Глава 26
Два стакана «Лагавулина»
– Ты сегодня раньше, чем обычно, – сказала Марин, целуя Верлака. Потом отступила и ласково оглядела его растрепанные черные с проседью волосы, нос с горбинкой, темно-карие глаза и полные губы.
– Ты себе представить не можешь, как меня обрадовал сегодня твой звонок. – Он поцеловал ее в ответ.
– А я так обрадовалась, что чуть не расплакалась, – призналась Марин. – Вообще-то поплакала немного.
– Ты уже сообщила родным?
– Да, отцу позвонила сразу же, а он обещал передать маме.
Марин обняла Верлака, взъерошила ему волосы и крепко прижала к себе.
– А ведь было время, когда я боялась обнять тебя, – призналась она, отстраняясь, чтобы взглянуть на него. – То есть обнять по-настоящему, как близкого друга или родственника.
– Будем надеяться, что родства между нами нет, – улыбнулся он. – У меня и без того странная семья, а женитьба кузенов никогда не доводила до добра.
Марин уставилась на него, удивленная упоминанием женитьбы, пусть даже отвлеченным.
– Давай-ка еще раз обнимемся, – предложил он и обнял ее обеими руками. – Я знаю, что слишком долго держался отчужденно, и прошу за это прощения.
– Ничего, – ответила она, запуская пальцы в волосы у него на затылке. – А как прошел день?
Верлак засмеялся.
– Меняешь тему? Вообще-то я бы лучше рассказал тебе про мой вчерашний день.
Марин посмотрела ему в лицо: улыбка исчезла.
– Хорошо, – согласилась она. – А вино к рассказу понадобится? Ой, совсем забыла купить шампанское!
– Ничего, я выпью чего-нибудь покрепче. Составишь мне компанию?
– Ладно, – согласилась она. – Только разбавлю водой.
Верлак достал бутылку «Лагавулина» из шкафчика, висевшего над холодильником, разлил виски по двум стаканам, затем перенес их в гостиную, где Марин сидела на диване, листая каталог ИКЕА.
– Спасибо. – Она отложила каталог и потянулась за своим стаканом. Верлак улыбнулся, заметив, что из каталога торчат разноцветные стикеры-закладки.
– А я чуть было не позвонил тебе и не назначил встречу возле наших излюбленных каменных столов для пикника у Сент-Виктуара, – сказал Верлак.
Марин как-то неловко переменила позу, держа в руке стакан и глядя на Верлака.
– С чего вдруг, Антуан? Мы ведь обычно резервируем эти столы по большим праздникам – вроде наших дней рождения или выхода моей статьи…
– Вчера я познакомился с одной монахиней, – объявил он. – В аббатстве Жонкьер.
– Знаю его! – откликнулась она. – Мама обожает тамошний розарий. Эта монахиня – сестра мадам Даррас? Мне рассказывала о ней мадам Жубер.
– Да, – подтвердил Верлак. – Мы проговорили больше трех часов.
– Ну и ну! Должно быть, она рассказала тебе всю историю семейства Обанель.
– Вообще-то нет. Только то, что я уже знал от тебя: что отцом Натали Обанель был офицер СС. Но, боюсь, пролить свет на убийство мадам Даррас мне так и не удалось. Однако на меня самого он пролился целым потоком. Благодаря фотографии Сильви.
– Антуан… извини, но ты меня совсем запутал. Ты нашел время побывать на выставке Сильви?
– Да, и должен заметить, что твоя подруга на редкость талантлива. Так ей и передай.
– Она была бы рада услышать это от тебя лично.
– Она же меня терпеть не может. – Верлак пригубил «Лагавулин».
– Неправда! – возразила Марин. – Ну, вообще-то да, она тебя долго недолюбливала…
Оба рассмеялись, Марин накрыла ладонью руку Верлака.
– И что же тебе сказала фотография?
– Что пора жить дальше, – ответил Верлак. – А монахиня – что пора простить.
Марин придвинулась поближе к нему.
– Продолжай, – попросила она. – Простить кого?
– Моник, мою мать, моего отца за бездействие и даже по какой-то непонятной причине мою бабушку Эммелин.
– Эммелин? – удивилась Марин. – Но ведь ты обожал ее.
– Вот именно. Но она знала, что произошло, так что я должен простить ее за то, что она знала. Во всяком случае, так сказала монахиня. – Он поднял стакан. – Твое здоровье.
– И что же знала Эммелин? – продолжала расспрашивать Марин, немного раздражаясь при виде попыток Верлака свести разговор к шутке.
– Ну, про меня и Моник.
– Антуан, а кто такая Моник? Ты пару раз повторял это имя во сне.
