Я укрывала убийцу и никак не могла избавиться ни от мыслей об этом, продолжавших крутиться в голове, ни от последствий. Борн был даже не убийцей вроде меня, но тем, кто убивал невинных, пытаясь возложить на них вину за это. Я думала, что действовала по доброте душевной, хотела, сообразуясь со здравым смыслом, научить Борна быть хорошим. Однако можно ли винить волка за то, что он убивает свою добычу? Или орла – за полет? Единственным моим спасением от чувства вины, единственным козырем, оставшимся у меня в руке, чем-то блестящим, замеченным в грязи и, может быть, бесполезным, была идея, что я не могу так просто отбросить свои чувства, ведь Борн был для меня чем-то большим. Я продолжала в него верить, нутром чуяла нечто, чего не понимала разумом.

Наверное, это было заблуждением, и я ошибалась, но даже привидения не вполне лишены чувств. Встретив в облике привидения Борна в глухом уголке города, я продолжала думать о нем как о достойной личности, всего лишь подверженной дурным наклонностям. Сколько я ни старалась убедить себя, что он – злой и ужасный психопат, у меня ничего не получалось.

И в Балконные Утесы вернулась уже Рахиль, а не привидение. Я вернулась во временной разрыв, щель, которую до сих пор считаю осколком счастья, найденным перед самым концом, перед тем, как мы потеряли все. Вик мог отдалиться от меня, а я – от него, но в те несколько дней я познала его настолько глубоко, что дальнейшее сближение грозило сжечь нас обоих.

Придя в свою комнату, я стянула пыльную, грязную одежду сначала с себя, потом – с него, и мы принялись трахаться с такими страстью и самозабвением, что они вытеснили все остальное. Я не хотела от него нежности, а он не хотел быть нежным, мы брали и брали друг друга, пока нам не стало больно, пока мы не устали так, что могли уснуть без снов и кошмаров, измученные, голодные, оставшиеся ни с чем, но все это было не важно.

После того мы лежали и разговаривали настолько честно, насколько это было возможно. Я рассказала ему о встреченных мусорщиках, о последыше на перекрестке, о том, как тошно мне в Балконных Утесах без Борна. Рассказала ему это не затем, чтобы ранить, а чтобы выпустить наружу демонов, засевших у меня внутри, и провести без них хотя бы одну-единственную ночь. Пока он меня слушал, его тело напряглось и расслабилось, и в этих обыденных ощущениях было огромное облегчение.

Сразу вслед за этим Вик обвил своими жилистыми руками мои плечи, мою талию, а потом, словно мы были законченными наркоманами, сон слился с явью, руки Вика нервозно бродили по моему телу, всякий раз оказываясь именно там, где я в них больше всего нуждалась. Он вновь отвердел, и мы вновь занялись любовью, на сей раз – медленно, я с радостью встречала это чувство, распространяющееся по всему телу, везде и нигде.

На несколько дней все вновь стало нормально.

На четвертую ночь после моего возвращения мне приснились маленькие лисы, бегущие за Борном. Дело происходило за городом, на иссохшем морском ложе. Они играли в песке, лаяли и тявкали, по очереди исчезали, чтобы появиться в самых неожиданных местах, как будто даже не маскируясь, а мерцая то тут, то там. Вдруг один лис остановился и в упор уставился на меня. Я знала, что это тот самый, которого встретила у могилы «астронавтов».

Через несколько часов я проснулась от крошечных метеоритов, бьющих мне в лицо. Виковы светлячки умирали и не по одному, а целыми созвездиями, выгорали широкими полосами, и их трупики валились на нашу постель. Сработала сигнализация.

– Вик! – Я потрясла его за плечо. – Нам пора уходить! Сейчас же.

Он заспанно посмотрел на потолок, потом схватил штаны, и мы принялись лихорадочно одеваться.

Осталось тридцать светлячков, затем двадцать, десять, потом наступил мрак, если не считать бледного свечения, исходившего от червей в теле Вика. Вся постель была усыпана маленькими темными тельцами.

– Откуда они идут? – спросила я, уже зная ответ. Чего мы не знали, так это того, кто идет.

– Отовсюду. – Вик с неестественным спокойствием поднял свой рюкзак с неприкосновенным запасом и протянул мне мой.

Мое сердце превратилось в таран, пробивающийся из грудной клетки. У нас было все, чтобы выжить. Мы наизусть знали маршруты отхода. Прошло не больше двух минут после того, как я заметила смерть светлячков.

Вик открыл дверь.

В коридоре было полно медведей.

