В 50-е годы «главный строитель» Нью-Йорка Роберт Мозес находился на пике своей карьеры. Он приближался к завершению грандиозного проекта перестройки региона по образу Лучезарного города Ле Корбюзье: башни в парках стояли на месте бывших трущоб, три штата – Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут – связала между собой интегрированная система скоростных магистралей, мостов и туннелей. Мозес выселил сотни тысяч людей из их домов, расчистил гектары площадей и уничтожил процветающие кварталы во имя прогресса и модернизации. Вот как писал о нем историк Хилари Бэллон: «Мозес обладал большей властью над физическим развитием Нью-Йорка, чем любой другой человек до него или после него»¹. Мозес понимал свою власть и напрямую сравнивал себя со своим предшественником, бароном Османом. Он писал: «Диктаторские таланты Османа позволили ему проделать грандиозную работу в невероятно короткий срок, но они же сделали многих его врагами, поскольку он имел привычку жестко и быстро подавлять любое противодействие»². Мозес любил обезоруживать противников, очерняя их в глазах широкой публики. В 20-е годы ему нужно было построить южную магистраль, которая проходила по богатому жилому кварталу Лонг-Айленда. Он назвал домовладельцев «кучкой богатых гольфистов», которым нет дела до потребностей общества³. Мозес с гордостью носил популистский титул «народного администратора», но при этом правил исключительно автократически. И остановить его было невозможно.

План Мозеса по строительству скоростных трасс, объединяющих весь регион в единое целое, включал в себя строительство Лауэр-Манхэттен-экспрессвей, которая соединила туннель Холланд в нижнем Вест-Сайде Манхэттена с Манхэттенским и Вильямсбургским мостами через Ист-Ривер. Таким образом, появился удобный для легковых и грузовых автомобилей коридор между Нью-Джерси и Лонг-Айлендом, проходивший через плотно застроенный, отчасти индустриальный район Манхэттена. Эстакады должны были протянуться через весь остров вдоль Брум-стрит. Ширина трассы составляла 100 метров, и для ее строительства требовалось снести немало построек в районах Сохо, Маленькая Италия, Бауэри и Чайна-таун. Пришлось выселить 2000 семей и перенести 800 предприятий, снести восемь церквей, полицейский участок и парк. LOMEX (от англ. The Lower Manhattan Expressway, т. е. Нижняя Манхэттенская скоростная автомагистраль. – Примеч. ред.), как назвали новую магистраль, шла от Мидтауна на север через Пятую авеню. Она стала южным продолжением четырехполосной трассы, проходившей через Вашингтон-Сквер-парк. Эта трасса соединялась со скоростной магистралью у Брум-стрит. Прямоугольный парк площадью 4 гектара в центре Гринвич-Виллидж был центром квартала еще с XIX века. В 1892 году здесь была установлена триумфальная арка, созданная Стэнфордом Уайтом. Большой фонтан, тенистые аллеи и многочисленные скамейки делали этот уголок любимым местом отдыха жителей квартала, детей, туристов, студентов и преподавателей Нью-Йоркского университета, расположенного неподалеку. Через парк с севера на юг, прямо под триумфальной аркой, проходила узкая дорога, но обычно она была закрыта для движения. В 1935 году Мозес решил, что этот парк и прилегающие к нему узкие улочки – это бутылочное горлышко, замедляющее автомобильное движение в городе. Он решил расширить периферийную улицу, но этот план был отклонен из-за жалоб университета. Но к 50-м годам, имея за плечами долголетнюю успешную карьеру, Мозес пошел на решительные действия. Его планы не просто включали трассу через центр парка – Южную Пятую авеню, он собирался снести промышленные и жилые здания на 5 гектарах, южнее Четвертой улицы, назвав их «трущобами». Он предложил осуществить на этом месте проект по статье 1 закона о жилье – возвести Юго-Восточную Вашингтон-сквер⁴.

Когда весной 1952 года распространились слухи об этих планах, местные жители начали протестовать. Один из них написал: «Демократия позволяет гражданам высказывать свое мнение о будущей судьбе своих кварталов. Мы призываем назначить публичные слушания, в которых могли бы принять участие местные жители. Только после этого можно принимать какие-то решения. Мы имеем право участвовать в планировании собственных кварталов»⁵. Но Мозес подобных взглядов на демократию не разделял. Он категорически парировал: «Совершенно очевидно, что такие вопросы не могут решаться на массовых митингах». Почувствовав полное пренебрежение их интересами, группа жителей, состоявшая по большей части из матерей, дети которых играли и гуляли в парке, организовали совещание в городской бюджетной комиссии, которая и должна была утверждать планы Мозеса. Им удалось добиться временной приостановки проекта. Газета «New York Times» вышла с заголовком, очень точно отражавшим чувства Мозеса: «Проект строительства новых дорог через парк Вашингтон-сквер остановлен по требованию женщин»⁶.

Одной из этих женщин была Ширли Хейс, некогда подававшая надежды актриса, а ныне – мать четырех детей. Она активно выступила в защиту парка, организовала специальный комитет, собирала подписи и требовала предоставления парку особого статуса. Парк действительно был прекрасным местом, где спокойно могли играть дети, где взрослые встречались, чтобы отдохнуть и пообщаться друг с другом. Гринвич-Виллидж никак нельзя было назвать «трущобным» районом. Это был эффективно функционирующий район, где проживало множество людей. Для Манхэттена он всегда был уникальным: узкие улицы, короткие кварталы, небольшие местные парки, невысокие дома, где располагались промышленные предприятия, магазины, офисы и жилые квартиры. Состав населения был очень смешанным – здесь проживало много итальянцев и ирландцев. Вест-Виллидж возникла в XVIII веке, до принятия плана 1811 года. Району удалось сохранить свою необычную планировку: центральные городские магистрали, расположенные западнее Шестой авеню, сворачивали на север, а улицы, пересекающие кварталы, сворачивали на юг, что весьма осложняло навигацию в районе – например, нелегко было определить, где Западная Четвертая улица пересекается с Западной Тринадцатой улицей.

Если другие группы активистов говорили о компромиссе – например, об уменьшении масштабов проекта, то Хейс и ее комитет выступали категорически против любого дорожного строительства в парке. Они видели результаты работы Мозеса в других районах и точно знали, что любые уступки проектам «городской модернизации» сразу же приведут к крупномасштабному строительству. Активисты Хейс твердо стояли на своем. Они обладали политической дальновидностью и понимали, что бюджетная комиссия состоит из выборных чиновников – мэра Роберта Вагнера, пяти президентов округов и двух представителей, избранных от всего города. Следовательно, эти политики должны прислушиваться к голосам организованных избирателей. Активисты стали собираться на митинги, протесты в парках, широко использовали средства массовой информации, особенно «новое» средство – альтернативный еженедельник Village Voice, который начал выходить в 1955 году. Еженедельник оказался идеальным местом обсуждения будущего Нью-Йорка. Редактор его, Дэн Вулф, писал: «Мы считаем, что любое серьезное строительство в парке Вашингтон-сквер станет началом конца Гринвич-Виллидж как сообщества… Гринвич-Виллидж станет еще одним безликим местом»⁷.

Подобные протесты никак не могли убедить Мозеса и его союзников из мира большого бизнеса. Они считали дороги важнейшим средством модернизации. Помощник Мозеса, Стюарт Констебль, попросту отмахивался от жителей самым любопытным образом: «Мне нет дела до того, что чувствуют эти люди [из Гринвич-Виллидж]… Они – досадная помеха. Там собралась отвратительная кучка художников»⁸. Но активисты не испугались, и борьба против Роберта Мозеса стала резонансным делом. Она сплотила местных жителей и привлекла внимание известных личностей, таких как антрополог Маргарет Мид и социолог Льюис Мамфорд, которые назвали план перестройки города «гражданским вандализмом». Уильям Холлингсворт Уайт из журнала Fortune (его книга 1956 года «Человек организации», посвященная тем самым руководителям крупных корпораций, которые стояли за Мозесом, вышла тиражом 2 миллиона экземпляров) говорил, что «городская модернизация» – это «концепция людей, которые не любят города», и все подобные проекты приводят к «колоссальным сокращениям… исчезновению городского уюта и всего, что делает город человечным». В июне 1958 года профессор Колумбийского университета Чарлз Абрамс, занимавшийся городским планированием, с восхищением назвал противодействие Мозесу эпохальным «восстанием горожан против уничтожения их ценностей, пешеходов против автомобилей, общества против проекта, дома против бездушной застройки, района против строителей, человеческого разнообразия против неудовлетворительной стандартизации». Профессор сурово осуждал господство дорожных инженеров в городском планировании. Он осуждал «бездумное разрушение, характерное для эпохи правления линейки и циркуля 1935–1958 годов», и восхвалял «новое открытие того хорошего, что есть в наших городах» – разнообразие, чувство общности и небольшие размеры.⁹

Призывы уменьшить масштабы новых дорог не возымели на Мозеса никакого действия. Напротив, он еще больше расширил проектируемые трассы – до 150 метров. Среди матерей Гринвич-Виллидж, боровшихся за защиту своего района, собиравших подписи, участвовавших в демонстрациях и выступавших с пламенными речами, была Джейн Джейкобс. Вместе с мужем и тремя детьми она жила в Вест-Виллидж¹⁰. Она запомнила единственную личную встречу с Робертом Мозесом на весьма бурном совещании бюджетной комиссии: «Он стоял, вцепившись в поручни. Чувствовалось, что противодействие приводит его в настоящую ярость». Джейкобс запомнила, как Мозес кричал: «Никто не выступает против моего проекта – НИКТО, НИКТО, НИКТО – только кучка, жалкая кучка МАТЕРЕЙ!» И, заявив это, он пулей вылетел из зала»¹¹.

