Дорогой Джон Китс,

Я смотрю в окно на треснувшие от холода небеса, пропускающие слабые солнечные лучи. Сегодня наступил Новый Год. Уверена, в Калифорнии в этот день воздух бархатно-теплый, все залито светом и пальмы тянутся вверх, навстречу утренней заре. Мама, наверное, сейчас просыпается, радуясь своей новой жизни. Я знаю, что не должна чувствовать это, но, надеюсь, вы меня поймете – я ненавижу ее за то, что она оставила меня.

Раньше 1 января мама устраивала для нас с Мэй и ее подружками чаепитие. Мы никогда не приглашали моих друзей, потому что я любила приобщаться к миру сестры. Мне нравилось, как она, улыбаясь, клала в мою чашку сахар. Мама подавала нам к чаю сэндвичи, нарезанные идеальными треугольниками, и булочки с джемом в маленьких упаковках, которые она забирала из закусочных и хранила для нас. Джема всегда было больше чем достаточно и любого вкуса, даже малинового. Этот джем сегодня почему-то никак не идет у меня из головы. Может быть, мой разум цепляется за него, поскольку я не хочу думать ни о чем другом?

Вчера вечером мы все пошли на новогоднюю вечеринку к Кристен. Не на большую, а на такую, какая устраивается только для своих. И началась она идеально. Кристен живет в предгорье, к ней надо ехать вверх по той дороге, по которой мы со Скаем катались в наш первый раз. Оттуда виден город, и его огни внизу подобны звездам, усеявшим землю. Родители Кристен еще на Гавайях, так что ее дом был в полном нашем распоряжении. Мы сделали новогодний пунш из «Афтершока», палочек корицы, яблочного сока и красного пищевого красителя. Звучит неприглядно, но на вкус он был обалденным, и мы все перемазались им. После того, как мы провели почти все каникулы с семьями, казалось, что Новый Го д – это праздник, созданный только для нас.

Через некоторое время Кристен попросила нас всех усесться в круг и высказать свои пожелания на этот год. Она увлекается восточной философией и считает, что для того, чтобы желание исполнилось, его необходимо для начала четко сформулировать. И тогда вселенная услышит и поможет. Кристен раздала нам листки с оформлением, подобранным специально для каждого из нас. На моем были звездочки, на листе Тристана – нотные знаки, у Ханны – лошади, а у Натали – что-то похожее на мазки кистью. Рисунок на листке Ская напоминал какую-то рыбу или, как пошутил Тристан, сперматозоид. Скай не пришел в восторг от этой части вечера, так как не очень любил говорить с другими о своих чувствах и устремлениях. Однако записывал свое пожелание он с совершенно серьезным видом, даже и не думая превращать все это в шутку. План заключался в том, чтобы прочитать все записки вслух и сжечь их при помощи свечей, стоящих зажженными в центре нашего круга.

Кристен первая прочитала свое пожелание. До этого она предупредила, что желать чего-то можно не себе, а своим любимым, и ее пожелание заключалось в том, чтобы Тристан осознал, что обладает выдающимися способностями и использовал их. Тогда он станет тем, кем и должен стать, даже если при этом их пути разойдутся. Она сказала, что он невероятно талантливый музыкант. Все, включая и Тристана, выслушали ее в полнейшей тишине. После этого она подожгла свой листок.

Наступила очередь Тристана.

– Я желаю каждую ночь пристегивать Кристен наручниками к кровати, пока не буду вынужден посадить ее на самолет до Нью-Йорка, – сказал он.

Мы все покатились со смеху. Кристен же слегка разозлилась из-за того, что он валяет дурака, а может еще и потому, что он при всех заговорил о наручниках. Правда, затем Тристан вдруг стал серьезным как никогда.

– Ладно. Слушайте, вот что я написал на самом деле. – Сначала он процитировал одного из участников своей второй любимой группы The Ramones: «Мы сами для себя вечный источник молодости». Мое пожелание – пусть, пока мы живы, так будет всегда. Мы будем взрослеть и стариться, но я хочу, чтобы мы никогда не изменили самим себе, никогда не постарели душой настолько, чтобы забыть, какими мы были сегодня, все вместе.

Думаю, пожелания Кристен и Тристана ясно показывают, чем они отличаются друг от друга. Кристен хочет повзрослеть и достигнуть чего-то большего, Тристан же считает, что ценнее всего молодость и то, какой он сейчас. Опустив листок в огонь свечи, он добавил:

– И еще… Я влюблен в прекрасную женщину и молю о том, чтобы пережить ее потерю и чтобы она вернулась ко мне, если сможет.

