20
Виолончель доставляют на следующий день, как и обещано.
Хоть я и не рассказываю Аннабель о своем разговоре с герцогиней, она уже знает, что во дворце мне больше не требуется эскорт. Когда я говорю ей, что собираюсь в концертный зал, она лишь улыбается и кивает, продолжая застилать мою постель.
Я музицирую минут двадцать, но ни вибрации струн, ни движения смычка не занимают мои мысли. Этот пистолет-стимулятор чрезвычайно порадовал и доктора, и герцогиню. Надо бы расспросить в следующий раз Люсьена, что это за штука.
Мне интересно, не на это ли намекала Рейвен, когда спрашивала, была ли я у врача. Может, из-за пистолета у нее такие потухшие глаза? А вдруг ее подвергают пыткам в доме Камня?
Я должна проверить, как там моя фиалка. Нужно узнать, видела ли Рейвен мое послание.
Я оставляю виолончель на сцене и сбегаю вниз по лестнице, проскальзывая через заднюю дверь в сад. Я не захватила с собой пальто, и ветер треплет мои волосы, пробивается холодом сквозь тонкую ткань моего платья. Я подхожу к западной стене и смотрю на фиалку, дрожащую на ветру.
Дыхание перехватывает. Там, наверху, еще один цветок, и он обвивает мою фиалку. Это лилия, но лепестки у нее не белые, а угольно-черные.
Надежда загорается в моей груди. Рейвен нашла мою фиалку.
«И теперь, – думаю я, посылая наверх второй цветок, – она знает, что я рядом».
Чуть ли не бегом я возвращаюсь в концертный зал.
Люсьен, наверное, не одобрит мою цветочную переписку с лучшей подругой, но меня это не волнует. Никто не догадается, в чем смысл этих цветов, и есть ли он вообще. Зато теперь я знаю, что с Рейвен все в порядке.
Я устраиваюсь на сцене и вдыхаю аромат бархата и дерева. Виолончель плотно зажата между коленями, и я наигрываю несколько мелодий, просто чтобы убедиться, что она настроена.
Начинаю с сарабанды ре минор, следом исполняю куранту в той же тональности, потом сарабанду фа мажор. Пока я играю, на душе у меня покой. Мне не надо думать ни о боли, которую причинил мне доктор Блайт, ни о планах герцогини. Пока звучит музыка, я не суррогат. Я просто живу.
Я помню, что сказал Эш в ту ночь, на балу. Что королевские особы ведут себя так, будто моя музыка принадлежит им. Будто это их собственность.
Когда смолкают последние звуки сарабанды, раздаются тихие аплодисменты, и я в изумлении оглядываюсь по сторонам.
Эш стоит за сценой, скрываясь за занавесом, и на мгновение мне кажется, что это игра моего воображения. Он перестает хлопать и засовывает руки в карманы.
Я должна уйти. Уйти сейчас же. Я не могу говорить с ним – вот так, открыто, когда нас могут увидеть.
Но моя виолончель с легким стуком опускается на пол, и мои атласные тапочки шлепают по сцене, когда я подбегаю к нему. Этот выбор неосознанный – он выплывает из глубин, где нет ни логики, ни страха.
За занавесом уютно и темно. Мы стоим так близко друг к другу, и мне кажется, будто меня накачали адреналином. Кружится голова. Меня слегка знобит.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. На нем рубашка с закатанными рукавами. Я борюсь с желанием пробежаться пальцами по его плечам.
– Хотел послушать, как ты играешь. Кажется, я был приглашен. – Его голос звучит нервно.
– О. – Когда он рядом, мое красноречие мне изменяет. То узкое пространство, что нас разделяет, как будто заряжено током. – Да, верно. Тебе понравилось?
– Очень.
Он делает шаг ко мне, и я удивлена тем, что не вижу искр, рассыпающихся в воздухе. Это неправильно, я знаю, что это неправильно, только вот не могу вспомнить, почему.
