Я начала выходить по ночам где-то через месяц после того, как лишилась Борна. Говорила себе, что я – привидение, а следовательно, меня никто не увидит, потому что я – привидение. Или что нужно сходить на разведку ради безопасности Балконных Утесов. В общем, любую ложь, которая могла сработать. Ложь была мне необходима. Морд сделался еще злее, а Морокунья возродилась и принялась с утроенной силой вербовать новобранцев в свою армию. Последыши открыли, что их ядовитое дыхание при определенных усилиях может загораться. Морд Уязвимый нагонял теперь куда меньше страха, но оставался на престоле. Лишь стал еще более опасным и безжалостным.

Начали проявляться и некоторые закономерности. Бесследно исчезали люди, и куда – неизвестно. Ходили неясные слухи о некоем невидимом убийце, которые дошли до нас с Виком через его обрывочные контакты и мои беседы с коллегами-мусорщиками. Сначала на эти исчезновения никто не обратил внимания. Город так и манил к себе всяких психопатов. Людям свойственно было периодически пропадать и умирать.

Однако стоило перекинуться парой словечек со старухой на углу или с мальчишкой из кварталов, только что оставленных последышами, как становилось ясно: происходит что-то иное. Морд наводил ужас, но это таинственное нечто напоминало скорее тень. Оно становилось тем, что пожирало. Говорили, что оно может превратиться в вашего соседа или даже друга. Кого только не винили в этих исчезновениях! Одни утверждали, что это новая тактика последышей. Чтобы посеять еще больше страха, они, мол, не бросают убитых в луже крови, а закапывают. Или так делают не все, а только один, самый умный, спятивший с этого ума и начавший действовать не как медведь, а как серийный маньяк.

Другие болтали, что это Морокунья, раненная и окончательно рехнувшаяся после нападения Морда на ее твердыню, бродит по городу, душит ротозеев и прячет (или ест) их тела. А то еще, чего доброго, использует трупы для создания биотехов. Самым же отвратительным был слух о том, что за исчезновениями стоит Компания. Якобы после разрушения верхних этажей таинственные начальники из подземелья начали похищать по ночам людей и промывать им мозги, превращая в зомбированных, чокнутых биотехов.

Я одна знала правду.

Я ничего не говорила Вику о своих вылазках, даже не предупреждала, что ухожу, представляя, как Вик в Балконных Утесах будет выкликать имя призрака, а никакого призрака не появится. При этом я питала робкую надежду, ведь каждый раз, когда я думала, что наши с Виком отношения не выдержат очередного предательства, мы расстанемся и никогда больше не сойдемся, оказывалось, что границы нашего взаимного доверия весьма эластичны и у нас гораздо больше поводов не доверять друг другу, чем у кого-либо еще.

Однако за всеми этими отговорками скрывалось всего лишь желание увидеть Борна, как бы ни опасно это было. А может быть – как раз поэтому. Привидение хотело увидеть Борна и найти способ все исправить. Привидение было сконфужено, понимая, что, если об этом узнает Вик, будет скандал, поэтому Вик не узнает никогда. Привидение полагало, что оно усердно поработало на благо Балконных Утесов и теперь имеет право рисковать, потому что рискует только собой. На собственную безопасность ему, привидению, было просто плевать. В глубине души оно считало, что если Борна в Балконных Утесах нет, то Вик не вправе указывать ему, привидению, куда оно может ходить, а куда – нет.

Тем не менее, чтобы все это сработало и обрело хоть какой-то смысл, привидению нужно было восстановить в памяти старые добрые времена, отправиться в прошлое с помощью дневника Борна, а в этом прошлом Борн провел снаружи куда больше времени, чем внутри. Борн был потерянным ребенком, о котором следовало позаботиться. И вот я вышла на поиски в одну из замогильных ночей – в период «ноктурналий», как это называл Борн, – проскользнув неприметной тенью по разрушенным улицам нашего проклятого города.

Привидение, пользуясь обретенными навыками выживания, провело тщательную разведку. Только сумасшедшее привидение стало бы бегать взад-вперед, выкрикивая имя Борна. Или пошло бы к последышам спрашивать, не видали ли они Борна, потому что в глубине души привидение совсем не хотело умирать. Возможно, потому, что оно уже подошло к самому краю, и все краски внезапно вновь заиграли перед его внутренним взором.

