Глава 20

Я ненавижу свою левую руку. Ненавижу смотреть на нее. Ненавижу, когда она спотыкается и дрожит, напоминая, что я лишилась своей индивидуальности. Но я все равно смотрю на нее; ибо она также напоминает мне, что я намерена убить парня, который отнял у меня все. Я убью парня, который убил меня. И убивать его я буду левой рукой.

В четверг по пути на первый урок меня нагоняет Клэй Уитакер — растрепанный, всклокоченный, ну точно беглец с острова Отверженных мальчишек. Альбом, закрытый, как всегда, под мышкой, словно приклеенный. Мне хотелось бы посмотреть, что в этом альбоме. Интересно, сколько альбомов он уже изрисовал, быстро он их заполняет? Это явно не один и тот же альбом все время. Может быть, у него столько же изрисованных альбомов, сколько у меня исписанных черно-белых толстых тетрадей. Наверно, шкаф Клэя забит ими от пола до потолка, и, готова поспорить, если их пролистать, ни один рисунок там не повторяется. Не то что в моих тетрадях. Его альбомы рисунков, наверно, сродни фотоальбомам. Листая их, он может точно вспомнить, где находился в своем воображении, когда работал над тем или иным рисунком. У меня все не так. Листая свои тетради, читая то, что в них написано, я не могу сказать, что происходило в моей жизни, в моей душе в то или иное время. Я могу сказать лишь то, что происходило в один конкретный день, в тот самый день, который я якобы не помню.

— Привет, Настя! — говорит он, поравнявшись со мной. Пыхтит, но улыбается, хватая ртом воздух. Я останавливаюсь, отхожу к стене, чтоб не стоять посреди коридора. Меня разбирает любопытство: обычно Клэй просто здоровается, когда я с ним случайно сталкиваюсь. Он никогда специально не искал со мной встречи.

— Хотел попросить тебя об одолжении. Подумал, ты не откажешь, ведь ты передо мной в долгу.

Неужели? Сама его просьба меня не беспокоит. Я просто пытаюсь понять, чем ему обязана. Прищурившись, смотрю на него. Он по-прежнему улыбается.

— Вспомни, сколько раз тебе удавалось попасть в отделение английского языка во время обеда, потому что в дверь была подложена некая книжка, не дававшая ей захлопнуться. Между прочим, эта книжка изодрана в хлам, и мне, скорее всего, придется платить за нее, так что ты в долгу передо мной дважды.

Ну допустим. Жестом показываю: Ладно. Выкладывай.

— Я хочу нарисовать твой портрет. — Такого я не ожидала, да и вообще не думала о том, чего могла бы ожидать. В общем-то, просьба не такая уж необычная, учитывая, что исходит она от Клэя Уитакера, однако с чего вдруг его выбор пал на меня? Надеюсь, он не рассчитывает на то, что я буду позировать ему обнаженной, иначе он зря старается. Я стучу пальцами по его альбому, кивком требую, чтобы он его открыл. Мне давно страсть как хотелось посмотреть его работы, а сейчас он сам предоставил идеальный повод. Его улыбка, если это возможно, становится еще шире, но теперь она абсолютно искренняя. Клэй больше ничего не пытается мне продать, хотя именно это призваны сделать его рисунки.

Мы стояли лицом к лицу, но теперь он становится рядом со мной, плечом к плечу, спиной прислонившись к стене. Бросает рюкзак на пол, открывает альбом. Первый рисунок — портрет женщины, немолодой, с морщинистым лицом и тонкими губами. У нее запавшие глаза — это производит жуткое впечатление. Я перевожу взгляд на Клэя, он ждет моей реакции. Я не знаю, как реагировать, и кивком предлагаю ему перевернуть лист. Следующий рисунок — лицо мужчины. Он похож на Клэя, только гораздо более взрослого. Должно быть, это отец Клэя, а может, его будущий автопортрет. Как и лицо на первом рисунке, это — ошеломляюще живое. Клянусь, можно заглянуть в глаза этих людей и понять, о чем они думают. Одухотворенные портреты и вместе с тем пугающие. Следующий рисунок — женщина с налитыми кровью глазами. Я точно знаю, что они красные, хотя рисунок черно-белый. Я едва не отшатнулась. Чувствую, как во мне все переворачивается. Хочу коснуться ее лица, понять, что у нее не так. Но эта реакция ничто в сравнении с тем чувством, что меня охватило, когда Клэй перевернул лист и показал мне следующую работу.

Я вижу себя. Это я и не я. Я, какой он меня никогда не видел. Мое лицо более юное, глаза ясные. На мне ни следа косметики, волосы гладко зачесаны назад, убраны в хвостик, свисающий через правое плечо. Этот рисунок я трогаю. Не могу удержаться. Рука сама тянется к нему. Я отдергиваю ее, едва мои пальцы касаются бумаги. Больше смотреть не могу. Закрываю альбом, возвращаю ему.

Теперь я уже не столь уверена, что на втором рисунке Клэй не изобразил самого себя в будущем. Я убеждена, что он запросто мог бы состарить любое лицо, причем не только кожу, но и саму сущность человека, на которого он смотрит. Собственно, нечто подобное он сотворил со мной, только в обратную сторону. Изобразил меня моложе. Убавил возраст, снял бремя дней, лет и всего произошедшего и нарисовал меня такой, какой я когда-то была.

