В тот самый день, когда Флер освободилась от обязанностей сиделки, к ней явилась совершенно неожиданная посетительница. Флер, правда, сохранила о ней смутное воспоминание, неразрывно связанное со днем своей свадьбы, но никак не предполагала снова с ней увидеться. Услышав слова лакея: «Мисс Джун Форсайт, мэм», и обнаружив ее перед картиной Фрагонара, она как будто пережила легкое землетрясение.

При ее появлении серебристая фигурка обернулась и протянула руку в нитяной перчатке.

– Неглубокая живопись, – сказала она, указывая на картину подбородком, – но комната ваша мне нравится. Прекрасно подошла бы для картин Харолда Блэйда. Вы знаете его работы?

Флер покачала головой.

– О, а я думала, всякий... – маленькая женщина запнулась, словно увидала край пропасти.

– Что же вы не сядете? – сказала Флер. – У вас попрежнему галерея около Корк-стрит?

– О нет, там место было никудышное. Продала за половину той цены, которую заплатил за нее отец.

– А что сталось с этим польским американцем – Борис Струмо... дальше не помню, – в котором вы приняли такое участие?

– Ах, он? Он погиб безвозвратно. Женился и работает только для заработка. Получает большие деньги за картины, а пишет гадость. Так, значит, Джон с женой... – она опять запнулась, и Флер попробовала заглянуть в ту пропасть, над которой Джун занесла было ногу.

– Да, – сказала она, твердо глядя в бегающие глаза Джун. – Джон, по-видимому, совсем расстался с Америкой. Не могу себе представить, как с этим примирится его жена.

– А, – сказала Джун, – Холли говорила мне, что и вы побывали в Америке. Вы там виделись с Джоном?

– Почти.

– Как вам понравилась Америка?

– Очень бодрит.

Джун потянула носом.

– Там картины покупают? То есть как вы думаете, у Харолда Блэйда были бы шансы продать там свои работы?

– Не зная его работ...

– Ну, конечно, я забыла; так странно, что вы их не знаете.

Она наклонилась к Флер, и глаза ее засияли.

– Мне так хочется, чтобы он написал ваш портрет – получилось бы изумительное произведение. Ваш отец непременно должен это устроить. При вашем положении в обществе. Флер, да еще после прошлогоднего процесса, Флер едва заметно передернуло, – бедный Харолд сразу мог бы создать себе имя. Он гениален, – добавила Джун, нахмуря лоб, – обязательно приходите посмотреть его работы.

– Я с удовольствием, – сказала Флер. – Вы уже видели Джона?

– Нет. Жду их в пятницу. Надеюсь, что она мне понравится. Мне обычно все иностранцы

нравятся, кроме американцев и французов; то есть, конечно, бывают исключения.

– Ну разумеется, – сказала Флер. – Когда вы бываете дома?

– Харолд уходит каждый день от пяти до семи – ведь он работает у меня в студии. Лучше я вам покажу его картины, когда его не будет; он такой обидчивый, как всякий истинный гений. Я еще хочу, чтобы он написал портрет жены Джона. Женщины ему особенно удаются.

– В таком случае, может быть, лучше сначала Джону познакомиться с ним и с его работами?

Джун уставилась было на нее, потом быстро перевела взгляд на картину Фрагонара.

– Когда мне ждать вашего отца? – спросила она.

– Может быть, я лучше сама зайду сначала?

– Сомсу обычно нравится не то, что хорошо, – задумчиво произнесла Джун. – Но если вы ему скажете, что хотите позировать, он, конечно... он вас вечно балует.

Флер улыбнулась.

– Так я зайду. Скорее на будущей неделе. – И мысленно добавила: «А скорей всего в пятницу».

Джун собралась уходить.

– Мне нравится ваш дом и ваш муж. Где он?

– Майкл? Наверно, в трущобах. Он сейчас увлечен проектом их перестройки.

– Вот молодец. Можно взглянуть на вашего сына?

– Простите, у него только что кончилась корь.

Джун вздохнула.

– Много времени прошло с тех пор, как я болела корью. Отлично помню, как болел Джон. Я тогда привезла ему книжки с приключениями, – она вдруг взглянула на Флер. – Вам его жена нравится? По-моему, глупо так рано жениться. Я все говорю Харолду, чтоб не женился, – с браком кончается все интересное. – Ее бегающий взгляд добавил: «Или начинается, а я этого не испытала». И вдруг она протянула Флер обе руки.

– Ну, приходите. Не знаю, понравятся ли ему ваши волосы!

Флер улыбнулась.

– Боюсь, что не смогу их отрастить для его удовольствия. А вот и папа идет! – Она видела, как Сомс прошел мимо окна.

– Без большой нужды я бы не стала с ним встречаться, – сказала Джун.

– Думаю, что это и его позиция. Если вы просто выйдете, он не обратит внимания.

– О! – сказала Джун и вышла.

Флер из окна смотрела, как она удаляется, словно ей некогда касаться земли.

Через минуту вошел Сомс.

– Что здесь понадобилось этой женщине? – спросил он. – Она как буревестник.