Хотите доказательств его осмотрительности? Как-то, в самом сердце того, что некогда было деловым кварталом, привидение завернуло за угол и увидело там двух последышей, терзающих человеческое тело. Тогда привидение развернулось и сделало крюк в несколько кварталов. Столкнувшись на перекрестке с компанией скелетоподобных людей, сосущих самогон из заплесневевших бутылок, оно снова подправило свой курс. Глаза пьянчуг блуждали уже где-то в ином мире, и ничто в их лицах не наводило на мысли о доброте и разумности. Привидение подумало, что эти люди сами очень скоро станут призраками, вот тогда оно с ними и поговорит.

Весь свой гнев и все свое горе привидение переплавило в энергию осознанного, бескровного, методичного поиска. Первым делом оно обыскало периметр Балконных Утесов, а затем, начиная с юга, взялось обшаривать те места, где он, вероятно, мог быть. В душе привидения бушевал гнев, но почему оно гневалось? Из-за неспособности защитить Борна от мира, а мир – от Борна? Или из-за разочарования от того, что оно все еще стремилось его увидеть?

Однако когда привидение с головой погрузилось в ночь, почувствовав себя совершенно в своей тарелке, его поиски постепенно потеряли смысл. Тогда, незаметно для себя, привидение изменило свои цели и сделалось хронистом разрушенного города, который не просуществует вечно, раздираемый чудовищами и враждебными силами, и тоже когда-нибудь станет призраком. Пока же тело города продолжало дышать, реанимируя себя и до сих пор сохраняя способность к возрождению. Но так будет не всегда. В конце концов коллективная память оборвется, и странники, если они когда-нибудь тут появятся, найдут одну только пустыню, бывшую прежде широким морем, и не обнаружат ни следа города.

Тем не менее люди продолжали свою возню. Во время своих блужданий, привидение встречало их, тех, кто еще не сдался, и от вида людей, все еще способных заботиться о чем-то умирающем, если уже не мертвом, привидение охватывало какое-то едкое исступление, извращенный азарт и безрассудство.

Если бы привидение однажды не нашло искомое, я бы продолжала ускользать из дому до тех пор, пока меня не убили бы. Даже привидению может осточертеть вечно бродить по опасному месту, переполненному страхом, пусть это конкретное привидение обычно имело таинственный вид актера, разыгрывающего вселенскую грусть и отвращение к себе, так что встречные побаивались задавать ему вопросы.

Подсказку я получила от незнакомца, прятавшегося в нише, земля перед которой была усыпана битым стеклом, а то и чем похуже.

– Чего-нибудь странного? Странного? Иди мимо сгоревшего медведя. Мимо детской площадки. Ищи там. Там ты найдешь кое-что странное, будь спокоен. И тогда, может быть, об этом пожалеешь.

Было ли оно достаточно странным? Привидению предстояло выяснить это самостоятельно.

– А как насчет чего-нибудь знакомого? – прокаркал незнакомец, довольный своей шуткой, когда привидение отдалилось. – Ты точно не хочешь чего-нибудь знакомого?

Сгоревший медведь лежал под выцветшей розовой аркой давно разрушенной галереи. Чешуйки краски осыпались, как струпья с пораженной лишаем кожи, открывая потрескавшийся бетон и стальную решетку. Медведь был приметой, которой привидение пользовалось и прежде, от нее до дворика, когда-то приютившего мертвых «астронавтов», оставалось около полумили. У последыша что-то не сложилось с выдыханием пламени, огонь охватил его самого, да так быстро, что медведь остался сидеть на карачках, голый и обуглившийся, похожий на огромную адскую крысу или летучую мышь. Черный череп поблескивал, оказавшись очень узким без мохнатой шерсти, торс состоял из спекшихся костей, иссохшей плоти и пепла. Грозные когти на широких лапах были замечательно белыми, труп так никто и не тронул, опасаясь ловушки. Каждый раз, когда я видела его, он напоминал мне статую: памятник, поставленный из будущего, где Морд единолично правит городом и все ему поклоняются. Если Морокунья не вмешается, мы из Эры Компании плавно войдем в Эру Медведей.

Я пользовалась сгоревшим последышем как ориентиром, прежде чем рискнуть пройти дальше, предварительно убедившись, что поблизости нет отрядов Морокуньи. На этой территории, принадлежавшей либо ей, либо никому, было поспокойнее. Морд правил балом на западе, и Морокунья сменила тактику.

