Глава 41

— Ты губишь свои руки, — говорит мне Джош. Он берет их, поворачивает ладонями вверх, рассматривает. Я отдергиваю руки, но улыбаюсь, потому что это комплимент. Мне он нравится даже больше, чем «чудо как хороша — глаз не отвести».

— А меня и такие устраивают, — отвечаю я, тоже разглядывая свои ладони. — Сразу видно, что я хоть что-то ими делаю. — Пусть теперь я не могу найти им более достойное применение, такое, что мне больше по нраву — если в моду вдруг не войдет игра на фортепиано одной рукой, надеяться мне не на что, — но, по крайней мере, не бездельничаю. Джош шкурить не любит. Очень не любит, считает, что шлифовка — нудное занятие. Он все пытается заставить меня работать на шлифовальном станке, когда это удобнее, но работа на нем мне удовлетворения не приносит. Мне нравится шкурить вручную. Монотонная однообразная работа, под которую хорошо думается. Я придаю гладкость шершавым поверхностям. В конце вечера смотрю на свой труд, на гору древесной пыли и радуюсь: виден результат работы. Глядя на свои руки, я не замечаю царапин и ссадин. Я вижу не ранки и трещинки; я вижу процесс заживления.

Кажется, я все еще, как идиотка, улыбаюсь своим рукам и, когда поднимаю голову, встречаю взгляд Джоша — он смотрит на меня с уважением. И этот его взгляд для меня дороже слов «чудо как хороша».

— Они у тебя были нежные, а от наждака огрубели, — говорит он. — Скоро будут как у меня. — Неужели он думает, что такое сравнение оскорбительно для моих рук? У Джоша волшебные руки. Я могу часами смотреть на них, наблюдая, как они преображают доски в такие вещи, что эти доски и представить себе не могли.

— Я не буду к тебе прикасаться, ты и не заметишь.

— Не делай опрометчивых заявлений, — шутит он, снова беря мои ладони в свои и большим пальцем проводя по одному из шрамов на моей левой руке. Пластические хирурги сотворили чудо, но добиться совершенства так и не сумели. При внимательном рассмотрении заметны все изъяны. — Мне просто нравятся твои руки, — продолжает Джош, не отрывая глаз от моих ладоней. — Порой мне кажется, что только они у тебя и настоящие.

У него много высказываний в таком духе. Словно он напоминает мне, что, если не задает вопросов, это не значит, что он забыл о них.

— Хочешь проверить ту свою теорию на практике? — спрашиваю я с улыбкой. Не выпуская моих рук, Джош тащит меня к стене.

— Только дверь надо закрыть.

Половину субботнего утра я сижу, поджав под себя ноги, на платформенной тележке в магазине стройматериалов, а Джош возит меня по проходам между штабелями досок, объясняя, чем отличается один тип древесины от другого. Я узнала, какое дерево идет на изготовление мебели, какое лучше использовать для напольного покрытия, какое — для отделки и так далее. Наконец Джош прогоняет меня с тележки, ему нужно накладывать доски, и мне приходится идти самой. Может, мне и не понравилось, что он заставил меня встать, но в ближайшие двадцать минут я смогу наблюдать, как он грузит пиломатериалы, а тут уж жаловаться я не стану по многим причинам. Ради такого случая можно и постоять.

По возвращении домой мы планировали заняться лакированием, но полил дождь, а за закрытой дверью гаража работать невозможно, да и лак от влажности мутнеет. Теперь я это знаю, и не только это. Уроки труда в школе и у Джоша не проходят бесследно.

После обеда мы торчим на кухне. Я подумала: раз Джош учит меня разбираться в древесине, я научу его печь приличное печенье. Велю ему насыпать муку в мерный стакан. Он повинуется, но лишь для того, чтобы меня позлить. В результате я отнимаю у него муку и стакан и насыпаю сама.

— Зачем мне учиться печь печенье, если для меня его печешь ты?