– Я… я… – Он качает головой и опускает взгляд. – Я не могу перестать думать о тебе, – признается он тихо.
Мы так близки, что подол моей юбки трется о мысы его туфель.
– Правда? – спрашиваю я.
Он смеется.
– Я думал, что выразился понятно.
– Я… я не очень-то опытна в таких делах.
– Думаю, что совсем неопытна, – мягко произносит он.
– Ты прав, – признаюсь я.
– Справедливости ради скажу, что у меня тоже нет большого опыта.
Я хмурюсь.
– Разве не этим ты занимаешься с Карнелиан?
Лишь только ее имя слетает с моих губ, я тотчас жалею об этом. Тень пробегает по лицу Эша.
– Ты сама не знаешь, о чем говоришь.
– Я просто подумала…
– Что я соблазняю каждую встречную женщину? – спрашивает он устало.
– Нет, – твердо говорю я. – Просто… Я видела вас вместе.
Его глаза полыхают серо-зеленым огнем, как тогда, на балу.
– Ты исполняешь приказы герцогини, даже если тебе этого не хочется?
– Да, всегда.
– А бывало такое, что не подчинялась?
Я закусываю губу, вспоминая разбитую виолончель на полу моей спальни.
– Я знаю. Это чревато последствиями. – Кончики его пальцев касаются моей руки. – Ты хочешь, чтобы я ушел?
«Будь образцовым суррогатом», – шепчет Люсьен.
– Нет, – отвечаю я.
Еле заметная улыбка озаряет его лицо.
– Могу я тебя кое о чем спросить?
Я вся трепещу, вдыхая его запах – мыла, чистого белья и чего-то еще, должно быть, мужского.
– О чем угодно.
– Как тебя зовут?
Мое сердце взрывается фейерверком сверкающих осколков.
– Вайолет, – шепчу я.
Он закрывает глаза, будто запоминает мое имя как ответ на загадку или секретный ключ.
– Вайолет, – шепчет он. И его губы накрывают мой рот.
Я полностью во власти неизведанных ощущений. Губы Эша нежно скользят по моим губам, и я открываю в себе новую Вайолет, о существовании которой даже не догадывалась. Неужели в моем теле живут все эти чувства? Выходит, я совсем не знала себя.
Эш отстраняется, берет мое лицо в свои ладони, прижимается лбом к моему лбу.
– Это опасно.
– Да.
– Здесь нельзя оставаться.
– Нет, – соглашаюсь я, хотя и не уверена, имеет он в виду концертный зал, или дворец, или саму Жемчужину.
– Ты сможешь встретиться со мной в библиотеке через пятнадцать минут?
Я чувствую, что могла бы встретиться с ним и на Луне, если бы он попросил об этом.
– Да.
– Тогда у последнего стеллажа на восточной стороне возле окна. Ищи «Очерки перекрестного опыления» Кадмия Блейка.
Меня забавляют его странные инструкции.
– Как ты сказал? – смеясь, переспрашиваю я.
Он усмехается.
– Доверься мне. – Но тут его лицо становится серьезным. – Только подумай хорошенько. Это твой выбор, и я тебя пойму, если ты не придешь.
Я киваю, и он исчезает за кулисами.
Это свидание в библиотеке мало того что может вызвать недовольство Люсьена, но если еще узнает герцогиня… я даже думать не хочу о том, что может случиться. Что-то очень, очень плохое. Я не должна этого делать. Я уверяла Люсьена, что мне можно доверять. Обещала быть паинькой.
Но я только и делаю, что исполняю приказы – неважно чьи, герцогини, Люсьена или доктора, и никогда не делаю то, чего хочется мне. И если я собираюсь сбежать и скрываться всю оставшуюся жизнь, разве не могу я напоследок исполнить свое единственное желание? Пусть это будет эгоизм, неуважение, глупость, что угодно – мне все равно. По крайней мере, спустя годы я смогу оглянуться назад, вспомнить свидание с Эшем и сказать, что это был мой выбор.
Я легкомысленно хихикаю, возвращаясь с виолончелью в свои покои.
