Глава 8
Я есть, она есть
Марин Бонне переступила с ноги на ногу, злясь, что приходится стоять в очереди на почту в единственный свободный от занятий день. Большой плотный конверт она приготовила заранее, но оба автомата, которые взвешивали и штемпелевали бандероли, оказались неисправными. Марин была довольна своим очерком о том, какие отношения связывали Оноре Мирабо, знаменитого политика и литератора из Экс-ан-Прованса, с Томасом Джефферсоном и как они восхищались друг другом. Ей даже казалось, что этот очерк достоин стать главой в задуманной ею новой, современной и чрезвычайно необходимой биографии Мирабо. Биографии были ее излюбленным литературным жанром, чем Антуан Верлак постоянно поддразнивал ее. «Вуайеристка» – так он ее назвал недавно, застав читающей в постели биографию Алиеноры Аквитанской.
– Дело не в том, что мне нравится заглядывать в чужую жизнь, – ответила Марин. – Хотя, конечно, нравится. Но я люблю биографии потому, что этот жанр охватывает множество дисциплин – политику, историю, искусство, науку, религию, гендерную политику и так далее, и так далее.
– Понял, – отозвался Верлак, укладываясь в постель с книгой и очками на носу.
– А тебя разве не интересует жизнь поэтов? – спросила она, заметив, что в кои-то веки Верлак читает не антологию Филипа Ларкина, а сборник Чеслава Милоша.
Верлак засмеялся:
– Нисколько. Пожалуй, их жизнь только разочаровала бы меня.
– Очень жаль, – заметила Марин. – А мне кажется, она помогла бы тебе понять их стихи.
– Не думаю, что жизнь человека имеет хоть сколько-нибудь заметное отношение к его творчеству.
Марин положила свою книгу на колени.
– Насчет этого не уверена. Возьмем, к примеру, того английского поэта, который сочинял стихи, гуляя по Озерному краю вместе с сестрой…
– А-а, Вордсворт.
– Разве тот факт, что он постоянно гулял среди гор, никак не отразился в его поэзии?
Верлак придвинулся к Марин и поцеловал ее.
– Ты права, отразился. А сама не хочешь рискнуть?
Марин рассмеялась:
– Надеюсь, ты имеешь в виду не прогулки в горах и сочинение стихов?
– Нет! – со смехом возразил Верлак. – Написание биографии.
– При моем-то преподавательском графике?
– Энтони Троллоп писал рано утром, перед уходом на почту, где он работал.
– Ну, в таком случае твой мистер Троллоп был гораздо талантливее, чем я когда-либо могу рассчитывать стать.
– Марин, – продолжал Верлак, – каждый год ты примерно пять месяцев отдыхаешь от занятий в университете.
– Да, – подтвердила она. – Именно в это время я веду исследования и пишу статьи.
– Так забудь про статьи и вместо них напиши книгу. Устрой себе творческий отпуск.
– М-м-м… Пожалуй, в этом что-то есть. Но о ком?
Как бы ни соблазнял ее Мирабо, она сомневалась, что его жизнь увлекает ее настолько, чтобы посвятить работе над книгой о нем несколько лет.
– Выбери кого-нибудь.
И вот теперь, стоя в тесном и душном помещении почты на площади Мэрии, она ждала своей очереди, чтобы отправить готовый очерк по адресу французской кафедры Кембриджа на симпозиум по истории французского права. Прижимая к груди конверт, она желала самой себе удачи. Конечно, очерк можно было послать и по электронной почте, но, подумав, она отказалась от этой мысли: ей представлялось, что в таком почтенном учебном заведении, как Кембридж, предпочтение отдается бумажным копиям. Однако теперь, видя, что очередь за последние пять минут не сдвинулась с места, она пожалела о своем решении. Даже в свой выходной Марин Бонне в джинсах и бледно-розовой полосатой футболке выделялась в толпе, и кое-кто в очереди посматривал на нее, любуясь вьющимися рыжевато-каштановыми волосами и зелеными глазами. Марин тоже разглядывала людей вокруг, делая вид, что ее нисколько не заботит, как быстро продвигаются другие очереди.
– Придется потерпеть, Коко, – сказала пожилая женщина, стоявшая за ней. Марин с улыбкой оглянулась, не удивившись, что Коко оказалась не лабрадором или собакой другой крупной породы, а пуделем. – Мне только марки купить, – объяснила женщина. – Много времени это не займет.