В 1958 году была сформирована крупная группа активистов – Комитет по совместной борьбе за закрытие парка Вашингтон-сквер для движения автомобилей. Председателем ее стала Джейн Джейкобс. Активисты собрали 30 000 подписей за «экспериментальный» план по временному закрытию парка для любого дорожного движения – Мозес согласился на это, чтобы доказать, что подобное решение приведет к невыносимым пробкам во всем районе. Комитет пользовался политической поддержкой – активисты публично обратились к лидеру демократической партии Кармине де Сапио. Де Сапио сам жил на Вашингтон-сквер и имел очень сложные отношения с Эдом Кохом (будущим мэром). Де Сапио поддержал противников строительства трассы. 18 сентября бюджетная комиссия проголосовала за закрытие проекта. 1 ноября 1958 года через дорогу была натянута церемониальная ленточка – она стала символической защитой парка. Один конец ленты держал де Сапио, другой – дочь Джейн Джейкобс, Мэри, «представляющая всех детей Гринвич-Виллидж». Профессор Абрамс притворно серьезно замечал: «Неудивительно, что в конце концов в Америке вспыхнул бунт. Американский город превратился в поле битвы за сохранение разнообразия. И Гринвич-Виллидж должен стать Банкер-Хиллом этого сражения. В битве за Вашингтон-сквер сдался даже сам Мозес, а когда сдается Мозес, то поблизости должен быть и Бог»¹². (Игра слов: Moses (англ.) – Моисей. – Примеч. пер.)

Победа была одержана, и водители продолжали искать пути объезда парка, как это всегда и было. И это событие стало поворотной точкой в истории американских городов. Другие сообщества, в которых шел процесс городской модернизации, увидели, что хорошо организованное сопротивление может привести к успеху. Против проекта LOMEX Мозеса выступили и другие кварталы. Им помогала Джейкобс и новая общественная организация – Совместный комитет по остановке строительства скоростной трассы Нижнего Манхэттена. К 1960 году стоимость проекта достигла 100 миллионов долларов, но 90 процентов этой суммы должно было поступить от федерального правительства. Роберт Мозес не соглашался отказываться от своего плана до 1969 года. В 60-е годы процесс городской модернизации в национальных масштабах только ускорился. Трассы прокладывали себе дорогу через города «топором мясника», по незабываемому выражению Роберта Мозеса. После борьбы за парк Ширли Хейс сошла с общественной сцены. О ней даже не говорится в огромной биографии Мозеса «Вершитель судеб», написанной Робертом Каро в 1974 году и удостоенной Пулицеровской премии. В этой 1250-страничной книге Роберт Мозес предстает настоящим диктатором-разрушителем. Но Джейн Джейкобс, которую Роберт Фишман называл, «скорее, рядовым солдатом, чем лидером реальной битвы», было суждено изменить ход истории. Эта миниатюрная, чем-то похожая на сову женщина не собиралась сдаваться.

Джейн Джейкобс (урожденная Джейн Бутцнер) родилась в 1916 году в городе Скрэнтон, штат Пенсильвания. Окончив школу, она бесплатно работала помощником редактора женской странички в местной газете, а во времена Великой депрессии вместе с сестрой перебралась в Нью-Йорк. Там она нашла работу стенографистки и журналиста-фрилансера. Джейн поселилась в Гринвич-Виллидж, занималась на гуманитарном факультете при Колумбийском университете – изучала самые разные науки, в том числе зоологию, геологию, политологию, юриспруденцию и экономику. Во время войны она работала в деловом журнале, а затем писала по заказу американского бюро военной информации. В 1944 году она вышла замуж за архитектора Роберта Хайда Джейкобса-младшего, и в 1947 году супруги купили скромный 3-этажный домик в Вест-Виллидж, 555 по Хадсон-стрит, между Западной Одиннадцатой улицей и улицей Перри. Дом обошелся им в 7000 долларов¹³. В 1952 году Джейкобс начала работать в журнале Генри Люса Architectural Forum. Среди прочих тем она освещала и вопросы городской модернизации. Она очень критически писала о филадельфийском Мозесе – Эдмунде Бэконе. Опубликованная в 1958 году статья «Центр города для людей» привлекла внимание Уильяма Уайта, который пригласил Джейн в журнал Fortune. Это решение привело в ярость хозяина журнала, генерала Чарлза «Си Ди» Джексона, который обрушился на Уайта: «Кто эта безумная дама?» Джейкобс многие считали обычной домохозяйкой, не имеющей никакого опыта, однако ее упорная и аргументированная критика современного градостроения обращала на себя внимание. В 1959 году ее пригласили выступить на конференции в Гарвардском университете, а затем ей присудили премию Фонда Рокфеллера, чтобы она смогла изложить свои идеи в книжной форме. В 1961 году вышла в свет книга «Смерть и жизнь великих американских городов», которая сразу же произвела сенсацию.

В первых же строках Джейн высказала свое бескомпромиссное и недвусмысленное намерение: «Эта книга – атака на современное планирование и перестройку городов»¹⁴. А дальше следовал убедительный, остроумный, трезвый, но безжалостный разнос планировщиков и их идей. Джейкобс откровенно назвала эту профессию «псевдонаукой», в которой «годы обучения и масса тонких и усложненных догм базируются на сущей чепухе», начиная с экономического обоснования этого процесса. «Экономическое обоснование современной перестройки городов – это чистой воды ложь», – писала она. Такие процессы требуют миллиардов долларов налогоплательщиков плюс «огромных недобровольных субсидий, вытягиваемых из беспомощных жертв», которым приходится переселяться или испытывать на себе иное влияние схем городской модернизации. И все это делается во имя достижения иллюзорного «повышения налоговых отчислений» – «миража, достойного жалости жеста в сравнении со все более увеличивающимися общественными расходами, идущими на борьбу с дезинтеграцией и нестабильностью, охватывающей жестоко разрушаемые города». Печальные результаты подобной ложной бухгалтерии говорили сами за себя. Джейкобс писала:

«Существует печальный миф о том, что, если бы у нас было достаточно денег – сумма обычно исчисляется сотнями миллиардов долларов, – мы смогли бы за десять лет снести все наши трущобы, обратить вспять разложение огромных унылых серых поясов вчерашних и позавчерашних пригородов, закрепить на месте блуждающий средний класс и его блуждающие налоги и, возможно, даже решить проблему дорожного движения.

Но посмотрите на то, что мы построили, получив первые несколько миллиардов. Возведенные для малоимущего населения кварталы стали худшими в истории центрами бандитизма, вандализма и общей социальной безнадежностью. Они гораздо хуже тех трущоб, которые должны были заменить. Дома для людей со средними доходами являют собой истинные чудеса уныния и регламентации, в которых нет никакой жизненной силы и энергии городской жизни. Роскошные жилые проекты изуродованы своей абсолютной пустотой и претенциозной вульгарностью. Культурные центры неспособны поддержать хороший книжный магазин. В общественные центры не ходит никто, кроме бездельников, которым все равно, где слоняться. Коммерческие центры, ставшие бледной имитацией стандартных пригородных сетевых магазинов. Променады, которые идут из никуда в никуда и по которым никто не гуляет. Скоростные трассы, уродующие великие города. Это не перестройка городов. Это разграбление городов».

