Глава 42
Джош
— Сколько миль ты пробежала? — спрашиваю я, когда она в начале одиннадцатого снова появляется в моем гараже, снимает с пояса перцовый аэрозоль и с запястья — кардиомонитор.
— Не считала. Просто бежала, — отдуваясь, отвечает она. По ее лицу струится пот. Она хватает бутылку воды, подходит ко мне и заглядывает через плечо. — Далеко продвинулся?
— Почти доделал. Как раз собирался закончить на сегодня. Завтра можно будет лачить, если дождь не пойдет.
— Я помогу, когда освобожусь у Клэя. — Весь месяц не меньше двух раз в неделю она торчит у Клэя. Он делает какой-то странный коллаж. Я его не понимаю. Мне нравятся те рисунки, на которых просто видно ее лицо.
— Скажи ему, что он монополизирует тебя и я начинаю ревновать.
— Передам. — Она улыбается. — В следующем месяце у него конкурс, а в выходные я ему позировать не смогу и пообещала, что буду приходить после школы. — Солнышко вечно при делах: собирает материал для Дрю, позирует Клэю, бегает, ходит в школу, помогает мне в гараже. Еще вот записалась на какие-то занятия по крав-мага, даже не знаю, что это такое. Бездействие ее тяготит.
— Тот самый, на который ты с ним поедешь?
Кивнув, она запрокидывает голову, допивая остатки воды в бутылке.
— Он будет проходить в какой-то художественной галерее в Риджмонте. Там ежегодно проводится конкурс штата, и выставляются все работы финалистов.
— Значит, ты все же едешь домой на выходные? — Лучше б она не уезжала, я слишком привык к ней. Ужас как противно готовить в одиночестве, есть в одиночестве, смотреть телевизор в одиночестве и вообще быть одному.
— Я обещала.
О поездке домой она всегда говорит унылым тоном. Почему? Понятия не имею. Могу лишь предположить, что это как-то связано со всеми ее шрамами и историями, которые она мне не рассказывает. По возвращении она несколько дней находится в рассеянном состоянии, как расплывающаяся голограмма. Она всегда такая, будто музыка и текст двух разных песен. Но после поездок в Брайтон ее рассеянность становится заметнее.
— Ты ни с кем из родных не разговариваешь?
— Нет. Ты же знаешь. — Она произносит это уже хорошо знакомым мне тоном, подразумевающим «к чему ты клонишь?».
— Почему?
— Потому что не могу сказать им то, что они хотят услышать. Если начну разговаривать с ними, мне придется лгать, а лгать я не хочу. — Из этой ее фразы я почерпнул больше информации, чем из всех предыдущих, когда-либо сказанных ею мне, но этого все равно недостаточно. Мне это ни о чем не говорит.
— Значит, ты перестала разговаривать, чтобы не лгать?
— Я не планировала. Просто хотела помолчать один день, потом еще один, потом еще, потом неделю, потом месяц, ну и так далее.
— И они просто так тебе это позволили? Им было все равно?
— Конечно, не все равно, но им пришлось смириться. Что они могли сделать? Трясти меня? Кричать на меня, настаивать? Посадить под домашний арест? Так я и так из дому не выходила. К тому же, по словам моих психотерапевтов — а их у меня была уйма, — с моей стороны это естественная реакция, что бы это ни значило. — Естественная реакция на что, Солнышко? Прошу тебя, объясни. Но она не стала. Еще один случайный фрагмент в пазле, составленном из неподходящих кусочков.
— А не проще ли лгать, чем молчать?
— Нет. Лгунья из меня никудышная. По мне, так если что-то делать, надо делать на «отлично». — Ну вот, к ней вернулся сарказм, серьезный разговор окончен. Известный прием. Интересно, долго еще я буду это терпеть?
Я начинаю прибираться в гараже. Она подходит к своему стулу, хочет сидя подождать, пока я освобожусь, и наконец-то замечает пакет, который я туда поставил.
— На верстаке мне сидеть запрещаешь, а сам заваливаешь мой стул всяким хламом, — шутит она, поднимая пакет, чтобы поставить его на пол.
— Открой.
Она заглядывает в пакет и вытаскивает обувную коробку, затем, прищурившись, смотрит на меня. Я наблюдаю за ней, потому что хочу видеть ее лицо, когда она откроет коробку. Знаю, подарок дурацкий, наверно, совсем не то, что она желала бы получить. Я ведь не спец по подаркам.
А может, и спец, ибо лицо ее просияло, когда она его увидела.
— Ты купил мне ботинки?! — радостно восклицает Солнышко, словно я подарил ей бриллианты.
— Я ведь ничего не подарил тебе на день рождения. Надеюсь, подойдут. Как-то глянул размер на твоих туфлях, увидел цифру «7», такие и купил. — Я сую руки в карманы.
Она уже снимает спортивные тапочки и примеряет ботинки. Уточняет:
— Со стальными носками?
Я киваю.
— И черные. — Она улыбается, и я тем более рад, потому что заставил ее улыбнуться.
— И черные, — подтверждаю я.
— А где же подарочная упаковка? — ворчливо произносит она.
— Увы… Надеялся, что этот грех ты мне простишь.
— Шучу, — смеется она. Я мог бы вечно слушать ее смех. Она встает, рассматривая ботинки на своих ногах. — Как влитые.
— Ну вот, теперь тебя можно и к настоящим станкам подпускать.
Улыбка исчезает с ее лица.
— Я все равно не смогу на них работать.
— На некоторых сможешь, — возражаю я — и потому что хочу снова увидеть улыбку на ее лице, и потому что это правда. Она себя недооценивает. По какой-то причине даже не пытается попробовать свои силы в более сложных видах работ. — А я, если потребуется, буду твоей второй рукой.
Она ходит по гаражу, разнашивает ботинки, разминая в них ступни, а я, глядя на нее, понимаю, что более сексуального зрелища, чем эта девчонка в черных рабочих башмаках, еще не видел.
— В школу их бери, будешь надевать на труд.
— Черта с два, — говорит она, одаривая меня еще более лучезарной улыбкой. — Я прямо в них буду в школу ходить.
— Значит, я тебе угодил? — спрашиваю. Хочу услышать это непосредственно от нее.
— Еще больше, чем с монетами. — Она приподнимается на цыпочках и целует меня. Губы у нее соленые, а сама она потная и потрясная.
— Ты не поцеловала меня за монеты, — напоминаю я.
— Я не знала, что можно.
Получив в подарок ботинки, она отказывается идти в дом, и мы еще час торчим в гараже. Она помогает мне делать замеры и разметку для пристенного столика, который сама спроектировала, выполняя задание по труду. Дизайн у нее получился крутой: ножки в стиле времен королевы Анны и все такое. Хотелось бы, чтобы она сама его изготовила, но с ее рукой некоторые вид работ для нее недоступны, да и опыта у нее нет. Я занимаюсь изготовлением мебели уже десять лет, и то не всегда все получается. Правда, я прохожу с ней каждый шаг. Она кричит на меня, если я что-то делаю, не давая ей объяснений, потому что, даже если что-то сама не может исполнить, она должна знать, как это делается.
В результате я, конечно, далеко не продвинулся, обычно успеваю гораздо больше, но это было здорово: нужно видеть, как она командует мной, расхаживая по гаражу с молотком в руке; меня это заводит. Мною давно никто не командовал, а вид у нее чертовски соблазнительный, когда она полна решимости и раздражена, так что я не в обиде.
Я давно, сколько себя помню, живу среди опилок, дышу древесной пылью. Думаю, теперь и она без этого жить не может.