Марин натянуто улыбнулась, понимая, что незнакомка намекает, чтобы ее пропустили вперед.
– Мне тоже быстро, – ответила Марин. – Только отправить… письмо. Жаль, что оба автомата не работают.
Женщина с безукоризненно уложенными золотистыми волосами и в костюме от «Шанель», показавшемся Марин чересчур теплым для начала сентября, вздохнула и цокнула языком.
– О, какие прелестные конверты! – воскликнула она вдруг и ринулась вперед, делая вид, что загляделась на выложенные на продажу открытки и конверты с фотографиями местных достопримечательностей.
– Ну, начинается… – шепотом протянула Марин, прекрасно понимая, что недавняя собеседница обходит ее справа, чтобы встать перед ней.
– Мадам, – обратился к пожилой женщине чернокожий подросток, – извините, но здесь очередь.
– Bravo, jeune homme, -еле слышно похвалила Марин.
Мадам Даррас упорно разглядывала открытки. Быстро выбрав одну и пропустив слова подростка мимо ушей, она направилась к голове очереди, пользуясь тем, что две девушки, стоявшие ближе к окошку, увлеклись болтовней. Спустя некоторое время одна из них подняла голову и заметила перед собой пожилую даму.
– Слушайте, – обратилась она к ней, – разве вы стояли перед нами?
Ее подруга отвлеклась от своего айпода и тоже удивилась.
– Мы же были первыми в очереди – верно, Эжени?
– А я совершенно точно была перед вами, – ответила пожилая дама и заговорила со своей собакой.
– Нет, вы тут не стояли, – заявила Эжени.
– Точно, она не стояла, – подтвердила женщина средних лет перед Марин, которая, как и Марин, наблюдала за этой сценой. Чернокожий подросток со вздохом надел наушники, не желая участвовать в конфликте.
Гулкий голос с сильным южным акцентом раскатился по всему помещению почты, ладонь легла на плечо пожилой дамы.
– Мадам Даррас, как приятно увидеть вас здесь, на почте! Красивые открытки, верно? – Мужчина с улыбкой смотрел на нее.
Дама так разволновалась, что выронила открытку и взмахнула руками, будто на нее напали. Девушки засмеялись, чернокожий подросток тоже, сняв наушники, чтобы послушать.
– Месье Леридон! – пискнула пожилая дама. – Господи, а вы-то что здесь делаете?
Месье Леридон засмеялся.
– То же, что и все, – покупаю марки, мадам Даррас.
Марин смотрела на него, радуясь, что ее очередь наконец-то сдвинулась с места. Тот, кого назвали месье Леридоном, был хорош собой, как кинозвезда или спортсмен, ушедший из большого спорта в телекомментаторы. Его густые черные волосы Марин сочла крашеными, зубы блистали безупречной белизной. На нем были льняные брюки, рубашка и дорогие итальянские мокасины из светло-коричневой кожи. Марин перевела взгляд на свои ярко-зеленые кроссовки «Найк» и усмехнулась, представив себе, как лучшая подруга Сильви, стесняясь ее, велела бы ей идти сзади. Когда Марин вновь обратила внимание на странную пару, оказалось, что часть разговора она уже пропустила.
– И не думайте, что я не знаю, что вы там затеяли, в этом вашем доме! – возмущалась мадам Даррас. – «Отель де Панисс-Пассис» сменил за годы немало хозяев, но ни один из них не поднимал такой суеты, как вы тем вечером, месье Леридон!
Марин и женщина, стоявшая впереди, переглянулись. Название дома показалось Марин знакомым: кажется, это где-то на улице Эмерик-Давид. Если вдуматься, то и фамилию Даррас она хорошо знала.
– Что вы имеете в виду? – утратив недавнее дружелюбие, спросил месье Леридон.
– Всю ночь эта бесконечная ходьба по саду за вашим домом с фонарем… какие-то люди то приходят, то уходят! Я слышала от лавочников, вы что-то скрываете…
Месье Леридон переступил с одной элегантно обутой ноги на другую.
– Я понятия не имел, что за мной следят в моем собственном доме, – суровым тоном произнес он.
– Я все знаю, – продолжала мадам Даррас. – Ведь правда, Коко?
– Я же предложил возместить любой ущерб, причиненный вашему дому ремонтом в моем, и объяснил это месье Даррасу. – Голос смягчился, словно мужчина пытался быть любезным и очаровать пожилую собеседницу.