Привидение скользнуло по ночному двору, миновав горстку бормочущих теней, и направилось к заброшенному, дочиста разграбленному магазину, с древней, давным-давно нечитаемой вывеской. Я взобралась по лестнице на стене. Лестница была новой и блестящей, привидение усмехнулось. Такая примитивная ловушка была своего рода шуткой, нарочно оставленной тем, кто убивал или захватывал здешних трапперов. Как и следовало ожидать, на крыше ничего не было, кроме безопасного прохода и легкого ветерка. Луна то ли легла спать, то ли скончалась, а на звезды я смотреть не могла без того, чтобы не вспомнить о Борне.

С обратной стороны обнаружились окаменевшие останки общественного парка, в центре которого догнивал фонтан. Несмотря на попытки воскресить это место, покореженные качели были вдавлены в землю, и над всем висел душок падали пополам с прокисшим костным мозгом. Будучи достаточно опытным привидением, я не собиралась туда заходить, а медленно и осторожно двинулась по краю, будто земля на площадке была токсичной или сама площадка – не площадкой вовсе, а бездонной ямой, кишащей чудовищами.

За парком находился открытый, выступающий над землей участок, то ли бывший каток, то ли ангар, где пятеро мусорщиков просеивали мешанину бесполезных, скорее всего, обломков. Для освещения они использовали фосфоресцирующего червяка, посаженного в песочные часы. Наверное, когда песок высыпался, они перемещались дальше. Их добыча составляла пустые грязные пластиковые пакеты, старые бочонки, плесневелые коробки, покоробившиеся от влажности, и груды мусора, пролежавшего там так долго, что он уже перестал вонять. Но с каждым поколением уровень запросов снижался.

Две женщины чем-то были похожи на меня, только одна – лысая, а другая – с более темной кожей. Белый мальчик-подросток опустил голову, игнорируя мой приход. Двое последних были весьма примечательны: здоровенный мужик и девочка лет двенадцати. Вместе и все же отдельно, молчащие, если не считать разговором хмыканье или кивки, в каком-то танце мы обогнули собачьи мощи и высохшую кучу дерьма некоего крупного зверя, а также иные сокровища. Самое странное, что мужика я заприметила последним, похоже, увидев меня, он отступил в тень.

Я ничего не знала об этих людях, кроме того, что эти мусорщики оказались людьми чести или хотя бы просто честными, они не напали на меня и не прогнали, хотя мы были конкурентами. Большинство подозрительно покосилось и вернулось к своей работе, это означало, что моя «привиденческая» сила пропадает. Уверенно кивнув им, я посмотрела на них долгим взглядом, надеясь, что мужик и девочка выйдут на тусклый свет.

По своему обширному опыту я знала, что они доберутся и до мертвых собак, и до дерьма, но сделают это в последнюю очередь, поскольку операция была весьма грязной. Ко всему, разгребание трупов и говна высвободит жуткую вонь, остававшуюся долгое время запечатанной. О квалификации мусорщика вы могли судить не только по ловкости рук, но и по тому, насколько притуплено его обоняние.

Судя по тусклому отблеску, девочка нашла пару засохших алко-гольянов и сунула их в свою торбу. Рыбок могли бы оживить несколько капель воды, но сначала маленькой мусорщице предстоит решить, не лучше ли эти капли просто выпить.

Гигант был недостаточно проворен для этой игры и держался особняком. Пока он только склонялся над чем-нибудь, другие успевали очистить участок под самым его носом. Удивительно, что он выжил и даже не был истощен. Возможно, у него имелись какие-то припасы, а теперь они закончились, вынудив пойти в мусорщики. Или он был членом какой-то банды, а может быть, секты, из которой его изгнали соратники или вытеснили последыши Морда. Беженцы, пришедшие в город в поисках убежища, часто вновь становятся беженцами.

– У нас есть укрытие, – сказала девочка, приблизившись ко мне.

«У нас есть укрытие». Удивительно было видеть ребенка, еще не затянутого Морокуньиной армией мутантов. Тоненькая, но крепкая, она не отвела взгляда, даже когда привидение обошло ее кругом.

– У нас есть еда, припасы, и мы готовы торговать.

Вероятно, во мне что-то еще оставалось от моего «привиденчества». Или каким-то образом проявлялась моя квалификация. Ну или еще что.

