за того, что нас могут увидеть вместе. Все, наше время истекло.

Раздается робкий стук в дверь, и в комнату заглядывает Аннабель. Она что-то строчит на своей дощечке, но я даже не поворачиваю голову. Я тупо смотрю в потолок.

Дощечка возникает у меня перед глазами.

Г. здесь.

Не говоря ни слова, я поднимаюсь с подушек и сажусь, подтягивая колени к груди. Аннабель сжимает мое запястье и выскальзывает за дверь. Герцогиня входит медленно, словно боится напугать меня.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она.

– Хорошо, моя госпожа, – говорю я сквозь зубы.

Она подходит ближе и садится на край моей кровати.

– Я знаю, тебе, должно быть, тяжело, – говорит она.

– Нет. – Мой голос звучит безучастно, я больше не хочу лгать. – Вы не можете знать.

– Только не надо дуться и делать вид, будто ты не знала, что это произойдет, – говорит герцогиня. – Доктор сказал, что процедура прошла очень успешно.

– Да, моя госпожа.

– Если тебе что-нибудь нужно, сразу скажи мне или Аннабель.

Я бросаю на нее свирепый взгляд.

– Мне нужно, чтобы меня оставили в покое.

– Почему ты на меня так смотришь? – злится она. – Как будто я злодейка. Разве я не заслуживаю благодарности за все, что делаю для тебя? Лучшие наряды, изысканная еда, новая виолончель, украшения, балы… все для тебя, я стараюсь заботиться о тебе. Я пытаюсь сделать тебя счастливой.

– Вы украли мое тело и мою жизнь, а теперь ждете благодарности? – Мне надо успокоиться, но это так трудно. Я слишком зла на нее.

– Какую жизнь? – удивляется она. – Неужели ты хотела бы жить в бедности? В голоде и грязи вонючего Болота?

– Да! – кричу я. – Только чтобы быть со своей семьей. Проживать свою жизнь, делать свой выбор. Я бы все отдала ради этой свободы.

– Я же дала тебе свободу! – взвизгивает она.

– Прогулки по дворцу без эскорта – это не свобода! – опять кричу я.

В напряженном молчании мы сердито смотрим друг на друга. Герцогиня шумно втягивает носом воздух.

– Не я устанавливала эти правила, – говорит она. – Не я забирала тебя из семьи. Не я придумала Аукцион. Многие в Жемчужине не дали бы тебе и малой доли того, что дала я.

Я отвожу взгляд, отказываясь отвечать. Герцогиня вздыхает.

– Тебе известно, что Курфюрстина хочет отменить Аукционы?

Я снова поворачиваюсь к ней, надежда пробуждается в моей груди.

– Правда?

Герцогиня смеется над моей наивностью.

– О нет, она не хочет отказываться от суррогатного материнства. Речь только об Аукционе. Она презирает суррогатов.

– Почему?

Герцогиня с жалостью смотрит на меня.

– Потому что ей они не нужны. Она ведь не королевских кровей, если ты помнишь. Она могла и сама родить своих детей. Но для того, чтобы выйти замуж за Курфюрста, ей пришлось отказаться от этого дара. Все женщины королевского рода проходят стерилизацию при вступлении в брак – это необходимая мера предосторожности против беременности. – Что-то мелькает в ее глазах, но я не могу угадать. Она чуть наклоняется ко мне. – Помнишь, я рассказывала тебе о том, что существуют два мнения о том, как стоит относиться к суррогатам? Я верю в то, что ваша личность имеет значение. Но многие с этим не согласны, и Курфюрстина на их стороне. У нее есть план… приспособить суррогатов.

– В каком смысле? – спрашиваю я.

– Зачем возиться с обучением своего суррогата? Зачем тратить деньги, рискуя при этом получить нежелательный результат только потому, что у твоего суррогата есть изъян в характере или она недостаточно старается, а то и вовсе бунтует? Все, что нам на самом деле нужно, это ваши тела. Стимулирующий пистолет сам справится с заклинаниями. Курфюрстина придерживается той точки зрения, что ваш разум не имеет никакой пользы для нас.

Я изумленно вздыхаю.

– Она что же, хочет… провести лоботомию суррогатов?

– Совершенно верно.

Мне становится не по себе.

– Она не может этого сделать.

– Еще как может. Она же Курфюрстина. Курфюрст не заинтересован в суррогатном материнстве. Как и все мужчины Жемчужины, он считает это чисто «женской проблемой». – Герцогиня закатывает глаза. – Если она заручится поддержкой влиятельных людей, ничто не помешает ей ввести новый закон.

– И что ее останавливает?

– До сих пор эксперименты не давали обнадеживающих результатов. Но как только они появятся… – Герцогиня пожимает плечами. – Не будет больше никаких инкубаторов. Никаких компенсаций семьям суррогатов. Как только девушка будет готова к беременности, она просто исчезнет. – Она смотрит мне в лицо, ее черные глаза сверкают. – Ты же понимаешь, что есть и другие желающие завладеть рукой молодого курфюрста, ввести свою дочь в Королевский дворец, чтобы она продолжила начатое Курфюрстиной дело. Мы не можем этого допустить.

Мне не нравится, что она ставит нас вместе, на одну сторону, хотя именно на это надеялся Люсьен.

– Почему вы так сильно ее ненавидите? – спрашиваю я. – Просто потому, что она вышла замуж за Курфюрста, а не вы?

Все краски сходят с лица герцогини.

– Ты абсолютно не понимаешь, о чем говоришь. Этой женщине нельзя позволить принимать новый закон. Я не допущу, чтобы она вошла в мой круг – мой круг, созданный моей семьей — и осквернила его своей нечистой кровью и грубыми манерами, да еще лепила свою историю.

– Но… даже если вы устроите эту партию, ваша дочь будет слишком мала, чтобы что-то решать. Это же младенец.

На губах герцогини мелькает жестокая улыбка.

– О, тебе не стоит об этом беспокоиться. Твое дело – родить ее как можно быстрее.

Я инстинктивно втягиваю живот.

– Я знаю свое дело, моя госпожа.

Ее улыбка становится шире.

– Вот и хорошо.

– Здесь кто-нибудь кого-нибудь любит? – спрашиваю я. – Есть ли в вашей душе хоть какая-то частичка, которая просто хочет ребенка?

Лицо герцогини становится очень спокойным.

– Я любила так сильно, как тебе и не снилось. – На мгновение она преображается, передо мной как будто другой человек. Я слишком ошеломлена, чтобы вымолвить хоть слово.

Герцогиня, кажется, понимает, что наговорила лишнего. Она поднимается, расправляет юбки.

– Значит, договорились. Как ты, возможно, слышала, мой сын помолвлен. Банкет завтра вечером. Ты будешь присутствовать. Я подготовила зал для твоего выступления, дашь небольшой концерт. – Она оглядывает комнату, будто подыскивая нужные слова, чтобы закончить этот разговор, но, видимо, не находит. – Спокойной ночи, – говорит она, избегая встречаться со мной взглядом.

Я слышу, как в дверях она говорит Аннабель:

– Сделай так, чтобы она выглядела ослепительно.