– Все, что имеет отношение к дому, – мое дело, дорогой месье Леридон, – возразила мадам Даррас. – Я всегда гордилась этим. В большинстве семей всеми подобными делами занимаются мужья…
– Если бы! – шепнула женщина, стоявшая перед Марин, и подмигнула.
– …но я настаиваю на своем праве все домашние вопросы решать самой, – закончила мадам Даррас. – Вот почему, как я уже сказала, мой адвокат свяжется с вами. – С этими словами она подхватила залаявшую Коко и покинула почту.
– Merde! Quelle chiante dame! – выпалил месье Леридон. – Как только таких земля носит! – И тоже ушел.
– Насчет нее я с ним полностью согласна, – высказалась женщина, стоявшая перед Марин.
– Да уж, – согласилась Марин. – Та еще головная боль.
– И оба забыли купить марки, – добавила женщина.
– Вы правы! – со смехом ответила Марин. – О, вот и ваша очередь!
Найти Эдмона, работавшего в марсельском аэропорту, Ален Фламан сумел так же легко, как и раздобыть телефонный номер и адрес Эдмона Мартана в Монреале. А вот понять его соседей по комнате – отнюдь. Прикрыв ладонью трубку, Фламан обратился к Верлаку:
– Прошу прощения, судья, но у них слишком резкий акцент. Впервые слышу такой французский. Вы не могли бы поговорить с ними?
– Легко, – отозвался Верлак и подошел к телефону. – Алло, – заговорил он по-английски, и язык диалога сменился.
– Разве в Монреале говорят на английском? – спросил Фламан Бруно Полика.
– Видимо, да, – кивнул Полик, не слишком уверенный, в чем тут дело: то ли все жители провинции Квебек двуязычны, то ли судье просто повезло.
Верлак продолжал беседу, но ни комиссар, ни его подчиненный не понимали ни слова. Несколько раз судья морщился, потом вдруг замахал рукой на итальянский манер, словно монреальцам удалось чем-то удивить или даже шокировать его. Спустя пять минут Верлак попрощался и положил трубку, а потом подкатил свое кресло поближе к Фламану и Полику.
– Сосед Эдмона сообщил мне, что месье Мартана в настоящее время нет в стране, он уехал в отпуск.
– Куда? – хором спросили Полик и Фламан.
– Сюда. Этот сосед сказал также, что Мартан вел себя на редкость скрытно во всем, что касалось этой поездки.
Полик присвистнул.
– Давайте звонить его родным.
– А если они начнут его выгораживать? – спросил Фламан.
– Если разговор состоится при личной встрече, их ложь будет очевидна. Большинство людей совсем не умеют врать, – пояснил Верлак. – Мартан вылетел из Монреаля в прошлую пятницу и прибыл сюда в субботу. В следующий понедельник он должен снова выйти на работу в Монреале.
– Я сейчас же поговорю с его родными, – решил Полик. – У них винодельческое шато в Пюирикаре, недалеко от поместья, где работает Элен. Как раз по пути к нам домой.
– Замечательно. Постарайтесь выяснить, где Мартан и с кем он, – посоветовал Верлак.
– Сделаю все, что смогу, – Полик схватил куртку и мобильник, пожелал всем доброй ночи и торопливо вышел. И почти сразу в дверь кабинета Верлака постучали.
– Войдите! – отозвался он.
Вошла мадам Жирар и со смущенным видом остановилась в дверях, теребя длинное жемчужное ожерелье. Верлак и Фламан удивленно уставились на нее. Обычно мадам Жирар казалась воплощением сдержанности.
– Только что звонил офицер Шельфер из больницы, – сообщила она чуть дрогнувшим голосом.
– Продолжайте, мадам Жирар, – попросил Верлак и поерзал в кресле, охваченный странным чувством неловкости. Фламан, явно чувствуя себя так же, поднялся, отошел к книжному шкафу и снял с полки первую попавшуюся книгу.
– Плохие новости, – продолжала она. – У мадемуазель Монмори остановилось сердце, она умерла примерно час назад.
