Глава четырнадцатая. Правда Веры

Человеком, про которого говорит Виктор, оказался батюшка, приехавший служить в деревню из самой Франции. Но я уже кое-что знал о разладе в церковном мире, а потому прямо высказал свои опасения:

– Вить, а ты в нем уверен? Они же твоего митрополита Сергия не особенно признают, как я слышал. Кроме того, до меня доходили вести, что часть духовенства зарубежной Русской церкви поддерживает Гитлера. А вдруг ты ему что расскажешь, а завтра здесь будет взвод гренадеров?

– Вот не знаешь человека, а уже плохо о нем говоришь. Отец Николай из фронтовиков, что с германцем в ту войну бился. Надежный человек. Раньше служил в Чехословакии, после оккупации был арестован гестапо. Но Бог миловал, выпустили в прошлом году, как Гитлер стал готовиться на СССР напасть. Батюшка – человек, сильный духом, волевой, а немцев однозначно считает завоевателями.

– А что ж он сюда приехал, к немцам под бочок?

– Дурень ты! Он на Родину вернулся, чтобы быть с народом, людям православным оказать помощь в трудную минуту.

– Ну и чем он сможет нам помочь?

– Ну как чем? Ты ведь партизанить собрался, так? А людей надежных где возьмешь? У батюшки на исповеди люди открывают всю свою подноготную да заодно и про ближних говорят. Понятно дело, таинство исповеди есть таинство, но кто какой человек и как к немцам относится, вполне можно понять. Тем более наверняка найдутся такие, что будут хоть и священнику, а на других жаловаться. На тех, кто, к примеру, идейный коммунист и безбожник и немцев ненавидит. Про Господа с подобным человеком можно потолковать, а во всем остальном – тебе ведь и нужны люди, кто с нацистами драться хочет.

А с другой стороны, кто заподозрит православного священника в лояльности к «красным»? В подробности военных и политических операций его, понятно дело, посвящать не будут, но кое-что, кое-где, в общих чертах… Неосторожное слово, хвастовство, еще что-нибудь – а на деле вполне себе важная информация, так ведь? Наконец, на храм люди еду жертвуют, хлеб приносят освящать или на помин. Хлеб партизан откуда возьмет? И кто его вам печь будет без риска? А в церковь принесут без всяких проблем, и никто особо считать не будет, сколько его староста отнесет к себе на дальний кордон. Правильно я говорю?

– Правильно. Значит, священник будет нашим агентурным разведчиком, вербовщиком и снабженцем. Ты – связистом, кордон – перевалочным пунктом. Так?

– Выходит, что так.

– Добро. А где, говоришь, воевал отец Николай?

– О! Его боевой путь по-своему очень интересен. Отец Николай и по происхождению из духовенства, то есть поповский сын. Но в молодости делами Церкви интересовался не очень сильно, образование получил светское (окончил гимназию), на фронт бежал без отцовского благословления, о чем сильно жалеет. Отца никогда больше не видел… В войска попал вольноопределяющимся, служил в гарнизоне Осовецкой крепости.

– Ого! Вот это да!

– Что, нерусь французская, слышал про Осовец?

– Как же не слышал. Еще и учил, еще и проект по ее обороне делал!

…Оборона Осовецкой крепости – уникальный эпизод в истории мировой войны. И потому естественно, что наши преподаватели уделили ему особое внимание.

Позже эту контратаку окрестили «Атакой мертвецов»…

– Ну так вот, воевал тогда еще вольноопределяющийся Талабухин в гарнизоне крепости. В «поиске» добыл ценного «языка» и первое ранение, за что получил «Георгия», три месяца госпиталя и протекцию на поступление в школу прапорщиков. Стал офицером, продолжил воевать на Западном фронте, дослужился до штабс-капитана. Заслужил еще два креста, «Владимира» и «Станислава», наградное оружие – «Аннушку». А потом революция…

– В Гражданскую воевал?

– Да. У Юденича, что, кстати, положительно сказалось на отношении к отцу Николаю немцев: в Прибалтике германцы были единственными надежными союзниками белых формирований. Те отвечали взаимностью.

– И с такой биографией в священнослужители?

– А почему нет? Война и служение не мешают друг другу, наоборот: если человек на войне обретает веру, то это уже навсегда, без всяких сомнений и колебаний.

