Итак, мы направились на юг, вообразив, что Компания – наше единственное спасение. Этим мы ничем не отличались от тех, кто поклонялся Морду, разве что ритуалы и слова молитв были различными. Вик толковал о том, что ему известно о неком тайном входе, расположенном рядом с двумя отстойниками, примыкающими к зданию Компании. Уверял меня, что Морд по уши занят на севере, а руины уже чуть ли не до нитки обобраны мусорщиками, и теперь там никого нет. Я подшучивала над ним, хотя кроме этого жалкого подобия плана других идей у нас не имелось.

– Тебе известно, как пройти на нижние уровни?

– Да. Морд мне рассказал. Когда еще был человеком.

– Не устарели ли твои сведения?

– Там ничего не меняется.

Да ну? В его голосе звучала магическая квинтэссенция надежды, и я была не в состоянии отделить факты от вымысла, правду от его самовнушения.

Глубокой, глухой ночью мы пробирались безлюдными землями, лежащими между городом и зданием Компании, сразу за мертвым лесом. Компания давным-давно засеяла это пространство биотехами, а долгое забвение погрузило ловушки глубоко под землю. Оставалось надеяться, что нам повезет и мы не напоремся ни на одну живую мину. Теперь эта буферная зона выглядела безжизненной, если не считать мест, куда жизнь, сомнительная и опасная, проникла вновь. Своего рода илистых отмелей без ила, где под потрескавшейся соляной коркой пучились остатки фундаментов давно разрушенных домов, испуская миазмы древних грязевых отложений. Если вам хватало ума, вы никогда не пытались пить воду из водоемов, образованных этими стоками, маслянистую, густую эссенцию того, что некогда было живым, собирающуюся в спонтанно возникших каналах.

Тем не менее ночью здесь было безопаснее, тем более что земля слабо светилась от остаточного присутствия каких-то микроорганизмов. Днем здесь было жарко, мерзко и любой хищник мог углядеть вас за много миль, если, конечно, на вас не было камуфляжа Морокуньи. Цементные фундаменты скрывались под завалами поломанных, бесполезных вещей, там не было ни ориентиров, ни примет, и даже стервятники редко залетали в эти гиблые места. Кисло воняло грязью и химикатами, и когда ветер менялся, нам приходилось затыкать носы и рты.

Далеко впереди в наш разбитый бинокль можно было разглядеть лопнувшее яйцо здания Компании, сверху, должно быть, казавшееся плоским белым овалом, по которому расползлись трещины, с тех пор как Морд выгрызал его «желток». Но, как и предрекал Вик, стены уверенно уходили вниз, в глубину подземных уровней, избежавших разрушения.

На юго-востоке виднелись прижавшиеся к зданию, широкие, подтекающие пруды, если не озера, где до сих пор гнили умершие или неудачные тела ошибочных проектов Компании, трупы тех, кто сбежал, и тех, кто думал, что сбежал. Когда-то и я думала, что сбежала, но теперь я возвращалась.

Во время перехода по пустоши мы то и дело ловили намеки происходящей схватки. В первый час до нас доносились звуки погони, когда погас солнечный свет и на нас опустился обжигающе-кровавый, в золотых разводах закат, сопровождаемый жарким ветром, в отдалении показались двое последышей.

К тому времени мы уже вышли на пустошь и чувствовали себя выставленными напоказ. Метнулись за кучу гравия, здорово приложившись о твердую землю, и стали следить за последышами в бинокль. Мне казалось, что камешки подо мной ворочаются, пытаясь прогрызть мне брюхо. Было очень больно, и я понимала, что вскоре вынуждена буду встать, хотя бы для того, чтобы отползти, если разуму удастся победить тело.

Последыши, словно солдаты, сидели на корточках в замаскированных окопах. Солнечные лучи иссякли красным потускневшим золотом, растворяясь в жаркой сизой дымке, и мы подумали, что они, должно быть, тоже нас заметили, сгорбленно топавших по пустоши, различили наши силуэты в чередовании света и теней.

Но нет. Медведи вылезли из своих траншей и косолапо загалопировали на юго-восток, подняв тучу пыли. Мы же никого не видели, даже когда последыши, похоже, загнали свою невидимую добычу и принялись грызть ее.