Кристен вытерла слезы рукавом и тихо произнесла:

– Твоя очередь, Натали.

Натали не прочитала свое пожелание вслух. Она многозначительно посмотрела Ханне в глаза и сожгла свой листок.

– Теперь мои пожелания, – сказала Ханна, опустив взгляд на свой лист. – У меня их несколько. Я хочу, чтобы бабушке стало лучше. Чтобы тени перестали расти. Чтобы люди перестали злиться. Чтобы в мире можно было безбоязненно любить того, кого хочешь. Чтобы однажды я набралась достаточно храбрости и спела перед всеми. Чтобы Бадди, мой любимый конь и дорогой друг, испил живой воды и никогда не умер.

Ханна поцеловала свой листок и сожгла его.

Настала моя очередь. Наверное, я немного запьянела от пунша, но мое пожелание казалось мне очень, очень важным. Мне хотелось прочесть его вслух, но я не смогла. Открыла рот, а в горле пересохло. Поэтому я подожгла листок и смотрела, как его пожирает пламя.

Остался Скай. Он, конечно же, тоже не прочитал своего пожелания вслух, но когда опустил листок к огню, тот не занялся весь, как должен бы был, а часть его оторвалась и полетела прямо на меня! Я вовремя шарахнулась в сторону. Все закричали: «Пожар!», и Тристан выплеснул на листок свой пунш. Тот вспыхнул на секунду и потух, а мое платье от пунша промокло.

– Вот черт! – выругался Скай, и мы все истерично захохотали.

– Видать, пожелание у тебя там огого, приятель! – подколол Ская Тристан.

Интересно, что же он пожелал?

После этого наступила моя любимая часть того вечера. Мы танцевали под Sweet Child O’Mine в гостиной с множеством окон, откуда были видны городские звезды-огни. Натали кружила Ханну, Тристан – Кристен, а меня – Скай, и хотя танцор он не очень умелый, это было здорово. А потом, отпустив своих партнеров, мы все вместе танцевали и пели так, словно эта ночь – все, что у нас есть, все, что нам нужно. Если бы это было возможно, я бы осталась в ней навсегда.

Когда часы пробили полночь, мы радостно закричали и поцеловались. И знаете что? Ханна выбросила вперед руки, откинула голову назад и, видимо, позабыв обо всех своих страхах, притянула к себе Натали.

Я поцеловала Ская. Он убрал с моего лица прядь влажных после танца и пуншевого душа волос и прошептал мне на ухо, во второй раз за все это время: «Я тебя люблю». Он произнес это с надрывом – уверенно, но так, будто слова эти дались ему с болью. Мне захотелось навсегда застыть в этом мгновении, с его шепотом в ушах. Я отдала бы ему всю себя без остатка, если бы он того захотел.

Песня закончилась, и Тристан поставил ее заново, а Кристен перевела часы на три минуты назад. И мы по новой встретили полночь поцелуями и объятиями, и повторяли это снова и снова, пока не рухнули, обессилев от танцев.

Я все пила и пила пунш, и, наверное, выпила лишнего, потому что когда музыка наконец остановилась, мир вокруг меня продолжал кружиться.

Натали с Ханной уснули, переплетясь телами, на диване, а Кристен с Тристаном ушли спать в ее комнату. Не чувствуя себя усталой, я сказала Скаю, что мне нужно подышать свежим воздухом. Мы вышли на балкон и склонились над раскинувшимся внизу городом.

– Что ты загадал, Скай? – спросила я.

Он несколько секунд смотрел на меня, решая, отвечать или нет.

– Если я тебе скажу о своем пожелании, ты расскажешь мне о своем?

Я кивнула.

– Мое желание – вновь научиться испытывать чувства, подобным тем, что я испытал в одиннадцать лет, когда папа взял меня с собой на концерт The Stones. Я тогда еще не увлекался музыкой, но что-то тем вечером зацепило меня. Я пожелал, чтобы моя ненависть к отцу не затмевала память о том чувстве и не лишала меня возможности испытать его как-нибудь снова.

– А что это за чувство?

– Не знаю. Любовь к чему-то настолько сильная, что вызывает желание творить. Что-то создавать. Мне было одиннадцать. Не думаю, что я тогда мог понять это чувство, но я точно знал, что это самый лучший вечер в моей жизни.

Мне захотелось обнять его сердце своим и укрыть ото всех бед.

– Ты будешь замечательным писателем и обязательно создашь что-нибудь потрясающее.

Скай улыбнулся.

– Твоя очередь. Что пожелала ты?