– Ничего особенного, милый. У нее новый художник, которого она пытается рекламировать.

– Опять какой-нибудь «несчастненький». Всю жизнь она ими славилась, с тех самых пор... – Он запнулся, чуть не произнеся имя Босини. – Только тогда и ходит, когда ей что-нибудь нужно. А что получила?

– Не больше, чем я, милый.

Сомс замолчал, смутно сознавая, что и сам не без греха. И правда, к чему куда-нибудь ходить, если не затем, чтобы получить что-нибудь? Это один из основных жизненных принципов.

– Я ходил взглянуть на эту картину Морланда, – сказал он, – несомненно оригинал... Я, собственно, купил ее, – и он погрузился в задумчивость...

Узнав от Майкла, что у маркиза Шропшир продается Морланд, он сразу же сказал:

– А я и не собирался его покупать.

– Я так понял, сэр. Вы на днях что-то об этом говорили. Белый пони.

– Ну конечно, – сказал Сомс. – Сколько он за него просит?

– Кажется, рыночную цену.

– Такой не существует. Оригинал?

– Он говорит, что картина никогда не переходила из рук в руки.

Сомс задумался вслух: – Маркиз Шропшир, кажется, дед той рыжей особы?

– Да, но совсем ручной. Он говорил, что хотел бы показать его вам.

– Верю, – сказал Сомс и замолк...

– Где этот Морланд? – спросил он через несколько дней.

– В доме маркиза, сэр, на Керзон-стрит.

– О! А! Ну что ж, надо посмотреть.

После завтрака на Грин-стрит, где он жил до сих пор, Сомс прошел на Керзон-стрит и дал лакею карточку, на которой написал карандашом: «Мой зять Майкл Монт говорил, что вы хотели показать мне вашего Морланда».

Лакей вернулся и распахнул одну из дверей со словами:

– Пожалуйте сюда, сэр. Морланд висит над буфетом.

В громадной столовой, где даже громоздкая мебель казалась маленькой, Морланд совсем пропадал между двумя натюрмортами голландского происхождения и соответствующих размеров. Композиция картины была проста – белая лошадь в конюшне, голубь подбирает зерно, мальчик ест яблоко, сидя на опрокинутой корзине. С первого же взгляда Сомс убедился, что перед ним оригинал и даже не реставрированный – общий тон был достаточно темный. Сомс стоял спиной к свету и внимательно разглядывал картину, На Морланда сейчас не такой большой спрос, как раньше; с другой стороны, картины его своеобразны и удобного размера. Если в галерее не так много места и хочется, чтоб этот период был представлен, Морланд, пожалуй, выгоднее всего после Констэбля – хорошего Крома-старшего дьявольски трудно найти. А Морланд – всегда Морланд, как Милле – всегда Милле, и ничем иным не станет. Как все коллекционеры периода экспериментов, Сомс снова и снова убеждался, что покупать следует не только то, что сейчас ценно, но то, что останется ценным. Те из современных художников, думал он, которые пишут современные вещи, будут похоронены и забыты еще раньше, чем сам он сойдет в могилу; да и не мог он найти в них ничего хорошего, сколько ни старался. Те из современных художников, которые пишут старомодные вещи а к ним принадлежит большая часть академиков, – те, конечно, осмотрительнее; но кто скажет, сохранятся ли их имена? Нет. Безопасно одно покупать мертвых, и притом таких мертвых, которым суждено жить. А так как Сомс не был одинок в своих выводах, то тем самым большинству из живых художников была обеспечена безвременная кончина. И действительно, они уже поговаривали о том, что картин сейчас не продать ни за какие деньги.

Он разглядывал картину, сложив пальцы наподобие трубки, когда послышался легкий шум; и, обернувшись, он увидел низенького старика в диагоналевом костюме, который точно так же разглядывал его самого.

Сомс опустил руку и, твердо решив не говорить «ваша светлость» или что бы там ни полагалось, сказал:

– Я смотрел на хвост – не плохо написан.

Маркиз тоже опустил руку и взглянул на визитную, кар – точку, которую держал в другой.

– Мистер Форсайт? Да. Мой дед купил ее у самого художника. Сзади есть надпись. Мне не хочется с ним расставаться, но время сейчас трудное. Хотите посмотреть его с обратной стороны?

– Да, – сказал Сомс, – я всегда смотрю на обратную сторону.

– Иногда это лучшее, что есть в картине, – проговорил маркиз, с трудом снимая Морланда.

Сомс улыбнулся уголком рта; он не желал, чтобы у этого старика создалось ложное впечатление, будто он подлизывается.

– А сказывается наследственность, мистер Форсайт, – продолжал тот, нагнув голову набок, – когда приходится продавать фамильные ценности.

– Я могу и не смотреть с той стороны, – сказал Сомс, – сразу видно, что это оригинал.

– Так вот, если желаете приобрести его, мы можем сговориться просто как джентльмен с джентльменом. Вы, и слышал, в курсе всех цен.

Сомс нагнул голову и посмотрел на обратную сторону картины. Слова старика были до того обезоруживающие, что он никак не мог решить, надо ли ему разоружаться.

