Четыре
Она не голодна. Так зачем они все еще ставят перед ней еду? Жесткое мясо, яблочное пюре. Чашка с яблочным соком, будто бы она ребенок. Она терпеть не может его привязчивый сладкий запах, но ее так мучит жажда, что она пьет. Она хочет почистить зубы после, но они говорят: «Не сейчас, это мы сделаем позже». Потом, гораздо позже, что-то мокрое и жесткое трет щетинками по ее языку, к губам подносят чашку с водой и убирают ее слишком быстро. Полощи. Сплевывай.
Объемистый памперс, какой стыд.
– Отведите меня в ванную.
– Нет, я не могу, у нас сегодня не хватает персонала, все на шестнадцатичасовых сменах. Кто-нибудь тебя потом переоденет. Дженис. Я пришлю ее, когда она вернется с перерыва.
– Дженнифер, ты совсем не ешь. Дженнифер, нужно поесть.
С ней в палате пять человек. Четыре женщины и мужчина. Он сосет палец, прямо как младенец. Сестры зовут их всех Убийцами Дам.
Здесь нет любезностей. Никто не сглаживает острые углы. Здесь нет спасения.
Раз в день их выпускают погулять по дворику, залитому бетоном. Прохладно, должно быть, время года меняется. Это лучше, чем удушающая жара. Она старается держаться подальше от остальных, особенно от акробата, которому нравится врезаться в людей, а потом умолять, чтобы на него пожаловались.
Она ходит взад-вперед по двору, голова опущена. Ничего не видит, ни с кем не говорит. Так безопаснее. Иногда с ней гуляет ее мать, иногда Имоджена – подруга с первого класса, она щебечет о детских площадках и мороженом. Чаще же она гуляет одна. У нее видения. Ангелы с огненными волосами, бесконечно поющие гимны.
– Она опять за свое, – послышался рядом голос.
– Остановите это! Остановите ее! – Голос курильщика, прерывающийся кашлем.
Ангелы продолжают петь. Gloria in excelsis Deo. Они посылают спасителя. Очень юного, но он справится. Он принесет три дара. Первый она не должна принимать. Второй пусть отдаст тому, кто первым заговорит с ней ласково. Третий же только для нее. Это слово Божье.
У ее матери, красота которой была известна на пять королевств, было пять влиятельных поклонников. На Страстную пятницу один принес ей кролика – символ плодовитости и обновления. Второго сложно было превзойти – он подарил ей черную кошку – символ ведьмовского шабаша в канун Дня Всех Святых. А в ночь перед Рождеством в ее дворике к дереву оказался привязан осел. И это в Джермантауне! Ее родители сказали, что это будет ей уроком. Но она отказала всем поклонникам, потому что ждала. А потом появился Он.
Ее грубо касаются чьи-то руки.
– Дженнифер, сейчас тебе придется успокоиться, или мы будем вынуждены снова поместить тебя в изолятор. Да. Почему ты так рыдаешь на этот раз? Ты можешь объяснить словами? Не сегодня, да? Ладно, просто веди себя потише. Вот так вот. Тсс.
Но когда все завершено, когда конец уже близок, что остается? С чем ты остаешься? С физическими ощущениями. Наслаждение от освобождения кишечника. От того, что кладешь голову на мягкую подушку. То, как ослабевают ремни, стягивавшие тебя весь день. Просыпаться от кошмаров и понимать, что они, в сущности, самые приятные из снов. Теперь, когда все завершено, когда конец уже близок, она может подумать. Она может позволить себе соскользнуть в те места, в которые бы раньше не отправилась.
Именно видения делают ожидание сносным. И какие видения! Яркие, красочные, затрагивающие все чувства. Поля распустившихся ароматных цветов, освещенные стерильные операционные комнаты, готовые к операциям, лица любимых, до которых она может дотянуться, которые можно приласкать, нежные руки, ласкающие ее в ответ. Райская музыка.
– Дженнифер, к тебе пришли. Пора вставать. Давай-ка приведем тебя в порядок. Ты знаешь правила. Вести себя тихо, не кричать, не стягивать с себя одежду, никого не хватать и не бить. Вот так. Вот и все. А теперь я просто оставлю тебя тут. А вот и твоя гостья. У вас есть час. Я вернусь.