Сплошная стена грубого потускневшего меха, перемежающаяся тенями. Из-за ляжки медведя, блокирующего выход, мелькнула массивная башка другого. Завоняло безудержной дикостью: кровью, грязью, дерьмом, гнилым мясом. Запах листвы и лишайников, горячее, горькое послевкусие дыхания Морда заполнило коридор, вытеснив привычный нам воздух.

Одна секунда – и я захлопнула дверь.

Двумя секундами позже Вик усилил ее своими последними жуками. Через четыре секунды он подсадил меня в воздуховод. На пятую я уже втаскивала туда его самого.

А через десять секунд последыши выжгли нашу квартиру дотла.

Тяжело шлепнувшись у самого входа в туннель, Вик поджал ноги к груди, а затем, пока я протискивалась вперед, чуть ли не умудрился обогнать меня, шарахнувшись от медвежьих когтей шарящих в дыре.

Мы ползли дальше, а вслед нам неслись рев и ужасный запах. И еще скребущий звук лап, лезущих в дыру. Еще и еще. Пока одни пытались продраться сквозь потолок, другие надумали нас опередить и угадать, где мы вылезем.

Не говоря ни слова, мы свернули на перекрестке. Ползли так быстро, как только могли, чувствуя, что наши животы ничем не защищены, поскольку туннель проходил над самым коридором. Один точный удар лапой снизу, – и потолок обвалится, а вместе с ним в потоках крови вывалятся и наши внутренности.

В эти минуты мы напоминали слепых и немых кротов, зарывающихся вглубь в панике до того всепоглощающей и черной, что она походила на стену величайшего спокойствия. Наши рюкзаки потерялись где-то внизу. Наши мозги остались там же и давно были сожраны медведями. Бежали только наши тела, рефлекторно ввинчиваясь в туннель, тела эти тоже должны были бы остановиться, но продолжали убегать. Единственным их стремлением было: бежать, бежать, бежать. И мы, не обращая внимания на синяки, ссадины и сбитые коленки, проталкивались вперед, наше желание убраться подальше от места, которое мы так долго защищали, было бездумным, абсолютным, ничто больше не имело значения, ничего больше мы не чувствовали.

Сначала я двигалась впереди Вика, то и дело ненароком попадая ему в лицо пятками, потом впереди оказался Вик, и уже мне пришлось сносить его удары, однако боли мы не чувствовали. Она пришла позже, тупая, ноющая боль, поразившая сразу все тело, словно мы долго ловили неводом рыбу, бродя по пояс в воде, не способные ни утонуть, ни выплыть на берег.

Только жгучая боль в ладонях, ободранных до мяса острой бетонной крошкой, вырвала меня из скотского состояния.

– Вик! Стой! – прошипела я, но он не услышал. – Вик!

Он продолжал тупо переть вперед. Тогда я схватила его за ногу и дернула, он машинально уперся, по его телу пробежала дрожь, наконец он сдался и обмяк.

– Прислушайся, – сказала я ему в ухо.

Мы притихли. Шум, производимый где-то вдали медведями, акустика воздуховода превратила в дребезжащий гул. До нас доносился глухой звук раскопок.

– Где мы? – спросил Вик.

– Без понятия.

Если уж не знал он, то я и подавно. Все, что мне было доступно, это пять футов воздуховода впереди и пять футов позади.

– Они все разрушили. Они все тут разрушили, – прошептал Вик с болезненной гримасой, которая, как я понимала, не имела ничего общего с физической болью.

Атака, заставившая сработать все наши ловушки и уничтожившая всех наших биотехов, началась со всех сторон сразу и оборвала все нити. Легкость, с которой это произошло, ранила нас даже больше самого факта вторжения. Будто сгорела хитроумная карта, существовавшая в единственном экземпляре. Об этом не хотелось думать. Дыхание перехватывало. Мы даже не могли сформулировать вопросы, которые придут к нам позже, все эти отчего да почему. И мы все еще находились в смертельной опасности.

– Как же мы выберемся, Рахиль? Похоже, они караулят у каждого выхода.

– Ну, есть один путь, о котором они могли и не прознать. Он ведет на юг.

– Что? – Вик посмотрел на меня так, словно я заговорила на тарабарском наречии.

Я хитро улыбнулась. Не только у него имелись секреты.

– Когда мы обыскивали Утесы в поисках припасов, Борн по моей просьбе проделал туннель через старые квартиры.

В глазах Вика зажегся было огонек надежды, однако быстро потух.

– Если Борн знает, знают и они.

– Борн нас не предавал, – отрезала я. – Морокунья или еще кто, но только не Борн.

Вик собирался уже запротестовать, но тут до него дошло еще кое-что.

– На юг?..