Небо темнеет, и, чтобы не мерзнуть от холодных ноябрьских ветров, во дворце разжигают камины. Когда я вхожу в библиотеку, двое лакеев как раз возятся с поленьями. Они кланяются мне, прежде чем продолжить свою работу. Эш сказал, что будет ждать меня у восточной стены, возле окна, и кратчайший путь туда лежит через центральную читальню. Я так уверена в себе, когда ступаю по ковру, пересекая открытое пространство читального зала. Мне нравится моя гордая осанка, легкая свободная походка.
И вдруг я цепенею – знакомый мерзкий запах, от которого мне хочется чихать, возвращает меня в настоящее.
Герцог сидит в одном из кресел возле гербового стола, попыхивая сигарой; на коленях у него раскрытый гроссбух, на столе бокал с янтарным напитком. Глаза у него красные, воспаленные, и он делает пометки в своей бухгалтерской книге, что-то бормоча себе под нос. Я улавливаю лишь обрывок фразы: «ветреная женщина». Я застываю. Никогда раньше я не видела герцога в библиотеке.
Он поднимает голову.
– О-о. Это ты.
Я не знаю, что сказать, поэтому делаю неловкий реверанс.
Он долго пыхтит сигарой, выдувая облако зловонного дыма.
– Ну?
Мои глаза округляются. Что… ну?
Он смеется.
– Ты не очень-то смекалистая, как я догадываюсь? – Он постукивает сигарой о выступ хрустальной пепельницы и взмахивает рукой. – Разве ты пришла сюда не за книгой? – спрашивает он, чуть громче обычного, как будто я ребенок, не понимающий его языка.
– Д-да, мой господин, – запинаясь, бормочу я.
– Так иди же, выбирай. – Он залпом допивает содержимое бокала и утыкается в гроссбух. Я снова делаю реверанс и, с бьющимся сердцем, устремляюсь к стеллажам, торопясь уйти от него. Надо же такому случиться – именно сегодня он пожаловал в библиотеку!
Я вся дрожу, плутая среди стеллажей восточного крыла. В этом закутке библиотеки пустынно, и теперь я вижу, почему. Все книги навевают скуку – это научные труды по растениеводству и животноводству, методам орошения. Мне интересно, зачем герцогиня держит такие книги. Я пробегаюсь пальцами по корешкам, выискивая нужное название: «Очерки перекрестного опыления» Кадмия Блейка.
– Ты опоздала.
Я вздрагиваю. Эш стоит, прислонившись к книжному шкафу в соседнем ряду. Его руки сложены на груди, и на лице игривое выражение.
– Привет, – выдыхаю я.
Он усмехается и, отталкиваясь от шкафа, приближается ко мне.
– Ты не заблудилась, пока искала это место?
– Нет, просто… – Я морщусь. – Столкнулась с герцогом.
– Да, и мне показалось, что воняет его мерзкими сигарами. – Эш корчит гримасу. – Я думаю, когда-нибудь герцогиня все-таки прикончит его в собственной постели.
Я смеюсь, но он даже не улыбается, поэтому я умолкаю. Неужели он говорит это серьезно?
– Ну, и… что мы здесь делаем? – спрашиваю я. Конечно, это уединенное место, но все же… неподалеку герцог, и лакеи возятся с освещением, да и мало ли кому захочется зайти за книгой. Мне кажется, что в концертном зале было безопаснее.
Его рот кривится в полуулыбке.
– Ты умеешь хранить секреты?
Мне почему-то смешно.
– Да, умею.
Он подходит к книжному шкафу, где стою я, и очень осторожно тянет за верх корешка книгу «Очерки перекрестного опыления», наклоняя ее под углом. Часть стеллажа отъезжает в сторону, как дверь, за которой открывается темное помещение.
Тусклые лампы под потолком освещают стены, выложенные из грубого камня. Туннель, извиваясь, тянется далеко вперед.
Я потрясена и чувствую, что это написано у меня на лице.
