14
Мой пульс зашкаливает, когда я чуть ли не бегом устремляюсь по коридору в сторону бального зала.
Я хочу в одиночку, хоть немного изучить этот дворец, сама выбирая, куда пойти и что посмотреть. Несколько горничных моют окна, выходящие в сад, и я быстро проскакиваю мимо, пока меня никто не видит.
Я прохожу через застекленную солнечную террасу, оставляя позади скульптурную галерею и главный вестибюль. Неприятный запах подсказывает мне, что где-то рядом курительная комната герцога. Заслышав негромкие голоса и тяжелый топот сапог, я ныряю в маленький кабинет и, подглядывая через щель в двери, вижу пару ратников, которые направляются к библиотеке. Пока я сижу в засаде, мне на глаза попадается крошечный портрет герцогини в овальной раме, что стоит на бюро.
Образ рождается сам собою, и я осторожно прикасаюсь пальцем к щеке герцогини.
Первое: увидеть предмет как он есть. Второе: нарисовать мысленный образ. Третье: подчинить его своей воле.
Зловещие зеленые трещины испещряют ее гладкую кожу, вытесняя светлую карамель. Никогда еще я не добивалась таких потрясающих результатов заклинания на цвет. Нравятся мне сеансы доктора или нет, но они, бесспорно, улучшают мои навыки. Я усмехаюсь – теперь герцогиня выглядит так же уродливо, как и ведет себя.
Я знаю, что это рискованно, но решаю оставить свое творение как памятный сувенир среди всей этой роскоши.
Я проскальзываю обратно в холл, прохожу мимо библиотеки и сворачиваю налево, затем направо. Крадучись я пробираюсь мимо главной столовой и оказываюсь в галерее, которой прежде никогда не видела. Полностью из стекла, она служит мостиком, соединяющим главный дворец с восточным крылом.
На первый взгляд восточное крыло ничем не отличается от остальных дворцовых покоев. Но, чем дальше я углубляюсь, тем проще кажется обстановка. Залы окрашены, а не оклеены бумажными обоями, цвета неяркие, приглушенный бежевый и сиреневый. Картины на стенах – размытые пейзажи в простых рамах.
Настороже, я иду все дальше. Звенящая тишина внушает тревогу – мои шаги звучат слишком громко.
– …все-таки не думаю, что это справедливо.
Женский голос застает меня врасплох, и я замираю.
– Я знаю, Мэри, но ты ничего не можешь изменить, – отвечает другая девушка.
Я не могу сказать, откуда доносятся голоса. Я ищу место, чтобы спрятаться, толкаю дверь слева от меня, но она заперта. Так же, как и дверь справа.
– Немая на два года моложе меня. Я должна была стать фрейлиной суррогата.
Немая. Она говорит про Аннабель.
Я спешу назад по коридору, проверяя каждую дверь, но все они упорно заперты.
– Может, с этим суррогатом ничего и не получится, – говорит вторая девушка. – Вон, суррогат Курфюрстины уже умерла. И не только она. Герцогиня не будет дважды использовать одну и ту же фрейлину.
Они приближаются. Я пытаюсь вернуться прежней дорогой, но, по правде говоря, понятия не имею, где нахожусь и откуда пришла.
– Я слышала, эта какая-то особенная. Герцогиня прямо лебезит перед ней. Мне было интересно, купит ли она вообще когда-нибудь суррогата. Можешь себе представить – девятнадцать лет подряд ходить на Аукцион и возвращаться с пустыми руками?
Я цепенею. Они говорят обо мне, это ясно, но в их словах слишком мало правды. Сказать, что герцогиня лебезит передо мной – это уж чересчур.
– Ты видела ее? – спрашивает вторая девушка. Теперь я уже отчетливо слышу их шаги. Я дохожу до конца коридора и сворачиваю, но попадаю в тупик. Я в ловушке. Передо мной только две двери, другого спасения нет.
– Один раз, когда убиралась в библиотеке. Цвет глаз у нее странный, – говорит девушка по имени Мэри.