Она не знает этого человека. Это мужчина или женщина? Она уже не может различить. Кто бы это ни был, они беседуют.
– Мама?
Она не отвечает. Ей кажется, что что-то случилось, что-то важное, но она не помнит что.
– Мам? Ты знаешь, кто я?
– Нет, не совсем, – говорит она. – Но твой голос меня успокаивает. Думаю, ты в каком-то роде мне близка.
– Спасибо тебе за это. – Человек берет ее за руку, держит крепко. Обнадеживающе. Это хоть что-то весомое в мире теней.
Она все еще не уверена в том, кто эта девушка, но она не может оставаться здесь долго. Еще надо покормить кролика и кота и покататься на ослике.
– Как ты сегодня? Прости, что опоздала. На работе был безумный день.
Да, она знает, каким безумным может быть день на работе. Один пациент за другим, кости, разрывающие кожу. Какое же слабое тело у человека, как легко его разрушить и сломать и как сложно собрать воедино. Но работа не должна быть такой неряшливой. Кто устроил тут такой бардак? Ей не верится. Она не верит своим глазам. Кто так небрежно делает свою работу.
– Ты не убрала операционную, – говорит она.
– Мам, это я, Фиона, твоя дочь. Зашла поздороваться. Марк тоже хотел, но у него на работе завал. У него сейчас крупное дело, разве это не замечательно? Они наконец доверили ему что-то важное. Он обещал скоро заехать.
– Марк мертв.
– Нет, мама, Марк – твой сын. Он очень даже жив. У него все хорошо. Гораздо лучше, чем раньше. Ты бы могла им гордиться.
Она не может забыть операционную. Комната вертится у нее в голове. Это ее картинка дня. Яркий образ.
– У тебя недостаточно подготовки для той процедуры. С самого начала и до конца это был хаос. Где ты вообще обучалась?
– Я училась и получала степень магистра в Стэнфорде, мам. Ты знаешь это. А потом вернулась в Чикаго, чтобы получить докторскую степень.
– Неряшливо. Неряшливо и неточно. Разве я тебя ничему не учила? Операции на основании черепа очень тонкие. В любых обстоятельствах нужно быть осторожной. Но это было грязно и даже грубо.
– Мама.
– Из-за этого и было столько крови, разумеется.
– Мама, пожалуйста, говори потише.
А потом, громче, это бесполое существо обращается к женщине в синем костюме, сидящей в углу комнаты.
– Мы можем побыть наедине? Нам нужно кое-что обсудить, и это проблематично сделать при посторонних.
– Это против правил.
– Я знаю, но всего один раз можно? Вот. Тут пятьдесят долларов. Идите, выкурите сигарету или выпейте кофе. Никто не узнает. Ничего не случится. Можете нас запереть, без проблем. Просто позвольте нам побыть вдвоем.
– Хорошо, я буду ждать снаружи.
Женщина уходит из комнаты. Слышится лязг двери, а потом щелчок, с которым она закрывается снаружи.
– Мам, мы вдвоем, теперь мы можем поговорить.
Она не уверена в том, что нужно этому человеку. Она или он крепко держит ее за руки. Стискивает слишком сильно. Больно.
– Мама, ты вспоминаешь? Ты помнишь? Что ты помнишь?
– Плохая работа. Жестокость. Ты никогда не должна быть жестокой, несмотря на соблазн. А для многих такой соблазн есть.
– Что ты помнишь?
– Среди хирургов много таких патологий. Если бы пациенты знали, они бы еще сильнее боялись ложиться под нож, чем сейчас.
– Ты вспоминаешь ту ночь?
– Я кое-что знаю.
– Что ты знаешь?
– У меня эти видения.
– Да? – Человек взбудоражился. Его или ее зеленые глаза сосредоточены на ней.
Это может быть сложно. Она напрягается изо всех сил, пытаясь пробиться сквозь шум, пытаясь видеть сквозь кровь. Неуклюжая работа. Пациент не движется.
– У тебя и сейчас видение? Мама? Да?
– Quia peccavimus tibi.
– Что это? Итальянский? Испанский?
– Miserere nostri.
– Мама.
– Моя дорогая девочка. Конечно, я не могла не помочь ей.
Человек плачет.