На безопасной дистанции от последышей суетились лисы, которые не были лисами. Они зеркально отражали действия медведей: цапали зубами воздух и, используя свой камуфляж, то исчезали, то вновь появлялись на том же самом месте, гоняясь за собственными хвостами. Один последыш даже бросил свое занятие и уставился на лисиц, как бы решая, враги они или нет.

– Там кто-то есть, – сказала я.

– Там всегда кто-то есть, – отозвался Вик.

– Может, они впали в бешенство? Или это сумасшествие? Игра? – гадала я.

– Или Морокунья.

– Или мух ловят?

Пока мы наблюдали, то, чего мы не могли видеть, ускользнуло-таки от тех, кого мы видели прекрасно, и погоня переместилась в западные пределы пустоши, хотя невидимка упорно рвалась на юг, и только на юг. Прежде чем свет окончательно потух, мне почудилось, что я увидела, как один из последышей споткнулся и упал, точно подкошенный, но нам уже пора было отправляться в путь.

Лисы превратились в мазки жженой умбры на фоне заката, этакие сидящие и смотрящие ушастые силуэты. Потом и они пропали.

В наступившей темноте мы устремились дальше, через пустошь, куда менее мертвую, чем нам бы хотелось. Раздавалось рычанье, немного менее грубое, чем медвежье, лисье тявканье, скользящее шуршание, хорошо если змеиное, частый топоток, который издают норные зверьки с розово-звездчатыми носиками, и даже кваканье из кактусовых зарослей, которые мы предусмотрительно обошли стороной, – наверняка лягушка пыталась вызвать дождь. Блоки и глыбы черноты пресекали любые попытки понять, кто там опасен, а кто – невинен.

– Не припомню, чтобы эта пустошь была такой живой, – пожаловался Вик, но я очень сомневалась, что за последние годы он часто наведывался сюда по ночам.

Взошла луна, укутанная облаками, добавив небу светло-фиолетовую, акварельную лессировку, а вместе с луной появился намек на ослабление ветра. Мы упорно продолжали идти и где-то за час до рассвета добрались до места, в котором пустошь была темнее и шла увалами, звуки там доходили до нас неискаженными. Устроились на привал с подветренной стороны толстой поваленной колонны. Мы забились как можно глубже в расщелину, пытаясь преодолеть иррациональный страх, что колонна вдруг покатится и раздавит нас или придет какой-нибудь последыш-шатун и выковыряет нас, как термитов.

Мы не знали, смогут ли медведи пройти по нашему пути, но слежка за ними и так уже сильно задержала нас, к тому же ночь оказалась более тревожной, чем ожидалось. Мы решили отдохнуть часок, а затем ранним утром направиться к отстойникам. Щиколотка, даже после того как я ее перевязала, доставляла немало неудобств при ходьбе по неверной земле, и сумку почти все время приходилось нести Вику, тогда как мои плечи отдыхали. Я чувствовала себя скрипучей развалиной, состарившейся раньше времени.

Молча мы с Виком разделили сухпаек. Сделали по глотку воды из наших скромных запасов. Вик дремал, пока я караулила, потому что все равно бы не уснула. Адски болело бедро, и я чувствовала себя обитаемым экзоскелетом, избитым молотком.

Из выемки в колонне луна выглядела мертвой, отравленной, какой-то фабрично-серой: округлая голова мертвого робота с наполовину оголенным черепом. Но я продолжала на нее смотреть. Во-первых, других источников света все равно не имелось, а во-вторых, больше смотреть было не на что.

Я попробовала оживить воспоминания о ночном острове моего детства, заменив секущий ветер тропическим бризом, тени и песок – шелестом прибоя и бахромой густых пальм. Однако окружающий пейзаж был слишком грязным и в то же время безжизненным, а я – чересчур измученной своей одержимостью прошлым.

Мой взгляд блуждал, уплывал, кажется, я задремала, вопреки собственной воле. Мне мерещились последыши, гонящие по пустоши невидимку, потом чудовищная пята Морда опускалась прямо на меня, охваченную странным чувством самоуничижения.