– Ты приглашаешь меня как торгового партнера или как мясо? – поинтересовалась я. Пожалуй, в глубине души я искала чего-то простого вроде драки.

Девочка засмеялась. Смех был чистым и звонким, словно пришел сюда из городского прошлого, прошлого без Морда, без Компании. Такой звук на раз-два привлекает хищников. Хищники, впрочем, не появились, должно быть, она предварительно обследовала округу.

– Ни то ни другое, – отозвалась одна из женщин. – Мы не из таких.

– Возможно, я была бы не против, – сообщила я.

Привидение почувствовало соблазн. Стать бродягой, остаться на улице, рисковать изо дня в день, как было когда-то, когда обеспечиваешь свою безопасность тем, что просто не заботишься о ней. Наверное, это был лучший способ быстро сделаться привидением.

– Это недалеко, – сказала девочка.

Похоже, именно она была их вожаком. Потому, скорее всего, что была редкостью, к тому же успехи войска Морокуньи существенно повысили ценность юных созданий в этом городе.

– Согласна, но только если пойду со своим товарищем, – я показала на гиганта.

Привидение заприметило кое-что неправильное в его фигуре: несмотря на отличную форму, которую мужик каким-то образом сохранил, форма эта непрерывно менялась. Эту особенность можно было заметить в неверных тенях, только если специально приглядываться.

– С ним? – удивилась девочка. – Так он с тобой? Мы думали он сам по себе. Он всегда ходит сам по себе.

В неуверенности девчушки я почуяла не столько опасение, сколько досаду. Как если бы она не рассчитывала, что я соглашусь. Здоровяк же уставился на привидение, хотя единственным привидением здесь был он сам.

– Да, он со мной, – твердо сказала я.

– Ты с ней? – спросила у него одна из женщин.

Тот кивнул. Но, должно быть, все еще не понимал, почему обязан следовать за привидением, и вообще – зачем я это делаю.

Пройдя через древние нагромождения покореженных остовов машин и туннели, проложенные через джунгли магазинных тележек и всяких иных бессмысленных изобретений, мы достигли их укрытия. Патио, наполовину спрятавшееся под крышей. С одной стороны – открытое всем ветрам, а с другой – нет. Вроде бы на виду у Морда, а вроде и нет. Если смотреть сверху, то увидишь зазубренный треугольник открытого пространства. Эдакий клин, который, как они, похоже, надеялись, никогда не заинтересует Морда, который возвышался чуть ли не над всем в городе.

Под навесом виднелись импровизированные палатки, а у единственного входа стояли часовые. Я понадеялась, что где-то там имеется запасной выход. Насчитала двенадцать человек, в основном детей, ни одного из которых не коснулась порча Морокуньи. Все они были стройными и здоровыми, тьма скользила по ним, не прилипая.

Группа раздобыла где-то отличного слизнеподобного биотеха, безголового и бесхвостого. Они подожгли его, и тварь, горящая вечным пламенем, не возражала, лишь довольно урчала. Она обладала гипнотическим очарованием: живая корона, танцующая посреди огня, густо-оранжевая с красно-белыми оборками по краю. Биотех давал достаточно жара для приготовления еды, а все, что ему требовалось взамен – чтобы его снова и снова зажигали.

По количеству пепла и свежего мусора я поняла, что они прожили здесь около трех суток, значит, если пробудут еще столько же, то предсказуемо умрут. Их или обнаружит патруль Морокуньи, или унюхают последыши. Но даже привидение изо всех сил желало им выжить.

Четверо расселись вокруг живого огня, к ним подсели неуклюжий гигант и я. Здоровяк бросил на меня какой-то нервный, скользящий взгляд. Но из-за чего ему тревожиться?

– Ну, что у вас есть на продажу? – спросила девочка.

Ее улыбка мне не понравилась. Девчонка улыбалась так, словно ей выпала козырная карта.

– Зависит от того, что вы можете нам предложить. Может, вот это? – Я кивнула на извивающееся огненное существо.

Девочка рассмеялась. Я ничего не могла с собой поделать, мне нравился звук ее смеха. Она казалась феей, глядящей на меня сквозь языки пламени, а биотех – духом огня, которого она приручила. Привидение почувствовало себя старым и усталым.