Подполковник Талабухин потерял всякую связь с семьей и был вынужден эмигрировать. На чужбине долго пытался найти себя, раздавленный свершившейся трагедией, постигшей его семью, народ и страну. Впрочем, тогда все были раздавлены. Немало офицеров с черной тоски кончили жизнь самоубийством. А наш батюшка пытался осознать, почему подобное случилось с нашей родиной. И сделал должный вывод.

– И какой же?

– А такой. Поражение белой армии, как и Гражданская война, как и падение самодержавия – все это было предрешено. И никакое мужество, самопожертвование, военный талант – ничто из этого не могло изменить предначертанного.

– Говоришь загадками, Виктор. Ну хорошо. Мне тоже на деле очень интересно, почему?

– Почему… Да потому, что люди веру утратили. Именно так. В храмы они ходили, службы для вида выстаивали, даже постились, даже думали, что верят.

Только ведь вера заключается не в том, чтобы соблюсти какие-то формальности.

…Началось это все еще более двухсот лет назад, в царствие императора Петра Первого. Тогда Россия круто преобразилась, и изменения эти были в первую очередь даже не внешние, а внутренние. Как говорят, каждая медаль имеет две стороны. Основали Петербург, по последнему слову реорганизовали армию, построили флот, страна получила доступ к торговле на Балтике. Русские выиграли две войны, подняли авторитет державы.

Но это лицевая, показушная сторона. А вот то, что протекало незаметно, – в Россию хлынули иноземцы, и их образ жизни с подачи государя стал образцом для подражания. Появились кабаки, пошла мода на курение, но это опять же только внешняя сторона.

Кто приезжал тогда в Россию? Голландцы, англичане, немцы – кто они в общем? Протестанты. Внутреннее мировоззрение которых очень отличается от нашего, православного. Но ведь на них равнялись верхи, начиная с императоров! За ними соответственно потянулось и остальное наше дворянство. И каков итог? На протяжении нескольких поколений полный отрыв от традиций, от собственной веры и народа.

К чему это привело? Люди перестали разговаривать на родном языке, чураясь его. Историю нашу переписали в угоду Западу – это я о Карамзине – что только укрепило просвещенную часть общества в осознании культурного лидерства Европы. Все стали считать, что саму государственность на Русь принесли европейцы – это я о Рюрике. Хотя последний был варягом, но ведь это же не национальная принадлежность, а образ жизни. Его можно сравнить с казачеством. Рюрик не был ни мурманом (норвежцем), ни даном (датчанином), ни свеем (шведом). Он был внуком Новгородского правителя, Гостомысла, и призван им на княжение как последний представитель мужской линии рода. Так-то. Карамзину, кстати, Ломоносов за его переписку истории морду бил, да все тщетно.

Историю переписали в угоду западничеству, процветающему в России. И к собственному народу дворяне стали относиться так же, как к ним относились на Западе. Барин на деревне до XIX века был маленьким царем, имеющим право казнить и миловать, причем казнить буквально. Людей обирали до последней нитки, чтобы купить себе дорогую безделушку, людей продавали, людей проигрывали в карты! Кстати, и сами карты – богопротивная игра, придуманная иудеями как символ Христового распятия. Не знал? То-то. Я тоже в свое время не знал.

Каждая масть в игре обозначает одну из четырех составляющих казни: черви – губка, впитавшая Его кровь, бубни – гвозди, которыми Его прибивали к Кресту, пики – копье, которым Его пронзили. И крести – сам Христос. Еще есть второе их название, трефы – с иврита – падаль. Так иудеи называли Сына Божьего. Потому в карты играть ни в коем случае нельзя, этим мы еще раз распинаем Христа, как, впрочем, и любыми другими грехами.

Аристократы сами не замечали, как теряют веру, как западные моды убивают в них сущность православных христиан. За пустую мелочь, за неосторожную шутку или наглый взгляд мужчины убивали друг друга на дуэлях. Ну вот посмотрел на тебя другой мужик не так, косо взглянул на твою жену. На деревне или у казаков за это морду били, но ведь не убивали же!