– Мама, пожалуйста. Женщина скоро вернется. Ты должна следить за тем, что говоришь.
– Моя дорогая девочка. И все же я ее не хотела. Я лишь мельком на нее глянула и попросила ее унести. Верните меня к работе, быстро. Верните мне мое тело, свободное от этого паразита. И она оказалась самой важной вещью на свете. Ради которой можно пойти на все.
– Прекрати, мама, ты разбиваешь мне сердце. – Теперь человек ходит туда-сюда по комнате, колотя себя, видимо, хочет себя поранить. – Я все им расскажу, если ты вспомнишь. Я никогда бы так с тобой не поступила. Каждый день я думаю признаться во всем. Нет. Каждый час. Я никогда больше не обрету покой.
На секунду существо останавливается, вздыхает и потом продолжает снова.
– Ты помнишь почему? Я хочу, чтобы ты знала почему. Той ночью я тебе рассказала, но мы больше никогда об этом не говорили. Я не хотела спрашивать. Не хотела упоминать что-то, что могло бы спровоцировать твою память. Хочешь, чтоб я снова тебе сказала? Это было ради нас, ради семьи. Аманда знала. Она высказала мне все. Она бы всем рассказала.
– Да, я знаю, что она знала. Что она смогла все это понять. Слишком умная, моя девочка.
– Мам, сначала у меня просто не сходились цифры. Но я точно не знала, что сделал папа. А потом все стало понятно. Размах этого. Это было шоком, говорю тебе. Папа!
– Деньги были наши. Джеймс их заработал.
– Ты имеешь в виду, что он их украл, мама.
– Да.
– И продолжал красть. Пока Аманда его не остановила.
– Да.
– И ты ей сказала, что все вернула. Все. И что ты отрабатываешь свой долг перед обществом, работая в клинике. Но это было не так. У тебя получилось убедить ее в этом.
– Да, это был наш секрет. Джеймса и мой.
– А потом папа умер. А тебе становилось хуже. Я все выяснила, когда разбирала твои документы. Сначала я подумала, что ты ничего не знала, что это все папа. Потом, конечно, я поняла, что ты была в курсе. И с тех пор я стала твоим финансовым опекуном. Аманда задавала мне вопросы. Прощупывала. Каким-то образом узнала, что дело было в деньгах. В огромных деньгах. Что ты ее одурачила. Что я так же замешана, как и ты. Она не могла этого вынести.
– У Джеймса были все основания волноваться за Фиону. Это было слишком для нее.
– А потом она начала доставать тебя. Никак не отступала. Несмотря на твое состояние. Тем вечером вы поругались. Магдалена мне рассказала. Ты была ужасно расстроена. Ей пришлось вызвать тебе скорую. Они были вынуждены вколоть тебе успокоительное. Мне позвонила Магдалена. Она была в бешенстве. Она сказала: «Эта женщина зашла слишком далеко». Я допоздна не могла приехать – на факультете было мероприятие, с которого я не могла уйти. То есть я приехала около десяти вечера. Припарковалась перед твоим домом, пошла к Аманде. У меня все еще стоит перед глазами ее выражение лица, когда она открыла дверь. Триумф. Никаких сожалений. Она выудила из тебя все, что ей было нужно. И принялась за меня. То, что она говорила, ужасные вещи. О тебе, папе и особенно обо мне.
Аманда сказала мне: «Я должна была прекратить это еще тогда, и теперь я уж точно не остановлюсь. Твой отец мертв, а мать в таком состоянии, что я могу раскрыть их преступления прошлого и возместить всем ущерб. Снова превратиться в добропорядочную гражданку».
– Присматривай за Фионой, сказал мне Джеймс, когда та была еще совсем крохой. Еще даже десяти лет не было. Знаешь, что волновало его сильнее всего?
– Что, мам?
– Вся эта забота. О ее брате. Она все ему отдавала и оставалась беззащитной. Она в зоне риска. Присматривай за ней.