– Пожалуй, можно сказать, что она была моей девушкой.
– И мысли о ней до сих пор преследуют тебя?
– Она была лучшей подругой моей матери, – продолжал Верлак. – Мама познакомила нас, знала, что мы… спим вместе… но ничего не предприняла. Как и отец.
– А сколько лет было Моник? Все это выглядит как-то странно.
Верлак рассмеялся.
– Да уж, очень странно, можешь мне поверить, но до меня это дошло, только когда Эммелин увезла меня с собой в Нормандию. Моник было тридцать шесть.
Марин поставила нетронутый стакан на журнальный стол.
– Ты ведь жил с бабушкой и дедом в Нормандии, когда был совсем молодым? Лет в двадцать с небольшим? И уехал туда после романа с Моник?
– Нет, в двадцать лет я жил в другом месте. А уехал в Нормандию, когда мне было пятнадцать.
Марин снова взялась за свой стакан.
– Мне надо выпить, – объявила она, пригубливая виски.
– Ты просто держишься за стакан, – уточнил Верлак.
Марин пропустила его слова мимо ушей.
– Значит… хочешь сказать, что у тебя, пятнадцатилетнего подростка, совсем еще ребенка, была связь с тридцатишестилетней подругой твоей матери?
– Она началась, когда мне было тринадцать, – поправил он. – А Моник, видимо, тридцать четыре.
– Боже мой! – прошептала Марин, снова отставляя стакан и хватаясь за голову.
– Да ладно тебе, – отозвался Верлак. – Вот такой реакции я и опасался. – Он в притворном удивлении развел руками.
– Антуан! – воскликнула Марин. – Не надо так шутить! – Она вскочила, зашагала по комнате и снова села. – Это же ужасно! Ты был ребенком! Я бы ей шею свернула!
– Ее уже нет в живых, – сообщил Верлак. – Умерла от рака много лет назад.
– Тогда я приду плюнуть на ее могилу!
– И я с тобой.
Марин снова вскочила.
– Ты скачешь, как кролик, – заметил Верлак, наблюдая за ней. – Но виновата не только она.
– Как это не только? – возмутилась Марин. – Она знала, что делает, а ты…
– Тоже знал.
– Нет, Антуан! Ты был еще не настолько взрослым!
– Достаточно, чтобы знать, что я делаю, – не то чтобы всецело понимать, но все-таки сознавать, что происходит между нами. Мне жилось неплохо. Правда, понять это нелегко даже мне, и, наверное, тебе тоже. Я любил ее на свой странный лад.
– Думаешь, в том возрасте ты понимал, что значит любовь? – Марин взяла его за руку. – Наверное, ты совсем запутался.
Мобильник Верлака зазвонил, он не стал отвечать.
– А по-моему, тринадцатилетний подросток уже понимает, что такое любовь. Да, ты сейчас расстроена, но я хочу, чтобы ты знала: я наконец перестал открещиваться от своего прошлого. К этому меня подтолкнуло фото Сильви, а потом – сестра Клотильда.
– И что сказала монахиня? – спросила Марин. – Можно узнать?
– Она просто ухитрилась вызвать меня на откровенность, – объяснил он. – В конце концов я выложил ей всю правду и даже всплакнул. – Он поспешно вскинул руку. – Ничего не говори!
Марин улыбнулась.
– Я только хотела глотнуть виски. Твое здоровье! – Она отпила глоток. – Итак… сестра Клотильда дала тебе совет или, пожалуй, наметила для тебя план действий – вместо того чтобы помолиться за тебя?
Верлак засмеялся.
– Знаешь, она ни разу не упомянула ни Бога, ни молитву. И сказала, что всю работу должен сделать я сам. – Он отпил еще виски и повернулся к Марин: – Марин, тебя волнуют мои деньги?
– Нет, но твоя машина мне очень нравится, – смеясь, ответила она. – Нет, Антуан, твои деньги меня не волнуют. Да, я в восторге от наших шикарных поездок в отпуск, признаюсь честно, и от венецианских фресок у тебя в столовой тоже…
– И я, – улыбнулся Верлак.
– Но я была бы не менее счастлива, если бы у нас на стенах висели постеры в рамках из ИКЕА, а в отпуске нам пришлось бы спать в палатке.
Верлак нахмурился.
– Нет уж, не будем увлекаться. Терпеть не могу походы.
Марин невольно засмеялась.
– А почему ты спрашиваешь?
– Да просто так, без причины, – ответил он. – Задумался о своем разговоре с сестрой Клотильдой. – Он потянулся к каталогу ИКЕА. -Ну, давай выбирать постеры, – сказал он.
– Не дразнись!