А самоубийства? Суд офицерской чести, который приговаривал человека к самоубийству, – но ведь это же самый тяжкий грех! Пускай человек совершил подлость, за которую, возможно, заслужил смерть. Расстреляйте! Зачем лишать его последней надежды на будущую жизнь? И ведь не только же офицеры сводили счеты с жизнью. Сколько было представителей дворянской молодежи, совершавших сей тяжкий грех из-за несчастной любви или для того, чтобы обратить на себя внимание?! И все это европейская мода… Еще и так бывало: какой-нибудь отец семейства, не сумевшей состояться в жизни, потерявший достаток, решает покончить жизнь самоубийством. Вот хотя бы для того, чтобы не видеть голодных глаз своих детей. Не спорю, когда страдают ближние, в том числе и по твоей вине, – это страшно. Но разве самоубийство в такой ситуации не являлось позорным бегством, разве такой мужчина не обрекал любимых на еще большие страдания и муки?

И что самое страшное, Церковь молчала. Точнее, та ее часть, которую представляет иерархия священнослужителей. Молчали батюшки, когда людьми торговали, когда разлучали венчанных супругов, что само по себе является страшным грехом. А почему молчали? А потому что священники были подчинены не духовным пастырям, а государству, Синоду. Потому что батюшки стали хорошо и сытно жить, и в структуру священнослужителей стали стремиться те, кто ищет себе теплого места. Все это стало причиной вырождения части духовенства.

Аристократия нищала, зато вес набирало купечество, промышленники. Это особая категория людей, всей своей натурой стремящихся к выгоде. Не буду спорить, среди них были и достойные, отзывчивые люди. Но даже и они, подчиняя себя, свои желания и стремления к личному обогащению, служили не Богу, а мамоне. А ведь рабочий класс сложился именно под их началом и то, что люди в большинстве своем трудились в тяжелейших условиях, влияло на их растущее недовольство. Оно обострялось тем паче что сами купцы в своих кутежах и гуляниях старались перещеголять друг друга, бросая в одночасье на ветер такие суммы, которые простые работники не могли накопить и за всю жизнь.

И ведь могли же по-другому! Нет, кто-то делал для своих работников какие-то послабления, оказывал им бесплатную медицинскую помощь, открывал при фабриках детские ясли и т. д. Но это были частные случаи меценатства, а не стабильная практика. В основном же рабочий класс жил хуже прочих, в том числе и крестьян.

Соответственно, видя беззакония и претерпевая несправедливости со стороны власть имущих, что давно уже потеряли истинную веру, обычные люди также начинали сомневаться и колебаться.

Вот и сложилась к царствованию Николая Второго такая ситуация, когда при общей видимости церковной жизни фактически за веру держались единицы. Что сама церковная жизнь свелась к соблюдению формальных обрядовых традиций, но при этом люди утратили саму суть веры, без числа нарушая заповеди. Возгордились без меры, забыли о человечности и помощи нуждающимся, жили только собственной выгодой, блудили… И в иерархии священнослужителей стало слишком много людей, чьи уста пускай и вещали правильные вещи, но поступки доказывали обратное.

Господь послал людям очистительные скорби, благодаря которым народ мог получить прощение. Вот она, основная причина тех ужасных войн, что сотрясают нашу землю. И ты скажешь, что это несправедливо, неправильно, что нельзя наказывать одного за грехи всех, и наоборот. Но на деле каждый получает воздаяния именно за свои деяния той мерой, которую заслужил. И разве несчастия и преждевременная смерть в земной жизни не стоят вечного пребывания в Царстве Божьем?

Все это тогда ясно понял еще подполковник Талабухин, все это прочувствовал сердцем, которое с детства растили в любви к Господу. А поняв, продолжил войну, только не с «красными», а с первопричиной всех наших скорбей – с грехом. Он выбрал служение Церкви.

– А теперь, получается, очередные искупительные скорби?

– Конечно. После Гражданской практически все отказались от веры. И тут уже не важно, делали это люди сознательно, огрубевшими сердцами отрекаясь от Бога и гоня его от себя, или же просто побоялись за него пострадать. Пусть неодинаково, но преступно и то, и другое. И тогда Господь послал нашему народу еще новое испытание – немцев. Точнее, попустил их нападение на нашу землю. Потому «внезапная» война, начавшаяся без объявления двадцать второго июня, была предрешена.