— Видишь ли, — отвечаю я, пододвигая к нему пакет коричневого сахара и другой мерный стакан — раз уж ему так хочется что-нибудь сыпать, — может так случиться, что однажды меня здесь не будет, и ты останешься без печенья. — Я жалею о своих словах, едва они слетают с языка. Про себя фигачу эту мысль ногой под яйца и, когда она сгибается в три погибели, коленкой даю ей в морду, чтоб она никогда больше не поднимала свою безобразную голову. К сожалению, слишком поздно.

— Все нормально, — тихо говорит Джош, едва заметно улыбаясь. — Я больше на это не реагирую. Все деликатничают, боятся задеть мои чувства. Не будь как все, ладно?

— И тебя это не злит?

— А смысл?

— То есть тебя это устраивает?

— Я сказал, что не злюсь. Я не сказал, что меня это устраивает. Я понимаю всю ту чушь, что люди говорят. Это естественно. Это неизбежно. Это часть жизни. И все же трудно смириться с тем, что кто-то просто берет и исчезает, будто его никогда не было. Но постоянно злиться тоже не дело. Я знаю, что это такое. Раньше все время злой ходил. Надоедает.

— Я на твоем месте была бы самым сердитым человеком на земле.

— По-моему, ты уже такая.

Возражать бессмысленно, поэтому я подхожу к нему и показываю, как нужно утрамбовывать коричневый сахар, но по-прежнему чувствую себя дерьмово.

— Когда здесь управимся, поможешь мне переставить от стены журнальный столик? Думаю выкинуть ту дрянь, что стоит перед диваном, — говорит Джош, меняя тему разговора. Должно быть, специально — чтобы избавить меня от неловкости.

— Ты намерен передвинуть на середину комнаты любовь всей своей жизни и позволить Дрю осквернять ее своими туфлями, когда ему заблагорассудится? — Вот уж сюрприз так сюрприз. Я ведь знаю, как Джош дорожит тем столиком.

— С каких это пор он стал любовью всей моей жизни? — удивляется Джош.

— Ты говоришь о нем, как о девушке.

— Ну что тебе сказать? — Он пожимает плечами. — Этот стол пробуждает во мне желание стать более достойным человеком. Ревнуешь?

— Дрю помрет от того, что лишится возможности закидывать ноги на стол. Если, конечно, ты ему сам не разрешишь.

Лицо Джоша чуть искажается от ужаса. Наверно, представил Дрю с ногами на своем драгоценном столе.

— Пожалуй, пусть лучше стоит, где стоит.

— К твоему сведению, — заявляю я, — в один прекрасный день мне надоест делить твою любовь с этим столом, и я потребую, чтобы ты сделал выбор: я или он.

— К твоему сведению, — передразнивает он меня, — я скорее изрублю этот стол на дрова, чем предпочту что-то или кого-то тебе. — Большей нелепости я не слышала, но Джош не сводит с меня глаз, заставляя понять, что не шутит. Я все же надеюсь, что его любимый столик избежит столь жалкой участи.

— Это было бы расточительством. — Я забираю у Джоша пакет с сахаром и кладу его на место — предлог, чтобы отвернуться. Сейчас я не в настроении вести серьезные разговоры, а мы почему-то то и дело затрагиваем темы, которых я не хотела бы касаться. — Тем более что у тебя даже камина нет.

— Тебе невозможно сказать что-то приятное.

— Возможно. Но трудно, — беспечно бросаю я, надеясь, что он тоже сменит тон. Стремясь настроить его на более беззаботный лад, я приподнимаюсь на цыпочках, чтобы поцеловать его. Вижу, он понимает, что я делаю, и секунду колеблется, но потом кладет руку мне на шею, наклоняется, отвечая на мой поцелуй мягкими пытливыми губами, будто убеждая меня раскрыть свои тайны. Я отстраняюсь. Он смотрит на меня. Я отхожу на несколько шагов и включаю миксер, надеясь, что шум не позволит нам вести беседу.

