Часть четвертая

В 1977 году мне посчастливилось попасть в большую и довольно длительную поездку – туристическую, – за рубеж по линии редакции «Известий». По плану группа наша вначале прибывала в Париж, в Париже мы должны были провести около суток, а потом на самолете компании «Эр Франс» вылететь далеко на юг, на другую сторону земного шара – на остров Маврикий. С Маврикия – на Мадагаскар, с Мадагаскара – в Танзанию, из Танзании – в Кению и уж потом, оставив позади полтора десятка тысяч километров, вернуться в Москву.

Время было еще советское, о распаде великой страны подумывали только стратеги из соответствующих вашингтонских и прочих «обкомов», разбросанных по всей Америке – научно-исследовательских институтов, центров, лабораторий, служб, контор с вполне безобидными вывесками, но с очень «обидным» содержанием, мы же об этом не говорили, не думали, считали страну свою оплотом, крепостью, которую никто никогда не сумеет разрушить, жили своими заботами, довольно безбедно, думали, что будущее у нас будет таким же безбедным и интересным, как и настоящее…

Были мы молоды, беззаботны, весь мир считали своими друзьями – страна наша ведь тогда помогала очень многим.

Перед самым отъездом, вечером, в Москве появились друзья – молодые литераторы из Венгрии. Первым делом решили пропустить по стопке холодной водки и забрались в знаменитое место – ресторан Центрального дома литераторов.

Здесь я должен сделать небольшое отступление. Где-то году в семьдесят шестом, в начале осени в Венгрии состоялось совещание молодых писателей социалистических стран – первое, кажется, в истории наших литератур, раньше таких совещаний не было.

Проходило совещание в Кёсеге – небольшом старинном городке, густо осыпанном золотой листвой осени, – была пора листопада, городок, расположенный рядом с австрийской границей, до Австрии было рукой подать, просто сверкал от ярко полыхающей желтизны…

Писатели – головы буйные, черепушки набиты разными мыслями, в том числе и крамольными, и полукрамольными, – всякими, словом, так на совещании этом неожиданно родилась программа, против которой была вынуждена выступить наша делегация.

Все дело в том, что в Советском Союзе шла очень активная кампания по созданию произведений о рабочем классе – в издательских планах даже имелись свободные строчки, отведенные книгам на эту тему. Но написать толковую повесть или роман о каком-нибудь молотобойце или токаре было не то, чтобы очень сложно, а как считали литературные чистюли (извините за выражение) – неинтересно. Совсем другое дело – исторический роман со скандальным сюжетом или любовная проза, где главным героем выступает какой-нибудь лихой столичный красавец-ловелас или жгучий пожиратель слабых дамских сердец, с горящими глазами.

Поэтому группа молодых писателей, посовещавшись в одной из комнат отеля, где мы жили (советская делегация на совещание, естественно, приглашена не была), предложила новую программу развития литературы социалистических стран.

По этой программе польские писатели должны были сочинять исторические романы, венгры – кропать стихи про любовь, румыны – заниматься исключительно маринистикой, болгары – городскими повестями, немцы из существовавшей тогда Германской Демократической Республики – спортивной литературой, поскольку у них было много хороших спортсменов, вьетнамцы – писать о джунглях и бананах с ананасами, а советские «письмэнники» – заниматься исключительно делами заводов и фабрик и толкать вперед рабочую тему. Вперед и только вперед.

Если потом все соединить вместе, то получится многогранная, многотемная литература, широкая, как река, сдерживаемая лишь берегами, сработанными из особо прочного материала, именуемого социалистическим реализмом.

Вот такой подарок был получен нашей делегацией на том совещании.

Дело дошло до голосования.

Идея, разработанная в Кёсеге, не прошла.

Совещание окончилось, дебаты были быстро забыты, участники разъехались по своим городам и весям, а друзья остались. Среди них были и венгры. Они-то и прилетели в тот вечер в Москву, два человека, Миклош Вереш и Сильвестр Эрдег.