– Аманда собиралась донести на меня. Это был бы конец для нас, для нашей семьи, для того немногого, что от нее осталось. И она говорила мне такое. О папе, о тебе. Грязные вещи. И самое худшее – Аманда и ее гипертрофированная мораль во всей красе. Она бы уничтожила меня ради своего самомнения. Я была в смятении, я была так зла. Я оттолкнула ее, чтобы пройти в дом. У меня не было конкретного плана. Но почему-то я поняла, что трясу ее за плечи – мне пришлось встать на цыпочки, она ведь была такой высокой. Она смеялась надо мной, над моей бесполезностью, над моей слабостью. Поэтому я толкнула ее изо всех сил. И она упала на спину, ударившись головой о тот дубовый столик в гостиной. Было столько крови! И мир вдруг перестал вращаться. Я упала на колени, пыталась прощупать ее пульс – ничего. Я была в отчаянии. Вся в крови, меня трясло от холода и ужаса. Я не могла думать ясно. Я просто побежала к машине и поехала, поехала к дому, слишком быстро. Я уже проехала Армитэдж-стрит, когда поняла, что на мне нет моего медальона святого Христофора. Твоего медальона. Он был там же, в руке Аманды, когда я вернулась, но уже началось окоченение. Должно быть, я какое-то время сидела там, когда ты зашла и увидела нас. Я была не в себе.
– Все, кого я любила, ушли. Все, кроме одной, кроме девочки.
– Я и не знала, что ты там, пока ты не подошла ко мне сзади и не встала на колени. Секунду ты меня обнимала. Потом взяла за руку и увела от тела.
– Грубая работа. Жестокая работа.
– Я была не в себе.
– Но эта ужасная картина. Там, на полу. Вся эта кровь. Но хуже всего – выражение на ее лице. Да, ужас, но и кое-что еще. Удовлетворение.
– Ты знаешь, что было дальше, и то, как я убирала улики.
– Нежелательное видение, неприятное. Оно все приходит ко мне. Но правда ли это?
Особа закрывает лицо:
– Два человека, которых ты любила больше всех на свете. И дело даже не в смерти, но в выражении лица близких. Темная радость. Невыносимо.
– Ты ни секунды не сомневалась. Ты просто принялась за работу. Никаких обвинений, никаких вопросов. Ты защищала меня. Ты спасала меня. – На секунду она замолчала. – Думаю, ты сказала бы, что у нас была минута милосердия посреди ужаса. – Она протягивает к тебе руку: – Мама? Что-то не так?
– Нет. Так далеко я не зайду. Я еще не так плоха.
Особа снова начинает плакать.
– Мама? Что ты говоришь?
– Она думает. Иногда она все еще может думать. Она знает этого человека. Она знает, в чем он повинен. Теперь она знает. Так вот как все это кончается. Вот, что значит – перейти за грань боли. Ты смогла за нее перейти.
– Мама, пожалуйста.
– Вот как все это заканчивается.
– Мама. Я не могла себе представить, что все так будет.
Каждый день тянется дольше предыдущего. Каждый день исчезает все больше слов. Остаются только видения. Детская площадка. Белое платье для первого причастия. Кикбол на улице. Джеймс, жарящий тост. Дети. Одного ей пришлось научиться любить. Одного, которого она, казалось, не полюбит ни при каких обстоятельствах.
И именно этот ребенок – единственное, что сейчас имеет значение.
Крупная женщина в синем вернулась, позвякивая ключами.
– Время посещений закончено.
– Да, мне все равно уже пора. – Особа вытирает глаза. Встает. – Мама, я завтра не смогу прийти. Ты знаешь, я завтра преподаю. Но в четверг точно буду. Тогда и увидимся.
– В конце важны только видения. Никто больше не держит альбом, не спрашивает, помнит ли она. Но это не важно. Ей теперь не нужны фотографии. Теперь люди приходят сразу к ней. Ее мать, ее отец. У них есть для нее новости, шутки. Джеймс сначала держался позади, но теперь и он появляется. И Аманда. Аманда тоже тут, целая и сильная. Она зла, да и кто на ее месте не злился бы? Но после того как ее гнев сгорит дотла, останется что-то другое.
– Сестра, она опять за свое.
– Здесь хорошее место. Его можно найти. С такими близкими друзьями. Даже с теми, кто уже молчит. И потом, тут есть те, кто воскрес для меня. Послан богом.
– Сестра, вы можете ее заткнуть?
– Смиряясь с тем, что ты сделала. Смиряясь с видениями. Пережидаешь в их компании. В конце этого достаточно.