И сейчас решается, быть России или не быть. Если народ наш в сей страшный час обратится к вере, не убоится зла, вспомнит о Боге – он выстоит. Но если нет – Россия погибнет. Потому-то отец Николай здесь: Церковь должна разделить судьбу народа.

– Сильно сказано… То есть, если люди сейчас обратятся к Богу, они выстоят, так ведь?

– Конечно, о чем тебе и толкую.

– А если в дальнейшем снова станут грешить, то Господь пошлет очередные скорби?

– Люди никогда не перестанут грешить. Но ведь и грехи бывают разными. А в храмах искренне кающиеся получают отпущение своих грехов, причастием попаляя их. В храмах люди задумываются о своей грешной жизни, задумываются о спасении и борьбе за него. И когда пастыри словом и примером призывают людей жить праведно, а сами люди внемлют им и искореняют свои грехи, то тогда верующие спасаются любовью и благими деяниями. Но когда пастыри перестают верить в то, о чем проповедуют, когда люди приходят в Церковь лицемерить, то как же они смогут обрести спасение без скорбей? Как еще они задумаются о том, что грешны, и когда же еще они обратятся к Господу с искренней молитвой, идущей от сердца – которая есть ключ ко спасению?

И уж тем более, если храмы закроют, а от Бога откажутся – тогда уж нет совсем никакого шанса на спасение, кроме скорбей и болезней. И разница здесь будет заключаться лишь в их величине.

– Мрачновато.

– А ты думал.

– Скажи, Виктор, а как ты пришел к Богу?

– Это был долгий путь. Начало было положено еще в раннем детстве. Ведь детская вера самая крепкая и искренняя, она не задает вопросы – не зря же Иисус обещал спасение тем, кто будет верить в него, как ребенок. В храм меня тогда приводил отец.

Как же там было красиво… Великолепие образов и роскошные убранства летнего предела поражали воображение. Казалось, что я уже в раю – ведь не зря же храмы еще называют Божьим домом. Ощущение чего-то легкого, возвышенного, торжественного всегда посещало меня в минуты пребывания в нем.

Но особенно красиво было в погожие дни, в утренние и вечерние часы. Тогда солнечные лучи проходили сквозь огромные окна под куполом, словно пронзая воздух, и лик Спасителя, нарисованный на нем, будто парил в воздухе.

Но детская вера есть детская вера, а когда человек вырастает, он начинает задавать вопросы. И первый, но главный вопрос: а почему мир так несправедлив? Почему одни безмерно богатеют и жиреют, зачастую несправедливо, а другие всю жизнь, не разгибаясь, трудятся и всю жизнь голодны? Почему те, кто воруют, живут долго и припеваючи, а у других дети умирают младенцами? Почему страдают невинные, почему случаются войны, гибнут люди?

– И ты нашел ответы?

– Да, нашел. Не сразу, конечно, но нашел. Однако этому поспособствовала моя служба в армии и война.

– Обрел на войне веру? Случилось чудо, наподобие моего спасения?

– Можно и так сказать. Случился хороший человек на моем пути. А точнее, войсковой капеллан, отец Илия. Он до духовной семинарии служил срочную и все тяготы военной службы знал не понаслышке. С новобранцами работал с полной самоотдачей с самого начала формирования части. И службы он вел как-то особенно: вдохновленно, самозабвенно, так, что все вопросы вылетали из головы, оставалось одно только упоение от литургии. Ты не думай, что в тыловых частях был рай земной. На фронте в чем-то бывало легче. К примеру, офицеры или унтера фронтовики редко позволяли себе поднять руку на простого солдата. Все-таки в бой вместе шли. А вот в тыловых частях мордобой процветал: что унтера, что командиры на фронт не рвались, предпочитая «отличаться» в подготовке солдат. И главным в процессе обучения было не получение боевых навыков, а муштра. Солдат должен был браво выглядеть, красиво маршировать, громко петь строевую песнь. Если что-то не так, сбил там ногу или не начистил сапоги, или, не дай бог, не подал команду дежурному офицеру – профилактика была одна: подставляй мордасы! В столовых нас обвешивали по-черному… А отец Илья был нацелен на истребление таких вещей, и нацелен жестко. Когда прознал про самоуправство одного из офицеров, лично высказал ему в глаза все прямо перед солдатами, а затем подал на имя командования рапорт. Последнего в недельный срок отправили на фронт, а остальные стали вести себя с солдатами осторожнее. Мордобоя стало поменьше.