– Это нам самим нужно, – ответила она с наивностью, которая в ее возрасте выглядела несколько неуместной.

Мне было жаль девочку. Она определенно нервничала, и я знала, что остальные восемь человек ждут в тени, готовые напасть на нас, если мы окажемся опасными.

– У меня есть это, – сказала я и поднесла ладонь с боевым жуком к огню, чтобы девочка могла рассмотреть.

Мой громоздкий приятель, сидевший на корточках, шарахнулся, но я положила руку ему на плечо:

– Не бойся, это не против тебя.

Жук знавал лучшие времена. Его радужный панцирь треснул, крылышки высовывались наружу, толком не складываясь. Но он все еще был способен прогрызть дыру в вашем враге, доставив ему немалые неудобства. Просто летать далеко не мог.

– Сгодится для ближнего боя или защиты, – пояснила я девочке.

– И сколько у тебя таких? – поинтересовалась она.

– Один. Он, кстати, съедобен. Сверху могу предложить штучку-другую алко-гольянов, но все зависит от того, что есть у тебя. В крайнем случае, дам и побольше.

Заговорил сонный, дикоглазый мальчик, похоже – заместитель девочки:

– Твой приятель не слишком разговорчив. Почему он все время молчит?

– Несчастный случай, – ответила я, с улыбкой взглянув на товарища. – С тех пор он все больше помалкивает.

– Мне от него не по себе, – добавил мальчишка, не замечая, что девочке от его слов тоже стало не по себе.

– Да, он такой.

Довольно долго мы с мальчишкой таращились друг на друга, тогда как здоровяк, стараясь казаться поменьше, тупо уставился в землю.

– Ну, так что можешь предложить ты? – переспросила я у девочки.

Та с ухмылкой кивнула мальчишке, тот – кому-то еще, и так дальше по цепочке.

Их предложение было более или менее ожидаемым. Вперед вывели самого маленького члена группы, лет восьми-девяти. В рваной рубахе, с бритой во избежание клещей и вшей головой, темно-коричневой кожей, еще помнящей детский жирок, вот только его глаза были старыми, а по сжатым зубам и рукам, скрюченным на груди, я видела, что он ужасно боится.

– За жука и гольянов ты получишь нашего Тимса, – сказала девочка.

– И зачем мне ваш Тимс?

То ли мой тон показался ей угрожающим, то ли не понравилась быстрота ответа, во всяком случае, слова девочка начала подбирать очень осторожно:

– Затем, что ты знаешь Морокунью. Если отведешь Тимса к ней, получишь четыре или даже пять жуков.

В моей голове зашевелились неприятные мысли.

– А с чего ты решила, что я знаю Морокунью? – тихо спросила я.

– Ведь ты – Рахиль-мусорщица. Работаешь на Вика, а Вик знаком с Морокуньей.

Неприятные мысли упрочились и начали множиться, я попыталась сжечь их, глядя на пламя биотеха, но они не сгорали. Меня сделала мелкая девчонка, раскусив всего за несколько минут нашей встречи, да еще в темноте. Она знала обо мне достаточно, чтобы допустить, что я захочу продать Морокунье человеческое существо в обмен на биотехов…

– И в чем подвох? Почему ты продаешь его всего за одного жука и двух гольянов?

– Они меня не отпускают. А я хочу уйти. И уйду! – подал голос Тимс, продолжая судорожно сжимать руки на груди. Его глаза посуровели, и черты лица заострились.

Разумеется, я все понимала. Группа не могла добыть достаточно еды и воды, а Тимс был не только самым маленьким, но и наименее способным мусорщиком, ослаблявшим их всех. Избавившись от него, они избавлялись от лишнего рта.

Доля Тимса в этом предприятии заключалась в том, что его не просто выгоняли или бросали на произвол судьбы, а передавали под чье-то покровительство. И Тимс вел себя так, будто хотел именно этого, то есть создавал видимость, что был хозяином своей жизни и всегда все решал сам.

Я могла получить его даже бесплатно, сэкономив жука и гольянов. Девочка хотела, чтобы он ушел, ей было это нужно. Но Тимсу придется попытать счастья каким-либо другим путем. Я протянула девочке жука, и та опасливо взяла его с моей ладони.

– Не нужен мне Тимс, – сказала я. – Но ты получишь жука, если продержишь Тимса при себе еще месяц.