Второй основной псевдонаукой стала борьба с трущобами. Используя язык медицины, Джейкобс писала: «Медицинские аналогии, будучи примененными к социальным организмам, оказываются притянутыми за уши. Нет никакого смысла сравнивать происходящее в городе с химическими процессами в организмах млекопитающих». Тем не менее Джейкобс использовала медицинскую аналогию в собственных интересах, сравнив ортодоксальное модернистское градостроительство с «намеренно навязываемыми суевериями» медицины XIX века, «когда врачи верили в кровопускание, необходимое для выпуска вредоносных жидкостей, якобы являвшихся причинами болезней». Если уж и использовать научную медицинскую аналогию, то Джейкобс предлагала другую: «Больным людям нужны силы, а не обессиливающие их процедуры». Догма «трущоб» основывалась на ряде убеждений, воспринимаемых как должное: коммерция и промышленность в сочетании с жильем ведет к загрязнению, перенаселению и моральным патологиям; высокая плотность жилья ведет к опасному перенаселению; отсутствие достаточных зеленых площадей заставляет детей «играть на улицах» или в «мусоре», что по определению вредно для здоровья и небезопасно; что узкие улицы и небольшие кварталы неэффективны для дорожного движения, на языке планировщиков… «плохо и бессмысленно проложены»; что старые дома превращаются в трущобы и ветшают без должного ухода. Исходя из подобных предположений, кварталы, подобные Гринвич-Виллидж или Норт-Энд в Бостоне, должны быть признаны «трущобами»: по мнению ортодоксальных градостроителей, они переживали «последние стадии разложения».

Хотя двадцатью годами ранее бостонский район Норт-Энд, расположенный между промышленной набережной и старым центром города и характеризовавшийся низкой арендной платой, был заселен преимущественно иммигрантами и выглядел довольно неприглядно, в 1959 году Джейкобс увидела совершенно другую картину. Многие жители приобрели дома в собственность и привели их в порядок – на собственные средства, поскольку жителям районов, которые официально считались трущобами, было практически невозможно получить банковские кредиты. В Норт-Энде процветали малые предприятия – «великолепные продуктовые магазины» соседствовали с малыми предприятиями и ремесленными мастерскими. «На живых улицах играют дети, люди идут за покупками, прогуливаются, общаются друг с другом». В районе «царит живая, дружелюбная, здоровая атмосфера». Джейкобс писала: «Мне подобный район не кажется трущобным». И социальная статистика подтверждала ее впечатление – в районе отмечался низкий уровень заболеваемости, детской смертности и преступности. Но несмотря ни на что, знакомый банкир уверял Джейкобс, что Норт-Энд – это «худшие трущобы Бостона», поскольку на одном гектаре располагается безумное количество домов – целых 275! «Вам следовало бы иметь побольше таких трущоб», – ответила собеседнику Джейн.

Норт-Энд и сходный с ним Вест-Энд Бостона были предназначены для городской модернизации, которая просто уничтожила бы их. Джейкобс допускала, что «намерения» планировщиков и архитекторов, разрабатывавших эти планы» были «в высшей степени достойными» – они стремились улучшить положение в городах в эпоху субурбанизации. Проблема заключалась в том, что они слишком уж много внимания уделяли тому, «что святые и шаманы современного ортодоксального планирования говорили о том, как должен работать город и что должно быть полезно для обитающих в нем людей и бизнесов».

Джейкобс подвергала критическому анализу всех гигантов городского планирования ХХ века, начиная с Эбенезера Говарда и его города-сада. Он был настолько убежден во врожденной порочности города, которым в его представлении являлся промышленный город XIX века, знакомый нам по романам Диккенса, что «его рецептом спасения людей было уничтожение города» и замена его полной противоположностью, то есть доиндустриальными английскими особняками и деревнями, отделенными во времени и экономическом пространстве от реального города. «Его цель заключалась в создании самодостаточных малых городов – очень симпатичных, если вы послушны, не имеете собственных планов и не возражаете против того, чтобы провести всю свою жизнь среди людей, не имеющих собственных планов». Говарда Джейкобс обвиняла в том, что он выдвинул две основополагающие идеи современного планирования: «сортировка» городских функций с тем, чтобы «определенным образом отделить их друг от друга»; и видение основной проблемы в «обеспечении здорового жилья», которое, по его мнению, должно было обладать «физическими качествами пригорода и социальными свойствами маленького города», а не крупного современного города. Практически все современные идеи городского планирования родились и развивались на основе этих дурацких предположений.

Затем Джейкобс перешла к верным ученикам Говарда, американским децентралистам – Льюису Мамфорду, Кэтрин Бауэр, Кларенсу Стейну, Генри Райту и членам Ассоциации регионального планирования Америки, которые всегда выступали против улиц и против плотности – а следовательно, против других людей: «Присутствие множества других людей является в лучшем случае неизбежным злом, и цель правильного городского планирования заключается в создании хотя бы иллюзии изоляции и пригородной приватности». Децентралисты, как и Говард, были истинными антиурбанистами: «Великий город был Мегалополисом, Тиранополисом, Некрополисом, чудовищем, тиранией, живым мертвецом. И он должен исчезнуть». Неудивительно, что эти люди не могли разглядеть реальный город, давно прошедший наихудшие времена XIX века: «Как нечто настолько ужасное может заслуживать хотя бы попытки понимания?». Реальные города, писала Джейкобс, «это лаборатории, где постоянно совершаются пробы и ошибки, случаются неудачи и успехи». Но планировщики «отвергли изучение неудач и успехов в реальной жизни», «утратили любопытство… и руководствуются исключительно принципами, проистекающими из поведения и внешнего вида городков, пригородов, туберкулезных санаториев, ярмарок и воображаемых городов мечты – то есть из чего угодно, кроме самих городов».

Одним из таких городов мечты были башни в парке Ле Корбюзье, так безумно врезанные в плоть Нью-Йорка. Его видение проистекало непосредственно из псевдосельского города-сада – отсюда и одержимость «суперкварталами… неизменными планами и травой, травой, травой». Приятная видимость природы прекрасно объясняет «ползучее принятие» людьми гиперконцентрации Лучезарного города. «Если главная цель городского планирования заключается в том, чтобы Кристофер Робин мог поскакать по траве, то что плохого в Ле Корбюзье?» Ответ на этот вопрос заключается в соблазнительном и умаляющем ложном истолковании сложности реальных городов. Город мечты Ле Корбюзье был «подобен прекрасной механической игрушке». Он обладал «поразительной ясностью, простотой и гармонией. Он был настолько упорядочен, настолько визуален, настолько прост для понимания… И планировщики, архитекторы, домовладельцы, застройщики, арендаторы и мэры просто не могли перед этим устоять». «Но такие проекты, равно как и город-сад, не говорили о реальном функционировании городов ничего, кроме лжи». И, наконец, Джекобс обрушилась на Прекрасный город Дэниела Бернэма, назвав его «ретроградным подражанием стилю Ренессанса». Она сравнивала грандиозные неоклассические здания Чикагской выставки с домами-пластинами Ле Корбюзье: «Один тяжеловесный грандиозный монумент за другим… рядами… как замороженные пирожные на подносе, приземистые, пышно украшенные предшественники повторяющихся рядов башен в парке Ле Корбюзье». Все эти планировочные решения объединяло общее стремление «очистить свои отношения с рабочим городом» через подавление его разнообразия и разделения основных функций. Слой за слоем эти функции «сливались в нечто вроде Лучезарного Прекрасного города-сада». И прекрасным примером этого, по мнению Джейкобс, являлся проект модернизации Линкольн-сквера в Нью-Йорке, который она считала бесплодной катастрофой, осуществленной на руинах некогда живого и процветающего квартала, ошибочно признанного «трущобами».

«С начала и до конца… основная идея [планирования] полностью оторвана от жизни городов, – писала Джейкобс. – Города, которые никто не собирался ни изучать, ни уважать, превратились в жертвенных агнцев». Идеям современных планировщиков Джейн Джейкобс предлагала свой проект, который категорически отвергал искушения «драгоценного комфорта желаний, знакомых предрассудков, чрезмерных упрощений и символов» планировочной догмы. Джейкобс призывала отправиться «в путешествие по реальному миру», чтобы «собственными глазами увидеть… самые обычные сцены и события, попытаться понять, что они означают и какие принципы можно на их основании сформулировать». И для начала нужно четко представить себе сам объект: «Великие города – это не маленькие города, только побольше. Не следует считать их обычными, более плотно заселенными пригородами». У городов есть собственные правила. Это не просто собрание объектов-зданий, имеющих определенные функции, выполнение которых гарантирует социальный порядок и хорошие результаты – такое убеждение Рейнгольд Нибур называл «доктриной спасения с помощью одних лишь кирпичей». Город – это не просто школы, жилые дома, парки и офисные здания. Город – это взаимодействие между постройками и их обитателями и пользователями. Города, утверждала Джейкобс, это «проблемы в организованной сложности».