– Куда он ведет? – шепотом спрашиваю я.
Эш берет меня за руку, от чего меня бросает в счастливую дрожь.
– Пойдем, – говорит он и тянет меня вперед, закрывая за нами книжные полки.
Он прикладывает палец к губам и крепче сжимает мою руку, увлекая меня вниз по туннелю, который петляет и разветвляется, так что я уже теряю ориентацию в пространстве.
В какой-то момент мы начинаем подниматься в горку, впереди темнота, зато я вижу гладкую деревянную дверь с тяжелой железной ручкой.
Эш поворачивает ручку, и тусклый серый свет проникает в туннель. Он знаком предлагает мне войти первой.
Я тотчас узнаю этот кабинет. Здесь мы впервые встретились. Я помню этот диван с когтистыми лапами, низкий столик, кресло у одинокого окна. Из окна открывается вид на озеро, но не такой, как из моей комнаты. Ручейки дождя бегут по стеклам.
Тихий щелчок заставляет меня повернуться. Эш закрывает потайную дверь, спрятанную за огромным портретом мужчины в зеленой охотничьей куртке с собакой.
Я оглядываю уже знакомые мне двери. В одну из них я прокралась, когда пряталась от горничных. Выходит, другая ведет в его спальню? У меня горят уши.
Повисает неловкое молчание. Эш пробегает рукой по волосам и откашливается.
– Не хочешь чего-нибудь выпить? – вежливо предлагает он.
– Мм, да, хорошо. Спасибо. – В полумраке концертного зала и темноте туннеля мне было гораздо спокойнее. Здесь, в холодном сером свете его комнаты, я смущаюсь и не знаю, как себя вести. Я присаживаюсь на диван, и Эш наливает нам чай из чайника, что стоит на боковом столике.
– Вот, – говорит он, протягивая мне чашку и устраиваясь рядом со мной.
– Вот, – говорю я, так и не придумав ничего лучшего.
Часы на каминной полке тикают слишком громко. Я отхлебываю чай.
– Может быть, для начала нам следует представиться друг другу, – говорит он. – Я Эш Локвуд.
– Вайолет Ластинг, – говорю я и усмехаюсь.
– Что-то смешное?
– Нет, просто… когда-то я думала, что Вайолет Ластинг ушла навсегда.
Что я несу? К чему сейчас эти воспоминания?
– Когда?
Я моргаю.
– Что?
– Когда это было?
– О. – Я опускаю взгляд в чашку. – На платформе вокзала в Южных Воротах. Когда нас торжественно отправляли сюда. – Они как живые у меня перед глазами: толстяк с рубиновым кольцом, лица суррогатов, воспитательницы…
– Перед тем как ты попала на Аукцион? – спрашивает Эш.
Я киваю.
– В то утро.
– Тебе, наверное, было очень страшно.
Я пожимаю плечами.
– Как это было?
– А как, по-твоему, это могло быть? – Не могу скрыть в голосе горечь. – Меня вывели на сцену и оставили одну. Дамы предлагали за меня деньги. У меня отобрали имя. Отобрали дом. Они отобрали у меня… все.
Долгое молчание. Я делаю еще глоток чаю. Совсем не таким я представляла себе наш разговор, и мне хочется сменить тему.
– Извини, – говорю я. – Я…
– Они и у меня отобрали дом, – говорит Эш. Я поднимаю глаза. Его лицо очень серьезно. Прядь русых волос упала на лоб, и я борюсь с желанием откинуть ее назад, пробежаться пальцами по его волосам.
– В самом деле? – спрашиваю я.
– Разница лишь в том, что я сам им это позволил.
– Почему?
– Моя младшая сестра была больна. Однажды я не пошел в школу и повел ее в бесплатную клинику. Целый день мы просидели там, ожидая, когда нас примет доктор. Там меня и нашла мадам Кюрьо. – Он улыбается воспоминаниям, но его улыбка невероятно грустная. – «Бьюсь об заклад, ты сводишь с ума всех девчонок». Вот что она сказала мне тогда. Я понятия не имел, о чем она говорит.