Фламан опустился на стул, мадам Жирар ушла, тихонько притворив дверь. Молодой офицер молча рассматривал свои колени. Верлак воспользовался случаем, чтобы присмотреться к Фламану, которого с каждым днем ценил все больше. Среднего роста и сложения, Ален Фламан был гибким и сильным. Свою карьеру в полиции он начал на велосипеде, колесил по узким улочкам Экса, пока после повышения в чине не попал под крыло комиссара Полика. У Фламана были печальные карие глаза, высокие скулы и хорошие зубы, светло-каштановые волосы уже начинали редеть. Его можно было назвать симпатичным, и, по мнению Верлака, ему наверняка везло в любви. Верлак припомнил, что в полиции недавно устраивали вечеринку по случаю помолвки Фламана.
Откинувшись на спинку кресла, Верлак произнес:
– Новости и впрямь плохие.
– Да, шеф. Хуже некуда.
– Вы не могли бы связаться с полицейскими, которые охраняли ее палату, и попросить завтра с самого утра прийти сюда?
Фламан явно удивился:
– Но у нее же остановилось сердце.
– Да, Ален. И несмотря на это, нам надо знать, кто побывал в ее палате.
Фламан бросил взгляд на часы.
– Они только что сменились с дежурства. Сейчас позвоню им.
– Вот и хорошо. А я свяжусь с комиссаром по мобильнику и введу его в курс дела.
Когда Фламан ушел, Верлак встал и уставился в окно на желтую стену тюрьмы, жалея, что виновник смерти Сюзанны Монмори еще не там.
Антуан Верлак не мог припомнить, когда в последний раз он так долго шел пешком до своего дома, находившегося на расстоянии нескольких кварталов от Дворца правосудия. На улице Рифль-Рафль он вдруг обнаружил, что смотрит отсутствующим взглядом на витрину кондитерской, спохватился, перешел через улицу Поль Берт и поднялся по ней вверх до короткой Эскичо Куд, или «Ободранные локти» по-провански, – даже не улочки, а узкого переулка, ведущего к его дому. В вестибюле он опорожнил почтовый ящик – обычно набитый счетами, но сегодня содержавший единственную открытку, – а затем медленно поднялся по лестнице, чувствуя себя как после удара в живот. На такой скорости он успел заметить, сколько краски облупилось с трехсотлетних стен и сколько керамических напольных плиток треснуло и разболталось в гнездах.
Радуясь, что попросил Марин зайти за стейком к сегодняшнему ужину, он вошел в квартиру и высыпал мелочь из карманов на кухонный белый стол под каррарский мрамор, а потом выложил туда же коммуникатор «блэкберри». Как раз в этот момент раздался сигнал – пришло сообщение от Марин: «Опаздываю, тут кошмар на почте! Буду через полчаса со стейком и десертом от „Мишо“!» Длина квартиры Верлака втрое превосходила ширину. Он направился в ванную, отделенную от спальни перегородкой из толстого стекла, и пустил в ванну воду. В спальне он задержался взглядом на гигантской черной картине Пьера Сулажа, потом повернулся и выглянул в одно из двух окон, выходивших в тихий, заросший деревьями двор. Единственным звуком здесь было пение птиц, и Верлак снова исполнился благодарности за то, что упорства и удачи оказалось достаточно, чтобы подыскать эту квартиру в самом центре города. Он разделся, погрузился в ванну, зажал нос и трижды окунулся с головой в горячую воду, надеясь, что, когда он вынырнет в очередной раз, выяснится, что мадемуазель Монмори каким-то чудом ожила.
Верлак дотянулся до маленького прованского табурета с плетеным тростниковым сиденьем, где лежала стопка пушистых белых полотенец, и взглянул на открытку, которую принес с собой. Открытка была ярких, почти флюоресцентных оттенков, как будто из шестидесятых годов. Передний план на ней занимали высокие зеленые растения с мясистыми листьями, на заднем виднелась сушильня, крытая соломой, а рядом с ней фермер в соломенной шляпе наклонялся, чтобы сорвать большой лист. Верлак заулыбался, сразу же узнав знаменитые табачные плантации Виньялеса на западе Кубы. Он перевернул открытку и прочел: «Сделал, как ты сказал, и навестил твоих друзей, табачных плантаторов. Потрясающие люди! И вправду соль земли. Такие сильные, гордые и щедрые, что даже не верится. Совсем меня забаловали. Завтра обратно в Гавану – надеюсь, там благодаря чуду и без счета выпитому рому я наконец-то научусь как следует танцевать сальсу в „Каса де ла музика“! Целую-обнимаю, Арно».