Я толкаю первую дверь – заперта.
– Это я тоже слышала. Она милая?
Ладони у меня уже липкие от пота, когда я подхожу ко второй двери – нельзя допустить, чтобы меня поймали. Как я смогу объяснить, почему оказалась здесь, одна, без сопровождения?
Пожалуйста, умоляю я, пожалуйста, пожалуйста…
И вот ручка поворачивается. На мгновение я застываю от неожиданности. Но, спохватившись, бросаюсь в комнату, быстро и бесшумно закрываю за собой дверь.
Я слышу шелест юбок, стук каблучков. Прижимаюсь к двери и жду, пока они пройдут…
– Откуда мне знать? Она же со мной не разговаривала. Не я ее фрейлина. – Голос Мэри звучит прямо за дверью.
– По крайней мере, Карнелиан скоро выдадут замуж. И нам больше не придется терпеть ее капризы.
– Эту свадьбу скоро не жди. – Мэри фыркает. Звуки шагов стихают, и голос доносится издалека. – А ты слышала…
Всё, ушли.
Я выдыхаю тяжело, со свистом, упираясь лбом в дверь и прижимая руку к сердцу, которое едва не выпрыгивает из груди.
– Ох, Вайолет, – шепчу я вслух. – Глупо, глупо, глупо. Больше никогда.
И тут на меня накатывает истерический смех, от облегчения я, кажется, глупею. Я поворачиваюсь и обнаруживаю, что нахожусь в небольшом кабинете; напротив меня еще одна дверь, у стены широкий диван на когтистых ножках и низкий столик перед ним. Предвечерний солнечный свет струится в одинокое арочное окно, а на стене рядом со мной висит большая картина маслом, на которой изображен мужчина в зеленой охотничьей куртке с породистой собакой у ног.
Я все еще хихикаю, когда открывается дверь в углу.
Мое сердце подскакивает к самому горлу, я задыхаюсь. Прятаться нет времени. Кто-то заходит в комнату, и я уже не думаю о том, что мне негде укрыться, я все равно не могу пошевелиться, даже если бы захотела, потому что меня накрывает волна головокружения.
В дверях стоит мальчик. Нет, не мальчик, а молодой человек – с виду он ровесник сына герцогини. Высокий и стройный, с растрепанными русыми волосами и крепкой нижней челюстью, он чуть кривит рот, как будто сдерживает улыбку. Он держит руку в кармане, воротник его рубашки расстегнут.
Но меня сразили его глаза. Теплые, серо-зеленые, они смотрят на меня так, как не смотрел никто с тех пор, как я оказалась в Жемчужине. Они видят во мне девушку, личность, а не суррогата. И еще: они смотрят на меня так, что я становлюсь невесомой и воспаряю ввысь.
– Здравствуй, – говорит он. Голос у него мягкий, музыкальный, приятный на слух, даже моя виолончель не издает таких мелодичных звуков.
Он смотрит на меня выжидающе. Я понятия не имею, что сказать.
– Я не слышал, как ты вошла, – произносит он наконец. – Прошу прощения, если заставил ждать.
Я могу только таращиться на него. Его рот изгибается в широкой улыбке, и я чувствую, что пропадаю.
– Твое волнение вполне объяснимо. Я знаю, что ты здесь недавно. К Жемчужине надо привыкнуть.
Я с трудом заставляю себя кивнуть головой, и это лучше, чем ничего. Откуда он знает, кто я?
Он закрывает за собой дверь. Комната вдруг становится слишком тесной для нас двоих.
– Не желаешь ли присесть? – любезно предлагает он. Я не уверена, что могу двигаться; даже мои губы как будто склеены. Я хочу что-то сказать, но голова не работает. Я могу лишь смотреть на него, любоваться простым изяществом его движений, изгибом рта, этими необыкновенными серо-зелеными глазами. Он смеется, и мое сердце раздувается как воздушный шар, от чего перехватывает горло. – Я знаю, что у тебя никогда не было компаньона, но ты можешь говорить со мной. Все в порядке. Я здесь к твоим услугам.