Первичной единицей изучения стали улицы и тротуары, «самые жизненно важные органы» города. Правильно спланированные улицы выполняют 3 необходимые функции: обеспечивают безопасность, контакт и «ассимиляцию» детей. Все это происходит через их использование, в первую очередь, людьми, которые живут или работают в квартале. Они взаимодействуют друг с другом и, самое главное, следят за всем происходящим – особенно за детьми, своими или чужими. Такое наблюдение Джейкобс называла «присмотром за улицей» – именно это, по ее мнению, делает хорошие улицы безопасными и для местных жителей, и для посторонних. А это очень важно, потому что города, по определению, полны посторонних, и их безопасность обеспечивается сообществом – торговцами, хозяевами магазинов, родителями, гуляющими и даже барменами, – а не полицией. Необходимой основой является доверие, которое медленно возникает из «сети мелких повседневных событий в жизни каждого»:

«Доверие городской улицы формируется с течением времени из огромного множества мелких общественных контактов на тротуарах. Оно возникает, когда люди останавливаются у бара, чтобы выпить пива, получают советы от бакалейщика и делятся советами с продавцом газет, сравнивают свое мнение с мнением других посетителей кондитерской, здороваются с мальчишками, пьющими газировку в парке и глазеющими на девчонок в ожидании, когда их позовут обедать. Доверие возникает, когда люди журят расшалившихся детей, узнают о рабочих местах от сантехника, занимают доллар у аптекаря, восхищаются младенцами друг друга и с симпатией оценивают новое пальто… В результате… у людей возникает ощущение общественной идентичности, сеть публичного уважения и доверия, осознание личных и общественных потребностей. Отсутствие такого доверия – катастрофа для городской улицы. Но возникновение его невозможно формализовать».

Первой целью градостроителей должно стать «создание живых и интересных улиц», и Джейкобс перечисляет основные факторы этого процесса. Во-первых, люди перемещаются по улицам не в машинах, а пешком. Улицу следует воспринимать как пешеходное пространство. Отсюда и ее сравнение прогулки по улице с танцем: «ежедневный балет на Хадсон-стрит». Во-вторых, улицей должно пользоваться достаточное количество людей, причем пользоваться ею они должны постоянно, чего легче всего добиться, совмещая на улице жилые дома, офисы, магазины и объекты ночной жизни – в том числе, как ей пришлось признать, и бары, подобные знаменитому бару «Белая лошадь» в ее квартале на Хадсон-стрит, который не закрывался до самого утра. «Чтобы понять город, – писала она, – мы должны создавать сочетания самых разных функций, а не разделять их. Это очень важно». Она указывала на безжизненность, возникающую в результате сегрегации городской жизни в «процессе разнообразных сортировок». Неудивительно, что центр города «после рабочего времени» пустеет на глазах: «Это состояние, в большей или меньшей степени, планировщиками формализовано. Они более не говорят о “центре города”, заменив это понятие «центральными деловыми кварталами». Такие кварталы есть в Манхэттене, и после пяти часов они полностью пустеют. Без сильного инклюзивного сердца город становится собранием интересов, изолированных друг от друга. Такой город не может породить нечто большее в социальном, культурном и экономическом отношении, чем сумма его отдельных частей». В-третьих, должна быть проведена «четкая граница между публичным и личным». Когда эти сферы смешиваются, возникают опасные «прерии» и «слепые резервации», не защищенные даже оградами, виртуальными или реальными. «Поддержание закона и порядка на общественных тротуарах целиком и полностью возложено на полицию и специальные подразделения. Такие места подобны джунглям. Никакая полиция не сможет защитить цивилизацию, если нормальные, повседневные ее правила нарушаются».

И, наконец, Джейкобс весьма убедительно подводит итог своим наблюдениям: «Чтобы обеспечить яркое разнообразие городских улиц и кварталов, необходимы четыре условия». Во-первых, район должен исполнять более одной основной функции: необходимо «близкое разнообразие функций, которые будут постоянно поддерживать друг друга и экономически, и социально». Во-вторых, кварталы по большей части должны быть короткими, чтобы люди имели возможность разнообразить свои маршруты и получать больше возможностей для взаимодействия. Короткие кварталы увеличивают полезную площадь улиц, что расширяет «пул экономического использования». Длинные кварталы, особенно там, где жилье отделено от бизнеса, приводят к появлению «угнетающе длинных, монотонных и темных участков – Великому царству скуки, с кричаще-яркими разрезами через большие интервалы. Это самый типичный пример неудачной планировки городских кварталов». В-третьих, в городских районах должны соседствовать дома разного возраста и состояния, что обеспечивает экономическое разнообразие. Джейкобс полагала, что более старые дома с низкой арендной платой будут доступны для людей с небольшими доходами, что даст новые возможности молодежи и начинающим предпринимателям. И, в-четвертых, в районе должна быть достаточно плотная концентрация людей. Это условие, по мнению Джейкобс, вытекало из первого требования – сочетания функций. В такой ситуации люди будут наполнять квартал в разное время суток. Выполнение этого условия зависит также от достаточной плотности жилья. Джейкобс указывала, что высокая плотность и перенаселение – это не одно и то же. «Перенаселение и высокая плотность жилья никогда не идут рука об руку». Планировщики городов должны добиться второй цели, не скатываясь к первой. Выполнение четырех условий ведет к обеспечению разнообразия и достижению успеха: успешные улицы порождают успешные кварталы, затем успешные районы, а из успешных районов создаются успешные города. Одно вытекает из другого. «Городское разнообразие допускает и стимулирует дальнейшее развитие разнообразия». Джейкобс не давала гарантий, но утверждала, что при выполнении этих четырех условий «городская жизнь получит наилучшие шансы».

Джейкобс стремилась открыть правила самоорганизации городов. Хотя это может показаться смешным, но подобное стремление можно сравнить с желанием понять образование коралловых рифов – огромных, сложных структур с поразительным разнообразием жизни. Риф вырастает постепенно, его создают тысячи крохотных простейших организмов, каждый из которых действует самостоятельно в соответствии с определенными стандартами развития и сочетания. Так постепенно создается большая живая структура. Чем больше количество видов и колоний кораллов, тем больше разнообразие жизни на рифе – тем больше разных креветок, рыб, голожаберных, ракообразных, моллюсков и прочих существ на нем обитает. Значительное разнообразие повышает функциональность и устойчивость рифа. Качество устойчивости вполне сопоставимо с данным Джейкобс определением «успешного» городского квартала – то есть «места, которое эффективно решает свои проблемы, не погибая под их грузом». «Неуспешный квартал – это место, которое не способно справиться со своими недостатками и проблемами, и чем больше таких проблем возникает, тем более беспомощным оказывается квартал». Как колонии кораллов формируют риф, так и кварталы не следует «рассматривать как нечто оторванное и самодостаточное», как небольшие городки, отделенные друг от друга зелеными поясами, как в городе-саде Говарда, городах с зелеными поясами децентралистов или Лучезарном городе Ле Корбюзье с его парками и дорогами. «Успешные кварталы – это не самостоятельные городские единицы. Они образуют физическую, социальную и экономическую ткань города – да, в небольшом масштабе, но ведь и волокна, образующие прочный канат, тоже невелики».

Книга «Смерть и жизнь великих американских городов» стала для многих звоночком пробуждения. Ее читали те, кто хотел понять, почему даже после затраченных миллиардов долларов городская модернизация только ухудшила «кризис городов», ничего не изменив к лучшему. Градостроители относились к Джейкобс пренебрежительно, считая ее в лучшем случае любительницей, а в худшем – взбесившейся домохозяйкой. Так, в 1962 году Льюис Мамфорд опубликовал в журнале New Yorker статью под названием «Домашние средства для лечения городского рака». В ней он называл Джейкобс «экспертом нового типа», «способной женщиной», которая «использовала свои глаза и, что заслуживает еще большего восхищения, свое сердце, чтобы оценить человеческие результаты крупномасштабного жилищного строительства». Но в то же время он писал, что Джейкобс не обладает ни квалификацией, ни необходимыми знаниями, чтобы критиковать научную экспертизу, проведенную профессионалами¹⁵. Со временем книга Джейкобс была переведена на шесть языков и напечатана тиражом 250 тысяч экземпляров¹⁶. Джейкобс начала глубокий диалог о причинах угасания центральных городов, что беспокоило не только американцев, но и жителей других стран мира. Эта тревога еще более усиливалась в связи с неконтролируемым повсеместным ростом пригородов. Особенно обострилась ситуация в «Солнечном поясе», который превратился в собрание метастатических городов-пригородов. Такое положение сложилось в Южной Калифорнии, Финиксе, Хьюстоне и Южной Флориде. Городская модернизация уже вызывала глубокие сомнения, и в сочетании с ними это явление породило целое движение против традиционного градостроительства. Для этого движения книга Джейкобс стала настольным руководством.