Узнав, что мне доведется быть на Мадагаскаре, оба гостя воскликнули в унисон – произнесли, будто пропели:

– Беневский!

– А что Беневский?

– Обязательно поищи там следы Маурицы Беневского. Не может быть, чтобы на острове его не знали и от него ничего не осталось. Не такой это был человек!

Тогда я еще ничего не знал о Беневском, фамилия эта была мне неведома – пусть простят друзья мою неотесанность, а я за это привезу им в Будапешт пару бутылок хорошей водки.

Позже, в книге «Лето в декабре» я написал, что был «Беневский, судя по всему, чрезвычайно обаятельным, красивым и сильным человеком, смелым, напористым, способным убедить в своей правоте любого, даже самого закоренелого и сонного скептика, умел писать стихи и песни, околдовывать женщин, подниматься на защиту обиженного, оскорбленного, давать отпор людям более сильным, чем он».

– Маурицы Беневский – венгр польского происхождения, – сказал мне Миклош Вереш.

Позже польские коллеги, с которыми я встречался, обязательно вносили свою поправку:

– Беневский – поляк венгерского происхождения.

В общем, все походило на то, что за Беневского шла негласная борьба: какой стране он принадлежит? Если быть точнее, то какой стране он принадлежит больше, а какой меньше? Спор этот тихий, – громких голосов в нем не слышно, – продолжается, по-моему, до сих пор, и вообще вряд ли когда закончится.

Пока известно одно, что мать Беневского – скромная набожная женщина была полячкой, отец – граф Беневский, генерал австрийской армии… Кто он по национальности? Австрии тогда как таковой не было, существовала Австро-Венгрия, в которую входила собственно Венгрия, а также – Чехия, государства Балканского полуострова и Словакия. Да потом, по-моему, не суть важно, кто Беневский по национальности. Важно другое – факт, что человек этот – реально существовавшее лицо, он жил, вошел в историю многих стран мира, воевал, путешествовал, ценил справедливость, любил, уважал мужественных людей, умел вырываться из мест заключения, стремился построить государство, где все были бы равны и погиб за это… Ушел он из жизни в сорок с небольшим лет – возрасте еще очень молодом.

Он многое хотел сделать, о многом мечтал и вел за собою людей, действовал решительно, храбро, принимал быстрые и точные решения, но планы свои не успел осуществить, – и не его в этом вина. Так распорядилась судьба. Беневскому просто не повезло.

Но вернемся на Мадагаскар. Наша группа тогда объездила остров вдоль и поперек, побывала и в глубинке, где добывают роскошные, сочного зеленого цвета изумруды и яркий розовый кварц, и на океане, – весь морской окоем зарос пальмами, океан подмывал деревья, заваливал их в воду, пальмы же сопротивлялись, круто выгибали свои стволы и прямо из волн круто устремляли макушки вверх, к небу, – держались как могли.

Сколько я ни спрашивал у мальгашей (теперь весь народ Мадагаскара называется мальгашами, по имени одного из племен знают ли они такую фамилию – Беневский, в ответ следовало только отрицательное покачивание головы: нет.

Даже просвещенные мальгаши, – такие, как министр культуры Мадагаскара, тоже отрицательно качали головой: Беневский, Беневский… Нет, никогда не слышали о таком человеке.

Переводчиком у нас был Джозеф, мальгаш – кстати, из племени сакалавов, по-русски он говорил довольно сносно, – звали мы его Джозеф-худенький, был он похож на ходячую спичку, это первое, и второе – у мальгашей не принято обращаться друг к другу по фамилиям, только по именам, даже в официальной переписке, поэтому переводчик для нас был просто Джозеф. Иногда – с добавлением Худенький… Раз Джозеф сносно знает русский язык – значит, интересуется Россией и должен был слышать (где-нибудь когда-нибудь) фамилию Беневского…

Но он не знал ее – лишь недоуменно приподнял плечи и отрицательно покачал головой:

– Такого человека на Мадагаскаре, по-моему, не было. Во всяком случае, я о нем ничего не знаю.