Тимс и заместитель девчонки взглянули на меня со смесью надежды, недоумения и разочарования. Девочка же все пыталась понять, что за игру я затеяла, в чем моя выгода, и чем это грозит ей.

– Я вовсе не Рахиль и с Морокуньей не знакома, – произнесло привидение. – А тебе не стоит знаться ни с той, ни с другой. Ко всему прочему, не советую в дальнейшем приглашать незнакомцев к своему костру, каким бы здоровским этот костер ни был и как бы вам ни хотелось им похвастать.

Девочка начала подниматься с места, я тоже, Тимс уже свалил, заместитель, похоже, не знал, что ему делать, восемь теней выдвинулись из темноты.

– Борн, покажись-ка им, – сказала я и пристально посмотрела на здоровяка, пока девочка раздумывала, не отдать ли команду напасть на нас. Выражение ее личика я не назвала бы милосердным.

Ровно до тех пор, пока Борн не предстал перед ней во всем своем блеске, превратившись из неуклюжего здоровяка в подобие их огненного биотеха, только размером с дракона, в огромного, пылающего слизня, нависшего над палатками и выдыхающего пламя. Но слизня с головой и светящимися глазами – Борн всегда был позером. Для него сбросить личину было также легко, как очистить банан от шкурки.

Все они – девочка, ее заместитель, Тимс и прочие – прижались к стенам патио и, вздохнув только раз, остались неподвижными и безмолвными, как если бы их вообще не было. Однако на их лицах, тронутых отсветами Борнова пламени, появилось новое напряжение, словно они с ужасом поняли, что в городе по-прежнему таится немало секретов и сюрпризов, могущих мигом лишить их глупой иллюзии, что они способны за себя постоять.

– Забирай это, – девочка протянула мне жука. – Забирай все, что хочешь, и уходи.

– Оставь себе. И Тимса тоже оставь. Не ходи за нами. Не приводи в убежище незнакомцев. Не оставайся здесь даже на одну ночь. Не ищи меня. И не ищи Морокунью.

Борн сделался меньше и уже не таким огненным, и я отвела его в другое место.

Мы миновали детскую площадку и забрались на крышу старого магазина в нескольких кварталах от сгоревшего медведя. Вроде бы срывался снег, только снежинки были серыми: с запада, где последыши превратили крепость Морокуньи в костер, летел пепел. Пепел не был горячим. Он вообще никаким не был. Ничто, падающее с черного ночного неба.

Там, на крыше, далеко от чужих глаз, Борн с облегчением скинул личину одного из тех, кого держал в себе, и заструился по бетону, превратившись в толстый ковер ласковых неоновых глаз.

Теперь, когда Борн был передо мной, привидение отступило, желание видеть Борна угодило в ловушку реальности. Я о чем-то спросила, не помню о чем. Было ли это важным? Вряд ли.

– Я могу вернуться домой? – спросил Борн, игнорируя мой вопрос. – Вик меня простил?

– Нет.

Вик его не простил. Как и я.

– Тогда зачем ты пришла?

Проведать его. Убедиться, что с ним все в порядке. Сработала некая связь, старая привязанность. Самоистязание. Рефлекторное подергивание мертвого хвоста ящерицы.

– Борн, ты не видел сегодня ночью ничего нового?

Поверхность вокруг меня забурлила, вспенилась, покрылась рябью и приняла, из солидарности со мной, человеческое обличье, вновь став тем гигантом, которым он представлялся недавно.

– Это очередной урок, Рахиль? Ты заставила меня уйти. Вы с Виком заставили. Ты не имеешь права говорить мне теперь, что я должен делать. Или превращать меня в… фейерверк.

– Ты видел, как живут эти люди? Не увеличивай их страдания.

– Я никогда не ходил в их лагерь. Я бы защитил их. Я бы попытался.

– Все они – тоже Рахиль, – сказала я. – Та девочка. Другие мусорщики.

– Я бы не причинил ей вреда. Я ведь ее не тронул.

– Но ты с ними шастал, и не в первый раз. Скажи, чем бы это закончилось? – спросила я, про себя подумав, не поставила ли я сама девочку в опасность, желая ей помочь. Ловушки, ловушки…

– Я пытался вписаться, – обиженно ответил Борн. – Хотел честно попытать успеха. Доказать тебе, что могу.

