Глава 5

Мы совершенствуемся с каждым днем.

Станты у нас все лучше. Мы становимся сосредоточеннее. Эмили наконец-то делает обратное сальто. Которое, как мы думали, у нее никогда не получится, с ее-то буферами. Мы становимся сильнее, учимся ощущать друг друга, чувствовать, что нужно сделать, чтобы не упасть.

По ночам, лежа в постели, я слышу стук наших ног, приземляющихся на мат; этот звук пробирает меня насквозь, проникает в самое сердце.

Я чувствую, как под кожей наливаются мышцы. Я даже начала есть, ведь иначе не справиться с головокружением. В первую неделю я дважды грохнулась в обморок на алгебре, а на следующей даже ударилась лбом о парту – ШМЯК!

Так не пойдет, говорит тренер.

– С беговой дорожки в класс, и рассчитываешь продержаться до обеда на одной диет-коле? – накидывается она на меня в кабинете школьной медсестры. Она так стремительно врывается туда, что даже широкоплечая сестра Вэнс отскакивает в сторону, хотя тренер вдвое ее меньше.

Вывернув мою сумку, она швыряет в меня пакетик леденцов без сахара.

Я поспешно бросаю их в мусорное ведро.

– Не волнуйся, – говорит она. – Никто не растолстеет под моим присмотром.

И я начинаю есть. Сначала омлет из белков с миндалем и шпинатом. Шпинатные листья липнут к зубам, как лепестки увядших лилий. Это самая унылая еда в мире. К тому же, я слишком привыкла к леденцам, которыми можно было похрустеть в любое время дня и ночи. Во рту круглые сутки было сладко.

Зато я чувствую, как крепнет мое тело. Оно становится упругим и подтянутым, как у нее, а талия – такой же узкой.

Я копирую ее балетную походку, стараюсь так же выворачивать стопы. Интересно, она занималась балетом? Легко представить ее с волосами, собранными в тугой пучок, и выступающими ключицами.

Мы все начинаем копировать ее походку.

Кроме Бет, конечно же, и некоторых других. Тейси Шлауссен, например. Этих, наоборот, все сильнее притягивает хмурый, исподлобья, взгляд бывшего капитана. Бет одергивает юбку и крадется к стайке первокурсниц, наблюдающих за нами с трибун. У одной девчонки носки с помпонами. Бет отрывает помпон и медленно опускает его на дно пластикового стаканчика с кока-колой.

Вот чем она занимается, пока мы трудимся, чтобы стать сильнее и красивее.

Джорди Бреннан бежит по полю. В его наушниках негромко бренчат гитары.

Я слежу за ним уже четыре дня. Стою, спрятавшись под трибунами, держась за металлическую опору. Стою так, сжимая и разжимая пальцы.

– С каких пор тебе нравятся кривоносые, Эдди-Фэдди? – спрашивает Бет.

– Не знаю, – отвечаю я. Ногти впиваются в ладонь.

– А в чем прикол-то? – спрашивает она. – Он тупой, как пробка.

Она щелбанит алюминиевую трубу, но та не звенит.

– А кажется таким задумчивым, – я приподнимаюсь на носочках, чувствуя себя глупенькой чирлидершей. – Как будто действительно задумывается о жизни и все такое.

– Задумывается он, как же, – Бет туже стягивает хвостик. – Знаю я эти глубокие раздумья о новой модели кроссовок.

Я так и не рассказала ей о нашем с тренером разговоре. Не хотела, чтобы она знала, что тренер меня подвезла.

Бет выбирается из-под трибун и останавливается на краю беговой дорожки.

Джорди Бреннан бежит мимо, и меня пробирает дрожь, я чувствую укол возбуждения.

– Джорди Бреннан, – громко и отчетливо зовет Бет. – Иди сюда!

Он пробегает мимо, потом тормозит, разворачивается и вразвалочку подходит к нам. Во мне все ликует.

– Ага, – говорит он. Я вижу, что глаза у него цвета сукна на покерном столе. И совершенно пустые.

– Джорди Бреннан, – говорит Бет и выбрасывает сигарету, – тебе сегодня повезло.

Через пятнадцать минут мы сидим в его помятой «малибу». Бет приказывает Джорди ехать к магазину на Ройстон-Роуд, где наши футболисты всегда покупают пиво. Угрюмый мужик за прилавком берет пять баксов только за пластиковый пакет.

Мы берем пиво в литровых бутылках (я их терпеть не могу: не успеваешь допить до половины, а пиво уже теплое и кислое, как помои) и едем в ущелье Саттон-Ридж, к обрыву, с которого прошлой весной прыгнула девчонка.

Ей было семнадцать и ее бросил парень.

А Рири сидела внизу в машине с Блейком Барнеттом и все видела.

Рири говорила, что как раз перед тем, как девушка прыгнула, из-за водонапорной башни выпорхнула ушастая сова, и они с Блейком подняли глаза к вершине.

Если верить страшилкам, которыми нас пугали в детстве на Хэллоуин, это место населено призраками мертвых индейских дев из племени апачей. Несчастные бросались в это ущелье от неразделенной любви к вероломным белым мужчинам.

Рири и Блейк видели все от начала до конца.

Блейк даже узнал девчонку. Она училась в Сент-Реджис. Он хотел окликнуть ее, но не решился.

Та стояла спиной к обрыву, раскинув руки, и быстро пятилась к краю.

Рири видела, как все произошло.