Все понятно. Французы постарались напрочь выжечь имя Беневского из истории Мадагаскара, а то, что он построил – крепости, города, – разрушить. Разрушили до основания, даже названия их не сохранились; дороги же, возведенные Беневским, заросли, на их месте сейчас высится дремучий тропический лес – пятидесятиметровые деревья, обвитые лианами и населенные обезьянами, – надо заметить, в этом колонизаторы преуспели.

Через несколько дней Джозеф-Худенький, – видать, переговорив с кем-то из начальства, – сказал, что Беневский действительно когда-то бывал на Мадагаскаре, вспоминают о нем крайне редко, примечателен был тем, что женился на местной королеве Бетти и, само собою разумеется, стал королем Красного острова.

К слову, эта версия была высказана и более того – описана в одном из французских любовно-приключенческих романов, критики она не выдерживает совершенно никакой: у Беневского, как мы знаем, была преданная, очень скромная, невзрачной внешности жена по имени Сюзанна и ее он не собирался на кого-либо менять.

С другой стороны, если бы на Мадагаскаре оказалась какая-нибудь холостая (а точнее, овдовевшая) королева лет восемнадцати, он мог бы приударить за ней. Хотя бросить старую жену и с головой нырнуть в новый семейный омут… это вряд ли. Это не для Беневского.

У Беневского существовали некие жизненные правила, которые он никогда не нарушал – он был очень последовательным и твердым человеком.

Через некоторое время после той поездки на Мадагаскар имя Беневского неожиданно зазвучало в мальгашской печати. Зазвучало несколько опосредованно, вместе с другим именем – Николаса Мейера.

В столице Мадагаскара городе Антананариву проходила юбилейная сессии Малагассийской академии наук. На сессии прозвучал доклад ученого-историка Г. Рацивалаки, который рассказал собравшимся о Беневском, о его походах по Красному острову и выдвинул версию-предположение, что граф, опубликовавший «свои записки у Гиацинта Магеллана, просто-напросто приписал себе результаты походов Мейера…» Потому, дескать и имя его забыли на Мадагаскаре.

Доклад вызвал бурное обсуждение, хотя сам Рацивалака даже предположить не мог, что реакция его коллег по академии будет такой бурной. Оказалось, что собратья по науке уже кое-что слышали о Беневском и у каждого из них имелась на этот счет своя точка зрения.

Николас Мейер прожил на Мадагаскаре двадцать шесть лет, с Беневским находился в самых добрых отношениях. Красный остров исходил, изъездил вдоль и поперек и, поскольку имел дружеские связи со многими местными племенами, то помогал налаживать эти связи и Беневскому. Это у контактного Мейера получалось хорошо.

Рассказами о своих многочисленных походах он делился с Маурицы Беневским. «Когда стали известны описания мейеровских экспедиций, обнаружилось, что барон Беневский искусно, очень находчиво использовал два первых путешествия Мейера, – отметил в своем докладе Рацивалака. – Одаренный писатель, барон употребил немногие сведения, собранные Мейером, для прославления самого себя».

Так это или не так, ныне никто не сумеет ни подтвердить, ни опровергнуть.

И вот еще что. Несмотря на теплые отношения с Беневским, Мейер был проводником отряда Ларшера – капитан приблизил его к себе. Почему это произошло, кто скажет? Все-таки неразрешимые загадки иногда нам подкидывает прошлое.

Знал Мейера, конечно, и Устюжанинов, но в памяти бывшего камчатского мальчишки Мейер не отложился совершенно.

Писали о Беневском не только французы и поляки, – писали японцы, китайцы, англичане – книг издано много, в каждой есть что-то свое, не похожее на то, что написано в других книгах.