Когда я очнулась вновь, то почувствовала разлитый в воздухе ошеломляющий аромат, словно древний океан, погребенный в собственном иле, соли и рефлексии. Темнота сложилась в нечто осмысленное. Пустошь, увалы которой угадывались даже во мраке, превратилась теперь в сплошной, мерцающий антрацитовый слой. Настоящая доброта, утешительное воспоминание: переливчатое мерцание тысячи крошечных светлячков, совсем как на потолке в Балконных Утесах. Мягкое, золотое подмигивание, шедшее с земли и желающее, чтобы я успокоилась.

Край этого тусклого подмигивающего моря плеснул к краю разбитого камня, выступавшего из колонны, и с любопытством уставился на меня.

– Тс-с-с, Рахиль. Это я, – произнес знакомый голос, голос обманщика.

Я застыла, борясь с желанием разбудить Вика.

– Я испугал медведей, – продолжал он, – я прогнал их, хотя бы ненадолго.

Каких еще медведей?

– Как ты нас нашел, Борн? – задала я насущный вопрос.

– О, мне рассказала маленькая лисичка. Я как раз был в городе, сражался с последышами Морда.

– И чего тебе? – Я старалась говорить тихо и спокойно.

Зашевелился, просыпаясь, Вик. Я точно знала, что он скажет, и совершенно справедливо, кстати.

– Привет, Вик. Как дела?

– Убирайся, – сказал Вик.

– А то что, Вик? – пренебрежительно спросил Борн. – Закидаешь меня червяками? Будешь обзываться? Прогонишь меня?

Я оглянулась и, положив руку на грудь Вика, прошептала:

– Позволь поговорить с ним. Доверься мне.

– Я огорчился из-за того, что вам пришлось покинуть Балконные Утесы, – продолжил Борн. – Такое хорошее место для всех нас. Вы не собираетесь туда вернуться?

– Может, когда-нибудь, Борн.

В кармане у меня лежал нож, но я пыталась найти какое-нибудь настоящее оружие, которое могло бы меня защитить, прекрасно зная, что тут такого нет. Кроме того, что дало бы ложное чувство безопасности. Камень. Обрезок трубы.

Борн был огромен, он покрывал землю, как нефтяной разлив. Значит, продолжает жрать, продолжает собирать образцы. Если его натура возьмет верх, если он убьет нас, и Рахиль с Виком окажутся внутри Борна, продолжат ли они существовать в каком-то ином измерении?

– Вы идете в Компанию, – сказал Борн.

– Да.

Он издал цокающий звук, как будто был недоволен мной.

– Здание Компании отвратительно. Просто отвратительно. Ненавижу его. Не желаю иметь с ним ничего общего.

Старый, подавленный страх, о котором я узнала из его дневника.

– Борн, мы идем не на север, – произнес Вик даже с какой-то симпатией в голосе. – Мы идем на юг. И ты можешь нам помочь.

Довольно долго Борн молчал, и чем дольше он молчал, тем меньше мне это нравилось. Из светлячкового моря доносилось лишь какое-то кваканье, тихое шипение и брюзгливое хныканье. Вик напрягся в темноте нашего укрытия, и я знала, что он приготовился в случае надобности выпустить на Борна наших последних биотехов. Но это не входило в мои планы.

– Ты в порядке, Борн? – спросила я, не желая показывать свою неуверенность, потому что не знала, как на это отреагирует Вик…

Но я устала, я вырастила Борна и ничего не могла с этим поделать. Даже теперь, на этой адской пустоши под мертвой луной, направляясь в разверстую могилу, я чувствовала, как много задолжала Борну.

– Ох, Рахиль, у меня все в порядке, – ответил Борн усталым, если не старческим голосом, какого я от него никогда прежде не слышала. – Я стараюсь изо всех сил. Но последыши слишком умны. Даже когда я маскируюсь, они в конце концов меня находят. Я с ними сражался, я их поглощал, но последышей много, а их клыки больно жалят.

– Покажи мне, где они тебя ранили, – попросила я.

Светлячки погасли, и на изломанной поверхности Борна проявились тусклые серебристо-серые пятна.

Как же много их было. Мертвая плоть там, где ее поразил яд. Сейчас Борн был очень велик и продолжал быстро расти, так что раны вряд ли угрожали ему, но он страдал, и нельзя было сказать, кто же в итоге выиграет эту войну.