Надежда пробуждается во мне, заполняя собой все клеточки тела. Он здесь ради меня?
– Зачем? – то ли квакаю, то ли покряхтываю я, и мои щеки заливаются краской стыда от звука собственного голоса.
Он, кажется, рад, что наконец-то добился от меня ответа.
– Разве твоя мама никогда не объясняла тебе, для чего нужны компаньоны?
Я мотаю головой.
– Но наверняка у кого-то из твоих подруг они были?
Я задумываюсь на мгновение.
– Что, все компаньоны… так выглядят?
Он снова смеется, на этот раз громче.
– Не в точности, но, пожалуй, что да.
– Нет, – отвечаю я. – Тогда не было.
Его лицо становится задумчивым.
– Почему бы нам не присесть?
– Хм, ладно. – Я задеваю ногой угол журнального столика, приближаясь к дивану.
– С тобой все в порядке? – спрашивает он.
– Да, все хорошо, – вздыхаю я, стараясь не обращать внимания на боль в ноге. Неужели я всегда такая неуклюжая? Мне кажется, что мои конечности отделились от тела и не знают, что им теперь делать.
– Что ж, – продолжает он. – Почему бы тебе не рассказать немного о себе?
Меня так давно никто не просил об этом.
– Что ты хочешь знать?
Он откидывается назад и закидывает руку на спинку дивана. Я задыхаюсь, чувствуя близость его тела, глядя на форму его рук и плеч, цвет кожи, тугие мышцы. Какая досада, что мои щеки предательски горят. Хорошо бы открыть окно.
– Все. Все, что ты захочешь рассказать. Что ты больше всего любишь?
– Я… занимаюсь музыкой.
– Правда? – Его глаза загораются. – И на каком же инструменте ты играешь?
– На виолончели.
– Это один из моих любимых. – Он улыбается. – Знаешь, в прошлом году я слушал Страдивариуса Тэнглвуда в Королевском концертном зале.
Мое волнение как рукой снимает.
– Да ты что? Живьем? Самого Страдивариуса?
– Я так понимаю, ты его поклонница.
– Поклонница? Да Страдивариус Тэнглвуд – самый талантливый виолончелист столетия! Он… я хочу сказать, да разве можно его не… – Я не могу сформулировать свою мысль. «Поклонница» прямой шрифт кажется таким банальным словом. Наш граммофон в Южных Воротах почти вышел из строя – так часто я слушала записи концертов Тэнглвуда. Он был моим вдохновением.
– Тогда я удивлен, что тебя там не было, – говорит он. – Это был удивительный концерт.
– Могу себе представить. Он играл менуэт ре минор?
Кажется, он восхищен.
– Да, играл. Хотя моя любимая – прелюдия соль мажор. Я знаю, это немудреная пьеса, но…
– Это и моя любимая! – Я не хотела кричать – вид у парня немного встревоженный. – Это… первая пьеса, которую я разучила, – добавляю я чуть спокойнее.
– Возможно, он будет снова выступать в ближайшие несколько месяцев. Я бы с радостью пригласил тебя. Хотя, признаюсь, я предпочитаю Рида Пёрлинга.
У меня отвисает челюсть.
– Рида Пёрлинга? Ты шутишь? Пёрлинга даже сравнивать нельзя с Тэнглвудом! Он уступает в технике, манере игры, его фразировка всегда ужасно неуклюжая, а эмоциональный диапазон как у дверной ручки… – Помню, я до хрипоты спорила об этом с учительницей музыки в Южных Воротах. – Это все равно что сравнивать ограненный бриллиант с куском кварца.
Он смеется.
– Никогда не встречал девушек из Банка, которые бы так любили музыку и разбирались бы в ней. – Его рука спускается со спинки дивана, и он нежно проводит кончиками пальцев по моей щеке. – Мне не терпится познакомиться с тобой поближе.
В моей груди настоящий переполох, сердце стучит оглушительно громко, но я ни о чем не могу думать, только чувствую прикосновение его пальцев, от которого странное тепло разливается по моему телу.