– В двух словах не объяснишь. Мое пожелание связано со стихотворением Джона Китса, которое мы читали на уроке английского. Мне не давала покоя строчка: «В прекрасном – правда, в правде – красота». Я долго размышляла над ней, пытаясь понять ее значение, а тут вдруг, глядя на вас всех, записывающих свои пожелания, кажется, поняла. Я написала на своем листке: «Правда, какова бы она ни была – прекрасна. Даже если она страшная или плохая. Она красива и светла по своей сути. Правда делает тебя самим собой. А я хочу быть собой».

Закончив, я ждала, что скажет на это Скай, но он с минуту просто молча смотрел на меня.

– Красиво сказано, – наконец ответил он, – но, если честно, я не совсем тебя понял. Какой страшной правды ты боишься?

Я пожала плечами. Я думала, он поймет. Думала, что этих слов будет достаточно, чтобы передать ему то, чего я сказать не могу.

– Не знаю, – отозвалась я.

– Если ты хочешь быть самой собой, то можешь рассказать мне все что угодно. Я хочу знать истинную тебя.

Я бы с радостью рассказала ему, но моя история началась так давно. Она не умещается у меня на языке, не умещается даже в уме. Эта история началась, когда я обнаружила, как все может в одночасье рухнуть. Когда неожиданно обнаружила, что Мэй уже не в силах меня защитить. Она началась, когда понимание этого было печальней всего на свете.

Я унеслась мыслями прочь, и меня внезапно прошило осознание: Мэй больше нет. Я пыталась оттолкнуть реальность, но ее непосильная тяжесть душила, не давая дышать.

– Лорел, – позвал меня Скай, – поговори со мной. Перестань уходить в себя. Скажи мне что-нибудь. Ну хоть что-нибудь!

Мир снова кружился вокруг. Я проваливалась в прошлое, и оно занимало место настоящего, но хуже всего было невыносимое чувство вины. Я должна была избавиться от него. Должна была найти Мэй.

– Хорошо, – выдавила я. – Я расскажу тебе секрет. – Наклонившись к Скаю, я прошептала: – Я – фея.

Скай выразительно поднял брови.

– Не веришь мне, да? Тогда смотри, я тебе покажу. – Я забралась на низкую стену у края балкона. – Закрой глаза, и я полечу. – Я не слушала голос на краю сознания, который шептал: «Крылья есть только у твоей сестры». Нет, он меня разозлил.

– Спускайся оттуда, Лорел! – Cловно издалека донеслись до меня слова Ская.

– Нет. Я хочу летать. Хочу летать как Мэй, – ответила я и разрыдалась.

Скай подошел ко мне, схватил и стащил со стены. Я пыталась ударить его, чтобы вырваться. И еще раз, и еще. Но он крепко держал меня, не отпуская, не давая мне двигаться. Обессилев, я обмякла в его руках, и тогда он поднял мое лицо и сказал:

– Я не смогу так, Лорел. Я не смогу быть с тобой, если ты будешь вести себя так.

– Вести себя как? Как я себя веду?

– Как твоя сестра, – ответил он.

– Ты не знаешь, какая она была. Ты совсем ее не знал. – Я замолчала, а затем тихо спросила: – Как хорошо ты ее знал?

Скай лишь покачал головой.

– Идем. Тебе нужно поспать.

Внезапно я почувствовала себя ужасно уставшей, напуганной и пристыженной. Я физически ощущала, как все плохое и дурное во мне, как все, что я не должна была бы чувствовать, вся моя злость на сестру, устремились на поверхность. Я послушно пошла следом за Скаем в дом и легла на диван. Принеся мне воды, он сказал:

– Я поеду домой.

От понимания того, что я все испортила, у меня все внутри сжалось.

– Пожалуйста, не оставляй меня, – взмолилась я.

– Я устал, – ответил он.

– Скай… Мэй не была такой. Она не специально это сделала. Она была хорошей. Она была не такой, как я.

– Хорошо, Лорел, – кивнул он.

– Ты же знаешь, какой хорошей она была, да?

Скай прищурился, глядя на меня, будто не был уверен, на кого сейчас смотрит.

– Скажи «да», – исступленно просила я.

– Да, – подтвердил он, но тут же добавил: – Она не была идеальной.

Я бы закричала, что он ошибается, но меня подвел голос. Я лежала на диване, провожая Ская взглядом, и его слова эхом отдавались у меня в голове. Я слышала их всю ночь, пока меня не одолел сон, в котором мне снилась сестра. Она вернулась, и ее целые и невредимые крылья красиво переливались. Мэй сказала, что не умерла, а лишь ненадолго улетала.

Я звонила этим утром Скаю, но он не ответил.

Искренне ваша,

Лорел