– Что случилось с твоей сестрой? – спрашиваю я.
– У нее был антракоз, болезнь легких. Обычная вещь в Смоге. Лечится, если ты можешь позволить себе лекарства. Мы не могли. Когда мы вернулись домой, мадам Кюрьо уже поджидала меня. Она сказала, что поможет Синдер – это моя сестра. Обещала дать мне работу, денег, которых хватило бы не только на лечение Синдер, но и на безбедную жизнь для моей семьи. Только при одном маленьком условии: я больше никогда их не увижу. – Он с трудом сглатывает. – На следующий день я уехал вместе с ней.
Он ставит свою чашку на стол, и его голос снова становится сдержанным.
– Извини меня. Это… совершенно неподходящий разговор. Не надо было… Я не привык говорить о себе так много. Это не разрешается. Приношу свои извинения.
– Мы сегодня нарушаем много правил, так ведь?
Эш усмехается и слегка успокаивается.
– Похоже, что да.
– Ты совершил очень смелый поступок ради своей сестры.
– Выбирать не приходилось.
– И все-таки, – бормочу я. – Если бы у меня был выбор… не знаю, как бы я поступила.
– Я так не думаю, – говорит Эш.
Он прав. Если бы Хэзел отправляли на том поезде и я могла бы ее спасти, пожертвовав собой, я бы сделала это, не задумываясь.
– Сколько тебе было лет? – спрашивает он.
– Двенадцать. – Я до сих пор помню, как стояла в очереди на тестирование, держась за руку матери. Помню холодные пальцы доктора, которые ощупывали меня. Резкий запах антисептика. Жало иглы. – Тестирование обязательно для всех девочек после… ну, ты понимаешь… после того как они становятся женщинами. – Мои щеки горят, и я не смею поднять на него глаз. – Во всяком случае, в тот вечер они пришли за мной.
Я гоню прочь эти воспоминания, пряча лицо за глотком чая. Он уже остыл.
– Иногда у меня такое чувство, будто я вспоминаю чужую жизнь, – говорит Эш. – Человека, которого больше нет.
– Он есть, – шепчу я.
– Трудно вспомнить, каким ты был, когда постоянно притворяешься кем-то другим.
– Я уверена, что бывают минуты, когда ты можешь быть самим собой.
Выражение его лица разом смягчается.
– Сразу видно, что ты здесь недавно.
Меня задевают его слова.
– Может быть, но я могу понять, что ты имеешь в виду. К тому же у тебя гораздо больше свободы, чем у меня. Ты можешь говорить, когда захочешь, одеваться, как тебе нравится, ходить куда угодно. К тебе относятся с уважением.
– Ты действительно думаешь, что это уважение, когда герцогиня не сводит с меня глаз за ужином или когда Карнелиан требует, чтобы я бесконечно танцевал с ней? Ты думаешь, их волнует, что я устал или голоден, или что на самом деле ненавижу танцы? Они не уважают меня, Вайолет. Они владеют мной, как собственностью.
Мы молчим, погруженные каждый в свои мысли.
– Нет, нет, – вдруг восклицаю я. Эш удивленно поднимает бровь. – Если бы ты был их собственностью, ты не пришел бы сегодня в концертный зал. И если бы я действительно принадлежала им, как вещь, меня бы здесь не было.
– Это очень оптимистичный взгляд на наше положение, – говорит Эш.
– Ты не согласен?
– Я… – Эш вздыхает. – Я слишком давно живу здесь. Трудно оставаться оптимистом. – Его рука ложится мне на шею, и он поглаживает большим пальцем мой подбородок. – Но вот что я тебе скажу: когда я проснулся сегодня утром, то поймал себя на том, что снова могу дышать. Словно с меня сняли какой-то груз, и я впервые за долгие годы стал самим собой.
– А что произошло сегодня утром?
Он улыбается.
– Я решил найти тебя.