Но откуда-то из самых глубин моего замутненного сознания все-таки просачиваются его слова.
– В каком смысле «девушку из Банка»?
Он убирает руку, и его серые глаза смотрят настороженно.
– Как «в каком смысле»? Ты же из Банка.
Отчаяние захлестывает меня, заволакивает глаза мутной пеленой, и свет как будто покидает эту комнату. Конечно. Мне следовало догадаться. Он принимает меня за другую девушку. Меня вообще здесь не должно быть.
Он вглядывается в мое лицо.
– Ты не из Банка?
Я качаю головой, в горле стоит ком.
– Из Болота, – шепотом выдавливаю я из себя.
Он вскакивает, как будто я ударила его током.
– Нет, – говорит он, медленно качая головой. – Нет. – Он щиплет себя за переносицу. – Пожалуйста, скажи мне, что ты не суррогат.
Это слово хлещет меня пощечиной, и, когда он снова поднимает на меня глаза, они уже совсем другие, и я знаю, что теперь он смотрит на меня, как все, и видит только мою функцию, а не человека. Он больше не видит меня.
Правда написана у меня на лице. Я чувствую ее кожей, эту предательскую правду, которая кричит ему, что я опасна, что общаться со мной запрещено. Что я никто.
– Что ты здесь делаешь? – шипит он, оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что за нами кто-то наблюдает.
– Я… я…
Он хватает меня за руку.
– Ты должна уйти. Сейчас же.
Вдруг раздается стук в дверь. Мы оба застываем в оцепенении, с одинаково испуганными выражениями лиц.
– Одну минуту, – громко произносит он, и его голос удивительно спокоен при всем драматизме ситуации. Он прикладывает палец к губам и тянет меня в гардероб, заталкивая внутрь и закрывая дверь. В шкафу темно и пахнет нафталином. Я опускаюсь на пол и прижимаю глаз к замочной скважине.
Он пробегает рукой по волосам, поправляет ворот рубашки и открывает дверь.
– Здравствуй, – говорит он так же весело и непринужденно, как при встрече со мной.
– Добрый день. – Голос тонкий и гнусавый, и я сразу узнаю его. Он принадлежит племяннице герцогини.
Нет. Не может быть, чтобы он был здесь для нее.
– Моя тетя просто невыносима, – жалуется она. – Прошу прощения за опоздание.
– Ничего страшного, – тепло произносит молодой человек. – Пожалуйста, проходи.
Я вижу отблеск фиолетовой ткани, но фигура юноши загораживает от меня девушку.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает он.
– Нет.
Он исчезает из поля зрения. Воцаряется долгое молчание.
– Разве ты не собираешься говорить со мной? – обиженно спрашивает девушка.
– Разумеется. Конечно. Мои извинения. Почему бы тебе не рассказать немного о себе?
Я ненавижу его за то, что он задает ей тот же вопрос, что и мне.
– Разве ты не должен говорить мне приятные слова? Все мои подруги, у которых были компаньоны, рассказывали, что те постоянно восторгались их красотой.
Если бы я так отчаянно не надеялась на это, то, возможно, и не заметила бы неловкой паузы, прежде чем он сладко произнес:
– Ты очень симпатичная.
Я слышу шелест юбок, и девушка попадает в объектив замочной скважины. Я не могу отделаться от ощущения, что испытываю самодовольное удовлетворение от того, что она совсем не симпатичная.
– Иди сюда, – требует она, и я стискиваю зубы. Мне не нравится ее тон. Молодой человек встает, и теперь я вижу и его. – У меня еще никогда не было компаньона.
– Я знаю. Твоя тетя желает тебе лучшего будущего, поэтому она обратилась за моими услугами.
Девушка фыркает.
– Моя тетя плевать на меня хотела. Она хочет поскорее отделаться от меня, выдав замуж.
Парень пожимает плечами.
– Возможно, так и есть, я не знаю. Ее светлость не делится со мной своими планами.
Девушка играет с рюшами на платье.