— Расскажи, откуда у тебя шрам. — Это возникло ниоткуда и одновременно отовсюду.

— Нет, — шепчу я. Жужжание миксера заглушает мой ответ, но он знает, что́ я произнесла. Самое ужасное, что мне хочется ему рассказать, и это до чертиков меня пугает. Джош внушает мне чувство безопасности — чувство, которое, я думала, никогда уже не вернется ко мне.

Он снова привлекает меня к себе, обнимает. Тепло его пальцев остается на моей талии. Его губы у моего уха, и на какое-то мгновение мне кажется, что сейчас он обзовет меня русской шлюхой.

— Прошу тебя.

— Я даже не знаю, про какой шрам ты спрашиваешь. — Слава богу, что я не вижу его лица. То, как он произнес «прошу тебя», не позволит мне отделаться шуткой или солгать ему. В его голосе прозвучало отчаяние, которого я не хочу слышать.

— Про любой. Хотя бы про один. Хоть что-нибудь расскажи. Только чтоб это была правда. — Крепкими руками Джош обнимает меня, прижимает к своей груди. Вот они-то не лгут, они-то и есть моя истина, которую я так долго искала. Но мне по-прежнему нечего ему дать.

— Я уже не знаю, что такое правда.

— Ты вообще здесь живешь? — спрашивает однажды Марго, когда я возвращаюсь из школы. Хотела бы я сказать, что это неуместный вопрос, но я действительно все время пропадаю у Джоша. Домой забегаю утром перед ее приходом с работы, чтобы принять душ и переодеться для школы. Иногда даже этого не делаю. Мало-помалу почти весь мой гардероб тоже перекочевал в его дом.

Я могла бы пожать плечами, мотнуть головой или прикинуться дурочкой: мол, не понимаю, о чем ты. Но Марго заслуживает большего. Мне даже хочется с ней заговорить, но я не могу себя заставить. Если я скажу «а», мне придется сказать и «б», а сегодня я к этому не готова. Я вырываю листок из школьной тетради и пишу:

— Сядь, Эм. — Марго выдвигает стул из-за кухонного стола, я — тоже, держа в руке карандаш и листок.

— Я знаю, теперь ты совершеннолетняя. — Слово «совершеннолетняя» она произносит будто в кавычках, и я хочу мотнуть головой, попросить ее, чтоб она не лишала меня самоуважения. — Но ты еще не совсем взрослая, — продолжает она. Все, что говорит Марго, для меня не откровение.

Суть? — пишу я и пододвигаю к ней листок. Я не пытаюсь дерзить. Просто хочу понять, придется ли бороться за то единственное, что позволяет мне не свихнуться. И это даже не столько Джош, сколько его гараж.

— Тебе это помогает? То, что ты там?

Я порываюсь сказать: нет, ничего не помогает. Такова, как всегда, моя первая реакция. Но на этот раз я бы солгала. Там мне все помогает. Само место, возможность что-то делать, человек, который не сравнивает меня с Эмилией. И я не просто киваю. Я пишу на листке: Да.

— Не стану уверять тебя, что я в восторге. Но здесь ты все время одна, и это мне тоже не нравится. — Марго медлит, и я не знаю, как мне быть: написать что-нибудь или дождаться, когда она продолжит. И она говорит: — Ты спишь с ним?

Формально да, я сплю с ним, но, готова поклясться, она спрашивает не об этом. Я качаю головой, ведь сексом мы с ним действительно не занимаемся, хотя не знаю, долго ли еще нам удастся сдерживаться.

— Серьезно? — уточняет Марго. Трудно определить, разочарована она, обрадована или просто сомневается в правдивости моего ответа.

Серьезно.

— Я все равно должна знать, где и когда ты бываешь.

Я киваю. Я ее не осуждаю, да и какая разница, если она всегда может отследить меня по телефону. С моей стороны это всего лишь реверанс. От меня не убудет.

— А он симпатичный парень. — Она заговорщицки улыбается.

На это я тоже киваю.