Улыбаясь, Верлак выбрался из ванны, открыл сток, натянул джинсы и тенниску, направился на кухню и пристроил открытку от Арно на холодильник. Восемнадцатилетний Арно писал так же складно, как и говорил, и Верлак ощутил легчайший прилив гордости при мысли, что именно он подкидывал парню подработки, в результате чего тот сумел скопить средства на самое настоящее приключение перед началом серьезной учебы. Арно со своей матерью-вдовой жил в том же доме, что и Верлак, этажом ниже.
Верлак открыл кухонный шкаф, выбрал дедовский стакан из хрусталя баккара и плеснул себе виски под названием «Слезы писателя», который его друзья Жан-Марк и Пьер привезли из Дублина. Усевшись в клубное кресло, он открыл хьюмидор, стоявший рядом на столике, и оглядел коллекцию сигар, проверяя влажность легкими прикосновениями пальцев. Наконец он выбрал длинную толстую робусту марки «Ойо де Монтеррей», вдумчиво понюхал ее, обрезал кончик и неторопливо поджег противоположный новой факельной зажигалкой, только что купленной в табачном магазине. Попыхивая сигарой, Верлак откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Рядом с блокнотом лежал сборник стихов Чеслава Милоша, который он открыл наугад. Верлак считал, что истинный ученый прочитал бы все стихи один за другим, в том порядке, в котором они были отобраны и отредактированы, но сам никогда не читал поэзию таким образом. Ему пришло в голову, что стихи он читает для того, чтобы найти в них строки, отражающие его сиюминутные настроения.
Первое прочитанное стихотворение было посвящено послевоенной Европе и ее гражданам, и хотя в нем нашлось несколько прелестных строчек, настроению Верлака этим вечером оно не соответствовало. Перевернув страницу, он увидел «Эссе» 1954 года. Сегодня был день женщин, подумалось ему: мадемуазель Монмори, женщины из банка, мадам Жирар, даже невеста Фламана, которую он воображал себе воспитательницей детского сада или медсестрой – доброй, заботливой, под стать невозмутимому Фламану. И вот теперь еще эта незнакомка у поэта, кем бы она ни была. Покуривая сигару, он прочел эссе раз, потом другой. Тем вечером Марин сказала: если знать о том, как жил поэт, это, возможно, поможет понять его произведения. Верлак по-прежнему сомневался в том, что она права. Какая разница, кем была эта женщина? И существовала ли она на самом деле? Неужели нельзя просто восхищаться поэзией, как словами на бумаге? Он вдруг заметил, что напрочь забыл и про сигару, и про виски, уже в четвертый или пятый раз перечитывая заключительные строки. Потом схватил блокнот и переписал их:
«И тут меня осенило: после стольких попыток наречения мира все, что я могу, – повторять как заведенный высшую, единственную истину, над которой ничто не властно: я есть, ты есть. Кричи, труби, собирай многотысячные марши, скачи, рви на себе одежду, твердя лишь одно: есть!»
– «Я есть, ты есть», – повторил вслух Верлак. – «Я есть, ты есть».
Он закрыл книгу, докурил сигару и мелкими глотками допил виски. Ему требовались осознанные усилия, чтобы не заснуть, так как предыдущую ночь он плохо спал. А когда засыпал, ему снилась Моник, только во сне ее звали Сюзанной. Он радовался, что Марин нет с ним рядом: как бы он ни скучал по ней, во сне он вслух звал Моник по имени и просыпался, обливаясь потом.
Послышался звонок домофона, Верлак вскочил и босиком бросился открывать.
– Входите! – почти крикнул он. Не услышав стук шпилек Марин по плиткам на лестничных площадках, он встревожился. Может, это курьер? Но потом разглядел ее рыжевато-каштановые волосы сквозь завитушки чугунной балюстрады, хотя подниматься ей оставалось еще два лестничных марша, и услышал, как она по обыкновению что-то негромко напевает. Он стоял в дверях, изводясь от желания поскорее увидеть ее. Она поднялась на последнюю ступеньку, и он понял, почему не слышал цокот каблуков: на ней были ярко-зеленые кроссовки. Выйдя за порог, он помедлил на площадке, а потом кинулся навстречу Марин.
– Я люблю тебя, – произнес он, прижимая ее к себе так крепко, как только мог, не причиняя ей боли. Он был благодарен Марин за то, что ей хватило понимания, чтобы промолчать и просто обнять его в ответ.