– Ну… ты собираешься учить меня, как угождать мужчине?
Что? Нет. Ни в коем случае. Он не может быть здесь для этого. Или…?
Его губы складываются в соблазнительную улыбку.
– Я здесь для того, чтобы научить тебя, как сделать так, чтобы мужчина угождал тебе.
Я не могу винить девушку за растерянность, которая читается в ее округлившихся глазках-бусинках и приоткрытом рте.
– Когда же мы начнем? – спрашивает она.
Он смеется.
– В ближайшее время. Это всего лишь знакомство.
– О. – Она хмурится, а я вздыхаю с облегчением. Она протягивает ему руку. – Меня зовут Карнелиан, Карнелиан Силвер. Но ты уже, наверное, знаешь.
Карнелиан. Что за дурацкое имя.
Он берет ее руку и слегка прижимается к ней губами.
– Очень приятно познакомиться, Карнелиан. А я – Эш Локвуд.
Эш. Его зовут Эш… Я беззвучно произношу это имя в темноте гардероба и улыбаюсь.
– Нам ведь позволено целоваться? У моей подруги Шалис был компаньон, и она рассказывала, что им разрешали целоваться, трогать друг друга, и все такое. – Карнелиан жадно смотрит на него, с нетерпением ожидая подтверждения своих надежд.
Мне показалось, или Эш действительно покосился на шкаф?
– У нас будет достаточно времени, чтобы обсудить правила моего поведения, – говорит он. – Но сейчас, полагаю, тебе пора одеваться к ужину.
– Ты ведь будешь за ужином? – спрашивает Карнелиан.
– Да. Так что мне тоже нужно переодеться.
Карнелиан оглядывает его с головы до ног.
– Я думаю, что ты прекрасно выглядишь и так, – говорит она почти застенчиво. – Может быть, моя жизнь здесь уже не будет такой тоскливой.
Она подходит к двери и ждет, когда Эш откроет.
– Было очень приятно познакомиться с тобой, Карнелиан Силвер, – говорит он.
Она улыбается в ответ, и я не сомневаюсь, что победной улыбкой.
– Мне тоже было приятно познакомиться, Эш Локвуд. До скорой встречи.
Он запирает дверь и прислоняется к ней головой, закрывая глаза. Мне вдруг становится не по себе от мысли, что он попросту забыл про меня. Но в следующее мгновение он стремительно направляется к гардеробу и распахивает дверцу.
– Ты хоть представляешь, как трудно это было, зная, что ты здесь? – шипит он.
– Я не виновата. – Я выкарабкиваюсь из шкафа, но ноги сводит судорогой, и я теряю равновесие. Эш успевает схватить меня за локоть, и мой пульс учащается.
– Убирайся отсюда, – говорит он. – Быстро. И никому не говори, что видела меня или говорила со мной и… вообще ничего не говори. Ты поняла? – Впервые я вижу трещину на его безупречном фасаде. Кажется, он по-настоящему перепуган.
– Кому мне рассказывать? – тихо говорю я. – Никто со мной не разговаривает. Никто не слушает.
Я вижу вспышку чего-то похожего на жалость в его глазах.
– Убирайся отсюда, – повторяет он.
Спотыкаясь, я иду к двери и останавливаюсь, взявшись за ручку.
– Я не знаю… не знаю обратной дороги.
Эш вздыхает.
– Я тоже, – говорит он, пожимая плечами. – Извини. Помочь не смогу.
Я долго смотрю на него, задаваясь вопросом, увижу ли его еще когда-нибудь.
– Что? – спрашивает он.
– Я никогда не встречала такого, как ты, – говорю я. И отчаянно краснею, чего мне совсем не хочется.
Но что-то в моих словах заставляет его рассмеяться холодным невеселым смехом, и он садится на диван, обхватывая голову руками.
– Пожалуйста, – говорит он устало, – уходи.
Мои щеки все еще пылают от стыда, и я выскальзываю за дверь, прежде чем скажу что-нибудь еще, о чем могу потом пожалеть.