Да, это была проблема. Южными выходами мы не пользовались уже больше месяца. Судя по положению границы фронта между Морокуньей и Мордом, там теперь была территория медведей. Южный выход означал, что мы попадем прямехонько к врагам и должны будем выбираться назад, на северные нейтральные земли, все время переходящие из рук в лапы. А это означает, что придется повстречаться с последышами.

– А разве у нас есть выбор, Вик? Выбора-то у нас нет.

– Как и припасов, – заметил он. – Может, метнемся назад в мою лабораторию и что-нибудь захватим?

– Они нас убьют. Последыши там. Мы умрем, если срочно не уберемся отсюда.

Медвежий шум и гам слышался теперь четче, похоже, за время нашего разговора они продолжали занимать комнату за комнатой, помещение за помещением.

– Я знаю одно безопасное местечко на юге. Потайной резервуар рядом с колодцем.

– Что же, сойдет, – согласилась я. – Выбирать не приходится.

Положение выглядело как последний рубеж и, видимо, таковым и являлось. Вскоре мы наверное узнаем, предал нас Борн или нет. Я вспомнила девочку и ее блаженствующего в пламени биотеха.

Поцеловала Вика в губы, глядя ему прямо в глаза.

– Мы ведь живы. Мы все еще живы.

И не поняла, что означает настороженный взгляд Вика.

Не сообразила, что для него покинуть Балконные Утесы может означать смерть.

Путь был свободен. Никем не замеченные, мы отыскали вход в мой секретный лаз, хотя звуки грабежа, рев и характерное «Мррк! Мррк!» последышей были слишком близки, чтобы страх нас покинул. Впрочем, я и не хотела избавляться от этого страха.

Для спасения своих жизней нам следовало пройти вереницей дыр, пробитых Борном в стенах жилищ давно умерших людей. Отверстия были достаточной величины, что сквозь них можно было пролезть, скрючившись, или проползти на четвереньках. Некоторые из этих дыр находились точно одна против другой, что позволяло заранее заметить засаду. Прочие я замаскировала, чтобы ввести в заблуждение незваных гостей, и нам приходилось отодвигать стол или покореженный шифоньер, чтобы пройти дальше и отыскать следующую мышиную нору, которая могла сделать петлю или сначала вывести вперед, а уже затем сделать петлю. Путь получился извилистым потому, что я специально выбирала только те зоны Балконных Утесов, которые отсутствовали на плане Вика.

Зияющая пустота и тревожащая дрожь последовательных отверстий заставляли нас ускорять бег, подставляя головы под лезвия зазубренных гильотин и внутренне соглашаясь, что не то, так это зло может легко восторжествовать над нами.

Глухие же комнаты принуждали нас останавливаться, осознать, что мы теряем, что оставляем позади, ощутить запах историй, сохранившийся от давным-давно истлевших жизней. Я уже бывала в этих комнатах и, несмотря на немалое их число, все еще помнила, что в них находится. Так что была готова. А вот Вику пришлось нелегко попасть туда и не поддаться чужим воспоминаниям, пока мы осторожно разбирали проход в следующую комнату, а потом в следующую и в следующую…

Мы оба были в пыли и саже. Ладони покрылись волдырями. Каждый сустав болел, колени были сбиты.

Спустя какое-то время рев последышей почти стих, и, несмотря на прилипчивую мавзолейную затхлость нашего пути, мы почувствовали, что дорога пошла под уклон, а воздух посвежел. Это означало, что мы движемся в правильном направлении. Не сговариваясь, мы как-то вдруг поверили, что выберемся, вопреки голоду и жажде. Когда мы присаживались передохнуть, наши руки дрожали, а в головах были сплошные медведи, однако впереди у нас была цель и какое-никакое убежище, о котором упоминал Вик. Там нас ждали вода и еда. Это служило отличным стимулом. Мы почти спаслись.

Последний проем вышел на лестницу, ведущую вниз, я знала, что там, внизу, находится замаскированная дверь наружу, хотя внешний наблюдатель не увидит ничего, кроме оползня и валежника, покрытых лишайником.

И вот, пошатываясь, словно постарев за эти несколько часов, мы стояли на вершине лестницы. Нам предстояло покинуть наш дом. Выйти в большой мир, от которого всегда старались держаться подальше, встречаясь с ним только на наших условиях.

– Готов? – спросила я Вика, обнимавшего меня за плечи.

Теплая кровь, сочащаяся из его ладони, пачкала мою рубашку, и без того неимоверно грязную, но мне было все равно.

– Мы станем крабами-отшельниками, лишившимися раковин, – отозвался Вик.

– Ничего, найдем новые.

Его протяжный, тяжелый вздох показался мне предсмертным хрипом.

– Я готов.

Мы спустились вниз и покинули Балконные Утесы.