В Нью-Йорке имелись собственные проблемы. Бейсбольные команды Giants и Dodgers в 1957 году проиграли Калифорнии. Белое население покидало центр города, росла преступность, происходили забастовки. В 1965 году в городе полностью отключилось электричество. Финансовое положение Нью-Йорка было настолько плачевным, что в 1975 году город чуть было не стал банкротом. В такой обстановке аналитики и наблюдатели активно использовали представления Джейкобс о том, как живут и работают города и почему усилия градостроителей провалились. Примером таких действий может служить книга архитектора и градостроителя Оскара Ньюмена «Руководство по проектированию защищаемого пространства», вышедшая в 1972 году. В ней он развивал предложенную Джейкобс идею общественного наблюдения за происходящим на улицах и четкого разделения общественной и личной территории, создающего ощущение собственности и ответственности, необходимое для безопасности пространства. Более позитивные действия включали в себя празднование успехов города через разнообразие в музыке, кино и телевизионных шоу, подобных безумно популярной «Улице Сезам», которая вышла в 1969 году и представляла собой тот самый «уличный балет», о котором писала Джейкобс. В «Улице Сезам» живые люди в обстановке центра города взаимодействовали с забавными куклами, изображавшими пекаря, полисмена, повара и даже бездомных возле мусорных баков. Джейкобс дала толчок к квазиантропологическим исследованиям того, как работают города, через наблюдение их обитателей в реальных условиях.

Одним из наиболее значительных шагов в области дизайна и строительства ХХ века стало создание кондоминиумов¹⁷. Неудивительно, что их появление практически совпало с выходом книги Джейкобс. Бум пригородного строительства семейных домов пришелся на послевоенный период. Условия аренды делали плотную многоквартирную застройку труднодоступной в финансовом отношении. Аренда жилья потеряла свою привлекательность. Застройщикам нужен был иной вид владения собственностью, чтобы сделать крупные проекты привлекательными для жильцов-владельцев. Первый закон о владении отдельными квартирами при совместном владении общими пространствами, Закон о горизонтальной собственности, был принят в Пуэрто-Рико в 1958 году. Через два года адвокат из Солт-Лейк-Сити Кит Ромни (двоюродный брат кандидата в президенты от республиканской партии Митта Ромни) занимался делом клиента, который пытался построить многоквартирный дом. И тогда он решил добиться принятия аналогичного закона в Юте. Это он дал название новой форме домовладения – на эту идею его натолкнула увиденная на древнеримских развалинах надпись «Сondominio». Кит Ромни стал настоящим апостолом законов о кондоминиумах в других штатах. Застройщики и арендаторы с радостью приняли новое законодательство, которое позволяло бороться с «трущобами» без пользующейся федеральной поддержкой программы городской модернизации путем строительства более высоких и плотно заселенных домов. В 1961 году Федеральная администрация по вопросам жилья (FHA) начала страховать ипотеку на кондоминиумы. Новшество сразу же приобрело огромную популярность во Флориде и других местах, куда в холодную погоду с удовольствием перебирались жители северных городов. Вдоль побережья Мексиканского залива и на побережье Атлантики стали расти огромные жилые дома. К 1969 году кондоминиумы были легализованы во всех штатах. К 1970 году в Соединенных Штатах их насчитывалось 700 тысяч. Сегодня в них живет около 30 миллионов человек – то есть каждый пятый американец.

В 1965 году началось строительство невысоких кондоминиумов, уходящих своими корнями в построенный Чарлзом Муром в Северной Калифорнии Си-Ранч. Комплексы кондоминиумов превратились в извращенный вариант города-сада: миниатюрные псевдодеревни, повернутые спиной к улице и лицом к буколическому внутреннему пейзажу с тропинками, деревьями, газонами и всяческими парковыми прелестями типа фонтанов и скамеек. Главное достоинство подобных комплексов – их приватность, ограниченность доступа, замкнутость. Комплексы кондоминиумов успешно размножаются, и в этом отношении их можно уподобить колониям кораллов. Но, в отличие от кораллов, каждый кондоминиум не связан ни с другими, ни с окружающим его сообществом.

В архитектурной среде в этот момент происходила переоценка модернизма. Чарлза Мура считали «постмодернистом». Он осуждал веру модернистов в прогресс и отрицание архитектурного прошлого. Сам он стремился вернуть в архитектуру исторические формы и отсылки. Роберт Вентури, Дениз Скотт Браун и Стивен Изенур организовали собственный курс для студентов по изучению коммерческой застройки Лас-Вегаса. Они осуждали лозунг функционального модернизма «чем меньше, тем больше» (Мис ван дер Роэ), заменив его собственным «чем меньше, тем скучнее». Они призывали к возврату к обычной коммерческой архитектуре, утверждая, что «Мэйн-стрит – это почти хорошо». В начале 60-х годов в Беркли перебрался британский архитектор Кристофер Александер. Он разработал «генеративную грамматику», основанную на особенностях традиционных и местных построек. Эти элементы для строительства могли использовать даже неархитекторы. Его книга «Язык шаблонов» (1977) стала одной из самых хорошо продающихся книг по дизайну в истории. В 1979 году Александер выпустил вторую книгу, «Архитектура вне времени». Обе они стали основой нового, неотрадиционалистского движения, которое оказало влияние не только на строительство зданий, но и на жизнь сообществ и городов.

В Европе тоже возник активно поддерживаемый специалистами интерес к изучению (а то и к возрождению) традиционной архитектуры и урбанизма. Первыми в этом деле стали новые рационалисты, работавшие в 70-е годы во Франции и Италии. Возглавляли это движение Альдо Росси и Роб Крир. Младший брат Крира, Леон Крир, родившийся в Люксембурге в 1946 году, в 1968 году бросил курс модернистской архитектуры в университете Штутгарта (он проучился там всего один год), переехал в Лондон и до 1974 года работал с Джеймсом Стирлингом. В британском архитекторе его привлекло неприятие модернистской доктрины и использование в своих проектах исторических элементов. Леон Крир двадцать лет работал и преподавал в Лондоне. Он был членом Ассоциации архитекторов и работал в Королевском колледже искусств. Его не раз приглашали читать лекции в американских университетах, в том числе в Принстоне, Йеле и университете Вирджинии. Он жестко критиковал функциональное зонирование и неприятие традиционных пределов масштабов и размеров городов. Он считал, что городские дома должны быть двух-пятиэтажными, но при этом не иметь ограничений по высоте – Крир указывал, что Эйфелева башня имеет всего три этажа. Такой подход обеспечивал бесконечное разнообразие, но при этом не слишком увеличивал плотность. В 1977 году Леон Крир опубликовал книгу «Город внутри города», в которой излагал идею логически последовательной традиции «европейского города», уходящей корнями в тысячелетнюю культуру и подтвержденной временем, но абсолютно отвергаемой модернистами. Идеи Крира близки идеям Джейн Джейкобс:

«Большой или малый город можно реорганизовать только в ряд городских кварталов. Город – это федерация автономных кварталов. Каждый квартал должен иметь собственный центр, периферию и границу. Каждый квартал должен стать ГОРОДОМ ВНУТРИ ГОРОДА. Квартал должен выполнять все повседневные функции городской жизни (жилье, работа, отдых) на территории, определяемой на основе комфорта пешехода. Площадь квартала не должна превышать 35 гектаров, а численность жителей должна составлять около 15 000 человек. Усталость устанавливает естественный предел расстояния, которое человек готов пройти в течение дня, и по этому пределу человечество издавна определяло размеры сельских и городских поселений. Город и его общественные пространства можно строить только в форме улиц, площадей и кварталов привычных размеров и характера, основанных на местных традициях».

Как и Джейкобс, Крир обвинял архитектуру во всех смертных грехах: «После тех преступлений, которые во имя прогресса совершались против городов и ландшафтов Европы в последние десятилетия, профессии архитекторов и инженеров не заслуживают ничего, кроме всеобщего презрения. Функция архитектуры не заключается и никогда не заключалась в том, чтобы вызывать изумление. Архитектура существует ради создания застроенной среды – удобной для жизни, красивой, элегантной и основательной»¹⁸.