Тишина окутывает нас, но мне в ней уютно. Эш убирает руку с моей шеи и опирается на спинку дивана.
– По чему ты больше всего скучаешь? – спрашивает он. – Из своей прошлой жизни.
– По моей семье, – отвечаю я и ставлю чашку с холодным чаем на столик. – Особенно по младшей сестренке, Хэзел. Она так выросла. – Я горько улыбаюсь. – И стала очень похожа на нашего отца.
– А ты на кого похожа?
Я смеюсь.
– Ни на кого. Мой отец, бывало, шутил, что у мамы наверняка был роман с молочником. – Теплая грусть разливается в моей груди.
Эш наматывает на палец мой локон.
– Он хороший человек, твой отец?
– Он умер, – говорю я тихо.
Его рука замирает.
– Вайолет, я… прости.
– Ничего. Это было давно.
– Сколько лет тебе было?
– Одиннадцать.
Он разматывает накрученную прядь волос.
– Могу я спросить, как это произошло?
Я отворачиваюсь к окну и начинаю рассказывать.
– Он возвращался домой после поздней смены в Смоге. Там, у таверны на вокзале, была драка – двое жестоко избивали третьего. Мой отец… он попытался остановить их. – Я сглатываю ком. – Один из них пырнул его ножом. К тому времени, как ратники принесли его домой, он был уже мертв. – Я закрываю глаза и вижу все как наяву – мой отец, весь в крови и грязи, мокрый от дождя, лежит бездыханный на кухонном столе. Моя мать воет от горя, издавая страшные, нечеловеческие звуки. Я отвела Хэзел и Охру в нашу комнату, но и оттуда были слышны ее стенания. Мы втроем свернулись на кровати и проплакали всю ночь. Утром тело отца уже забрали.
Слеза стекает по моей щеке, и я быстро смахиваю ее, смущенная. Сейчас не время плакать.
– Извини. Я давно не вспоминала о той ночи.
– Он пытался кому-то помочь, – шепчет Эш. – Это был очень смелый поступок.
Я пожимаю плечами.
– Наверное.
– Мне очень жаль.
Мы снова молчим.
– Расскажи про свою семью, – прошу я.
– А что про них рассказывать?
– Я не знаю. Что-нибудь. Вы были очень близки с отцом?
Эш жестко усмехается.
– Нет. Я не был близок с моим отцом. Мы … не понимали друг друга. Я был не такой, как два моих старших брата. Они близнецы – Рип и Пенел. Не знаю… они всегда были буйными, все время дрались, от них было много шума, и они были намного крупнее меня. Я предпочитал тишину. Если бы у нас дома были книги, я был бы счастлив сидеть у печки и читать.
– Так вот почему ты оказался в беседке? – спрашиваю я. – Там, на балу, было так шумно.
Его рука сплетается с моей, и я растворяюсь в ощущении этой близости.
– Да, отчасти. И еще потому, что только так мог заставить себя не смотреть на тебя.
– Ну, конечно, – говорю я краснея.
– Это правда. – Он придвигается ближе. – Вайолет, если мы не остановимся сейчас, я боюсь… боюсь, что уже никогда не смогу остановиться.
Никогда. Слово не кажется преувеличением. Я тоже не думаю, что когда-нибудь захочу это прекратить. Я вдруг с грустью осознаю, что, когда покину Жемчужину, то расстанусь и с Эшем.
Но я прогоняю эту мысль, пусть подождет. Ведь он сейчас здесь, рядом со мной, и ничто не может помешать нам насладиться этим мгновением.
Я склоняюсь к нему. Пальцы Эша трутся о мою щеку, и по ней бегут мурашки предвкушения.
– Ты собираешься поцеловать меня снова? – спрашиваю я с надеждой.
Он улыбается.
– Да, Вайолет. Я собираюсь снова поцеловать тебя.
Его губы касаются моих губ, сначала нежным, потом все более настойчивым поцелуем, и я обвиваю его руками, проваливаясь вместе с ним в мягкие подушки дивана.