Но вернемся в недавнее прошлое, в поездку, которую посчастливилось совершить автору этих строк на Мадагаскар. Остров, конечно, сказочный, способный потрясти любое воображение, населенный очень трудолюбивыми людьми, с кладбищами, украшенными деревянными произведениями искусства, с шумной зумой – пятничным базаром, где можно купить все, даже дирижабль, способный взлететь в воздух прямо с зумы, лопату из копий царя Соломона, первое издание Библии и окаменевшего мамонта. Но мамонт мне не был нужен, и лопата, на которую с презрением смотрел царь Соломон, тоже не нужна, а вот книги были нужны…

Книги о Маурице Беневском.

Но книг этих на Мадагаскаре не оказалось, а вот много позже, уже в Москве, я прочитал у поляка Аркадия Фидлера, совершившего в тридцатые годы довольно длительное, по-настоящему исследовательское путешествие на Мадагаскар, побывавшего во всех местах, где бывал Беневский, очень грустные строки о том, что он не отыскал на Красном острове ни одного места, где сохранились бы следы графа Маурицы – все было тщательно затерто, зачищено, подметено временем (и людьми тоже), не осталось ни одной малой детали, ни одного крохотного следа, ничего нет.

Прошлые хозяева Мадагаскара французы еще до того, как остров стал свободным, постарались выскрести не только материальные свидетельства пребывания там Беневского, стерли даже память о нем.

И хотя на Мадагаскаре ныне есть гора Беневского, а в столице Антананариву – проспект его имени, местный народ не знает, кто такой Беневский, увы.

Фидлер обошел, исследуя по сантиметру, берег залива Антонжиль, облазил гору, на которой Беневский построил форт Августа, даже попробовал копнуть лопатой землю – ведь Маурицы жил здесь, за стенами форта – все бесполезно, ничего не нашел.

«Ныне там, понятно, непроходимый, лес, – написал он, – а на склонах – мальгашские плантации гвоздики, и это все. Ничто не напоминает о Беневском».

Я же был на Мадагаскаре через полвека после поисков Фидлера и, конечно же, тем более ничего не мог отыскать там – даже тени следов, отзвука, отсвета их.

«Как-то я пригласил учителя Рамасо на чай, – сообщал в своей книге Фидлер. Рамасо, как я понял, учил уму-разуму детишек в школе селения, основанного Беневским и считался просвещенным человеком. – Историю Беневского он преподносит по французским учебникам. Других историй, местных, он не знает. Гора Беневского хранит молчание. Во всем этом есть какая-то нелепая, тревожная загадка. Нынешние мальгаши совершенно не помнят истории Беневского, не знают ни легенд, ни былин о нем. Я пытался узнать о Беневском в Мароанцентре – ничего, расспрашивал в Амбинанитело – никаких следов».

Впрочем, учитель Рамасо пытался объяснить Фидлеру эту странную забывчивость (мягко говоря) по-своему. Он стал ссылаться на традиции своего родного племени.

«– Бецимисарки знают точно, что делал даже самый отдаленный предок, зато они совсем равнодушны к делам чужих, – терпеливо втолковывал Рамасо. – Беневский не создал мальгашской семьи, здесь у него нет наследников по крови, вот память о нем и предана забвению».

Наверное, учитель был прав, с другой стороны, ему было неприятно, что уважаемого гостя так сильно огорчает столь незначительная вещь, как память. Прошлое ушло – и ладно, нечего тревожить его, гораздо главнее – настоящее, а еще главнее – будущее.

– У Беневского нет потомков, которые напоминали бы о его деятельности, – такое заключение сделал учитель Рамасо.

Ну что ж, это – нравственная позиция, а позицию принято уважать, даже если она и не очень-то нравится.