Потом она признавалась, что это было ужасно, но и прекрасно по-своему.

Еще бы, спрыгнуть с такой невероятной высоты в темные заросли на дне ущелья.

Многие из нас смотрели в эту пропасть в те дни, когда нас раздирали душевные муки. Правда, мои страдания еще никогда не были столь сильны, чтобы меня потянуло на дно, но сейчас я понимаю, что зарекаться не стоит.

Бет поднимается на самый край скалы, хлещет пиво из бутылки и выглядит при этом на удивление мило. А Джорди склоняется ко мне и полчаса, а то и больше, мокро целует в губы.

Он говорит, что для него это место особенное.

Он иногда приходит сюда по вечерам, играет на гитаре и забывает обо всем.

– Наверное, для тебя чирлидинг – то же самое, – говорит он.

А потом он начинает осторожно гладить меня. Его большие пустые глаза с длинными, как у девчонки, ресницами, крепко зажмурены. Как странно у него нос свернут вправо, как будто сломан.

– Она красивая, да, Джорди? – голос Бет звучит, как шум волн откуда-то издали. – Красивая, когда смотрит тебе в глаза?

Я целую его щеку, горбинку на носу, и он вздрагивает.

Его ресницы щекочут меня, у него грубые и сильные мужские руки, и я чувствую, какой восторг и удивление вызывает у него все происходящее.

Это так глубоко трогает меня, что мне начинает казаться, что сегодняшний день – один на миллион. Сгущаются фиолетовые сумерки, и я, должно быть, пьяна, потому что слышу где-то вдали голос Бет, и та говорит какие-то странные вещи, спрашивает, чувствую ли я себя иначе. Чувствую ли я себя любимой.

Позже тем же вечером приходит короткое эсэмэс от Джорди Бреннана, в котором он осторожно намекает на продолжение. Но чувство, что переполняло меня там, на краю обрыва, уже испарилось.

Как легко было завоевать его. И как скучно. Мне знакомы все тонкости и хитрости этой игры, в которой особых тонкостей и хитростей-то нет.

Мне не терпится рассказать обо всем тренеру. Интересно, что она скажет?

Потом звонит Бет. Мы обе еще не совсем протрезвели и долго болтаем.

Бет спрашивает, помню ли я, как мы когда-то давно придумали игру. Мы повисали на гимнастической лесенке, переплетаясь ногами, и старались провисеть так как можно дольше, и вскоре уже никто не мог побить наш рекорд. Даже мы сами. И я, и она могли висеть сколь угодно долго, поэтому договаривались отпускать руки на счет три, но Бет всегда жульничала и не разжимала рук. Она болталась на перекладине, а я стояла внизу и улыбалась в ответ на ее усмешку, и у меня была щербинка меж зубов, которая исчезла после того, как я стала носить брекеты.

Бет несвойственна ностальгия, но она пьяна и, похоже, сходила за добавкой – приложилась к коньяку миссис Кэссиди. Может, захандрила после сегодняшней прогулки в ущелье. А может, не в прогулке дело.

– Кошмар, что все так меняется, оглянуться не успеешь, – говорит она. – Но вот ты – нет.

На следующий день, заметив меня на парковке, тренер кивает и улыбается краешком губ.

Готовясь обо всем ей рассказать, я ощущаю странную гордость за себя. Как будто она попросила меня выполнить стант – «покажи-ка мне «колыбельку», Эдди. Так, руки вверх…» – и вот я уже в воздухе, ноги вытянуты, как стрела, и мощная дрожь сотрясает лодыжки, колени, бедра, когда я приземляюсь на жесткий пол.

И вот я все ей выкладываю, а руки бессознательно тянутся к губам, как будто мне трудно говорить. А я тут замутила с Джорди. С Джорди Бреннаном. Как вы и сказали.

– А это кто, напомни? – спрашивает она.

Внутри у меня что-то обрывается. Кто это?

– Он бегает трусцой на футбольном поле, – говорю я с нажимом. – Вы сами на него внимание обратили. У него еще шорты с черепами. И горбинка на носу.

Она смотрит на меня и молчит.

– И как он, хорошо целуется? – спрашивает тренер, но я так и не могу понять, вспомнила она его или нет.

Я не отвечаю.

– Сразу с языком? – уточняет она.

Я решаю, что мне это послышалось.

– Или уговаривать пришлось? – с лукавой улыбкой произносит она.

– Все было не так.

Она что, издевается надо мной?

– Ну и как? – уже серьезнее спрашивает она. – Понравилось?

– Не знаю. – Я не смотрю ей в глаза. Мои щеки пылают. Как будто я беседую с парнем, причем старше меня и из другой школы. – Не знаю, хочу ли продолжения.

Она смотрит на меня и кивает, будто я сказала что-то толковое.

– Ты умная девочка, Эдди, – говорит она, и после паузы добавляет: – Эти мальчики до добра не доводят.

Киваю в ответ, а сама думаю об этом слове – «мальчики». Ведь кто такой Джорди Бреннан, как не мальчик? Мальчишка. Даже не парень.

А вот тренер замужем за мужчиной. Она в них разбирается. Бог знает, сколько их у нее было.

Ключи звякают у нее в руке, она садится в машину.

Смотрит на меня сквозь стекло, подмигивает, как будто у нас с ней появился секрет. Как будто теперь у нас есть что-то общее.

И я чувствую, что мы стали немного ближе.