На протяжении многих лет Крир неустанно пропагандировал свои идеи. В Соединенных Штатах он нашел по меньшей мере двух надежных сторонников. Этими сторонниками были архитекторы Андрес Дуани и его жена, Элизабет Платер-Зиберг. Окончив Йельский университет, супруги основали в Майами компанию Arquitectonica. Фирма быстро приобрела известность благодаря ярким и изысканным модернистским зданиям, жилым и офисным небоскребам. Но у обоих оставались сомнения относительно модернистской программы. Идеи Леона Крира окончательно подтвердили их сомнения. Дуани писал:

«Однажды я попал на лекцию Леона Крира, который очень убедительно говорил о традиционном урбанизме. Две недели я страшно мучился, но после этого кризиса мне стало ясно, что я не могу и дальше проектировать эти модные высокие здания, которые хороши визуально, но не оказывают благотворного урбанистического эффекта. Они не оказывают позитивного влияния на общество. Перспектива создания традиционных сообществ, где наши планы действительно смогут сделать повседневную жизнь людей лучше, увлекла меня. Крир научил меня сначала смотреть на людей, а затем искать возможности с помощью дизайна менять социальную жизнь общества. И в течение года мы с моей женой покинули фирму и начали заниматься чем-то совершенно иным»¹⁹.

Среди первых клиентов новой фирмы Дуани и Платер-Зиберг, DPZ, был застройщик Роберт Дэвис. Он поручил архитекторам спроектировать жилой квартал площадью 32 гектара на уединенном флоридском побережье Пэнхэндл. Этот участок дед Дэвиса купил еще в 1946 году. Дэвиса вдохновляли традиционные пляжные городки с обычными деревянными домами, портиками и металлическими крышами – это было совсем не похоже на постмодернистскую архитектуру фирмы Arquitectonica. Дуани и Платер-Зиберг решили разработать общий план застройки Сисайда, а проектирование зданий предоставить другим, чтобы обеспечить архитектурное разнообразие, но в тщательно продуманных рамках. Они побывали во многих традиционных городах Флориды и других южных регионов, замеряя и изучая взаимодействие зданий, улиц и людей. Они хотели создать нечто большее, чем обычный маленький городок. В основу своей работы они положили два основных принципа: в городе не должно быть функционального разделения жилья, работы и торговли, и все должно находиться в пяти минутах ходьбы от дома. Они запланировали небольшие парковки и съезды с улиц и проложили целую сеть пешеходных дорожек (многие были просто песчаными), которые вели к ключевым зданиям, расположенным в конце основных дорог.

Параллельно работая над другим проектом, Чарльстон-Плейс в Бока-Ратон, Флорида, архитекторы компании DPZ обнаружили, что, согласно местному градостроительному кодексу, многие элементы, которые они хотели использовать – парковки и гаражи, скрытые за зданиями, близость к тротуарам и узкие улицы-аллеи, – стали бы незаконными. Например, спроектированные ими улицы оказались недостаточно широкими, а здания располагались слишком близко к ним. Дуани и Платер-Зиберг использовали в качестве источника вдохновения некоторые сохранившиеся примеры маломасштабного урбанизма, но с сожалением замечали (об этом говорилось в их книге «Нация пригородов» (2000), написанной в содружестве с Джеффом Спеком): «Оказывается, традиционные города в Америке считаются преступлением»²⁰. Послевоенные градостроительные правила составлялись с учетом большого количества автомобилей – широкие улицы, позволяющие двигаться с большой скоростью, максимальное место для парковки. В результате небольшие городские кварталы, обладающие уникальным обликом, такие как Чарльстон, Бикон-Хилл в Бостоне, Нантакет, Санта-Фе, Кармел или Санта-Барбара, «своим существованием прямо нарушают текущий градостроительный кодекс» и никак не могут быть повторены в других местах. «Даже классическая американская Мэйн-стрит… в большинстве муниципалитетов находится вне закона», – писали архитекторы.

В Чарльстон-Плейс архитекторы нашли хитроумный выход: свои улицы они назвали парковками, потому что к парковкам предъявлялось меньше требований, а парковки назвали улицами. Решение, мягко говоря, неидеальное. Поэтому в Сисайде они договорились написать новый градостроительный кодекс, который соответствовал бы компактному урбанистическому видению, ориентированному на пешие прогулки. В таком проекте машинам отводилась подчиненная роль. Они писали: «Решение заключается не в том, чтобы убрать машины из города», но чтобы «укротить» их через правильный городской дизайн²¹. Рецепт планирования квартала Дуани и Платер-Зиберг нашли в изученных ими крупных и маленьких городках. Идеальным примером такого города послужила Александрия, штат Вирджиния. Этот город строился примерно в то же время, что и Гринвич-Виллидж, поэтому там были использованы те же принципы – «6 фундаментальных правил, которые отличают его от пригородов»²². Неудивительно, что этот рецепт звучал практически так же, как и у Джейкобс. Первое: в комплексе имелся «четкий центр», где сосредотачивалась вся «цивилизованная деятельность – коммерция, культура и управление». Второе: все «основные потребности повседневной жизни» можно было бы удовлетворить в пяти минутах ходьбы от жилья, необходимость в машине практически отпадала. Третье: уличная сеть должна состоять из небольших кварталов – подобная «сплошная паутина» упрощала пешее перемещение и делала его приятным. Четвертое: улицы должны быть «узкими и многофункциональными», с широкими тротуарами, параллельными парковками и броскими витринами магазинов, что обеспечивало бы медленную скорость машин и насыщенную жизнь пешеходов. Пятое: архитектура должна быть разнообразной, хотя и «вовсе не лишенной дизайнерской идеи», чтобы различные типы зданий, имеющие разное назначение, сочетались друг с другом, причем сочетание это определялось типом построек, а не их назначением. Шестое: в комплексе отводилось «особое место для особых зданий», таких как церкви и общественные центры, которые «символизировали коллективную идентичность и устремления сообщества». И, наконец, как и Джейкобс, архитекторы считали необходимым, чтобы их правила стали «ключом к активной уличной жизни… и город жил 24 часа в сутки» – а это позволило бы городам соперничать с пригородами²³.

Для Сисайда DPZ составила градостроительный кодекс, основанный на 6 александрийских правилах, учитывающих индивидуальные особенности конкретного места. Проблема заключалась в том, чтобы написать набор правил, которые допускали бы разнообразие, но в то же время устраняли сочетание несовместимого: невообразимые жилые здания, построенные над уличными парковками, к примеру, или здания, расположенные слишком далеко от улицы, словно в пригороде. Кодекс был призван обеспечить разнообразие и спонтанность в четко определенных границах. Создавать правила для самоорганизующегося города – настоящий парадокс. Джейкобс всегда призывала к изучению правил «организованной сложности». Главный вопрос заключался в том, как определить эти границы. Для этого дизайнеры использовали концепцию «типа» зданий, которую они позаимствовали в идеях британского архитектора Алана Колхауна, а также у Леона Крира. Они анализировали физические характеристики – высоту, массивность, этажность, расположение относительно улицы, тротуаров и фасадов. Все эти факторы сильно влияют на наилучшее использование здания, но не определяют его. Гарантируя «согласованность уличного ландшафта», кодекс «совмещал здания разного назначения»²⁴. Каждый район Сисайда относился к одному или нескольким из восьми типов, и каждый тип был начерчен максимально просто и визуально доступнее, чем те цифры и слова, которыми пользовались в муниципальных кодексах. Тип никоим образом не определял «стиля» – стиль в большей степени был связан с материалами, украшением, пропорциями и углами. Но, поскольку застройщик Дэвис хотел совершенно определенную местную архитектуру, компания DPZ составила дополнительный архитектурный кодекс, в котором оговаривались строительные материалы (деревянный сайдинг, двери и окна; металлические крыши) и некоторые пропорции (двускатные крыши и квадратные или вертикальные, а не горизонтальные окна). Это позволяло обеспечить согласованность, но не однообразие застройки. Другой пример: дома, расположенные близ песчаных дорожек, должны были иметь белые деревянные ограды, но не такие же, как у других домов в этом же квартале. Специально оговаривалась возможность строительства дворовых построек для самого разного использования – то есть обеспечения экономического разнообразия (как в принципе «старых зданий», предложенном Джейкобс).