В России же к прошлому относятся совсем по-иному, остро реагируют на больные тычки, приносящиеся оттуда. Впрочем, все зависит от человека, от того, как он воспитан и каков у него уровень внутренней культуры – не показной, той, что находится на поверхности, а – глубинной, внутренней. Если культура – «культур-мультур», то тут до совести вряд ли достучишься и сочувствие, а тем более понимание вряд ли у человека найдешь…

По-разному к Беневскому относились и в России. Официальная власть в большинстве своем относилась, в общем-то, никак, но если бы он попал в руки к какому-нибудь губернатору, то, несмотря на это «никак», тот задумываться бы не стал, мигом отправил бы на виселицу; простой народ, что-то слышавший о нем от коробейников, торгующими легкой мануфактурой и железными наперстками, или от бродячих певцов, разносящих новости от деревни к деревне, относился с симпатией.

Сам Беневский к официальной России относился пренебрежительно и часто позволял себе выпады в ее адрес. При этом совершенно не думал о том, что иногда перегибает палку и напраслину возводит не только на государство, но и на народ, задевает верного своего ученика Устюжанинова, других людей, близких к нему.

Видать, считал Беневский по старинке, что лес рубят – щепки летят, и ничего страшного, что пара щепок попадет в Устюжанинова. А леса было вырублено много.

Спустя полвека после случившегося в Большерецке, на Камчатке, появился один из великих русских мореплавателей Головнин, жил там некоторое время, услышал довольно много рассказов о Беневском, которые из уст в уста передавали аборигены, не поленился и записал их, затем сравнил с текстами самого Беневского, изданными Магелланом, нашел уйму не только несовпадений, но и фактов, противоречащих друг другу.

Будучи толковым литератором, Головнин написал книгу, где специально отметил, что Большерецк стал известен просвещенной Европе только благодаря «повествованию графа Беневского, одного из польских конфедератов».

Но…

«Я видел в Камчатке много стариков из природных русских, которые очень хорошо помнят Беневского и тогдашнее состояние Большерецка, – специально подчеркнул Головнин, сделавшийся, кстати, к концу жизни адмиралом. – Сравнивая от них услышанное с повествованием Беневского, видно, что в нем нет и одной трети правды. Надеясь, что в Европе ничего не знают о Камчатке, он лгал без всякого стыда: ему хотелось только показать, что он сделал великое дело».

Впрочем, дальше следовали и добрые слова. Вот они.

«Но если бы он и правду написал, то и тогда довольно было бы чести его уму и отважности! Первым он сумел несколько десятков всякого состояния ссылочных и людей распутных удержать от раскрытия заговора, продолжавшегося несколько месяцев; и, не быв мореходцем, мог он постигнуть сам возможность достигнуть из Камчатки в Китай, а последняя помогла ему предпринять и совершить столь опасное морское путешествие без всяких пособий, кроме карты, приложенной к вояжу адмирала Ансона».

Талантливый был человек Маурицы Беневский, отчаянный, но небезрассудный – им двигали совершенно иные внутренние силы. Это очень хорошо разглядел руководитель тайной канцелярии – тогдашней госбезопасности, – князь Вяземский.

Он считал, что Беневскому совершенно безразлично, что с ним произойдет, будет он жить или через несколько минут окажется мертвым – жизнь свою он почти не ценил, как не ценил и смерть…

Князю Вяземскому даже показалось, что он совершил некое открытие, раньше такие люди ему не попадались… Надо заметить (ради истины), что не попадались и позже. Беневский являл собою очень редкий тип человека.

Сейчас на Мадагаскаре о Беневском знают немного больше, чем, скажем, в пору Фидлера – его имя можно найти уже в энциклопедии… Но все равно фигура эта изучена недостаточно, в ней таится много неведомого.

Как не изучены и люди, сопровождавшие его с Камчатки, пытавшиеся принести на Красный остров свободу, в том числе и Устюжанинов.

Впрочем, думаю, вряд ли появятся новые материалы – слишком много воды утекло с той поры, слишком плотные напластования «культурных слоев» образовались наверху – не раскопать. И это печально.