«Честно попытать успеха». Борн был куклой, скроенной из лоскутов, однако его синтаксические конструкции – это что-то с чем-то. И я сама лишила его чего-то важного, не предложив ничего взамен. Теперь он старался заполнить пустоту.

– Кем он был? Тот, чье тело ты сейчас носишь?

– Мусорщиком. Как и ты.

– И что ты с ним сделал?

– Ничего. Ничего такого. Когда я на него наткнулся, он уже умирал. У него не было ни семьи, ни друзей.

– Ты его убил?

– Все умирают, Рахиль. И он умирал. Ты почему-то выглядишь расстроенной. Тебе не нравится, что я вернулся к его облику?

– И каким же образом он «умирал»?

– Я бы сказал, он почти умер.

– Ты продолжаешь убивать.

– Почти умер, – повторил Борн.

Я стояла молча и неподвижно. Привидение возвращалось, потому что живому человеку с бьющимся сердцем не под силу было найти выход. Мне все еще небезразлична была судьба Борна, но по спине пробежал холодок. Интересно, не обрастет ли вскоре жизнь Борна городскими легендами, как обросла жизнь Морда? И насколько схожи будут их легенды?

Борн был слишком умен, чтобы не прочитать мои мысли по лицу, и слишком непосредствен, чтобы промолчать.

– Рахиль, у меня идея. Только не говори сразу «нет». Сперва выслушай.

– Борн…

– Я стараюсь убивать только плохих людей или тех, которые уже умирают. Я учусь держать все под контролем. Я собираюсь взять все под контроль. И если я это смогу, то, может быть, смогу вернуться в Балконные Утесы? Может быть, тогда вы с Виком мне позволите? Я буду помогать тебе приводить их в порядок, ставить ловушки и даже, наверное, помогу Вику с биотехами. Вернусь к вам, и мы вместе попробуем. Обещаю, Рахиль, я буду хорошим.

Наступила моя очередь игнорировать его слова.

– Ты не можешь больше пользоваться этой личиной, Борн. Тебя раскрыли. О тебе пошли слухи. Ты уже не вписался. Люди начали кое-что подозревать.

– Я понял, Рахиль, – ответил Борн, и неприветливая физиономия его маски мутировала во что-то более довольное, как если бы я с чем-то согласилась. Возможно, Борна удовлетворил сам факт того, что я его искала.

И он предстал передо мной в своей старой походной модификации, только теперь был куда крупнее, чем прежде. Все, чего мне в ту минуту хотелось, – это вернуться домой и никогда оттуда не выходить, но я точно знала, что вернувшись, сразу начну мечтать о том, как пойду в город и опять найду Борна.

– Ты пока не можешь вернуться назад, – проговорила я. И добавила как можно тверже: – Никогда не сможешь. Ты никогда не вернешься.

Но почему я сама не могла уйти? Что меня удерживало? Почему была не в состоянии подавить эту последнюю искру любви к нему? Из человеческого сострадания? Жалости?

Борн молчал. Он весь как-то осел, и заметно стало, что пепел с неба падал на нас обоих. Я стряхнула эту серость, и на моей рубашке осталось грязное пятно.

– Рахиль, я… когда-нибудь умру?

– Да. Все умирают.

Он и сам знал ответ. Вопрос – ответ. Мы это сделали.

– А что тогда будет с теми, кто внутри меня? С людьми? С животными?

– Они давно умерли, – сказала я, хотя, сколько я ему этого ни твердила, Борн никогда не понимал.

– Нет, они не мертвы, Рахиль. Я убил их, но они не мертвы. Ты ошибаешься. Думаю, они вообще никогда не умрут.

– В том смысле, который был важен для них самих, Борн, они мертвы.

Я не была уверена, что мы с Борном употребляем слова «мертвый» или «убить» в одном и том же смысле. Для него, на каком-то недоступном для моего понимания уровне, не существовало ни смерти, ни умирания. Возможно, мы находились по разные стороны бездонной пропасти непонимания. Действительно, что такое человек без смерти?

– Ты все еще любишь ящериц? – спросила я после паузы, не желая на него давить.

– Я все еще люблю ящериц, – Борн издал звук, похожий на чириканье. – А они меня – нет.

– Ума не приложу, почему.