– Ты должен остановиться. Найти безопасное место, спрятаться и излечиться, – сказала я. Старая добрая материнская забота прорвалась из-под моего панциря.

Борн засмеялся, как будто я сказала что-то смешное, его поверхность пошла рябью и бурунами. Такая человеческая реакция от существа, ничем не напоминающего человека. Борн смеялся, его раны исчезли, вернулись светлячки, хотя и поменьше, чем раньше.

Передо мной появилась маленькая фигурка знакомого мне Борна. Глупенькая, перекрученная вазочка с колечком глаз и щупальцами, извивающимися на макушке.

– Я слишком велик, чтобы скрываться, Рахиль. Я не могу вжать себя в нужное пространство. И ты знаешь, Рахиль, я постоянно голоден. Ты всегда это знала, говорила мне, а я тебя не слушал. Потому что не мог. И чем больше я ем, тем сильнее мой голод.

Множество глаз понимающе смотрело на меня. Один усталый ветеран беседует с другим.

– Более легкая добыча, – сказала я, ступая на скользкую почву.

– Нет, Рахиль. Я больше не пытаюсь быть хорошим. Это не в моей природе. Я создан, чтобы поглощать. Убивать. Теперь я это знаю. Все было бесполезно.

– Ты должен попытаться.

Пустые слова, которые лишь взволновали его, заставив вспыхнуть.

– Повторяю, Рахиль, я больше не могу. Я устроен не так, как ты. Я не человек. И я не личность.

На широкой поверхности Борнова моря, среди ряби, точно головки пловцов, появились головки людей. Головки животных. Головки детей-мутантов и последышей Морда. Медведей было около дюжины. Блестящие, темные головки уставились на меня дырочками вместо глаз. Но этим меня было уже не пронять.

– Хватит, Борн.

Головки исчезли, море вновь стало гладким и спокойным. Я почувствовала запах прогретого солнцем песка, прибоя, всех тех вещей из моего прошлого, которые так любила, и Борн об этом знал.

– Ты личность, – сказала я потому, что должна была это сказать. Пусть даже доказательство обратного находилось прямо передо мной. А может быть, именно поэтому.

– Рахиль, ты не видишь того, что вижу я. Я вижу все связи. Я вижу, куда они ведут и к чему все идет. Мне просто не хватало сил, чтобы довести дело до конца. Все откладывал, откладывал. Думал, что может быть…

Я-то знала, о чем он думал. Я тоже об этом много думала, даже после того, как обещала Вику. Вик завозился за моей спиной. Видимо, решил, что Борн собирается напасть, хотя нам ничего не угрожало. Мы, в отличие от всех остальных, были в полной безопасности.

– Слушай, сделай, как я сказала. Найди убежище. Замаскируйся.

Но у него были другие идеи.

– Рахиль, что происходит, когда мы умираем? Куда мы уходим?

– Борн…

– Куда, Рахиль?

– Никуда, Борн. Уходим в землю, чтобы никогда больше не вернуться.

– Я в этом сомневаюсь, Рахиль. Я все-таки думаю, что мы куда-то уходим. Не в рай или ад, но куда-то еще. Так должно быть.

– Почему, Борн?

– Потому что я пришел сказать тебе, что знаю, как все исправить. Теперь я ясно это вижу. И могу сделать. Могу все исправить. Ты увидишь и поймешь, что я говорю правду.

Наступила кратчайшая пауза, и если бы я не знала его так хорошо, даже не заметила бы ее или не поняла, что она означает.

– И в конце между нами все опять наладится, вы сможете вернуться в Балконные Утесы, и с вами буду жить я, и все будет так, как было, когда мы бегали по коридорам и смеялись. Или как тогда, когда ты одевала меня и водила на балкон над прекрасной рекой. Да, все будет именно так.

– Борн…

Все, что я могла сказать, было его имя. Больше я не могла сказать ему ничего, это показало бы ему, как мои инстинкты вступают в противоречие с разумом. Только не на глазах Вика. Мне подумалось, что Борна захватила обманчивая власть раскаяния, заставляющая нас считать, что силой своего убеждения, силой чувств мы можем все исправить, хотя на самом деле мы ничего не можем. Я подумала, что чувство вины и иллюзии заставляли Борна произносить все эти бредовые слова.