Процесс анализа дизайна был разработан, но любое предложение, которое удовлетворяло критериям кодекса, могло продвигаться без дополнительных разрешений. Компания рассчитывала добиться «согласованного урбанизма», и в Сисайде Дуани и Платер-Зиберг это прекрасно удалось. Их город представляет собой смешение стилей (викторианский, стиль рыбацких хижин Флориды, неоклассический, смягченный постмодернистский) и форм. Разнообразные смотровые башни стали неожиданным, но очень популярным элементом. Все задуманные качества «сообщества» проявились в повседневном использовании. В Сисайде больше ходят, чем ездят, и все общественные пространства используются в полной мере. Поскольку прокладывать собственные дорожки через дюны жителям домов, расположенных в первой линии, запрещено (их обитатели должны пользоваться общими дорожками), пляж остается общественным. Благодаря этому стоимость земли вдали от пляжа остается более высокой, чем на набережной, – необычная ситуация для побережья, где несбалансированная стоимость земли заставляет застройщиков возводить небоскребы и дома-пластины прямо на набережной, полностью блокируя панораму и доступ.

Успех Сисайда подвиг компанию DPZ к новым проектам, среди которых можно отметить Кентлендс в Гайтерсберге (1988), Мэриленд. Площадь этого проекта, осуществленного в пригороде Вашингтона, составила 142 гектара. Он весь застроен домами в колониальном стиле и таунхаусами. Еще один интересный проект – изолированный курортный район Виндзор (1989), Флорида, площадью 168 гектаров. В том же стиле работали и другие архитекторы и градостроители. В 1986 году в Сан-Франциско градостроитель Питер Кэлторп вместе с Симом ван дер Рином опубликовал книгу «Устойчиво развивающиеся города». В ней архитекторы предложили концепцию «пешеходных карманов» – пешеходных кварталов смешанного использования, связанных с другими регионами общественным транспортом. Греческий архитектор Стефанос Полизоидес, который прибыл в Калифорнию в 1973 году, чтобы преподавать в университете Южной Калифорнии, был просто очарован жилыми комплексами с внутренними двориками Лос-Анджелеса, возведенными в 20–30-е годы. Эти дома копировали традиционную испанскую застройку, но были адаптированы к условиям Калифорнии начала ХХ века: обычно это были одноэтажные съемные коттеджи, построенные вокруг линейного внутреннего двора или дороги. Они обеспечивали ощущение приватности и зелени даже в плотной городской застройке. Полизоидес тщательно изучил сохранившиеся дома и в 1982 году выпустил книгу «Дома-атриумы». В ней он впервые анализирует необычную форму жилья как особый тип. В Калифорнии Полизоидес познакомился с архитектором Элизабет Мьюл. В 1990 году они поженились и начали вместе работать в Пасадене, создавая архитектурные проекты в стиле лос-анджелесских домов-атриумов и в средиземноморском стиле.

Застройщики всей страны почувствовали потребность рынка в альтернативах традиционному пригородному жилью. Они стали сотрудничать с этими и другими архитекторами в строительстве зданий высокой плотности, в том числе и таунхаусов. Плотность заселения составляла 18–24 единицы на 0,5 гектара, то есть в пять-десять раз выше, чем при стандартной застройке семейными домами. При строительстве дуплексов и триплексов плотность застройки составляла 8 единиц на 0,5 гектара, то есть вдвое выше застройки семейными домами, но при этом дома выглядели очень похожими на семейные²⁵. Поскольку пригородная застройка уже вызывала серьезные беспокойства в связи с ее влиянием на окружающую среду и здоровье общества в целом, поскольку расходы на создание инфраструктуры были очень высоки, подобный подход стал частью того, что Джеймс Говард Кунстлер, автор настоящего антипригородного манифеста, книги «География Никуда» (1993), назвал «кампанией по спасению природы, города и общественной жизни нации от провалившегося эксперимента по созданию автомобильной утопии». Континентальная Европа и Великобритания двинулись в том же направлении. Самый противоречивый импульс этому движению придал принц Уэльский Чарлз. Он публично высказал свое негативное отношение к модернистскому градостроительству, выступая в Королевском институте британских архитекторов в день 150-летия этой организации в 1984 году. Принц обрушился на планируемую пристройку к Национальной галерее (новой башни) и назвал план Питера Арендса «чудовищным нарывом на лице любимейшего и элегантного друга». В 1989 году принц Чарлз изложил свои взгляды в книге «Взгляд на Британию», по которой ВВС сделала телевизионный фильм. Вмешательство принца способствовало созданию группы «Поселки городского типа», которая оказывала серьезное влияние на жилищную политику британского правительства. В 1988 году принц пригласил Леона Крира для строительства традиционного городка Паундбери. Для этой цели Чарлз выделил собственные земли близ Дорчестера, в графстве Дорсет на юго-западе Англии. Осуществление проекта началось в 1993 году. Архитектор предложил традиционный уличный план и градостроительный кодекс, основанный на тех же принципах, что и в Сисайде. Несколько первых зданий проектировал сам Крир в традиционном премодернистском английском стиле. Естественно, Паундбери стал объектом ожесточенной критики: этот проект был не только архитектурно, но и политически реакционным – настоящая медиевалистская фантазия, оторванная от современности. Критика раздавалась и с другой стороны: исторические пуристы считали, что дизайн построек недостаточно аутентичен и не совсем совпадает с местным дорчестерским стилем, что архитектор использовал недостаточно британские материалы, что городок получился слишком «романтичным», похожим на эклектику викторианской и эдвардианской эпох. Были и те, кто критиковал проект за элитарность: подобное возможно только на полностью контролируемых землях герцогства Корнуолл, принадлежащего лично принцу Уэльскому, где юридически и существует Паундбери. Не смягчило критиков и то, что принц особо оговорил доступность жилья. Главный аргумент против подобных поселений заключался в том, что это подделка, имитация. В этом обвиняли и Сисайд, и Кентлендс, хотя Паундбери и Кентлендс были живыми, настоящими городами, а не курортами, состоящими преимущественно из вторичного жилья, как Сисайд. Однако, судя по удовлетворенности жителей и по тому, что стоимость собственности в Паундбери оказалась в два раза выше, чем в других районах графства Дорсет, подобные придирки не составили никакой проблемы. Другие же цифры (в Паундбери жители в два раза чаще пользуются машинами, чем в соседних районах) показывают, что ситуация намного лучше, чем хотелось бы критикам.

В том же году, когда Паундбери начал принимать зримые очертания, Дуани, Платер-Зиберг, Полизоидес, Мьюл и Дэниел Соломон создали новую организацию, которую они назвали Конгрессом за новый урбанизм (CNU). Образцом для подражания стал Международный конгресс современной архитектуры CIAM 1928 года. Архитекторы приняли хартию основных принципов, подобную Афинской хартии CIAM. Архитекторы CNU понимали, что прецедент был двусмысленным, поскольку именно CIAM, по выражению Дуани, «можно восхвалять или упрекать» за то направление, в каком пошло градостроительство после воцарения в нем Ле Корбюзье. Именно с этим направлением CNU и собирался бороться²⁶. Конгресс ставил своей главной задачей борьбу с расширением пригородов и пропаганду традиционного развития районов на основании принципов, сформулированных Джейн Джейкобс и расширенных другими архитекторами, включая Крира и членов CNU. К идеям пешей доступности, смешанного экономического использования, активной уличной жизни и качественного дизайна они добавили концепцию «поперечного разреза»: гипотетической линии, проведенной через любое поселение, где самая высокая плотность наблюдается в центре города, а самая низкая – на периферии, затем начинаются фермы, а затем истинная природа. В сумме эти элементы могли бы «обеспечить высокое качество жизни, которую стоит прожить, и создать мечты, которые обогащали, поднимали и вдохновляли бы человеческий дух»²⁷. Последний принцип звучит патетически, как надежда, сходная с более ранней решимостью Джейкобс дать «городской жизни… лучший шанс». При сравнении «Смерти и жизни» и Хартии нового урбанизма становится ясно, что и Джейкобс, и архитекторы CNU ставили в центр своей концепции разнообразную активную улицу, являющуюся основой качественного городского дизайна. Члены новой группы стали настоящими апостолами своих идей. Они выступали с лекциями, писали книги и статьи, разрабатывали проекты и вели charettes – так они называли инклюзивные семинары по дизайну, часто направленные на то, чтобы добиться согласия на осуществление проектов от жителей и чиновников. Конгресс быстро развивался. Внимание прессы привлекали не только идеи организации, но и готовые экспериментальные проекты вроде Сисайда. Андрес Дуани, красивый, элегантный, красноречивый и убедительный, постоянно выступал в лекционных залах и в прессе. Конгресс стал международной организацией, насчитывающей 3000 членов. Конгресс проводил ежегодные конференции и оказывал серьезное влияние на реальную политику – от национальных программ до городских градостроительных кодексов: принципы нового урбанизма повлияли на ряд документов американского министерства жилья и городского развития, а также на руководство для застройщиков, выпускаемое Институтом городских земель.