– Хотя теперь я становлюсь похож на последышей Морда, – продолжил Борн. – Я охочусь на них, потому что они хотят убить тебя. Их убить трудно, но я стараюсь, Рахиль. Если все они исчезнут, Балконные Утесы вновь станут безопасными. И тебе не придется прятаться. Может быть, тогда я смогу вновь увидеть тебя и поговорить с тобой. А ты сможешь пойти со мной к реке. И в другие интересные места.

Борн окольными путями пытался вернуться в Балконные Утесы.

– Охотиться на последышей опасно. Ты не должен этого делать. К тому же их слишком много.

Я продолжала упорно притворяться, что не замечаю его намеков. Я должна была. Должна была скрепить сердце и избавиться от идеи тайных встреч, от намерения вести двойную жизнь за спиной Вика. И если я буду непоколебима, эта наша встреча станет вакциной, которая излечит меня.

– Я должен, – возразил Борн. – Должен. Все будет лучше, ты увидишь. Вот увидишь.

Взволнованное чудище с одной-единственной, навязчивой идеей, преданно заботящееся о моем благополучии.

– Мне надо идти, – сказала я.

– А ты не можешь побыть со мной еще? Хоть чуточку? Ну, пожалуйста!

– Очень бы хотела, но увы.

– Понимаю, – Борн кивнул в какой-то незнакомой, чужой манере. – Но как же приятно было вновь повидаться с тобой, Рахиль. Так приятно, так приятно.

Он протянул щупальце, и я пожала его, с секундной задержкой, будто человеческую руку. Гладкая, мягкая кожа. Совсем как у человека.

– Я не хочу покидать тебя, Рахиль, – сказал он. – Ты думаешь, что покинула меня, но я-то знаю, что это не так. Не совсем так. И я тебя не покину. Никогда. Вот увидишь. И поймешь.

Привидение внутри меня рассыпалось на кусочки, желая превратиться в туман или росу, лишь бы не быть существом, способным понять слова Борна.

Тот вновь изменил облик, сделавшись огромным и трепещущим, но по-прежнему оставаясь чем-то длинным, плоским, потокообразным, змееподобным. Он рванулся с места так быстро, что превратился в толстый, размытый черный зигзаг, заскользивший к краю крыши.

– Я не сделаю ничего плохого людям, которых ты видела этой ночью, – сказал Борн напоследок, но мне было известно, что память Борна – это замок, построенный из черепов.

У останков обуглившегося медведя меня кто-то поджидал. Никогда прежде я не замечала, чтобы этот кто-то сиял так ярко, в темноте, под пепельным дождем. Высокий и прямой, он загораживал собой медведя. Похоже, я раньше не замечала его истинного облика. Его кожа светилась, лицо было блаженным, решительным и опустошенным, словно у пришельца из далекого прошлого. Портрет кисти старых мастеров, где свет падает на лицо, слишком совершенное, чтобы быть настоящим.

– Вик…

– Ты никогда больше так не поступишь, Рахиль. Ты никогда больше так со мной не поступишь.

Его лицо выражало столько обиды и боли от предательства, таких явных и отчетливых, сколько я ни у кого не видела в городе. Я знала, он наблюдал все, слышал каждое слово, сказанное мной Борну, и это было невыносимо. Мне стало стыдно. Я не могла тут стоять, я этого не заслуживала.

Но мне этого очень хотелось. Я захотела быть достойной яркого света, который Вик зажег для меня.

Я стояла перед ним и не отводила взгляда, точь-в-точь как та девочка во дворе. Потом кивнула. Да, я никогда так больше не поступлю. Никогда больше не пойду искать Борна, что бы ни случилось. Как бы мне ни было больно.

– Унылый оракул, – сказала я, давая ему понять, что я – это я.

Казалось, его тело вибрирует от силы эмоций, настолько он был сейчас жесток и несгибаем. Он стоял на краю обрыва, и ему нужно было принять решение. Переполненный светом и сомнениями, все так же повернутый внутрь себя, как если бы продолжал что-то от меня скрывать.

– Угорь из ботанического сада, – наконец произнес он отзыв.

Он был так стремителен, так вызывающе прекрасен, каким я его никогда не видела прежде. Даже теперь, когда я думаю о моем милом Вике, я вспоминаю его именно таким: как он стоит рядом с мертвым медведем, словно сам его завалил, и глаза его – желто-зеленые бриллианты. Он казался человеком, знающим, что вот-вот все потеряет, но тем не менее хочет рискнуть.