Еще отец Илья организовывал нам на большие праздники походы в город, где служба проходила в кафедральном соборе. С помощью прихожан устраивал солдатам угощения, сладкие столы – а солдату в армии сладкого хочется больше прочего. Наш капеллан всегда был дружелюбен и открыт бойцам, отзывчив. Всегда старался помочь, хоть бы и правильным советом, который, как правило, приходился к месту, а когда мог, помогал и делом.

И воскресенье, когда мы шли на литургию, был самым любимым моим днем. Когда я видел сквозь стекла в храме зажженные свечи, внутри все замирало от восхищения и предвкушения того, что сейчас уже я окажусь в этом сказочном месте.

Вот таким был наш капеллан, который с самого начала службы был рядом. Ему-то я и задал все вопросы, мучившие меня. И получил правдивый ответ.

– Ну, так расскажи об этом. Признаться, ответы на такие вопросы и мне хотелось бы получить.

– Все на самом деле очень просто. Каждый человек заключает в себе образ Божий и каждому дается шанс на спасение. И все мы грешим. Кто-то ворует, убивает и насилует. А кто-то гордится, жадничает, ругается с ближними, осуждает, ленится, желает близости с разными женщинами и добивается этого, блудит. Кто-то обманывает, пускай и в мелочах, объедается и опивается без меры, когда имеет такую возможность, ненавидит, гневается. Кто-то нарушает пост едой или супружеской близостью, не кается в своих грехах, осуждает ближних. Каждый, понимаешь, каждый грешен. Вспомни про смертные грехи: там ведь не только убийство или воровство. Там многое из того, что совершается человеком, пусть и мысленно, каждый день. И если Господь будет карать за это сразу, то кто останется на земле? Младенцы? Еще раз говорю, каждому дается шанс на спасение, и далеко не один, даже если человек совсем заблудший.

Но одновременно с этим есть Божья справедливость, и если человек не кается в своих грехах до последнего, то несчастья, постигающие его и его род, поистине ужасны. Вот пример: сельский врач, желавший брака с красивой девушкой, что предпочла другого мужчину, «залечил» их ребенка. Тот сильно простудился, а лечение получил от другой болезни, причем совершено это было сознательно. Младенец умер.

И что в итоге? Эта женщина так и не ушла от мужа. Врач же в итоге встретил другую, женился на ней. Но вот прошло время, и уже выросли его дети. А потом вдруг его дочь взяли силой и убили какие-то залетные лихие люди. Сына тоже убили, в городе, где он учился. Не хотел налетчикам золотой брегет отдавать, отцовский подарок. Жена повесилась… А он остался в живых. Только его ад начался уже на земле.

Другой пример. Купец, погрязший в жадности, ворующий и обманывающий людей. Он сколотил свое богатство буквально на человеческих слезах. И что же? Его дочь, от которой он всю жизнь отдаривался, пристрастилась к морфию. А когда он попытался надавить на нее, выбросилась из окна.

Пример не такой жестокий? Приходит к прозорливому батюшке за советом прихожанин. У него пьет сын. Вот пьет, и всё, никак не могут его от этой страсти пагубной отлучить. Внимательно так посмотрел батюшка на прихожанина, а потом вдруг как закричит: «Да как же ты посмел зачинать ребенка, когда в колокола звонили Пасху?»

А уж если говорить про убийц, грабителей и прочих – так ведь редко кто из них доживает до средних лет, не то что до старости. Или вот свежий пример из жизни: на православных началась настоящая охота после Гражданской. А вот где теперь следователи, что нас вылавливали и судили? Свои же ведь их и уничтожили, в тридцать седьмом начав… Но, конечно, пути Господни неисповедимы. К примеру, будут болеть дети бывшего блудника, не покаявшегося в грехе похоти. Но могут заболеть, чтобы привести родителей в храм, не совершавших подобного греха, но и не пытающихся спастись в Церкви. Это может казаться странным, но ведь дитя поправится, как только родители осознают, в чем согрешили, и покаются… Нельзя недооценивать силу искреннего покаяния. Разве не разбойник первым обрел Царство Небесное, всем сердцем раскаявшись уже на кресте? Может, я что-то говорю неправильно, я не священник, но говорю то, что понял и как понял.