В 1994 году, всего через год после строительства Паундбери, в мире появилось еще одно поселение в духе нового урбанизма. На землях, принадлежащих Walt Disney Company, близ Орландо во Флориде был построен город Селебрейшн. Он примыкал к парку «Дисней уорлд» и курорту Эпкот. Проанализировав положение на рынке, компания выбрала для постройки города на 20 000 жителей принципы нового урбанизма. Для разработки проекта был приглашен архитектор Роберт Стерн. В начале своей карьеры он был постмодернистом, а затем стал нео-неоклассицистом. Стерн разработал городской план, основанный на смешанном использовании, центрах кварталов, пешей доступности и «общественных» ценностях. Он предложил шесть стилей жилья: классический (вариант греческого Возрождения, который присутствовал в довоенных южных городах вроде Натчеза, штат Миссисипи), викторианский, американский колониальный, прибрежный (модернизированный стиль рыбацких хижин, как в Сисайде), средиземноморский и французский (скорее, новоорлеанский, а не истинно французский). Первый этап сопровождался всеобщим восторгом, значительным интересом на рынке и со стороны прессы. Отчасти это объяснялось тем, что крупная корпорация впервые решила осуществить строительный проект со столь яркой утопической миссией. Хотя Селебрейшн представлял собой весьма слабую форму Утопии, проект рекламировался как истинный рай, где все проблемы человека можно решить с помощью дизайна. (Стоит упомянуть, что изначально Disney Company собиралась назвать проект «Дрим-Сити» – «Город мечты»)²⁸. Селебрейшн хорошо продавался, квартиры в центре города быстро сдавались в аренду. Но возникли некоторые проблемы. Земли компании находились довольно далеко от основных мест работы и торговли региона, поэтому жителям приходилось много пользоваться автомобилями. Еще одна проблема заключалась в высокой стоимости жилья (в 1997 году средняя стоимость дома в Селебрейшн была в два раза выше, чем по всему региону города Орландо²⁹). Чтобы платить ипотеку, работать приходилось обоим супругам, – это еще больше увеличило интенсивность дорожного движения. Маленький элитный Эдем резко контрастировал с соседними зонами «синих воротничков» вдоль трассы 192 – торговыми центрами, дешевыми барами и центрами развлечений. Социальная пропасть расширилась еще больше, когда главный архитектор Селебрейшн публично назвал трассу 192 «самой скользкой дорожкой всех времен»³⁰.

Как другие аналогичные поселения, Селебрейшн обвиняли в ностальгии по исчезнувшей или просто вымышленной Америке маленьких городков. Хуже того, на создателей проекта обрушились обвинения в использовании исторического наследия в качестве маркетингового приема. Еще более ухудшил ситуацию тот факт, что город был построен компанией Disney, корпорацией, которая во всем мире ассоциировалась с тотальным контролем над человеческими чувствами в искусственной среде. Был ли Селебрейшн реальным городом – или это был всего лишь дорогой парк развлечений, где взрослые могли поиграть с домиками? Этот вопрос вызывал настолько острый интерес, что в 1988 году вышел фильм «Шоу Трумэна» с Джимом Кэрри в главной роли. Кэрри играл человека, который с детства, сам того не подозревая, жил в искусственном городе, где его окружали актеры, задачей которых было заставить его поверить в реальность своей жизни. Каждый момент жизни героя, даже его сон, фиксировался скрытыми камерами и 24 часа в сутки транслировался по телевидению. Это шоу стало самым популярным в мире. Оказалось, что фильм снимался в Сисайде, неподалеку от Орландо. Но именно Селебрейшн стали называть искусственной декорацией, а новый урбанизм превратился в подозрительное неаутентичное явление, а вовсе не возвращение к истинному, лучшему прошлому.

[Движение нового урбанизма продолжает оказывать серьезное влияние на политику и строительную среду. Но это влечет за собой опасность превращения в нечто окаменевшее, подавляющее творчество и разнообразие. Законы кораллов ставят перед нами вечную проблему баланса между порядком и свободой.]

В архитектурной среде многие отрицали новый урбанизм, видя в нем попытку ретроградного исторического возрождения. Сторонники и практики утверждали, что стиль не главное, главное – форма. Дуани писал: «Мы готовы пожертвовать архитектурой, возложив ее на алтарь урбанизма… потому что архитектура бессмысленна в отсутствие хорошего городского дизайна»³¹. Как бы то ни было, и он, и остальные отвергали представление о том, что типичный архитектурный стиль нового урбанизма – исторический. Они предпочитали термин «неотрадиционный», то есть «неидеологический» и определяемый не рабским следованием примерам предшественников, но свободным выбором элементов старого и нового, как «Мазда-Мията», машина, которая выглядит, звучит и управляется как британский родстер, но обладает ремонтопригодностью «Хонда-Сивик»³². Дуани и другие новые урбанисты утверждали, что традиционный стиль – это рыночная необходимость: «Довольно трудно убедить жителей пригородов принять смешанное использование, соседство людей с разными доходами и общественный транспорт, не отказавшись от плоских крыш и проржавевшего металлического сайдинга»³³. Говоря словами Джона Даттона, неотрадиционный стиль использовался «в качестве маскировки провокационной плотности, различий и смешанного использования»³⁴. В одном интервью Леон Крир признал, что «ситуация стала настолько критической, что мы с Андресом Дуани недавно обсуждали строительство модернистского города просто для того, чтобы показать им, как это делается. Градостроительный кодекс города очень легко ограничить идеями Ле Корбюзье 20-х или 50-х годов, но при этом создать осмысленный городской ландшафт. То же самое можно сделать с идеями Фрэнка Ллойда Райта – или даже Захи Хадид или Оскара Нимейера»³⁵.

А тем временем новый урбанизм утверждался на коммерческой сцене. Застройщики один за другим обращались к нему или к каким-либо его вариантам в самых разных проектах. Все больше неудачных пригородных торговых центров превращались в поселения смешанного использования. Это течение и его ответвления стало основой самой активной и настойчивой борьбы за заселение центров городов. Роберт Фишман назвал этот процесс – доминирующее явление в городской жизни начала XXI века – «пятой миграцией»³⁶. Но вместе с успехом пришла и опасность размывания. Сегодня повсюду можно видеть примеры дешевых компиляций, которые называют себя новым урбанизмом, но в действительности являются не чем иным, как обычными пригородами, торговыми центрами или жилыми домами, прикрытыми архитектурно традиционным или минимально отличающимся от него стилем. Даже для реальных проектов очень остро стоит проблема джентрификации – особенно при осуществлении проектов заполнения или конверсии в городах. Джейн Джейкобс многие обвиняли в пропаганде джентрификации – она призывала заселять старые кварталы вроде Гринвич-Виллидж образованным населением, относящимся к среднему классу. Неудивительно, что ее бывший дом 555 по Хадсон-стрит, дом площадью 653 квадратных метра, расположенный в центре одного из самых стильных кварталов Соединенных Штатов, в 2009 году был продан за 3,3 миллиона долларов³⁷. Движение продолжает оказывать серьезное влияние на политику и строительную среду с ее градостроительными кодексами, которые обеспечивают, говоря словами архитектора Прекрасного города 20-х годов Джона Нолена, «защиту от несоответствия»³⁸. Но это влечет за собой опасность превращения в нечто окаменевшее, подавляющее творчество и разнообразие, опасность служения не тем добродетельным богам, которым поклонялись первые новые урбанисты. По иронии судьбы предлагаемое новым урбанизмом реальное возвышение фигуры всемогущего просвещенного архитектора и градостроителя, спасающего нас от плохого городского дизайна с помощью «хорошей» архитектуры, явно перекликается с идеей главенства окружного архитектора, предложенной Фрэнком Ллойдом Райтом, и со всемогущим просвещенным деспотом Ле Корбюзье. Ведь градостроительные кодексы подобны любой другой форме власти: их можно использовать во благо, а можно и во зло. Стоит помнить, что первые кодексы, которые полностью изменили облик Лос-Анджелеса и Нью-Йорка в первые два десятилетия ХХ века, ставили во главу угла общественное здоровье и эффективность, но в то же время безжалостно исключали некоторые группы населения из пользования этими благами и искажали рынки в интересах власть имущих классов. Законы кораллов, даже если не считать этот термин абсолютным парадоксом, ставят перед нами вечную проблему баланса между порядком и свободой. Соблюсти такой баланс очень нелегко, и неудивительно, что подобная идея вызывает определенный скептицизм. Пожалуй, лучшее резюме – и предостережение – дает нам Кристоф, создатель и продюсер «Шоу Трумэна», роль которого исполняет Эд Харрис. Защищая столь успешно созданный и управляемый им мир, он говорит: «Это не подделка. Просто все под контролем».