– До свидания, Рахиль.

– До свидания, Борн.

Как же я недооценила этот момент и как же теперь жалею об этом. Я, видите ли, верила, что должна скрепить свое сердце и не поддаваться.

– Мы еще увидимся, я знаю, – сказал Борн.

Если бы я могла вернуться назад, то охотно дала бы ему свое разрешение. Позволила бы ему уйти, получив мое одобрение, сказала бы, что верю ему, и не важно, верила ли бы я на самом деле или нет, я дала бы ему почувствовать себя хоть немного счастливым на избранном им пути. Даже, пожалуй, соврала бы о будущей счастливой жизни в Балконных Утесах. Остается только надеяться, что выражение моего лица, нечто в моем поведении показали ему тогда, что, несмотря на его дурные поступки, я никогда не смогу от него отказаться.

Все произошло очень-очень быстро. Вик нервно вскочил позади меня.

Борн втянулся в себя с фантастической скоростью. На сером облачном небе как раз показалась полоска рассвета. В долю секунды Борн сделался толстым, бесформенным и темным, став похожим на широкий, крепкий пень. Это пень стал его телом, глиной, из которой Борн вырастил-вылепил массивную золотисто-бурую голову, покрытую шерстью: медвежью голову с добрыми глазами и почти улыбкой на зубастой морде с вывалившимся розовым языком. Откуда-то я знала, что это мой Борн смотрит на меня в последний раз.

Затем его глаза пожелтели, рыло вытянулось, заострилось, голова увеличилась в размерах, так что мы с Виком вынуждены были забиться поглубже в тень колонны. На массивном, мощном, неохватном теле красовалась широкая, великолепная голова, на его лице в утреннем свете долго еще оставалось выражение не грусти, ненависти и ужаса, но блаженная уверенность и ангельское звероподобие, и клыки его были белы и чисты.

Тело росло, тянулось к самому небу, медвежья голова Борна возвышалась надо мной, а под нею находилось мускулистое тело, которое поддерживали сильные задние ноги, чьи ступни были шире, чем колонна, где мы прятались, вжимаясь в камень. Сходство было поразительно точным, но основывалось оно все же не на самом Морде, а на поглощенных последышах, а потому – оказалось более бесчеловечным и диким, а само тело – компактнее и более гибкое.

Этот новый Морд, новый Борн посмотрел на нас с огромной высоты, рыкнул и заковылял на север. Мы выскочили из нашего укрытия, чтобы посмотреть ему вслед.

Сначала этот Борн-Морд двигался, как ящерица, затем – как мокрица, потом пошатнулся, будто пьяный, взметнув клубы пыли. Борн только приспосабливался быть медведем. Наконец он осознал себя, исправился и стал двигаться, как медведь, размашисто шагая на всех четырех лапах.

– Морд! Морд! – заревел он, вызывая своего противника.

Не откладывая ни на минуту. Оставив нас позади. Уходя на никому не принадлежавшие земли.

Борн пошел своим путем, а мы – своим. Говорить было не о чем, оставалось только собрать наши нехитрые пожитки и топать на юг. Мне пришлось отвернуться от горизонта, в то время как там, под огромным весом Борна, взрывались биотехи-ловушки, отмечая его путь бегемотами, левиафанами и прочими фантомами жизни, бессильно клацавшими челюстями в пустом воздухе, они принимались кружить в поисках плоти, а затем падали обратно, колотясь в агонии своей квазисмерти.

Но даже когда Борн ушел, я продолжала чувствовать, что так или иначе он здесь, рядом со мной, просто замаскировался в плащ-невидимку, такой же тонкий, как молекулы воздуха, которым я дышала.

В утреннем свете стало понятно, что борозды в земле у колонны проделала та самая, неудачно запущенная Морокуньей ракета.

На самой границе пустоши мы увидели одинокую утку с перебитым крылом, пившую из грязной лужи. Утка делала глоток, тревожно поднимала головку, снова делала глоток и опять молча замирала. Ждала. Просто чудо, что ее никто не убил, что она ускользнула от всех незамеченной.

И мы пошли дальше, к зданию Компании.