Вот что я точно знаю. Приходя в Храм в поисках спасения, нужно не других осуждать или роптать на Бога за несправедливость, в дерзновение забыв, кто дал нам жизнь. Нужно свою жизнь и свои грехи перед глазами держать и каяться в них, искренне каяться и стараться впредь не допускать. Ведь результат искреннего покаяния как раз и заключается в том, чтобы искоренить свои грехи. И когда человек ясно осознает пропасть своего падения, то он уже не думает о чужих ошибках и недостатках. Искренне верующий пытается сам спастись – любовью и благими деяниями, молитвою и постом. А также он пытается спасти своих ближних, только делать это необходимо в первую очередь не увещеваниями и нравоучениями, а примером своей жизни.

– А что же было дальше, когда отправились на фронт?

– Отец Илия всегда был рядом, не боялся передовой. Однажды даже поднял батальон в атаку под сильнейшим огнем противника – просто с молитвой пошел вперед. И ведь не тронула его пуля! Хотя делать этого по идее никак не мог и от духовного руководства получил крепкий нагоняй.

Солдат он учил псалму «Живый в помощи…» и «Да Воскреснет Бог…». Я начинал им каждое утро и кончал им каждый вечер. И знаешь, всем нам казалось, что какая-то незримая сила действительно нас хранит. По крайней мере, потери в нашей части были гораздо меньшими, чем у соседей.

А вообще, хотя сам отец Илия говорил нам о том, что батюшка в первую очередь – это указатель пути, и даже если он грязный, ржавый и покосившийся, главное, чтобы он указывал верную дорогу, все равно очень важно, чтобы священник сам показывал достойный пример. Отец Илия являлся как раз таким, правильным батюшкой, но, к сожалению, далеко не все священники были подобны ему.

В то время у нас еще оставались кое-какие недопонимания насчет православия и войны. Вот что нам тогда ответил капеллан. Может, не дословно, но где-то так:

«Многие видят противоречия в том, что в войсках есть капелланы, и обличают Православную Церковь, благословляющую свою армию на войну. Не верьте и не слушайте этих людей. Пускай они приводят пример слов Иисуса Христа: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». В общем смысле это призыв к миролюбию и неразжиганию ненависти и мести. Однако Господь сам изгонял торговцев из храма. И никогда православным христианам не запрещалось защищать себя, своих родных, честь и жизнь, свою землю. Разве не благословлял святой Сергий Радонежский Дмитрия Донского и русское воинство на сечу с татарами? Разве не отправил на брань святых преподобных Пересвета и Ослябю? Разве инок Пересвет не сразил могучего противника, восточного колдуна, тем самым предвестив русскую победу на Куликовом поле? Разве Патриарх Гермоген не призывал народ в Смутное время подняться против захватчиков? Он не признал власти самозванца, за что был замучен голодом! И разве не монахи Свято-Троицкой Сергиевской лавры рассылали его воззвания и первыми подали пример воинской доблести – отразив штурм многократно превосходящих сил врага? Разве не монахи тогда подбирали раненых по дорогам, разве не они давали приют обездоленным и пищу голодным?

Разве не воспеты в народе подвиги святого преподобного отца нашего Илии Муромского? Разве кто-то из вас не слышал про Александра Невского, святого благоверного князя, защищавшего нашу землю и Церковь от немецких псов-рыцарей? Разве адмирал Федор Ушаков, святой праведный воин, не побеждал басурман на поле брани, разве не учил он своих матросов 90-му Псалму, оберегая их жизни? Разве не удостоились благословления Богородицы казаки, защищавшие от турок Азов, в праздник Покрова Божией Матери не увидели они спины тысяч бегущих басурман? И разве не явилась Божия Матерь нашим солдатам под Августовым в прошлом году? Погиб тогда хоть кто-то из свидетелей этого чуда?

Вы не просто русские воины, вы православные воины! Наша армия, все ее существование или защищает родную землю, или освобождает братские народы, или выполняет обязательства перед союзниками. Но никогда со времен удельных князей русское воинство первым не нападало. Помните это! Помните, что вы – наследники боевой славы воинов, мерзших на Шипке, освобождая болгар от турок, или на перевале Сен-Готард, тесня французов из Италии. Вы потомки тех, кто дрался на Бородинском поле и защищал Севастополь, а ваши старшие братья дрались с японцами, защищая Порт-Артур! Полтава и Измаил, деревня Молоди и Плевна помнят доблесть и мужество русского солдата, так будьте достойны славы своих предков!