Поворачиваясь к Клэю, я не знаю, какое у меня лицо. Возможно, на нем отражены сотни эмоций, которые я не хочу анализировать прямо сейчас, в коридоре, перед первым уроком. Скоро прозвенит звонок, коридор заполняется учениками.

Клэй смотрит на меня. Ждет, больше не улыбается. Должно быть, он наблюдал за мной все то время, что я смотрела альбом, оценивал мою реакцию, обнажая передо мной свою душу. Клэй, должно быть, гордится своими рисунками, но я знаю, что, показывая их мне, он будто сорвал с себя одежду и предстал передо мной нагим, ожидая приговора. Я чувствовала себя так же, когда играла собственные сочинения.

— Ну что?

Я достаю из рюкзака блокнот. Коридор оглашают два первых предупредительных звонка, мне нужно бежать на урок. Время и место? — пишу я, сую ему блокнот. К нам подбегает Фотографичка Мишель, хватает Клэя за руку, тянет его прочь.

— Пойдем скорей! Опоздаем! — Думаю, она даже не заметила, что он разговаривает со мной.

— Найди меня во время обеда! — кричит Клэй через плечо. Я уже иду в противоположном направлении, а перед глазами стоит мой собственный портрет.

— Правее. Чуть-чуть. Еще назад. Нет. Свет здесь дерьмо. Пойдем вниз. Кухня — единственное помещение с хорошим естественным освещением. — Клэй берет свой этюдник, угольные карандаши, еще кое-какие принадлежности для рисования, и я вслед за ним спускаюсь по лестнице дома, в котором провожу почти все время в последние несколько дней. Клэй одержим. Я его не осуждаю. Мне это состояние знакомо. Знакома жгучая потребность создать что-то. Я смотрю, как он рисует, и немного ненавижу его за это. И мне не стыдно. У меня есть оправдание. Мне этого не хватает. Так сильно этого хочется, что я готова снова сломать свою руку, лишь бы почувствовать что-то другое. Порой это желание почти убивает меня. Как будто я опять умираю.

Невыносимо, когда тебя окружают люди, которые могут делать то, что сам ты делать больше не можешь. Люди, занимающиеся творчеством. Люди, чьи души больше не живут в их телах, потому что каждый из них всего себя вкладывает в свой труд. Джош. Клэй. Мама. Мне хочется украсть у них такую способность, чтобы жить самой.

— Снова вниз? — Мэдди Уитакер я встречаю здесь каждый раз, когда прихожу к Клэю. Она — оператор по вводу данных, работает удаленно, поэтому, по словам Клэя, всегда дома. По выходным он навещает отца, который живет на другом конце города, так что я позирую в будние дни.

— Свет фиговый, — отвечает Клэй, и этого объяснения ей достаточно.

Я улыбаюсь, проходя мимо, но потом вспоминаю, что не накрашена, и инстинктивно опускаю глаза. В первый день, едва я переступила порог его дома, Клэй тотчас же отослал меня в ванную, чтобы я смыла «эту дрянь» со своего лица. Он не попросил. Приказал. Очевидно, это я тоже ему должна. Могла бы возразить, но я видела, на что способны руки Клэя, и не намерена им мешать.

Весь следующий час я сижу, наблюдая за Клэем. У него в руке угольный карандаш, брови сдвинуты, как всегда, когда он сосредоточен. Пока еще он не показал мне ни один из своих набросков. Даже не знаю, сколько их. Вроде бы мы договаривались на один, может, на два, но, по-моему, он нарисовал гораздо больше. Штук восемьдесят, не меньше.

Наконец Клэй сжалился надо мной, отпустил в туалет.

Сколько еще? — пишу я на клейком листочке из блокнота, что лежит на кухонном столе. Нужно опять садиться и позировать, но я тяну время.

— Не знаю. Пойму, когда все сделаю, а пока не закончу, ничего сказать не могу.

Темнишь, очень? — пишу я в ответ. Раз уж я намерена проводить с ним много времени, должны же мы как-то общаться. К тому же Клэй меня не выдаст.

— И не пытаюсь. Кого-то мне удается запечатлеть с одного раза. Большинство — за два-три сеанса. На тебя нужно больше времени.

Хм, интересно. Он меня заинтриговал. Почему нужно так много набросков, чтобы запечатлеть одно лицо?

— Я пытаюсь запечатлеть не одно лицо. Я стараюсь отразить все лица. — Он поднимает голову, смотрит, понимаю ли я его. — Почти у каждого человека больше одного лица. У тебя их особенно много.

Клэй раздирает лица и затем снова собирает воедино, подобно тому, что делаю я с каким-нибудь музыкальным произведением. Я могу сыграть его на сто ладов, каждый раз насыщая разными эмоциями, чтобы постичь его истинную суть. То же самое Клэй делает с лицами. Только он не вкладывает в них свое понимание их истинной сути, а напротив — извлекает эту суть. Сейчас он пытается извлечь мое «я». Удастся ли? Если удастся, может быть, Клэй покажет мне, где его найти.