«Джордж Морланд – лорду Джорджу Феррару, – прочел он. – Стоимость 80 – получена. 1797».

– Титул он получил позднее, – сказал маркиз. – Хорошо, что он уплатил Морланду, – великие повесы были наши предки, мистер Форсайт; то было время великих повес!

От лестной мысли, что «Гордый Досеет» был великий повеса, Сомс слегка оттаял.

– И Морланд был великий повеса, – сказал он. – Но в то время были настоящие художники, можно было не бояться покупать картины. Теперь не то.

– Ну не скажите, не скажите, – возразил, маркиз, – еще есть чего ждать от электрификации искусства. Все мы захвачены движением, мистер Форсайт.

– Да, – мрачно подтвердил Сомс, – но долго на такой скорости не удержаться – это неестественно. Скоро мы спять остановимся.

– Вот не знаю. Все же нужно идти в ногу с веком, не правда ли?

– Скорость – это еще не беда, – сказал Сомс, сам на себя удивляясь, если только она приведет куда-нибудь.

Маркиз прислонил картину к буфету, поставил ногу на стул и оперся локтем о колено.

– Ваш зять говорил вам, зачем мне нужны деньги? Он задумал электрифицировать кухни в трущобах. Какникак, мистер Форсайт, мы все же чище и гуманнее, чем были наши деды. Сколько же, вы думаете, стоит эта картина?

– Можно узнать мнение Думетриуса.

– Этого, с Хэймаркета? Разве он лучше осведомлен, чем вы?

– Не сказал бы, – честно признался Сомс. – Но если бы вы упомянули, что картиной интересуюсь я, он за пять гиней оценил бы ее и, возможно, сам предложил бы купить ее у вас.

– Мне не так уж интересно, чтобы знали, что я продаю картины.

– Ну, – сказал Сомс, – я не хочу, чтобы вы выручили меньше, чем могли бы. Но если бы я поручил Думетриусу достать мне Морланда, больше пятисот фунтов я бы не дал. Предлагаю вам шестьсот.

Маркиз вздернул голову.

– Не слишком ли щедро? Скажем лучше – пятьсот пятьдесят?

Сомс покачал головой.

– Не будем торговаться, – сказал он. – Шестьсот. Чек можете получить теперь же, и я заберу картину. Будет висеть у меня в галерее, в Мейплдерхеме.

Маркиз снял ногу со стула и вздохнул.

– Право же, я очень вам обязан. Приятно думать, что она попадет в хорошую обстановку.

– Когда бы вам ни вздумалось приехать посмотреть на нее...

Сомс осекся. Старик одной ногой в могиле, другой в палате лордов (что, впрочем, почти одно и то же) – да разве ему захочется ехать!

– Это было бы прелестно, – сказал маркиз, глядя по сторонам, как того и ждал Сомс. – У вас там есть своя электростанция?

– Есть, – и Сомс достал чековую книжку. – Будьте добры сказать, чтобы вызвали такси. Если вы немного сдвинете натюрморты, ничего не будет заметно.

Прислушиваясь к отзвуку этих мало убедительных слов, они произвели обмен ценностями, и Сомс, забрав Морланда, в такси вернулся на Грин-стрит. Дорогой он подумал, не надул ли его маркиз, предложив сговориться как джентльмен с джентльменом. Приятный в своем роде старик, но вертляв, как птица, и так зорко поглядывает, сложив пальцы трубкой...

И теперь, в гостиной у дочери, он сказал:

– Что я слышу, Майкл занялся электрификацией кухонь в трущобах?

Флер улыбнулась; иронический оттенок ее улыбки не понравился Сомсу.

– Майкл по уши увяз.

– В долгах?

– О нет, увлекается трущобами, как раньше – фоггартизмом. Я почти не вижу его.

Сомс мысленно ахнул. Ко всем его мыслям о ней примешивался теперь Джон Форсайт. Правда ли ее огорчает, что Майкл поглощен общественной жизнью, или она притворяется и видит в этом только предлог, чтоб жить своей личной жизнью?

– О трущобах, конечно, пора подумать, – сказал он. – И ему нужно чем-нибудь заняться.

Флер пожала плечами.

– Майкл не от мира сего.

– Этого я не знаю, – сказал Сомс, – но он довольнотаки... э-э... доверчив.

– О тебе этого нельзя сказать, папа, правда? Мне ты ни капельки не доверяешь.

– Не доверяю! – растерялся Сомс. – Почему?

– Почему!

С горя Сомс воззрился на Фрагонара. Ох, хитра! Догадалась!

– Джун, верно, хочет, чтоб я купил какую-нибудь картину, – сказал он.

– Она хочет, чтобы ты заказал мой портрет.

– Вот что? Как фамилия ее «несчастненького»?

– Кажется. Блэйд.

– Никогда не слышал.

– Ну, так, наверно, услышишь.

– Да, – пробормотал Сомс, – она как пиявка. Это в крови.

– В крови Форсайтов? Значит, и ты и я такие, милый?

Сомс отвел взгляд от картины и в упор посмотрел в глаза дочери.

– Да, и ты и я.

– Вот хорошо-то, – сказала Флер.