И не верьте тем, кто говорит, что мы сейчас воюем неправедно! Как и при генерале Скобелеве, мы помогаем нашим балканским братьям сербам защитить родину, и только нашей помощью они еще держатся. Мы сами защищаем свою землю от немцев, потому что они – враг, который жаждет захватить Россию!

И я буду благословлять вас на ратное дело, потому что это правое дело! И помните, православные воины: смерть солдату на поле брани не должна быть страшна! Потому что, погибая за Отечество, воин принимает смерть за други своя. А это одна из высших доблестей Православного Христианина!»

Под конец речи Виктора меня трясло от еле сдерживаемых рыданий. Как же точно и глубоко сказано! Как же искренна эта Правда Веры, открытая когда-то войсковым капелланом своим солдатам!

– Ну что ты, парень, хватит… Сильно зацепило?

– Хех… хм… Еще как. Тронуло до самой глубины… Вот что. Когда сможем встретиться с отцом Николаем?

– Завтра, думаю, сможем. Но я ему про тебя ничего не рассказывал. Будешь освящать свой послужной список?

– Придется. Хочу исповедаться.

– Правильно. Исповедь – это правильно. Ну, тогда на том и порешим.

……………………………………………………………………………………….

К восстановленной церкви мы подбираемся уже глубокой ночью. В окнах бывшего клуба еле тлеет одинокая свеча, однако Виктор убежден, что батюшка нас дожидается.

Так и оказалось.

Отец Николай – мужчина чуть старше средних лет, невысокий, худощавый. Взгляд васильковых глаз строгий, лицо украшает недлинная, но широкая русая борода. В целом по его виду не очень-то скажешь, что стоящий передо мной мужчина ветеран двух войн. Но такое впечатление обманчиво.

– Виктор сказал, что вы хотели исповедаться, но не желаете, чтобы посторонние вас видели?

– Так точно.

– Ну, хорошо. Проходите.

После исповеди я уже в полной мере поведал батюшке свою историю.

– Да, у вас захватывающая биография. Похвально, что вы в конечном итоге сделали правильный выбор, сделали его сердцем. Но сюда вы пришли только ради исповеди?

– Нет, батюшка. Сюда я пришел за помощью.

– Помощью в чем? Я пастырь, мое дело – спасение людских душ, борьба с грехом. Жители этой деревни – моя паства, а ваши действия, вполне возможно, поставят их жизни под угрозу.

– Виктор говорил…

– Виктор разговаривал со мной о войне, о моем отношении к немцам. От своих слов я не отказываюсь, но я никому не говорил, что приму участие в вашей борьбе.

Тут подал голос мой спаситель:

– Батюшка, но ведь вы можете помочь. Мы с вами можем помочь.

– Я еще раз спрашиваю, о какой помощи вы меня просите? Взять в руки оружие? Не имею права. Начать «агитировать» прихожан на проповеди? Так я бесполезно «исчезну» на следующий день, да еще и люди пострадают.

– То есть вы смирились с тем, что немцы завоевывают Россию?

– Немцы завоевывают Советский Союз. И нет, такого я не говорил. Но тот период моей жизни, когда я был солдатом, остался в прошлом.

– Простите, батюшка, что побеспокоили.

Я развернулся к выходу, довольно сильно разочарованный в священнике.

– Стойте!

Властный и сильный голос отца Николая остановил мое движение:

– Ты пришел исповедаться и исповедался, ты пришел за помощью и бежишь, хотя я не дал ответа. Ты же так и не смог мне сказать, что ждешь от меня, я же лишь обозначил, чего я не смогу делать. Но теперь скажи мне ты, что ты хочешь делать?

– Сражаться.

– С кем?

– С врагом моего Отечества.

– Иди под благословление.

С чувством меня перекрестив, отец Николай произнес:

– Сражайся с врагом, Никита Мещеряков, православный воин, защищай свою землю и народ. А я помогу тебе всем, чем смогу.